Чёрный цвет солнца

— Что?.. — переспросил Рекс. Он перестал листать глянцевый журнал и посмотрел на него чуть растеряно. Словно Ральф пошутил шутку, смысл которой всё никак не доходил до пернатого. Где смеяться?.. Хоть бы предупреждающую табличку выставил, дурак. Ральф шумно выдохнул. Было тяжело наблюдать, как улыбка потихоньку тает на знакомом лице, опадает жухлыми листьями за окном. В какой-то момент от неё и вовсе ничего не осталось. Проступило понимание во взгляде, слишком серьёзном для этого мальца. — Ты меня расслышал, пернатый, — произнёс Ральф тихо. Стараясь сохранить расслабленность в голосе. Он начинал подозревать, что выбрал не самый удачный момент для признания. Но было уже поздно что-то менять. Секунду назад они угорали над очередной моделью с отфотошопленным ебалом, застывшей в противоестественной позе йога-эпилептика. Орали в голос, придумывая этой несуразной тёлке имена-клички, и Ральф украдкой наблюдал, как лучистые морщинки собираются в уголках у птичьих глаз от искреннего, настоящего смеха. Всё смотрел и смотрел, а потом… Потом он признался. Его тоже можно понять. Он узнал обо всём ещё на прошлой неделе, но никак себя не выдал. Всё пытался сообразить, как бы половчее сообщить эту новость Рексу. Не сделать больно. Смягчить удар. Получилось хуёво. — Рак?.. — повторил Рекс глухо. Произнося это слово, он сильнее сжал пальцы, неосознанно сминая страницы журнала. У Ральфа возникло неприятное ощущение, что, будь в руках Рекса кружка, он бы разбил её, обливаясь кипяточным чаем, заливая обивку дивана — но не замечая этого. — Да, рак, — подтвердил Ральф, ощущая внезапную усталость. Словно одно упоминание болезни вытягивало из него жизненные силы. Какое-то время Рекс сидел молча, хлопая на Ральфа ресницами. Дожидаясь, когда тот, наконец, ухмыльнётся и заорёт дурными голосом: «Шутка, пернатый! А ты и повёлся!..» Ральф не ухмыльнулся. Тогда Рекс уточнил, — Ты шутишь?.. — в голосе проступила то ли надежда, то ли предостережение. — Потому что если это всё же шутка… Трёхпалый не стал ждать, когда угроза перейдёт в ранг многообещающих. Обрастёт деталями, подробностями того, как он будет наказывать мерзкого лгуна, недошутника плешивого, а, главное, чем собирается при этом пользоваться. Пернатый был слишком изобретателен. Кроме того, у него явно имелись садистские наклонности. Ральф давно убедился в этом. — Не шучу, конечно, — огрызнулся он. Внутри по привычке закопошилась злость — она у бывшего воспитателя всегда была где-то поблизости, под рукой, — но он её подавил. Сейчас было не время злиться, тем более на Рекса. Совладав с собой, Ральф ворчливо добавил, — Что я, придурок конченный, шутить о таком?.. — Нет, — выдохнул Рекс. — Не придурок. Всё в его тоне кричало о том, что он бы предпочёл иметь Ральфа-придурка с омерзительным чувством юмора, но живого и здорового. Ральф затаил дыхание. Напряжённо замер в предчувствии пиздеца. Восхождения на небосводе звезды-полыни из Откровения Иоанна Богослова. Он бесчисленное множество раз прокручивал у себя в голове сцену с признанием. Кадр за кадром. Рассматривал разные сюжетные повороты, трагические финалы. В основном кровавые. В одном из вариантов Рексу сносило башню, и он принимался молотить его ногами в приступе неконтролируемой ярости, не жалея при этом больного колена. В другом пернатый молча подходил к окну, залазил на подоконник. Свешивал сначала одну ногу, затем другую — а потом сбрасывался вниз, расправляя руки как крылья. Вот только он не взлетал. Падал, расшибаясь о землю с мерзким хрустом. В последний раз Ральф представлял