Чёрный цвет солнца

Ральф курил, тяжело привалившись к стерильному подоконнику. На такой страшно лишний раз дыхнуть, а он на него бессовестно пепелил. Ну, сдувало мимо пепельницы иной раз… Стоило Янусу войти, Ральф тут же затушил сигарету и бросил её в пепельницу, не глядя. Как подросток, застуканный родоками за непотребством. — Ну, как он?.. — спросил, выдыхая остатки табачного дыма. Разгоняя их рукой, чтобы лучше видеть глаза Паука. Лицо Ральфа оставалось неподвижным как погребальная маска, и только тёмный, колючий взгляд выдавал тревогу. Янус, чуть сонный после ночного дежурства, посмотрел на приятеля пару секунд, не моргая — и решил сделать вид, что дым в собственном кабинете его ни капельки не смущает. Невозможно длинный, в белоснежном халате до пят, он глядел на Ральфа в задумчивости. Пожал плечами, вынимая пачку сигарет из кармана. Раз уж накурено, то чего теперь?.. Проветрит. Это, между прочим, полезно. В отличие от курева. — Да, как тебе сказать… — протянул Паук, плавной походкой направляясь в сторону своего кресла. Он достал сигарету на ходу, повертел её в пальцах, но прикурился уже сидя. Чиркнул зажигалкой, затянулся, а потом произнёс, профессионально растягивая слова. — В общем-то, всё не так уж плохо. — Можно забирать? — быстро уточнил Ральф. — Нет, — отозвался Янус. — Не плохо, но и не настолько хорошо. — Не понимаю, — пробормотал Ральф. — Он же всего лишь простудился… — Так и есть, — согласился Янус. Устремил проницательный взгляд на Ральфа. — Однако, со слов самого Стервятника, высокая температура держится уже несколько дней. А с его осложнениями могут понадобиться сильные обезболивающие. «Ещё бы», — фыркнул он про себя. Вспомнил серое лицо Стервятника. Тот всё пытался усмехнуться, однако боль пёрла сквозь кривоватую ухмылочку, просачивалась через узкий зрачок, как бы он не старался скрыть её от посторонних глаз. — Бросьте, Ральф… — бормотал Стервятник лихорадочным шёпотом, развалившись в чужой коляске как умирающий лебедь. — Это всего лишь температура… Подумаешь, кости ломит… Мне ли привыкать? Птички разбудили его посреди ночи. Они ломились в дверь, словно Дом объят огнём, а единственный выход — через окно Ральфа. Он подскочил как ненормальный, вылетел из спальни, запинаясь о тумбочки и снося ни в чём неповинные стулья. Ничего не соображая со сна. Когда со второй попытки всё же удалось отпереть дверь, на него обрушились голоса Коня, Дронта и Бабочки. Чуть не сбили звуковой волной. — Мы хотели дождаться утра… — боязливо произнёс Конь, вцепившись в коляску Бабочки. — …но ему стало хуже, — перебил ходячего он. — Так что мы решили прийти к вам прямо сейчас, — заключил Дронт, отдуваясь. Красный и потный, как после марафона. Все трое замолчали, уставившись на воспитателя с надеждой и страхом, отчаянием и мольбой. «Сделаете с этим что-нибудь!!!» — кричали их взгляды. Помолчав немного, Ральф, наконец, произнёс хрипловатым шёпотом, — Я нихрена не понял. Кому плохо?.. Можете объяснить нормально? Птички переглянулись. Конь выразительно приоткрыл рот, явно собираясь разразиться наиподробнейшим, но слишком уж длинным монологом. Предчувствуя это, Бабочка вцепился кривыми пальцами в запястья Р Первого и сказал с неожиданным напором, — Идёмте с нами. Сами всё увидите. — Мудрый совет, — усмехнулся Ральф. Он поправил старые, растянутые треники, сунул ноги в тапочки. Потом отобрал у Коня коляску и двинулся вперёд, мечтая только об одном — закурить прямо посреди коридора. Так уж мужчина был устроен. Если проснулся, то покури. Приглушённые крики стали слышны уже на подходе к Третьей. И это при том, что дверь оказалась