Чёрный цвет солнца

Любовь — это то, что слышно издалека. Слепой слегка удивлён, что остальные этого не понимают. Гадают себе чего-то… — Стервятник какой-то странный в последнее время, — вдруг обронил Шакал за обедом. Он вяло пожёвывал бутерброд, не сводя озабоченных глаз с вожака третьей. По крайней мере, Слепой себе это так представлял. — Не заболел ли часом, бедняга?.. Нужно спросить. — Р Первый стал сам не свой, — заявил Сфинкс, докуривая чужую сигарету. — Ты заметил, Бледный?.. Они сидели на подоконнике, привалившись спинами к прохладному стеклу. В них целился дождь, но не долетал, встречаясь с преградой. Секунду назад, Слепой это слышал наверняка, мимо проскрипел ботинками недовольный чем-то Ральф. Он подумал, что было бы намного страннее, окажись он довольным. Вожак ничего не отвечал на подобные высказывания, нет-нет, да мелькавшие у состайников. Просто молчал, очень выразительно. Раз уж Сфинкс с Шакалом, чтецы человеческих душ и потаённых желаний, не могли состыковать свои показания между собой, устроить очную ставку и прийти к логичному выводу — может, всё было не столь очевидно?.. Нет, очевидно, — подумал Слепой, — просто они не умеют слушать. Не знают, как звучит истинная любовь. По отдельности эти двое звучали совершенно по-разному. Птица походил на церковный хор, тянущий арии тонкими (птичьими) голосами под музыку в стиле грандж. Он звенел ключами на ходу, царапал паркет старинной тростью. Насвистывал что-то, себе в удовольствие. А иногда и без удовольствия — когда у пернатого заходилась нога, он свистел, пожалуй, с неким оттенком угрозы. Мол, я тебя сейчас завалю, ещё и потопчусь сверху. Дам хорошенько острым ботинком под ребро. Тростью добью, на худой конец. Заслышав такой свист, Слепой тихонько отходил в сторону. От греха подальше. Звякали готические кольца, пустые склянки во внутреннем кармане сюртука. Острые ногти в задумчивости скребли подбородок. Пшеничные волосы шелестели под воротом, с мягким шорохом опадали невидимые перья, ложились шлейфом по ходу его движения. Если к этому добавить ещё и аромат ацетона, мятной жвачки, хвои и корицы… Ведь запахи — тоже своего рода звуки. Ральф был другой. Он походя хрустел пальцами, чем ужасно раздражал Слепого (и не его одного). Мерзкий звук. Сначала всеми сразу хрустел, а потом дощёлкивал оставшимися. Вечно куда-то нёсся — проносился мимо, уносился вдаль. Как ураган. Ветер вокруг него так и кружился, завиваясь в маленькие чёрные вихри. Поднимая уличную копоть, домовскую пыль, обёртки от сигарет. Он шагал так, что паркет под ногами заходился скрипом. Выбивал стон при каждом новом шаге. Барабанил пальцами по подоконнику, когда задумывался о чём-то важном. Или в такт дождю. Громко ругался матом на прохожих, если те его чем-то донимали. Крутил головой из стороны в сторону, выискивая ребусы на стенах, с твёрдой уверенностью, что никто об этом не догадывается. Не замечает его хулиганства. Чиркал зажигалкой. А пахло от него сигаретами. Всегда. Везде. И лишь изредка к этому запаху примешивались резкие нотки перегара. Если принюхаться хорошенько, то можно угадать, чего именно Ральф вчера перепил — птичьей самогонки или палёной водки из ларька. Один раз Слепой даже с удивлением обнаружил, что от него пахнет фазаньей настойкой — той, на мандариновых шкурках. Они встречались у Перекрёстка, ближе к вечеру. Стервятник как раз выходил на традиционную прогулку, а Ральф привычно нёсся из учительской в свою каморку, расправившись со всеми делами разом. Каждый был убеждён, что их встречи случайны, не замечая, что они происходят изо дня в день, в одно и то же время, в одном и том же месте. Фактически, это были свидания — только оба умалчивали об этом. Не называли таким словом, даже мысленно. Может, считали чем-то само собой разумеещимся? Зачем произносить очевидное вслух?.. Нет. Скорее, просто не догадывались. Но приходили — весьма исправно. А вот Слепой знал наверняка. Он это слышал. И называл именно что свиданиями. — Добрый вечер, — начинал Птиц, раскланиваясь. Стягивая цилиндр в элегантном жесте — и тут же водружая его обратно на пернатую голову, не менее элегантно. Отыгрывал первую ноту их безумного концерта. Только для них двоих (троих). — Добрый, — цедил воспитатель, останавливаясь. Наверняка вперив в Стервятника один из своих мрачных взглядов, которых у Ральфа было в избытке. Звучали тяжеловесные трубы, перебивая птичьи арии. — Как питомец? — спрашивал он, имея ввиду, конечно же, Луиса — любимый кактус вожака. — Цветёт, зеленеет?.. От его вопросов всегда тянуло какой-то насмешкой, немного надрывной и неуместной — словно Чёрный не умел изъясняться без неё. Скрипучая, она неслась по коридорам, пробирая до костей случайных доходяг. Вполне могла бы стать проклятьем для одного. Да только Стервятник её гасил — своей улыбкой. Как гасят лесной пожар, пока он не успел разрастись, перекинуться на соседние деревушки. Можно сказать, пернатый каждый день спасал множество душ одной лишь своей улыбкой, подаренной Ральфу невзначай. Без задней мысли. Может, он для этого и усмехается так часто — чтобы её увидеть?.. Чиркнула зажигалка. Повеяло крепким табаком. — Да, растёт, мальчишка, — отозвался Стервятник. Рассмеялся — звонко, как серебряный колокольчик пропел. — Скоро в детский сад для цветочков. — Ох уже эти дети, — подыгрывает ему Ральф. Сокрушённо качает головой в такт неслышной музыке. Птица тоже курит, только от его сигарет тянет чем-то приятным — вишней, ванилью… здесь не разберёшь. Дальше они болтают. Иногда пять минут, а иногда — пока свет в коридорах не погаснет. Тогда они, удивленные, понимают, что выпали из реальности на час или два. Стервятник вынимает налобный фонарик. Но провожает до Гнездовища его почему-то Ральф. Слепой подслушивает каждый их разговор, и ему не стыдно. Он чувствует себя дирижером. Хранителем тайного дуэта, исполняющего свои песни в уникальном жанре — перекрёсточный блюз. Знает каждую композицию наизусть. Они не перестают удивлять. Жалко, не наиграешь на флейте в тиши чердака… Арахне понравилось бы. А ещё, Слепой не хочет пропустить момента, когда эти двое, наконец, расслышат музыку — и она зазвучит в полную мощь. Так, что стены Дома содрогнутся, разбуженные ею. Может, он решится однажды и попросит у них автограф… На память о проведённых вечерах. Навряд ли, конечно… Нет, скорее всего. Да Слепому это и не нужно по-настоящему. Ему вполне хватает того, что он слышит уже сейчас.