себе это прошлой ночью. Когда внезапный приступ погнал его из кровати прямо в ванную, заставляя скрючится над унитазом и долго, надрывно заходиться кашлем, выхаркивая кровь. Позволяя жизни утекать по ржавым трубам. Лежал, прижавшись к холодному кафелю щекой, полуприкрыв глаза, усмехаясь, и отстранённо думал о том, как скажет Рексу. Точнее, что должен сказать. Потому что из них двоих, умирает, конечно, он — но хуже будет всё равно пернатому. — Всё в порядке?.. — сонно поинтересовался он, когда Ральф вернулся обратно под одеяло. — Ага, — протянул Ральф. Усмехнулся чему-то. — Я Джон, мать его, Константин. Рекс, который фильма не смотрел и комиксов уж тем более не читал, шутку тоже не выкупил. Только хмыкнул коротко, имитируя понимание, отвернулся к стенке и пробормотал, — Ты Чёрный, мать его, Ральф. Не путай, пожалуйста… Теперь всё происходило не в голове. Взаправду. И Ральф морально подготовился к любому исходу. Зная Рекса, привыкшего реагировать слезоточивыми истериками и на менее примечательные новости («Завтра отключат горячую воду на два дня» — «Но как я буду мыться?!»), он был уверен, что сейчас последует нечто фееричное. Крышесносное. Пожар из нервных клеток, который сократит и без того схлопнувшуюся до мгновения жизнь. Но, Рекс его удивил. Как всегда. В последний раз сжав журнал до хруста, он отшвырнул его от себя — и разом принял отстранённый вид. Притворился, что ему наплевать. — Ну и какой у тебя рак?.. — небрежно поинтересовался он, вытягивая откуда-то из-под себя пачку сигарет. Прикурился. Прежде, чем ответить, Ральф вытянул пятерню, и парень вложил ему между средним и указательным сигарету. Руки у него чуть дрожали. Щёлкнув зажигалкой, Ральф затянулся. Усмехнулся. Это у него выходило уже на автомате. — Рак лёгких. То, что произошло дальше, уложилось у Рекса максимум в пять секунд. До того, как он хищно выхватил у него изо рта сигарету и швырнул её в пепельницу; До того, как вскочил с дивана и непозволительно быстро прохромал к раскрытой форточке, вышвыривая пачку сигарет и коллекционную зажигалку с Дартом Вейдером, которую сам же и подарил; До того, как отвесил Ральфу смачного леща, — в общем, до всего этого пиздеца Ральф всё же успел проорать, что ему уже ничего не поможет, и в особенности бросить курить. Так врач сказал. Успел — но пернатый его не услышал. Точнее, не захотел. Перевесившись через подоконник, Ральф затравленно смотрел вслед любимой зажигалке. Потирал горящую щёку костяшками. — Сам за ней попрёшься, — пригрозил он Рексу. — И за сигаретами — тоже… — Ещё чего, — огрызнулся тот, тяжело дыша. Он стоял у Ральфа за спиной. Больно уткнувшись острым подбородком ему в плечо. Сдерживаясь из последних блядских сил, чтобы не зарыдать. — Ещё как попрёшься… — приговаривал Ральф, который приближения чужой истерики не замечал. — Кто же отказывает умирающему в сигаретах, а?.. — Я, — хмыкнул пернатый, отстраняясь. Несколько секунд он стоял, пытаясь совладать с собой, со своими слезами. А потом неожиданно резко спросил, — Сколько тебе осталось?.. Ральф вздрогнул, но не обернулся. Продолжил делать вид, что выглядывает зажигалку в кустах. Игнорируя тот факт, что её невозможно увидеть с седьмого этажа. — Месяц, — произнёс он тихо. — Или год. Там, Птица, точных дат не выдают… Их только на надгробиях пишут. — Месяцегод, — заключил Рекс. — Ну, что ж… — он не закончил. Не знал, что люди обычно говорят в подобных случаях. Ральф, наконец, развернулся к нему лицом. Сцепил грубые ладони на птичьей пояснице, притягивая его к себе. А Рекс и не сопротивлялся — послушно сделал несколько