наглухо закрыта. Пришлось несколько раз постучать кулаком, чтобы их впустили. Словно почувствовав приближение карающей длани закона, Стервятник заткнулся на несколько секунд раньше. Когда Ральф вкатил Бабочку в Гнездовище, вожак уже сидел на диване, старательно изображая пышущего здоровьем. Получалось, откровенно говоря, хуёво. Одного взгляда на пернатого Ральфу хватило, чтобы понять — его лихорадит. Штормит. Уносит в открытое море. Стервятник сгорбился, закинув ногу на ногу, сцепив пальцы на больном колене. Стиснув его так, что на это становилось неприятно смотреть. Всеми силами старался удержать в себе крупную дрожь, дикий колотун, который пробивал парнишку аж до самых косточек. Воспитателю даже показалось, что он слышит тихое постукивание кривоватых зубов друг о друга. Нихуя не мелодичное, надо сказать. Жуткое. Так стучат зубами разве что бомжи, замерзающие в лютую стужу под лавочкой. Ральф, конечно, не проверял — но фантазия у него что надо. Ещё более выразительными были застывшие мордочки птичек. Своим появлением компашка явно прервала процесс отшаманивания вожака, возращения его с того света — или удержания на этом. С бубнами, плясками и погребальным плачем. — Ральф!.. — воскликнул Стервятник преувеличено-оптимистичным тоном, натужно ухмыляясь. — Чем обязаны столь позднему визиту?.. — Ляг, — скомандовал воспитатель. Ухмылочка моментально сникла на лице вожака. Он стрельнул плотоядными глазами в сторону трёх птичек-предателей, игнорируя отданный приказ. — Что вы ему сказали?.. — поинтересовался Стервятник очень ласково. Но от его тона и без того лупоглазый Конь выпучил свои глазищи ещё сильнее, у Дронта чуть подкосились коленки, а Бабочка протянул жалобно, отчаянно хлопая на вожака ресницами, — Мы не могли поступить иначе… — Ляг! — рявкнул Ральф так, что пальма в кадке рядом с ним дрогнула. Птички проследили за тем, как одинокий лист сорвался и спикировал к полу — а потом испуганно уставились на воспитателя. Удивительно, но Стервятник подчинился. Возможно, уже и сам не мог выносить своего вертикального положения. Он рухнул без всяких прелюдий, плавного перехода, выбив из дивана глухой стон. Скрестив руки на груди египетским фараоном, враз приготовившимся отойти на веки вечные. С горестным вздохом вытянул больную ногу, а здоровую оставил стоять на полу — как перебравший алкаш в попытках «заземлиться», отбиться от вражеских вертолётов. Ральф подошёл. Приложил ладонь к царственному лбу. Присвистнул. — Горячий я парень, да?.. — попробовал пошутить Птиц, лихорадочно мерцая золотом глаз. Он уже и не пытался скрыть приступы боли, накатывающие на него волнами, обволакивающие плотным коконом. Янтарные глаза смотрели в расфокусе, мутно. Судорога пробежалась по серому лицу. Как будто он сейчас действительно куда-то туда отойдёт. — Не то слово, — прорычал Ральф. — Предков ещё по углам не видишь случайно?.. Градусник тащите!.. — прикрикнул он на застывших птичек, оборачиваясь. Когда стандартные пять минут прошли, мужчина чуть ли не силой отобрал у вожака градусник. Нахмурился, выискивая ртутный столбик на свету. Его брови медленно поползли вверх. — Минусовая?.. — усмехнулся пернатый, поблёскивая расплавленным металлом из-под век. Ральф посмотрел на него без усмешки. — Каталку мне дайте, — произнёс он очень тихо. Кажется, его голос пробрал даже Стервятника — потому что тот перестал кривляться, вымучивая из себя улыбочку. Сморщился, давясь стоном, сжимая колено в стальных тисках множества колец. Бабочка без лишних слов перебрался в ближайшее кресло. — Забирайте, — выдохнул птенец. — Только сделайте с ним что-нибудь. Ральф