В доме с битыми окнами

Виверна хмурится, глядя на результаты анализов. У неё убранные под белую косынку рыжие волосы, подведённые вредной косметикой уставшие глаза, застёгнутый на все пуговицы халат и накинутая на него шаль. Она теребит один из узлов на её краю, поджимает губы, снова и снова вглядывается в спектр. Виверна хмурится. У Джаста что-то внутри обрывается и ухает вниз, потому что когда Виверна хмурится — дело реально плохо. Всё хуже, чем он ожидал. У него отчётливо и больно стучит в висках пульс. Он часто моргает, потому что на глазах слёзы наворачиваются. — Джаст, дорогуша, ты зачем вместо себя труп на анализы сдал? — Ну, Вив… — Если бы это был кто угодно другой, — она коротко поднимает на него взгляд, потом возвращается к анализам. Перебирает бумаги. — Он бы уже лежал в реанимации. — Да не так всё и плохо, — Джаст дёргает плечом, прикусывает щёку от приступа острой боли. Ожоги потревожил. Рука вся, от кончиков пальцев до самого плеча, как огнём объята. — Я даже на своих двоих пришёл. — Вот это-то, Джаст, мне и интересно, — Виверна откладывает бумаги. — Потому что маны у тебя меньше, чем у ребяток в морге. — Ну я… — Джаст хочет развести руками, но не решается. Больно будет. — Ну немного херово, да, но не хуже, чем обычно. — Ты не жестикулируешь, потому что тебе больно это делать, тебя шатает, когда ты на ногах стоишь, — начинает перечислять Виверна, демонстративно загибая пальцы. Глаза у неё очень-очень спокойные, и Джаста дрожь от этого пробирает. — Ты не спишь несколько дней уже, так? — Он в ответ кивает. — Тошнит часто? Джаст вздыхает и решает, что врать Виверне — себе дороже. Она всё равно потом узнает, ещё все мозги вынесет. И Алфу обязательно пожалуется, а его… ну, его сейчас меньше всего тревожить хотелось. — Постоянно. — Ел когда в последний раз? — Да дня три назад, — Джаст втягивает голову в плечи. Виверна вздыхает и смотрит на него всё так же спокойно. Потом берёт его медкарту. Обмакивает кончик пера в чернила и что-то начинает писать. Тихо. В этом крыле всегда очень тихо. Только с улицы шум немного слышно — приоткрыто окно. Виверна вкладывает в кипу бумаг новые анализы, убирает в стол. Потом достаёт из ящика пониже две кружки. У неё в кабинет выведено что-то типа плитки, помимо батареи — чтобы греть воду. Есть чайник. Ещё есть кушетка, и Джаст знает, что Виверна часто ночует на работе. Она никогда не торопится домой, ей не к кому и не к чему торопиться. У неё есть она сама — и работа, работа, работа. — Мы похожи, — зачем-то говорит он вслух. Виверна, не поднимая на него взгляда, возвращается обратно за стол с бутыльками. Спрашивает: — И чем же? — Ты ради работы сдохнешь, — отзывается Джаст. Виверна отсчитывает зелья по каплям, одно, второе, потом достаёт пипетку, завёрнутую в чистую марлю. Набирает третье. Молчание начинает затягиваться. — Потому что у тебя ничего нет, кроме науки. А у меня — ничего, кроме чар. — У тебя есть муж и ученица, Джаст, — спокойно отзывается Виверна. У неё на пальце всё ещё обручальное кольцо, даже столько лет спустя. — Спустишься в травму на перевязку потом. Я могу тебе сейчас только зелий дать и выписать лауданум. Джаст кривится. Он ненавидит этот ебучий лауданум. Ещё он знает — ему ничего больше и не поможет. Другие обезболы уже давно не делают лучше, ни капли. Она стала частью жизни — хроническая боль, страшная, такая, от которой по ночам просыпаешься и хочешь вывернуть себя наизнанку. — Я не буду на опиаты садиться, — демонстративно шевелит обожжённой рукой, как бы показывая — всё терпимо, нормально, я переживу. Хотя на самом деле кричать хочется, и, кажется, у него под старыми бинтами лопается что-то. В голове всё плывёт. — Нормально. Жить буду. — Ну, дело-то твоё, конечно, — она снова хмурится, ни на секунду не обманываясь. Ну да, говорить Джасту явно не стоило — сейчас голос противно-хриплый и сдавленный. — Сколько активных компасов ты держишь? Сердце Джаста пропускает удар. Он прикрывает глаза, очень-очень не хочет на Виверну смотреть. Говорит себе — она видела твои анализы, она тебя лечит почти десять лет. Она тебя знает очень-очень хорошо — и твоё тело, и тебя самого. Она эксперт по чарам, единственный человек, с которым ты можешь о зачарованиях на равных поговорить. Ты, Джаст, правда думаешь, будто можешь сказать что-то кроме правды? И он всё равно врёт: — Два. — Неа, — она усмехается, но глаза, конечно же, остаются спокойными. Она всегда ужасающе спокойна, и дело уже даже не в профдеформации, какая случается у