В доме с битыми окнами

— Ты вот просто скажи, почему, — Клайд смотрит на него и очень-очень тяжело вздыхает. Диамкей закидывает ногу на ногу, улыбается. Возможно — только возможно! — он приватизировал помимо косметички ещё оставшуюся водку. — А что не так? У Клайда всегда очень пристальный взгляд и одно выражение лица на все случаи жизни. Когда они были знакомы чуть меньше, Диамкей всегда терялся под этими вот его взглядами. Поди разбери, блять, рады тебе или ищут, чем бы в тебя хуйнуть. — Во-первых, у кого ты украл косметику? Диамкей пожимает плечами. — Где взял, там уже нет, — смеётся, пьёт прямо из горла. Он только чуть-чуть навеселе — его тело совсем по-другому воспринимает алкоголь. Он почти не пьянеет, сколько бы ни выпил, и быстро трезвеет. — И вообще. Вдруг это моя. Клайд качает головой и подходит ближе. Оценивающе оглядывает, чуть прищурившись. — Ты хоть в зеркало смотрел? — Неа, — Диамкей салютует ему бутылкой и смотрит в потолок. У него размазана помада, он знает. Яркая такая, ублюдски-красная, самая отвратительная, какую у девочек Ники вышло найти. Он очень старался. — Ой, да ладно, блять! Клайд суёт ему платок и игнорирует все возмущения, пока ходит по комнате. Проверяет, достаточно ли хорошо задёрнуты шторы, зажигает ещё пару свечей. Притаскивает из угла стул и садится напротив. — Вытирай. — Разве тебе не нравятся милые девочки? Клайд чуть молчит. Взглядом скользит сверху вниз, от блядски-красных губ до подола перешитой рясы. Глаза весёлые у него, и Диамкей выдыхает. — И в каком месте, Кеи, — усмехается. — Ты милая девочка? — Показать? — Диамкей подаётся вперёд и касается чужого запястья. Ведёт вверх кончиками пальцев, легко, едва ощутимо. — Я могу, дорогуша. — Стирай это позорище, — Клайд вздыхает. — Как ты вообще доду?.. — Диамкей открывает рот, чтобы ответить, но в ответ качают головой. — Я не хочу знать. Украл косметику. Опять шатался у Ники, а она просила не приходить. Нехорошо. Он говорит это монотонно, но без раздражения. Диамкей улыбается и уворачивается от платка — Клайд, видимо, понял, что сам он стирать ничего не собирается. На утро, вообще-то, другие планы. Отсветы огня от свечей на смуглую кожу ложатся очень красиво. — Вообще-то, я твоего сына забирал из блядушника. — Вообще-то, его не надо, — говорит Клайд. — Он там поставки с расходом сводит. — Он там отжал комнату и дрыхнет, — в ответ пожимают плечами. Ну да, конечно, зачем поддерживать разговор, Клайд. Впрочем, Диамкей его мнение уже знает. Пацан не тащит в дом сифилитичек — и ладно, черти с ним, пусть развлекается. Или кто там у Клайда, ёкаи? Обакэ? Нет, обакэ он называл Диамкея. Вроде. С колен забирают косметичку и бегло оглядывают содержимое. Два карандаша для глаз, помада, почти закончившаяся пудра, которая у Диамкея на нечеловечески бледной коже отдаёт в едкую желтизну. Помада, вторая помада, закончившаяся тушь, ещё один карандаш, тушь. Тени — розовые и голубые. В покрытых шрамами грубых ладонях так странно видеть такие вот женские штучки. Диамкей смеётся. — Ты самое убогое искал или что? — Клайд смотрит всегда остро, въедливо, даже когда ему весело. Такой уж человек. — Дай сотру, твоего Бога ради. Я нормально накрашу, раз сегодня… так. Диамкей, если честно, немного удивляется. Он не так уж и много про Клайда знает, это правда — было просто неинтересно, слишком лениво узнавать, а сам он никогда ничего не расскажет. Ну, почти никогда. Иногда у Клайда настроение на разговоры, на болезненную ностальгию — монотонно и тихо выворачивать себя наизнанку, это вот. — Ты умеешь? — слишком уж не вяжутся эти ладони, привыкшие к оружию, с косметичкой. — Я много что умею, — Клайд рассматривает кисти. Всё-таки, уловив момент, прижимает Диамкею платок к губам, тщательно вытирает помаду. С щёк тоже. — Ты совсем пьяный? — Нет, — Диамкей хочет приложиться ещё, но бутылку с остатками водки забирают. Откладывают платок. Клайд снова придирчиво осматривает кисти, косметику и ругается себе под нос — одними тонкими губами. — Ну и что с тобой делать? Диамкей улыбается. Ему немного весело и немного как-то… странно, что ли. У него тепло в груди, но руки сковывает ледяной холод. Руки дрожат. Руки немного болят, хотя ожоги от солнца уже успели сойти. Он шепчет: — А накрась по-вашему. Клайд снова шарится в косметичке и качает головой. — Тут белил нет, — он пожимает плечами. У него очень серьёзный вид, как будто он в этой косметичке решение