катил Стервятника по ночным коридорам чуть ли не вприпрыжку, освещая дорогу налобным фонариком, который осмотрительно сунул ему Конь перед отбытием из Гнездовища. Когда впереди показались белёсые двери Могильника, Птица начал отчаянно протестовать. Запрокинул голову, пытаясь выловить взгляд воспитателя, но натыкался лишь на яркий свет — и жмурился. — А ты думал, я тебя куда везу?.. — прохрипел Ральф, останавливаясь, чтобы приоткрыть дверь. — На ночную увеселительную прогулку, что ли?.. — Лучше бы вы везли меня топиться, — простонал Стервятник, вжимаясь в спинку чужой коляски. Желая хоть на секунду отдалить тот миг, когда его бренное тело пересечёт порог Могильника. — Я бы, ей-богу, не обиделся… — В следующий раз, Птица, — пообещал Ральф, проталкивая коляску вперёд. — Ты меня со своими выкрутасами когда-нибудь обязательно доведёшь до того, что я повезу тебя именно топиться… Когда на них воззрилась дежурная медсестра, воспитатель рявкнул (он уже был не в состоянии «просто разговаривать», рык рвался из горла на автомате), — Главврач на месте?.. — Да, — произнесла она робко. — На ночном обходе. Что случилось?.. Сдав Птицу-Феникса на руки молодой Паучихе, Ральф забурился в кабинет Януса и стал ждать. В какой-то момент не выдержал — закурил. Вышел из Могильника воспитатель лишь ближе к утру, когда синички стали надрываться с удвоенной силой за окном. Добрёл до своей комнатушки, но, вдруг, вспомнил про совсем других Птиц. Которые уже все ногти обгрызли до корней, гадая, что же с их любимым вожаком приключилось в итоге. Несколько сонных минут Ральф размышлял. Потом вздохнул тяжело — и развернулся. Поплёлся в Третью. Из распахнутой двери на него красными от недосыпа глазами глядел Дронт. Остальные были не лучше. — Вы что, вообще не ложились? — проворчал Ральф, зевая. — Ляжешь тут, — пробурчал Дракон в ответ. Тоже зевнул. — Кофе?.. — вкрадчивым голосом поинтересовался Дорогуша. Мужчина отрицательно покачал головой. Он ещё лелеял надежду вздремнуть хоть немного. Хоть на часик найти долгожданный коннект с подушкой. — Ну, как он?.. — с замиранием сердца спросил Бабочка. — Понятия не имею, — огрызнулся Ральф. — Я сдал его дежурной Паучихе, а Янус сказал, что не выпустит вашего горячо любимого вожака ещё пару дней. Что я, сторожить его должен?.. Под медленно тлеющим осуждением множества глаз он даже как-то взбодрился. Почувствовал в себе силы взять да и сходить в Могильник во второй раз за сутки, чтобы попроведовать Стервятника. Узнать, как поживает его любимый птенчик — не сдох ли ещё?.. Р Первый даже не преминул сообщить о своих планах птичьей своре, пожиравшей его взглядами и больше всего смахивающей сейчас на кучу озлобленных ворон. У батеньки своего, что ли, научились так зыркать?.. До холодных мурашек по хребту. Ангел молча всучил Ральфу какой-то пакет, собранный явно ещё в ночи — и этим поставил жирный крест на мечтах о подушке, одеяле и здоровом двухчасовом сне. — И к нам потом зайти не забудьте, — прошелестел Дорогуша, деликатно захлопывая за ним дверь. — Вот же блядство… — простонал Р Первый. Сморгнул. Вздохнул. И попёрся обратно в Могильник. Сопливец сидел на ослепительно белой кровати, обложившись бумажными полотенцами, чистыми и не очень — и буравил Ральфа убийственным взглядом. Температура у него явно спала, а вот желание впиться в лицо воспитателя длинными, наманикюренными когтями — возникло. — Вы. Сдали меня. Паукам, — каждое слово резало слух как гвоздь, немилосердно скребущийся по стеклу. — Ладно эти… — Стервятник на секунду задумался. — …перебдевшие идиоты. Их можно понять. Но вы!.. — А что я? — огрызнулся