врачей. — Определённо больше, Джаст. Виверна разбавляет зелья, даёт ему выпить. Не торопится — у неё, вероятно, сегодня никого нет по профилю. Значит, в травму она Джаста будет провожать, а потом там останется — помогать коллегам. — Знаешь, сколько задокументировано случаев, когда такие, как ты, доживали до тридцати? — Джаст кривится на это. Глубоко дышит, стараясь подавить тошноту от горького привкуса зелий. Виверна смотрит на него очень-очень внимательно. — Сорок два. Сорок третий — ты. Такие, как он. Джаст ужасно хочет расковырять обожжённую руку нахрен. Больное, горячее напоминание — ты дурная кровь, беспомощность, ты обуза, блять. — Не так уж и мало, — смеётся Джаст сквозь эту отвратительную тошноту, сквозь боль, что ползёт под кожей и словно наружу себе пытается прожечь путь. Он часто моргает и очень пытается сделать вид, что на глазах слёзы не наворачиваются. — А знаешь, сколько до сорока? — Четыре, — отвечает Джаст. Это… не первый такой диалог между ними. — Пятым я быть и не собирался. Боль немного утихает. Уровень маны, кажется, сдвигается в сторону нормы. Ну, так, чуть-чуть. Или Джаст просто очень хочет верить, что ему становится лучше от этих зелий, от лекарств, от этого всего. Как будто может стать лучше. Как будто его не пытается сожрать заживо собственная мана. — И всё-таки, сколько компасов? — Виверна хмурится. — Я не смогу спрогнозировать твой предел, если не буду знать. — Четыре мой предел, блять, — злее, чем хочет, говорит Джаст. Бьёт хвостом по ножке стула. Его немного трясёт, но в голове проясняется. — Только хуйня твоя формула, Вив. Я сделал шесть. — Дурак, — бесцветно говорит она, заваривая чай. Наливает Джасту тоже, туда, где были зелья. Потом достаёт стопку, на глаз отмеряет дозу лауданума и ставит перед ним. — Это тоже пей. — Ну блять, Вив. — Ты знаешь, что будет хуже, — она всегда такая спокойная, что просто страшно становится. — По анализам — до обострения дня четыре. — Пиздец. — Зачем тебе шесть компасов, Джаст? — он сжимает зубы. Выговаривает привычную, правильную версию, разглядывая трещины на столешнице. — Я должен поймать проклятых, — он уже знает их все, кажется, глаза закроет — и сможет каждую вспомнить. Как будто они выжжены у него на сетчатке. — Они ебучая угроза. Мне нужно их найти, и я не знаю, как ещё… если не компас. Все с ног сбились, Вив!.. Это хуже, чем иголку в стоге сена искать, — дыхание немного перехватывает. Джаста тошнит от запаха лауданума, он смотрит на эту стопку, ненавидит её — и дрожащей рукой хватается за её скользкие отчего-то бока. — Я Алфа не видел уже почти две недели. Он ищет. Уёбки где угодно могут быть, и без компасов… — Тебе нужно их найти? — перебивает Виверна. — Или Альцесту? Лауданум обжигает глотку. Джасту кажется, что он задыхается. Вздрагивает и всё-таки роняет кружку, но это совсем неважным кажется. Виверна смотрит прямо ему в глаза спокойно-спокойно. У неё тени под ними легли, оказывается. — Я сам решил делать компасы, — медленно говорит Джаст. — Да что угодно, — Виверна спокойно отпивает чай. — Только ты скоро умрёшь. А потом Альцест поступит с Ионой так же, как поступил с тобой. — О, блять, — Джаст сжимает кулаки. — Может, придумаешь, как мне съебаться, раз такая умная? — Никак, — со своим обычным спокойствием говорит Виверна. — Я могу тебя принудительно госпитализировать и дать передышку. Не больше. Джаст сжимает кулаки ещё сильнее, кусает щёку. Уговаривает себя, что в груди так сильно болит всего лишь из-за колебаний маны. Что это удушье — всего лишь физиология, то, как ведёт себя это ебаное слабое тело. Что ему больно только физически. Ему не страшно. Он не слышит голос Альцеста каждый раз, когда закрывает глаза, не молится за Алфа и Иону, хотя никогда в жизни не молился, не игнорирует ощущение Пустоты, её холод и нежность, не чарует в дни, когда мана особенно нестабильна, и ему, конечно же, никто и никогда не указывал чётких рамок. Никто не ставил его перед выбором: или ты сделаешь эти ебучие компасы, или твои близкие не вернутся домой. Они с Виверной очень похожи. Виверне не к кому и не к чему возвращаться. У неё есть только наука, а у Джаста — только чары. И он бы хотел, правда хотел, чтобы так было, но… — Я всегда лучше работаю, когда мне страшно, — он дрожащими руками достаёт пачку, вытаскивает сигарету. — Альцест так сказал. Виверна достаёт спички и перегибается через стол, чтобы помочь ему закурить. Потом пишет направление на принудительную госпитализацию. И не рассказывает Алфу, как Джаст рыдал у неё в кабинете.