шагов к нему навстречу, останавливаясь, лишь когда крючковатый нос упёрся в чужой, не столь крючковатый. Громко засопел. Как ребёнок, обиженный старшими ребятами, но не желавший сознаваться в этом перед воспитателем. Ральф смотрел в золотистые лужицы глаз, отражаясь в них как в кривом зеркале. Искажённый страхом, перекошенный отчаянием. Обласканный любовью. Хотелось взять его за хрупкие плечи, встряхнуть, что есть мочи. Может, тогда вся эта пакость сама выскользнет из невесомого тела?.. Рассеется прахом. Осенним листопадом за окном. Вместо этого, Ральф сказал чуть грубовато, — Учти, Рекс, химию я делать не собираюсь. И не проси. У нас и так денег — хуй да нихуя. А до смерти тоже нужно на что-то жить, знаешь ли. Сказав так, он усмехнулся. С каждой такой шуткой у Ральфа что-то высвобождалось внутри. Буквально становилось легче дышать. Знал бы пернатый, сколько он их придумал за эту неделю… Рекс неприязненно поморщился. Попробовал высвободиться из чужих объятий, но Ральф ему не позволил. Он крепко держал. — Я и не прошу, — пробубнил пернатый, опуская глаза. — Сам бы тоже отказался… Он вдруг ухмыльнулся чему-то. Ральф выразительно приподнял брови. — Ну, давай. Жги свой лучший прикол. — Жизнь нужно прожить так, чтобы было похуй, когда умирать. Правильно я говорю, Большой Р?.. — Правильно, — усмехается Ральф. И сразу посерьезнел. Посмотрел на него как-то странно. — Слушай, если ты вдруг решишь уйти… Я не обижусь. Он понял не сразу. А когда до него дошло, то Рекс даже покраснел от нахлынувшего возмущения и обиды. — Вы спятили? — спросил пернатый, внезапно переходя на «вы». С ним такое иногда случалось. Когда Ральф особенно зарвался. — Будет даже лучше, если ты уйдёшь, — продолжает он, игнорируя рвотные позывы, вызванные собственными словами. — Меньше мороки. — Гоните меня? — проскрежетал Рекс сквозь зубы. — Совсем охуели?.. — Я говорю серьёзно, — не унимался Ральф. Он должен был попытаться. — Слушайте, я вам сейчас въебу… — Нельзя бить умирающего. — Ну, а что?.. Меньше мороки. — Ой, да иди ты в жопу, Стервятник… — первым не выдерживает Ральф. Расцепил руки, выпуская его из объятий. Щурясь, сдерживая внезапно подступившие слёзы. — Я даже не знаю, что хуже: выслушивать нытьё умирающего или выслушивать то же нытьё, только остающегося. — По-моему, легче умирать, когда кто-то слушает твоё нытьё, — произнёс Рекс серьёзным голосом. Помолчав немного, добавил. — И я не буду ныть. Обещаю. — Ох, не зарекайся… — прохрипел Ральф, сдерживая смешок. В тайне опасаясь, что тот перерастёт в приступ кровавого кашля прямо на глазах у Рекса. Ему бы этого очень не хотелось. Хотя он и понимал, что это приближающаяся неизбежность их новой жизни. Честно говоря, Ральф не думал, что тот долго продержится бодрячком. Он ошибся. Первый месяц был идеальным. Как будто никто из них не умирал от страшной болезни. Лишь изредка Ральф замечал в пернатом признаки укрываемой тоски. Рекс как будто сделался более угловатым. Рассеянным. Постоянно забывал, где что лежит. Рыскал по квартире, приобняв себя за худые плечи, блуждая рассеянным взглядом по комнатам. Иногда подолгу залипал в одну точку. Не разговаривал целыми днями. Словно боялся сболтнуть лишнего. Однажды, когда Ральф мирно пил кофе в гостиной, на кухне что-то грохнулось. Послышалось Птицено «Блять!» — а потом тишина. Гнетущая. Напуганный её продолжительностью, мужчина торопливо поставил кружку на стол и бросился выручать пернатого из неведомой беды. На кухне обнаружился один развороченный горшок, пол, усеянный землёй, и Рекс, стоящий на коленях подле умирающего. Его