В доме с битыми окнами

Ники поправляет распущенные волосы, собирает их в хвост, а потом в шишку на макушке, и закрепляет длинной заколкой на восточный манер — подарили, вроде. Она не стесняется своей наготы — облокачивается на спинку кровати, закидывает ногу на ногу, и вместо того, чтобы поторопиться одеться, достаёт из тумбочки сигареты. Она прикуривает от пальца, и Хайди фыркает на это показушничество — он-то знает, что от хвалёной магической одарённости хвостатых у неё крохи лишь. Улыбается и думает, что ему совсем не хочется прямо сейчас уходить. На улицу не хочется. Там мерзкий ветер, пробирающийся под одежду, и валит липкий снег. А в чужой спальне тепло, сухо и невероятно красивая женщина на кровати сидит.  Полусогнутые ноги, мягкие линии тела, одна рука — та, на которой кожа под влиянием магии красной стала — лежит на груди. Во второй тонкая сигаретка.  — Иногда я думаю, что хотела бы отойти от дел, — говорит Ники, затянувшись, и выдыхает дым вверх, запрокинув голову. Хайди хмурится. — Уехать домой. Там теплее.  — Ну, отойти-то ты можешь, — он не очень, правда, в этом уверен. — Думаю, это к Клайду надо идти. Или к Арлабусу. Мне-то ты это зачем говоришь?  Ники смотрит на него из-под опущенных ресниц и усмехается. Её хвост обвивает запястье Хайди, щекочет кисточкой. И Хайди искренне старается про этот хвост не думать, потому что, ну, второй круг он уже не потянет, если по-честному.  — Мне даже нравится, какой ты наивный, - говорит она с мягким смешком и качает головой. Хайди не отрицает. — Какой толк мне одной ехать, кому я там нужна? Сам подумай, — Хайди чешет в затылке. И, ну, да, дурак он, есть такое. Но он вот в упор не понимает, к чему Ники ведёт. — Я бы хотела семью. Выйти замуж, завести детей.  Ники затягивается. Голос у неё мечтательный.  — Я всегда хотела дочку. Наряжать её, дарить кукол, учить вышивать. Кружево плести, меня мама тоже учила.  — О, ну, — Хайди пытается припомнить других любовников Ники. Парочку он вроде как помнит на лицо, но по именам — точно нет. У него не плохая память на имена, просто ему никогда не было интересно. — А есть кто на примете? Парень какой?  Ники заливисто смеётся, фыркая и выдыхая из носа и рта дым, и каким-то образом умудряется им не давиться. Но глаза у неё почему-то становятся серьёзными и грустными.  — Ну что такого я спросил? — Хайди разводит руками. — Если нет, ты-то себе можешь позволить выбирать. Ты очень красивая. И, ну, — немного спотыкается. — Приданое собрала хорошее. Тебе вообще ни на что можно не оглядываться. Или у хвостатых заёбки какие-то с браком? Ну, традиции там, не знаю.  Ники вытягивает ноги, устраивая щиколотки у Хайди на коленях. Он немного растерянно касается гладкой кожи, водит ладонью. В виске у него что-то стукает, нервно и предостерегающе как будто.  — Не жалко будет всё тут бросать?  — Всё — это бордели? — с усмешкой спрашивает Ники. — Грязь опиумную? Водку без акцизных марок? Или, может…  — Ну брось. Не самое чистое дело, конечно, — Хайди тоже смеётся, хотя ему от разговора не весело. Сердце у него как не на месте. — Но и грязнее есть, сама знаешь, — и он бы хотел сказать себе, что ему просто подругу грустно терять вдруг, думать о том, что она уедет и больше не вернётся. Только дело не в этом, совсем не в этом. — Я по тебе скучать буду.  Ники мягко улыбается.  — Так поехали со мной.  — Ну брось! — Хайди фыркает, машет на неё рукой. — Куда мне ехать? Я-то местный. Ты тем более замуж хочешь, и третьим…  И вот тут-то до него наконец доходит. Хайди совсем затихает. Становится… странно, дурно как-то, и во рту немного кисло.  — Дай-ка мне тоже сигарету, — Ники лениво кидает ему пачку. Садится, протягивая к нему красную ладонь, и Хайди подкуривает от её пальцев. Отчего-то, когда именно она колдует, ему не страшно, ну, теперь. Раньше-то понятно — оно пугало. — Нет. Ну слушай, Ники. Так не пойдёт.  — Не нравлюсь тебе? — она хмурится, откидываясь обратно на подушки. Новую сигарету прикуривает от окурка, его кладёт в пепельницу, стоящую на тумбочке. Пепельница латунная, тепло поблескивающая в свете свечи, и по её боку бежит какой-то растительный узор. Красивая. Ники вообще очень любит красивые вещи. Посуду, бытовые штуки, всякие расчёски и гребни, изящные платья, украшения. Она и сама очень красивая, но разглядывать сейчас её Хайди откровенно неловко, так что он старается смотреть только на эту пепельницу. Каждый листочек из рисунка на ней будто запомнить хочет. И цветок. Интересно, что за цветы? На пионы похожи, или на розы, Ники вроде бы розы любит. А шипы-то вряд ли будут выводить на картиночке, ну, зачем же…  — Хайди, — зовёт она, но взгляда Хайди так и не поднимает. В груди у него тяжело. — Послушай, я…  — Ты это бросай, — резко немного говорит он. Отворачивается, но пока не встаёт, взглядом пытается найти, куда рубаху деть умудрился. Ну каждый раз же, блять… Ещё и пуговицы наверняка заново пришивать, хотя постоянно себе говорит, что будет осторожнее с вещами. А толку-то? Дурак. Ещё и Ники, блять… Ну вот зачем? — Так, как сейчас — пожалуйста, но семьи из нас не выйдет.  — Думаешь, не уживёмся? — грустно спрашивает Ники. Хайди вздыхает. Затягивается, но сигарет Ники ему не хватает откровенно, она не очень крепкие курит.  — Ники, я людей убиваю, — Хайди отодвигается от неё к краю кровати, так, чтобы она не него больше ноги не складывала. Разговор у них дурацкий. И ситуация дурацкая. Сидят, блять, голые, про какой-то переезд болтают, хотя на обоих столько навешано, что с таким если переезжать куда, так на дно реки. — Запугиваю, избиваю и в лесу закапываю. И буду этим заниматься. Потому что нихрена я не умею больше. Какое мне завязать? — он делает глубокую затяжку. — Я бухаю с девочками твоими, сплю с кем попало…  — Я что, кто попало? — Хайди морщится. Слышит, как она садится на кровати, и совсем уж жалко ещё дальше двигается, чуть с кровати не падает.  — Ты знаешь, я о чём говорю, — она фыркает. Но больше не весело. У неё вообще всё нежное и расслабленное из голоса вымыло, так, как размывают берега реки во время паводка. У Хайди кончается сигарета. Новую он взять не решается. — Ники, давай... Без этого давай. Если ехать хочешь, я тебя поддержу, и могу тоже с Клайдом поговорить попробовать, ну, чтобы тебе завязать, и человека на бордели поищу, — он находит в себе силы повернуться к ней. И отчего-то сердце в груди стучит заполошно, и это простое «повернуться» страшнее вдруг, чем в перестрелке оказаться. Да даже прямо под прицелом! — Но семья хуёвая из нас будет.  — Хайди.  — И я обещал, что детей у меня не будет, — зачем-то поспешно говорит он и тут же понимает, что ошибается. По чужому прищуру, по тому, как губы у неё изгибаются, как она морщит нос.  — Кри, что ли? — Хайди кивает.  — Ну да. Кому ещё-то?  — А если она от тебя?..  — А Кри мне как сестра, — Хайди порывисто встаёт с кровати. В комнате ему становится ещё более неуютно, холодно как-то, хотя, казалось бы… — И это я, вообще-то, рассказывал.  Все почему-то всегда его с Кри принимали за супругов. А если не принимали, то соревновались в количестве подколок по поводу того, что они друзья. Только вот Кри… другое. Кри была с ним с самого детства, они вместе сбегали на речку, воровали огурцы с чужого огорода, они вместе переехали в город, вместе во всё это тёмное и кровавое влезли. И, в общем, другое это. Совсем другое.  Ники молча смотрит на него, пока он одевается, и только курит-курит-курит, накинув на плечи покрывало и свесив с кровати ноги, обвив их хвостом. Говорит строго:  — Если сейчас уйдёшь, можешь не возвращаться.  — Ты мне подруга, Ники, — отвечает Хайди, стараясь унять тяжесть в груди. — Но большего не вый…  — Вон из моего дома.  Голос у Ники становится командным. Она так разговаривает, ну, с девочками там своими, с сотрудниками. Но Хайди не обидно. В смысле, от тона её не обидно. От того, как вышло — в горле ком стоит.  Просто по-другому нельзя.