всех проблем ищет, не иначе. Диамкей знает — на самом деле Клайду смешно. У него чуть-чуть прищурены глаза. Насколько это вообще возможно разглядеть, то есть… ну, черты лица. Клайд, приехавший откуда-то очень с востока. Очень-очень далеко. Поди разбери, щурится он или просто глаза такие. — Хотя ты бледный. Может, смогу что-то изобразить. — Это комплимент или упрёк? — Это факт. Диамкей смеётся. Наклоняется вперёд, тянется к чужим губам. Не целует — шепчет Клайду в лицо: — Ну изобрази. Накрась меня, как у вас самые красивые женщины это делают. Клайд смотрит на него нечитаемым тёмным взглядом. Говорит: — Закрой глаза. И сложно его не слушаться. Диамкей чувствует, как тонкой кистью ставят несколько точек на веках, особенно концентрируясь на уголках глаз. Судя по звуку, вытирают кисть — и ей же осторожно растушёвывают эти точки. На тени не похоже. — Ты мне помадой что ли глаза красишь? — Ты просил по-нашему. — И? — Диамкей открывает один глаз. Клайд хмурится, но молчит. — По-вашему это всё местами перепутать? Ему не отвечают. Долго, пристально рассматривают. — Дело в пигменте, — всё-таки поясняет Клайд, когда молчание затягивается. — У нас много красных оттенков используют. А ты притащил… непонятно что. — Ну что нашёл! Откуда мне знать было, на какие там пигменты ты дрочишь? Клайд тяжело вздыхает. — Глаза закрой и не вертись. — Откуда ты это вообще умеешь? — Диамкей всё-таки слушается. Подаётся навстречу касаниям — одной рукой его берут за подбородок, во второй у Клайда кисточка. От ворса немного щекотно. Большим пальцем гладят по щеке, потом соскальзывают вниз, ведут ладонью по шее, ниже, оглаживают открытые ключицы — у рясы Диамкей обрезал ворот. Кисточка меняется на карандаш. Диамкей послушно не открывает глаз — маленькая их игра, называется «у Клайда всё под контролем». Спрашивает: — И всё-таки? Касания особенно остро ощущаются в этой темноте. Хорошо и весомо, каждое — как под кожу пробирается. У Диамкея бегут мурашки и внизу жарко-жарко становится. — Я работал в борделе, — говорит Клайд. Пальцы от ключиц убирают, Диамкею закрывают рот ладонью. Не тяжело — намёком только, мол, попробуй что-то сказать, сволочь. Диамкей не пробует. Пока что. — Следил за тем, чтобы девочек не обижали. Помогал со всяким… обиходом. — Ты работал в блядушнике? — всё-таки тянет Диамкей в чужую ладонь. А потом, пробы ради, касается языком кожи, широко, как может, облизывает. Почти представляет, как Клайд морщится. Ему ужасно весело об этом думать, весело и хорошо. — Я дружил там с одной юдзё. Она была гейшей, но потом… — Гейшей? Клайд на какое-то время замолкает, пытаясь подобрать слова. Диамкею всё равно на гейш и не-гейш, кем бы они ни были, но вот на касания кисточки к носу — совсем не всё равно. На то, как его снова берут за подбородок, заставляют повернуть голову набок. Диамкей представляет, как его возьмут так не за подбородок, а за шею, как прижмут к кровати, прикусят кожу на плече до синяка, который сойдёт едва ли за полчаса. Как будут заламывать руки и как весь этот макияж, с которым Клайд так возится, размажется по наволочке. Как надавят между лопатками, как трахнут, не оглядываясь на хриплые крики, и как будет хо-ро-шо. Диамкею теперь тяжело сидеть, закинув ногу на ногу. Да и в целом — тяжело на месте оставаться. По телу сладкая истома, предвкушение. Пусть будет хорошо — и больно. Пусть горький привкус помады мешается с металлическим, и неважно, чья это будет кровь. Разобьёт ему Клайд опять нос и губы, и Диамкей выпьет собственной крови снова? Или это будет чужая кровь? Будет это погрызенное плечо, искусанные пальцы, след от клыков на внутренней стороне смуглого бедра?.. — Это… девушки, которые проводят чайные церемонии. Развлекают гостей беседой, игрой… на инструментах, например, или в го. — И что, ни с кем не трахаются? — Клайд вздыхает. Демонстративно — чтобы Диамкей, даже сидя с закрытыми глазами, понял. — Ты и твоя манера сводить всё к постели. — Это не я с блядушника начал!.. — Не вертись, — почти приказ, который хочется нарушить отчаянно-остро… но рано, рано. Клайд красит ему карандашом глаза и немного подводит брови. Снова что-то делает с веками, на этот раз, кажется, не помадой. Открывает пудреницу, судя по звуку, берёт Диамкея за руку. Пробует на запястье, как оттенок ляжет, и ругается под нос. Потом говорит громче: — Почему оно такое жёлтое, — вопрос без вопроса. Клайд прекрасно знает, почему цвет так