руки безжизненно повисли. Он даже не пытался что-то предпринять по этому поводу. Опознав в пострадавшем Луиса, любимый кактус пернатого, Ральф громко выругался. — Ёб твою ж мать, Рекс!.. — он кинулся к шкафчику под раковиной, где у них хранились пластиковые горшки, которые только предстояло засадить всякими там алоэ, кактусами и гладиолусами. Выхватив один, подбежал к Луису, принялся ссыпать остатки земли в горшок прямо руками. — Перестань, — тихо выдохнул тот. — Ещё чего, — отозвался Ральф, весь уже уделавшийся в земле. — Перестань, — повторил пернатый громче. Он пропустил его слова мимо ушей. — Ральф!.. — Да что?! — он всё же остановился. Посмотрел на него зло — и встретился с не менее злым взглядом. — Рекс, какого чёрта происходит?.. Это же твой любимый кактус, и прямо сейчас он подыхает, между прочим. Я пытаюсь его спасти, а ты меня, блять, останавливаешь!.. — Его уже не спасти, — прошептал Рекс в ответ. И Ральф вдруг осознал, что пернатый плачет. Беззвучно. Полупрозрачные дорожки слёз стекают по подбородку, теряясь где-то под воротом свитера. — Всё бесполезно… — Ну, ты чего… — он разом успокоился. Подполз к нему, приобнял, стараясь не вымазать пернатого в земле. Тот лишь уткнулся горбатым носом ему в плечо, уже не сдерживая протяжных, надрывных рыданий. В тот день Ральф понял, что всё нихуя не хорошо. Дальше будет только хуже. Это он не над кактусом плакал — а над его могилой, свежим холмиком земли, ещё не успевшим просесть как следует. А Рекс, поняв, что спалился перед ним, перестал таиться вовсе. Выплеснул на Ральфа всю свою тоску — и по началу его чуть не смыло к чертям собачьим. Они больше не спали по ночам. Вообще. Ральф досыпал в автобусах, крепко вцепившись в поручень. На работе, вместо обеденного перерыва. Даже в магазине, стоя в очереди на кассу. Где угодно, только не в собственной кровати. По ночам они разговаривали. Рекс монотонно бормотал одни и те же вопросы прямо Ральфу на ухо, уложив пылающую ладонь к нему на грудь. Одни и те же. Снова и снова. — А тебе уже больно?.. — Нет. Ещё не больно. — А станет больно?.. — Когда-нибудь станет. — А что мне делать, когда ты умрёшь?.. — Найди работу. Поступи в институт. Уйди в запой. Только выйти из него не забудь. Делай, что хочешь, короче. Только не умирай, ладно?.. — Пожалуйста, только живи… — запевал Рекс вместо ответа. И пел до тех пор, пока голос его не срывался. После они молча курили в потолок. Смотрели на сизые сумерки в распахнутом окне. Потом пернатый не выдерживал — продолжал, — Можно, я набью татуировку с твоим именем?.. — Именем или кличкой?.. — Именем. — Валяй. Только не на роже, пожалуйста. Твоё лицо достойно большего. — Договорились… — А ты хочешь, чтобы тебя закопали в землю или кремировали?.. Ну, когда ты… — Предпочту воздушное погребение. — Я подыщу подходящее дерево. — Лады. — А ты веришь в Ад?.. — Очень мило, что ты не спрашиваешь, верю ли я в Рай, пернатый. И так далее, и тому подобное. Множество бесконечно тупых и бесконечно трогательных вопросов. Ральфу было не жалко променять на них сон. Отоспится. Успеет. А вот лихорадочного голоса на том свете может уже не оказаться. Чувство было такое, что умирает вовсе не он, а пернатый. Что это ему скоро ложиться в холодную землю — вместе или заместо Ральфа. Лихорадка стала их жизнью. Она очень хорошо сочеталась с первым снегом, выпавшим на улице в середине октября. Точно на Покров. С приближением зимы в целом. С простудой, стылым сквозняком по полу, метелью, грустными мелодиями с верхнего этажа, где маленькая девочка мучала пианино по утрам и вечерам. С