Ральф зло. Он сидел, скрючившись на стуле, скрестив руки. Безуспешно уворачиваясь от янтарных молний. Пальцы чесались закурить, но курить в Могильной палате — большой грех. За такое могли и шприцом оприходовать. — Ты бы видел себя вчера, пернатый!.. Я думал, ты отъедешь прямо там, не попрощавшись. — А здесь я отъеду, попрощавшись, — съехидничал Стервятник. — Довольна будет ваша чёрная душа, Ральф?.. — Слышь, пацан, — Р Первый начинал заводиться. — Ты на меня-то не душни. У тебя ещё душнилка не выросла для такого. — Нахрен валите, — выплюнул Стервятник, выходя из себя. Он сейчас выглядел до невозможности забавным — сопливый, заспанный, покрывшийся красными пятнами на щеках и вдоль ключиц. На него невозможно было злиться по-настоящему. Ральф и не злился — он заржал в голосину. Как говорится, одна ошибка — и ты ошибся. — …да ухожу я, ухожу!.. — орал воспитатель, уворачиваясь от грязных носовых платков, которые Птица с поразительной точностью метал в него. Явно целился куда-то за шиворот. — Вот и валите!.. — прикрикнул Птиц. — Я даже не знаю, что вам придётся сделать после это, Ральф!.. — Нет, ну что за наглость!.. — воскликнул он же, когда через полчаса Ральф снова показался на пороге больничной палаты. Мужчина вскинул руки в примирительном жесте. — Спокойно, Маша, — произнёс Ральф. — Я с извинениями. То есть Дубровский. Ну, ты понял… В голове это звучало лучше. Я всю ночь не спал!.. Из-за тебя, между прочим. Неблагодарный. — Вы извиняться, или ссориться дальше?.. — Извиняться, — заткнулся Ральф. Сказав так, воспитатель стянул с плеча гитару. — Вы что, умеете играть?.. — сразу оживился Птиц. — Нет, блять, просто ношу с собой гитару везде… Конечно, умею! — И вы сыграете мне сейчас? — уточнил Стервятник, подозрительно косясь на то, как Р Первый расстёгивает замок на чехле. Воспитатель вздохнул. Посмотрел на Птицу замораживающие. Ему захотелось ответить, что он ёбнет пернатого гитарой, чтобы тот не задавал слишком тупых вопросов — но вместо этого Ральф проскрежетал сквозь зубы, — Сыграю… Если ты заткнёшься хоть на пять минут. Гитара у Ральфа была необычная — для левшей. Да и струны на ней выстраивались тоже необычно — в каком-то порядке, известном лишь самому воспитателю. Стервятник сколько не трынькал их в порыве любопытства — не смог разгадать этот шифр. Присев на табурет, мужчина какое-то время мучал её перебором, вспоминал аккорды. Потом откашлялся. — Специально для одной вредной Птицы, — произнёс он. И — запел неожиданно приятным голосом, плохо вязавшимся с недельной щетиной и лопнувшими от недосыпа капиллярами. — Когда твоя птиченька больна, на вечеринку один… Едва его голос умолк, Стервятник выдохнул, — Вы прощены. — Точно прощён?.. — усмехнулся Ральф. Он взглянул на пернатого, отставляя гитару в сторону. Тот сидел, придвинув к груди колени, вцепившись в край больничного пледа когтями. Счастливый донельзя. — То-о-очно, — протянул Птиц, улыбаясь. — Ну, вот и славно, — Ральф хлопнул себя по коленкам, вставая. — Тогда пойду и вздремну со спокойной совестью. А гитара пусть у тебя будет — может, ещё загляну… — Ра-а-альф, — окликнул Птица уже на пороге. — Чего тебе ещё? — послышался недовольный голос воспитателя. — А вы случайно не угостите хворого воробушка сигареткой?.. Тогда бы прощение было окончательным и всеобъемлющим. От всего сердца. Вместо ответа Р Первый запустил в пернатого целой пачкой сигарет — и попал точно в лоб. Острым уголком. С секунду он смотрел на ошарашенное лицо Стервятника, а потом съебался из дверного проёма, давясь от хохота. Не давая ему возможности зашвырнуть сопливым носовым платком за шиворот.