отдаёт, просто ворчит снова на косметику, на то, что она дрянь. Диамкей сам в курсе, что собрал хуйни почти вышедшей. Уж что нашёл. У него и не так много времени было пошататься — Ники ему не рада в своих блядушнях. Правильно, что не рада. Однажды Диамкей так кого-то съел. Ну, знаете, слишком близко была открытая шея, он был слишком юн… не то чтобы со временем прибавилось самоконтроля, впрочем. Клайд касается кончиками пальцев губ — Диамкей их целует, подаётся вперёд, всё так же не открывая глаз. Хочет и языком провести по сухой коже, но Клайд убирает руку раньше. Знает, конечно же знает, о чём Диамкей думает и что хочет сделать. У него больше платье, а не ряса — всё перешитое на десять раз. Тащить одежду Диамкей не решился, косметика-то ладно. Расходник для девочек Ники. Украсть юбку — другое дело. У него блядски-красная помада и немного шума в голове. На языке — горечь и немного спирта, и чужой вкус. Хотелось бы, чтобы крови, но пока… — Так что с твоей подругой-гейшей? Клайд, наверное, пожимает плечами. Вздыхает. Рассказывает: — Она заболела. Тяжело заболела, с таким не удержаться, — кисточка щекочет кончик носа. — И попала к нам. Учила остальных краситься по-своему. Красиво, но времени уходит… — И долго вы общались? — До её смерти, — это, наверное, должно быть грустным. Это должно было быть грустным, но Клайд, как всегда, говорит с всё той же интонацией. С такой же он обсуждает контрабанду, учит Клеша быстрому счёту, читает вслух, ругается на перебитую посуду и порванные вещи. — Дряной был бордель, знаешь… Байсюн. Нелегальщина. Никто не следил, чем юдзё болеют. Она быстро сгорела. Диамкей смеётся. Ну да, Клайд, из ебучей дыры ты выполз. Он слышит, как с пола поднимают бутылку, и то, как шумно глотают водку — из горла. Почти-поцелуй. Забавно. — А ты у нас тоже сифилитик? — в ответ снова тяжело вздыхают и немного ругаются на своём. Диамкей понимает лишь часть — примерно, Клайд ему посоветовал, куда лучше такие вопросы запихать. И всё равно отвечает. — Мы дружили. Она не была мне невестой. — А ты не пробовал вне брака спать? Ну, знаешь, — Диамкей пожимает плечами и не может спрятать улыбки. Клайд зовёт его женой. Поначалу казалось, что этот просто перевести со своего не может, вон, до сих пор иногда слова вставляет. Потом Диамкей узнал — всё он знает, специально так делает. — Вдруг так можно. На провокацию откровенную, за которую в особо дурной день можно получить по лицу — Диамкей бы хотел, кажется, хотел — не реагируют. Клайд ведёт широкой кистью ему по щекам, видимо, румяна или что-то вроде соображает. Диамкей представляет их со стороны и фыркает. Клайд поправляет ему волосы, упавшие на лицо. Требует: — Рот приоткрой. И молчи. Он красит Диамкею губы. По вкусу — той самой отвратительно-красной помадой, она такая же горькая. Касания осторожные, почти нежные. И Диамкею действительно не хочется мешать. Впервые за долгие годы ему не хочется быть отвратительным. Он всё ещё не открыл глаза. Чужие руки всегда холодные, но касания не отрезвляют. Наоборот — Диамкею кажется, что он пьянеет только от ощущения близости. Его ведёт. Его откровенно ведёт. Он думает о чужих руках на губах, о следах помады, о том, как этот блядский красный мешается с кровью. О том, как вцепится в чужое плечо и расцарапает Клайду спину, и о том, как за спину заломают руки, толкнут куда-нибудь, может, не на кровать, и… — Нравлюсь? И так легко соскользнуть вниз, щекой облокотиться на чужое бедро. Так хорошо целовать чужие пальцы, прикусывать подушечки — не клыками, не до крови. Диамкей бы хотел, но, вероятно, получит по лицу, а пока рано. Помада оставляет следы на смуглой коже, мажется, перекрывает яркими отпечатками шрамы. Самая отвратительно-красная помада, которую Диамкей смог найти. Он шепчет: — Нравлюсь тебе такой? И пусть Клайд ничего не говорит и не меняется в лице почти, Диамкей знает — нравится. Очень нравится. У Клайда горят глаза, взгляд тяжёлый и жадный, у Клайда быстрее бьётся сердце — Диамкей касается губами запястья, отсчитывает пульс. Расстёгивает рукав рубашки. Мечтает вцепиться в эту руку, выпить побольше крови, может быть, хочет сожрать Клайда заживо. Может быть, просто хочет. Диамкей не знает, думать у него не получается — он просто тянется к чужой ширинке. И всё-таки кусает Клайду запястье до крови, всем телом ожидая удара. Со страхом? С тоской? С желанием? Такой отчаянной жаждой?.. Этого Диамкей не знает тоже.