обжигающим чаем. С обжигающей ванной. С обжигающей болью. У пернатого в колене, а у него — в груди, где-то слева. Горячими поцелуями, от которых нечем дышать. Табачными крошками по всей кровати. Прокуренными обоями. И многими другими вещами — теми, что люди называют хандрой, депрессией, унынием, а они именовали любовью. Если уж искать смысл жизни, то они свой нашли — в этом. В немногих оттенках прекрасного, которые были способны различить лишь они. Выходцы серых стен. Зима пришла незаметно, слизнув остатки мужества — словно их и не было вовсе. А всё потому, что Ральфу резко стало хуже. Он перестал ходить на работу. Вообще куда-то выбираться из тёмного, насквозь промёрзшего склепа, который они именовали квартирой. Здесь невозможно было согреться под двумя пледами, в обнимку, обложившись обогревателями и грелками со всех сторон. Литры горячего чая с лимоном тоже не выручали. Теперь основным занятием Ральфа стало кашлять, как распоследний туберкулёзник из романов позапрошлого века. Ипполит из «Идиота» нервно докуривал в сторонке. Скрывать боль становилось всё труднее. Кривые ухмылки не помогали. Рекс распознавал очередной приступ с полувзгляда, до того, как Ральф начинал задыхаться, душить в себе кашель — безуспешно. И непонятно, кому было хуже — Ральфу, пытающемуся унять глухую боль в груди, или ему, притворяющемуся, что ничегошеньки он не замечает. Отводящему взгляд, уходящему в другую комнату «покурить» или «за чаем». Рекс уже почти не вздрагивал от внезапного кашля. Ужасно, но он привык. Он всё порывался найти себе хоть какую-нибудь работу. Ночную. Грузчиком. Доставщиком в Delivery Club. Продавцом компакт-дисков в маленьком, зачуханном павильончике в местном ТЦ, который нахуй никому уже не сдался. Разве что бабкам, не умеющим заказывать товары через интернет. Он хотел, но Ральф обещал прирезать его тупым ножом во сне за такое, а потом зарезаться следом. Бухтел, не переставая (как и кашлял), что денег у них должно хватить минимум до середины марта, а уж что будет после марта… — Постараюсь сдохнуть раньше, — обещал он, натягивая ухмылку. — Всего-то и нужно, что смолить интенсивнее… Когда наступил март, Рекс ему безумно обрадовался. Чуть ли не плясал с бубном, приветствуя первые ручейки по асфальту и возвращающихся с юга птиц. Ральф смотрел на него как на дурочка. Он давно уже ничему не радовался — разве что ему, сонному Птаху, которого обнимал во сне. К которому жался сам, крепче прижимал к груди, желая то ли согреться, то ли согреть последним теплом. Почувствовать трепет чужого сердца под ладонью. Ральфу иногда казалось, что его собственное сердца бьётся через раз, из лени или в насмешку пропуская очередной удар. Чёрт, Рекс радовался как ребёнок. Словно весна могла что-то изменить… Излечить Ральфа. Кому, как не пернатому, знать, что весна нихуя не приносит облегчения?.. Никогда. Ни разу. Зияющая чёрная пропасть. Черта, которую переступишь — а там абсолютное ничего. Пустота. Даже более зыбкая, чем сигаретный дым. Вот что такое весна. Ральф украдкой глядел на него — на лицо, осунувшееся за зиму. От вечного недосыпа, невыплаканных слёз, застывших в янтарных глазах сотнями крошечных мошек. От мрачных снов и дневных кошмаров. Смотрел, и ему становилось жаль пернатого. Даже не себя, чёрт возьми. Именно Рекса. Почему он должен всё это переживать?.. Во второй раз. — Лучше бы ты тогда ушёл, — обронил Ральф как-то раз, куря в приоткрытую форточку. Лениво выпуская дым вперемешку с паром. Рекс посмотрел на него… и ему показалось, что пернатый сейчас грязно выругается — или заплачет. Что-то такое. Как тогда, с покойным Луисом. У них уже вошло в привычку ссориться на ровном месте, из-за того, что кофе не до конца заварился или чай слишком сладок. Нервы не выдерживали. Но Рекс сдержался. Он вскочил, схватил пальто и выбежал из квартиры, даже не удосужившись запереть за собой дверь. Ральф тоже запираться не стал. Такие мелочи давно уже его не беспокоили. Он вернулся часа через три. Весь вымокший, словно в сугробе валялся. От него пахло чем-то знакомым — известкой, пылью, горькими травами. Чем-то, для чего у Ральфа не находилось названия. Вернулся с каким-то причудливым растеньицем в горшке. Ральф не стал спрашивать — тихо порадовался, что к Рексу возвратилась страсть к садоводству. С конца зимы он мало уделял внимания зелёным ублюдкам, и они чахли по своим углам, брошенные, преданные забвению на неопределённый срок. Радость сошла на нет сама собой, когда через несколько дней после их недоссоры Ральф ввалился в кухню и застал пернатого с ножом, измазанным в чём-то, до неприличия похожим на кровь. — Это ты чего? — только и смог выдавить из себя Ральф. Тот вскинул голову. Улыбнулся, немного безумно. — Я поливаю цветок кровью, — заявил пернатый таким тоном, словно поливать растения собственной кровью было чем-то в порядке вещей. Охуев, Ральф молча удалился в спальню. Решил, что Рекс потихонечку сходит с ума — и, видимо, повлиять на это уже не представляется возможным. Однажды, он проснулся ближе к вечеру. За окном уже стояли густые сумерки. Ральф стал кутаться в два одеяла, которыми пернатый его заботливо накрыл во сне — пока не понял, что смысла в этом абсолютно никакого. Он больше не сможет согреться. Никогда. Всё, баста. Смерть уже поджидала его. Топталась на пороге, скреблась в дверь когтистой лапой. Может, ещё пара дней осталась… Неделя?.. Он знал это наверняка. Не стал говорить Рексу. Но Рекс и так всё понял. Тоже не дурак, глазастый. Пусть и чутка сумасшедший. Он ничего ему толком не объяснил. Затолкал в тачку, прямо так — в клетчатом пледе. Сам уселся за руль. Пристегнулся. Невозможно серьёзный. Взрослый не по годам. Словно прожил тысячу жизней — и в каждой Ральф подыхал бесконечно долго прямо у него на руках. В Наружности. Ранней, холодной весной без подснежников. Руки у него были измазаны в зелени. Явственно пахло спиртом и какой-то лекарственной дрянью, сигаретами. На шее болтался маленький пузырёк хуй пойми с чем, заполненный ровно наполовину. — У тебя же прав нет… — начал было Ральф. Вместо ответа он бросил ему на колени пачку Camel, зажигалку с Дартом Вейдером, приказал «кури» и погнал куда-то, целеустремлённый, как никогда. Ральф глядел на него украдкой, выдыхая дым в приоткрытую форточку. Даже не пытался догадаться, что у пернатого на уме. С таким лицом можно ехать либо на край обрыва, совершать коллективное самоубийство, либо искать чуда — и находить его. Ральфу одинаково не нравились оба эти варианта. Он, честно говоря, хотел уже просто сдохнуть. В одиночку. Как собака. Когда впереди показались развалины Дома, Ральф зашёлся громким, отчаянным ржачем, моментально перекинувшимся в надрывный кашель. В его состоянии смех был противопоказан. Это печалило — стебать Ральф любил. Рекс оторвал одну руку от руля и с чувством саданул Ральфа по спине, явно не для того, чтобы остановить кашель. Скорее уж, он хотел, чтобы тот заткнулся. Прекратил угорать. — …что собираешься делать? — сиплым шёпотом поинтересовался Ральф. Они уже пять минут торчали на месте. Он смотрел на Рекса, а Рекс — на кирпичные стены, некогда бывшие их тайной обителью. Местом, где они впервые поцеловались. Взялись за руки. Послали друг друга нахуй. — Не знаю, — честно признался он, прерывая молчание. Взглянул на Ральфа. — Но, что бы мне не пришлось сделать, ты останешься жив. Я обещаю. Ральф наблюдал, как пернатый вышагивает по талому снегу — высокий, с пучком светлых волос, заколотых на затылке. В чёрной водолазке и без куртки. Эльф, не иначе. И снег под ним не проваливается… Жрать больше надо, потому что. «Простудится», — с тоской подумал воспитатель, прикрывая глаза. Сон накатывал на него буйными волнами. «До чего же я тебя довёл, пернатый», — проскользнуло за секунду до того, как он уснул. Окончательно и бесповоротно. — …Ральф? Он открыл глаза не потому, что его позвали — просто голос был больно знакомый и испуганный. Щурясь от яркого солнца, невыносимого из-за белёсого снега, Ральф с трудом сфокусировал взгляд на лице пернатого. Рекс глядел на него с тревогой. — Да не умер я ещё… — пробурчал Ральф, морщась. — Что, нашёл эликсир от смерти?.. — Нашёл, — отозвался он серьёзно. Протянул маленький пузырёк из изумрудного стекла, с причудливым узором вдоль горлышка. Тот самый, что болтался у него на шее. Заполненный до краёв. — Блять… — простонал Ральф. — Ты что, серьёзно?.. В натуре эликсир?.. От смерти?.. — Типа того, — неуверенно отозвался Рекс. — Точно не знаю, как он работает… Шакал не объяснял. Кажется, он немного охуел от моего внешнего вида. Сказал, что жизнь с тобой мне явно не на пользу. И вообще, «ты уверен, дорогуша, что этот старый хрыч так уж тебе сдался?..», — тут пернатый усмехнулся. — Вот же блядство, — продолжил материться Ральф. — Сдохнуть ты мне спокойно не дашь, я правильно понимаю?.. Рекс кивнул. — Опять хочешь, чтобы я ходил на блядскую работу?.. — Работать могу я, — усмехнулся он. — А ты будешь присматривать за моими растениями. — Давай сюда свой эликсир, — вздохнул Ральф. — А кровью ты что поливал, если не секрет?.. — Корень мандрагоры, — отозвался Рекс, не моргая. — Корень мандрагоры… Он откупорил маленькую крышечку, швырнул её куда-то под ноги, не глядя, и залпом опрокинул в себя мутную жижу, отдававшую горечью и спиртом. Сморщился. — Ну, как?.. — дрожащим от волнения голосом спросил пернатый. Ральф посмотрел на него. Вздохнул. — Ни дать ни взять, твоя настойка на прошлый Новый год. Гадость страшная. Услышав это, Рекс несколько секунд смотрел на Ральфа в упор. Потом, неожиданно и совершенно по-дурацки рассмеялся. Звонко, как настоящая птичка. Выпуская всю тоску, глухую боль, отчаяние, слёзы, осеннюю слякоть и зимнюю стужу ввысь, в небо. Паром изо рта. Струйкой неуловимого дыма. На обратном пути Ральф вырубился. Уснул, как убитый. А когда проснулся, то понял, что в самом деле больше не умирает. Он покосился на Рекса краем глаза. Поизучал горбатый профиль. Высокий ворот водолазки. Пальцы, унизанные кольцами, вымазанные зелёными кляксами. Изумрудными чернилами. Подумал, что одного кольца всё же не хватает на этих ужасно странных пальцах. Чудотворных. «Ладно», — вздохнул Ральф про себя, — «Значит, придётся жить. И любить пернатого. В общем-то, не так уж плохо… Хорошо, по правде говоря. Чертовски хорошо. Пусть и не очень заслуженно. Нет, в самом деле, чем я заслужил это чудо в перьях?..» Он прикрыл глаза. Улыбнулся, снова проваливаясь в сон — слишком счастливый, чтобы быть правдой. А Рекс гнал вперёд, вжав педаль газа в пол, растеряв всю свою безумность. Думая лишь о том, как бы не попасться вездесущим гаишникам на глаза, да ещё про то, что по возвращению домой выкинет все сигареты и зажигалки к чёртовой матери. И надо бы цветы полить, а то совсем засохнут…