С привкусом тьмы

1 сентября 1943 г. Том Реддл       Ощущение бесконечного удовлетворения, граничащее с безумной неудовлетворенностью: какие разные эмоции в одном флаконе моего состояния. Наконец-то. Свершилось: Хогвартс-экспресс на всех парах несет меня в мою прекрасную обитель силы и могущества.       Временную, правда, но это в тысячи раз лучше, чем замызганный, холодный, отвратительный приют миссис Коул. Но ни его вид, ни его внутреннее убранство, ни скудная, странно приготовленная еда, не являются его самой раздражающей составляющей. Наиболее мерзкое во всей этой истории то, что мою мать угораздило разродиться в магловском пристанище для брошенных детей, где я, запертый в духоте четырех стен, обязан находиться в течение летних каникул за неимением возможности остаться в каком-либо более благоприятном месте.       Гадкие визжащие дети, посасывающие испачканные пальцы и дергающие за рукав, желая показать очередную магловскую штучку или попросить с ними поиграть; недовольно брюзжащие уборщицы, вечно роняющие то ведро, то швабру, да посылающие взгляды тревоги и непонимания нянечки. И, конечно же, вишенка на торте этого безумия — миссис Коул собственной персоной. Старая карга с зализанными в пучок сальными волосами, уродливыми очками в светлой оправе, вечно одетая в один и тот же коричневатый костюм с неказистой бесформенной брошью на груди. Неухоженная тревожная тетка с лицом крысы, которая, однако, проявляет (что поражает меня до глубины души и заставляет предположить, что даже у такого потрепанного мусора еще сохранились остатки мозга) благоразумие, общаясь со мной крайне осторожно и вежливо, попеременно срываясь то на хрипотцу, то на высокие ноты.       О, чудесная миссис Коул вряд ли когда-нибудь сможет забыть, что происходило в приюте с момента моего появления: я очень хорошо об этом позаботился. Грязная магловка была бы просто счастлива избавиться от меня раз и навсегда, но поскольку отъезд из Хогвартса на лето обязателен, ей остается только взволнованно щебетать и с ужасом обсуждать меня со своими приближенными. Она всегда знала, чувствовала и будет чувствовать, что я не простой представитель человеческой расы. И все же я готов поставить 1000 галлеонов на то, что она каждый день молится за здоровье старика Дамблдора в благодарность за то, что однажды он вошел в ворота ее приюта и сообщил, что готов забрать меня в так называемую «школу-интернат для особых детей».       Но я продолжал с упоением портить жизнь обитателям приюта. Я делал это аккуратно, никогда не переходя грань: воровал, разбивал и портил вещи в чужих комнатах. Одно из последних моих деяний, которое приносило мне жгучее удовольствие, это ходить по самым грязным, глинистым местам и приносить эту помесь сырой, комковатой земли на только что отдраенные противной уборщицей миссис Хэпкинс полы холла.       Запертый в мире маглов на два месяца, без единой возможности пользоваться волшебством, я сходил с ума от переполнявшей меня силы и невозможности ее использовать, от невозможности двигаться вперёд по пути развития моей магии, изучать необходимую информацию по делам, не требующим отлагательств. Эти муки переполняли внутренности и заставляли кожу дрожать от возбуждения и раздражения, ненависти ко всем, кто причастен к моей ситуации, и всем, кто окружал меня в этой мерзкой магловской дыре. Пришлось бы мне торчать там еще хотя бы месяц, и, клянусь, я задушил бы собственными руками каждого, кто попался бы мне на глаза: от злобной толстой поварихи до самой пуританки миссис Коул.       И вот теперь во мне плескались эти два противоречивых чувства удовлетворения и неудовлетворенности одновременно: я сказочно доволен, ибо наконец-то еду в место, готовое раскрыть мой потенциал, однако осознание того, что я не могу приступить к намеченным планам прямо сейчас, в коридоре Хогвартс-экспресса, заставляет мои челюсти сжиматься от негодования и нетерпения. И эта плещущаяся, неиспользованная так долго магия, текущая по моим жилам…       Я отворачиваюсь от картинки мелькающих зеленых верхушек деревьев в окне и замечаю вошедшую из другого вагона продавщицу сладостей. Пожилая женщина приветливого вида останавливается у очередного купе и протягивает высунувшемуся из двери гриффиндорцу пакетик «Улиточно ползающей пастилы». Забирает монеты и, медленно толкая тележку, останавливается возле меня.       — Желаешь что-нибудь, дорогой?       Ее лицо настолько безобидно и наивно, что любой сказал бы, что ни у кого, даже самого мерзкого и беспринципного, не хватило бы духу обидеть ее. Я замечаю несколько холщовых мешочков, таких же, что один у нее в руке (тот самый, в который она сложила монеты), лежащих на нижнем ярусе тележки, и в голову мгновенно приходит блестящая идея. Все мои внутренности распирает от предвкушения, однако я лишь одариваю ее мягкой улыбкой.       — Спасибо, мэм, у меня все есть.       Женщина, все так же приветливо улыбаясь, кивает и делает шаг навстречу следующему купе.       Никто не смог бы обидеть ее.       Я тоже не буду.       По крайней мере, я сделаю так, что никто, даже она сама, не узнает, что я ее обидел.       Мне хватает лишь легкого взмаха палочки из-под мантии и шёпота «Акцио кошелек», чтобы с нижнего яруса легко приподнялся, на секунду завис в воздухе и затем полетел ко мне холщовый мешочек с деньгами. Моя кипевшая от нетерпения внутренняя магия, нашедшая свой выход в первом использованном за эти два месяца заклинании, постепенно замедляет свой темп и немного успокаивается, чем приносит телу и душе состояние облегчения. Силуэт старушки удаляется все дальше вглубь вагона; губы расползаются в ухмылке, когда в ладони, клацнув монетами, оказывается плотно набитая выручкой добыча.       Поделом ей. Карга сама виновата, что возит тележку с деньгами на виду. Она либо максимально тупая, либо максимально доверчивая, что по сути дела одно и то же. За свои долгие годы она должна была выучить урок о том, что большинство людей жалкие и гнусные. Надеюсь, она усвоит его, когда ей придется отдать начальству мешочек монет из своих личных сбережений. В голове возникает образ старухи, шарящей в конце рабочего дня в поисках недостающего кошелька, ахающей и охающей от непонимания, где она могла его «обронить». Она переходит в другой вагон, а я делаю легкий поклон в ее честь. Благодарю Вас, старая растяпа, за Ваш щедрый взнос в «Фонд поддержки Лорда Волан-де-Морта» и торжественно клянусь потратить эти деньги на правое дело.       А что? Сиротам нынче нелегко живется. ***       — Лили, это нечестно!       Гвен в ярости подскакивает на месте и возмущенно на меня смотрит, пока я продолжаю, будто в экстазе, закатывать глаза и подергиваться, сладко вздыхая и то и дело сентиментально пропевая «Эйвери, Эйвери». Под оглушительный смех Адама, она набрасывается на меня и судорожно затыкает мне рот.       — Ты сошла с ума! А если кто-нибудь услышит??? Я не хочу стать посмешищем Слизеринского факультета на ближайшие два года! Если ты сейчас же не прекратишь, то мы — больше не подруги!       Последнюю фразу она выплескивает на меня так яростно, что мне не остается ничего, кроме как замолчать. Все еще посмеиваясь и поправляя мантию после ее бешеного натиска, я устремляю примирительный взгляд на раскрасневшуюся от стыда и злости подругу, севшую обратно на противоположное сиденье.       — Но Гвен, в чувствах к кому-то нет ничего постыдного, поэтому я абсолютно не понимаю, почему ты должна стать посмешищем среди студентов Слизерина, если кто-то прознает про твои чувства к Джерому Эйвери…       — Прошу тебя, тише! — Гвен соединяет руки в умоляющем жесте и быстро взглядывает на дверь купе. — Ты же прекрасно знаешь характер слизеринцев: они редко упускают возможность позлорадствовать над кем-нибудь, и готовы даже из такой безобидной и чистой вещи, как любовь, смастерить отличный повод для насмешек. Адам, скажи ей!       Адам, улыбаясь возмущенному порыву Гвен, отрывается от книги «Новейшие техники Квиддича» и разводит руками.       — Я тоже считаю, что ты слишком паришься по этому поводу. И вообще, ты первая начала. Не стоило дразнить Лили из-за влюбленного в нее бедняги Лукаса. Если ты так беспокоишься о своих чувствах, то не стоит подтрунивать над чувствами других.       — Что??? А не ты ли полчаса назад называл его «Смердящим Ромео»?       — А как еще назвать человека, потовые железы которого выделяют такое количество влаги от взгляда на Лили, что можно неделю поливать газоны всего Лондона? Лили, прошу тебя, не попадайся Лукасу на глаза, иначе он спровоцирует повторный Всемирный потоп!       Я захожусь в приступе смеха и замечаю, что Гвен судорожно покусывает губы, чтобы тоже не засмеяться и сохранить обидчивую гримасу на лице.       — Я просто хотела прояснить для себя некоторые моменты о чувствах Лили!       — А, правда? — Адам изображает задумчивое лицо. — Что ж, если допытывание Лили весь последний час и твои фантазии вслух о том, какой Лили и Лукас могли бы быть парой в будущем теперь называется «прояснением некоторых моментов о чувствах», то я, пожалуй, будущий министр магии.       — Это было безобидной шуткой, и я действительно хотела убедиться, что Лили не рассматривает Лукаса как предмет воздыхания! Это ведь странно: половина старших курсов уже давно носится со своими сердечными делами, как курица с яйцом, строит отношения, передает открытки с подарками, а Лили до сих пор даже словом не обмолвилась о том, кто ей нравится. Я говорю это к тому, Лили, что мы твои друзья, и ты можешь доверять нам.       Адам с улыбкой потирает нос и лукаво косится на Гвен.       — Знаешь, если влюбленность в кого-то подразумевает такой нескончаемый поток болтовни, как у тебя, когда речь заходит (и не заходит тоже!) о Джероме Эйвери, то я благодарен Лили за молчание.       На этот раз Гвен не выдерживает и вслед за мной прыскает в кулачок от смеха. Она виновато поднимает взгляд, невольно осознавая, как много в действительности она говорит об Эйвери, и я решаю ее успокоить.       — Гвен, я понимаю и принимаю твой интерес к моей личной жизни, но клянусь: не нашлось еще ни одного человека, который бы захватил мое сердце. Однако знай: если такое произойдет, ты узнаешь об этом первой.       — Поверю, только если дашь непреложный обет.       Гвен довольно хмыкает и расслабленно устраивается на мягком сиденье.       Общение с друзьями невероятно успокаивает, и сердце все больше наполняется радостью от предвкушения нового года обучения. К шестому курсу большинство наших ровесников, за исключением нескольких отъявленных одиночек, уже сбились в пары или группы, и я безумно счастлива ехать в любимую школу с двумя лучшими людьми на планете — Гвеневерой Санбёрн и Адамом Шафиком. И какое же это облегчение — чувствовать, что тревога, вынесенная из дома, постепенно ослабевает свою хватку и позволяет легким дышать свободнее.       Я заканчиваю способный поместиться на ладони мини-букетик из ромашек для Гвен и аккуратно прикрепляю его ей на мантию у груди. Ромашка — символ моего дома Брустверов и даже изображена на фамильном гербе: считается, что среди наших предков было много талантливых целителей, впрочем, это и сейчас так — моя тетя Маргарет варит лучшие целебные зелья в нашем округе. Однажды на третьем курсе по пути в Хогвартс я сплела нам такие ромашковые букетики из нашего семейного сада и подарила Гвен и Адаму. Адам, как закоренелый модник и любитель всего интересного, прикрепил цветы на грудь и заявил, что теперь его охраняет волшебство дома Брустверов. Позже мы решили вывести это в приятную традицию только для нас троих, поэтому каждый год в Хогвартс-экспрессе я делаю нам букетики на удачу.       За лето Гвен абсолютно не изменилась внешне (все те же кудрявые золотистые волосы и вздернутый нос), поэтому я обращаю лицо к Адаму и подмечаю в нем некоторые новые черты: он постройнел, загорелая оливковая кожа красиво сочетается с каштановыми волосами, скулы проступили четче. Я с удовольствием отмечаю, что теперь он стал еще больше выделяться своей необычной внешностью, обусловленной смешением английской и индийской крови. Его предки, потомственные маги из Индии, когда-то давно переехали в Англию, и теперь семья Шафиков прочно обосновалась в уютном родовом поместье где-то под Лондоном.       — Лили Бруствер, если ты сейчас же не прекратишь так бесстыдно меня разглядывать, то (боюсь представить!) Гвеневра может счесть это признаком того, что ты сошла с ума и влюбилась в меня. А это будет значить, что ее мечтам стать крестной твоих детей, по известным причинам, придет конец. Не сочти за грубость, ты восхитительна, но даже твоя красота не сможет изменить мои предпочтения. Хотя… Если ты выпьешь оборотное зелье и превратишься в капитана английской команды по квиддичу, Деймона Брускетту…       Я кидаю в Адама газетой и мягко тыкаю пальцем в его щеку.       — Просто хотела сказать, что ты подрос и стал еще красивее. — Взгляд пробегается по его лицу, и я на секунду замолкаю, прежде чем задать напрашивающийся вопрос. — Как, кстати… дома?       Адам заметно напрягается, устремляя глаза обратно в книгу.       — Нормально.       Я понимаю, что он врет, но решаю дать ему время: после пребывания дома он всегда возвращается сам не свой, умело пряча свое состояние за обычной маской веселости. Поэтому меня ни капли не удивляет его мимолетное желание сменить тему.       — Про бешеные каникулы Гвен и ее стенания по Джерому Эйвери мы слышали уже раз двадцать, поэтому настала твоя очередь, Лили. Ты вообще сегодня какая-то неразговорчивая. Что-то случилось, или твоя мать, как всегда, мучила тебя перед отъездом наставлениями быть осторожной и о всех странностях сразу же докладывать ей через сову?       — Как в воду глядишь. — Я отстраняюсь и устало провожу по волосам, отводя взгляд. — Кажется, чем дальше, тем хуже. Они с тетушкой Маргарет все лето не сводили с меня глаз и постоянно спрашивали про мое состояние. Ведь к 17 годам, как вы знаете из того, что я вам уже тысячу раз рассказывала, у меня должны проявиться какие-то невероятные способности. Точнее, не должны, а могут проявиться ввиду наследственности по женской линии. Конкретно им этот дар не передался, но существует вероятность, что я носитель этого особого магического гена. Не понимаю их переживаний, ведь, даже если мне передалось что-то в виде дара, то до 17 мне еще долго. Это постоянное ощущение слежки меня уже вконец доконало. К тому же, я случайно услышала один их разговор, и теперь мне действительно не по себе…       — И что же они сказали? — Гвен настороженно хмурится, и я невольно повторяю ее выражение лица.       — Они говорили, что…       Сказать я не успеваю, т.к. раздается громкий стук и сквозь стекло двери становится видно улыбающееся лицо продавщицы сладостей. Она открывает дверь купе и доброжелательно оглядывает нас.       — Детки, не хотите ли чего-нибудь вкусненького?       Адам в мгновение ока оживляется, отбрасывает книгу и начинает перечислять названия любимых товаров. Гвен с нескрываемой скорбью на лице берет лишь пакетик сушеной тыквы: похоже, она снова решила сесть на диету, потому что до сих пор не смогла избавиться от воспоминаний о том, как сильно расплылись ее бедра по стулу, когда как-то раз в прошлом году она работала в паре с Джеромом Эйвери на зельеварении. Я с грустью смотрю, как старательно подруга пытается не коситься на «Шоколадные взрывашки от Карамелиуса Ням-Няма», и мысленно проклинаю всех Джеромов Эйвери на этом свете. А с ними и всех слизеринцев, которые во всеуслышание рассуждали о допустимых параметрах фигуры для девушек, из чего Гвен сделала вывод, что выпадает из «конечно же единственно верного и правильного слизеринского стандарта» на целых 4 сантиметра в талии. Больше чем уверена, что всю эту тираду развели для красного словца да во имя унижения окружающих. На факультете Слизерина, в принципе, обожают делить людей на выходцев высшего и низшего сорта…       Я, вслед за Адамом, набираю кучу пакетиков и упаковок, не забыв и про любимые у Гвен «Шоколадные взрывашки» (нет сомнения — в какой-нибудь особенно грустный дождливый вечер она с радостью променяет свою сушеную тыкву на это лакомство). В Хогвартсе, конечно, прекрасно кормят, но до Хогсмида еще долго, а между обедом и ужином иногда не хватает чего-то вредного и сладкого. Гвеневера наблюдает, как я складываю еду на сиденье и делано равнодушно выгибает бровь.       — 3 сикля 28 кнатов, дорогая. — Старушка открывает холщовый мешочек с инициалами «Хогвартс-Экспресса» и протягивает руку. Я вынимаю портмоне с карманными деньгами и быстро отсчитываю монеты, борясь с нарастающим раздражением из-за тоскливо хмурящейся Гвен. В портмоне всего 5 сиклей, один из которых кнатами. Я облегченно выдыхаю, потому что остальные деньги в чемодане. Как только дверь за старушкой закрывается, я в мгновение ока оборачиваюсь к Гвен и одариваю ее самым возмущенным взглядом.       — Даже не пытайся ничего сказать! Я сидела на диете последние три недели и не могу в момент потерять результаты из-за разгулявшегося аппетита в поезде.       — Ты опять морила себя голодом?       — А ты разве не видишь, что я сбросила 3 килограмма?       — Нет, Гвен, я не вижу этого, потому что ты и так худая. Потому что, кроме тебя, НИКТО не видит твоих лишних килограммов. Господи, неужели необходимо так мучить себя ради одобрения какого-то мальчишки?       — Ты говоришь так, потому что не знаешь, что такое любовь. Не знаешь, какого это, когда ты хочешь выглядеть идеально, только чтобы встретить его взгляд на себе.       — Вы даже ни разу толком не разговаривали, Гвен! Ты не знаешь о нем ничего: ни о его внутренней составляющей, ни о его вкусовых предпочтениях. А вдруг ты и так его идеал?       — Если бы так, то он давно бы уже обратил на меня внимание. Тебе легко говорить: с твоей фигурой, волосами, талантами. Я понимаю, что ты беспокоишься обо мне, но ты ведешь себя сейчас, как твоя мать с тетушкой. Мне не нужна опека, а ты, Адам, перестань так отвратительно чавкать и дразнить меня сраными сладостями!       Пока я возмущённо ловлю ртом воздух, Адаму второй раз за день прилетает газетой. Он давится шоколадным печеньем и неразборчиво нарекает наши действия «восстанием гоблинов».       Я знаю, что в вопросе внешности Гвен не переубедить. По крайней мере, это не может произойти за одну беседу в Хогвартс-Экспрессе, хотя один Бог знает, сколько уже было таких разговоров. Чтобы не продолжать ссору, я хватаюсь за брошенное на сиденье незакрытое портмоне. Из него выкатываются два сикля и один кнат. Я кладу деньги обратно и уже собираюсь убрать портмоне, когда на меня обрушивается осознание: должен был остаться всего один сикль.       Я обсчитала старушку.       Я обсчитала старушку, а она толком даже не проверила!       Я бросаюсь перепроверить деньги еще раз, и Адам удивленно вскидывает брови.       — Леденец потеряла?       — Замолчи, Адам. Кажется, я обманула продавщицу на целый сикль.       — И твоя добрая душа, конечно же, побудит тебя бежать за ней через весь Хогвартс-экспресс?       — Твои аналитические способности, как всегда, на высоте. Я ночь не усну, если не верну ей деньги.       — Поторопись, иначе я все же прикарманю твой соблазнительный пакетик шоколадных лягушек. Ума не приложу, как я мог забыть про них…       Я резко встаю, поправляю юбку и быстрым шагом достигаю двери купе.       Надеюсь, старушка не успела уйти слишком далеко, иначе придется бежать в следующий вагон. Меня охватывает чувство трепетного стыда от мысли, что я случайно обсчитала бедную женщину. Так уж повелось, что у меня повышенная потребность в честности: ненавижу обманщиков и сама остерегаюсь обмана. Я спешно открываю дверь и протискиваюсь в проход.       Дверь захлопывается, и глаза наталкиваются на фигуру парня в форме студентов Слизерина. Он стоит, приложив одну руку к груди и подавшись корпусом вперед, будто в поклоне. Темная волна волос падает на бледный лоб, глаза прикрыты, а на губах застыла легкая улыбка.       Реддл?       Это зрелище заставляет меня остановиться.       Кому он кланяется в пустом проходе вагона?       Будто услышав мои мысли, парень резко открывает глаза и выпрямляется. Он смотрит встревоженно, рассматривая меня так, словно я уже пару лет как умерла и только что воскресла из небытия. Мой взгляд падает на его правую руку, держащую зеленоватый холщовый мешочек. В этот момент Реддл как-то странно дергает рукой и зажимает мешочек так сильно, будто пытается заставить его раствориться в ладони.       Эта немая сцена длится всего несколько секунд, но внутри появляется какое-то непонятное ощущение тревоги и волнения. Это мерзкое чувство очень похоже на то, что появилось после вчерашнего сна.       Осознание того, что мы просто стоим и пялимся друг на друга возвращает меня к реальности: я делаю небольшой шажок назад, последний раз бросаю взгляд на его напряженное лицо и пускаюсь бегом в тот конец коридора, в который направилась старушка с тележкой.       Странный.       Чувство внезапной тревоги, беспричинно подступившей в коридоре, начинает затихать, но голова тут же наполняется кучей вопросов.       Кому Его Высочество Лучший Ученик Хогвартса раздавал поклоны в пустом коридоре? И этот его ошарашенный взгляд на меня, будто я Кентервильское привидение собственной персоной?       Может быть, он совсем помешался на чувстве собственной важности, ибо, кто бы как ни восхвалял этого парня, я всегда замечала за ним непонятную отчужденность. Если честно, глубоко задуматься о личности этого парня возможности мне не представилось, ведь все наше общение за шесть курсов сводилось к безмолвному сосуществованию на некоторых смежных парах. Самый талантливый ученик, любимец учителей и большей части девчонок, староста факультета Слизерин. И все же…       Я влетаю в следующий вагон и замечаю в узком проходе спину продавщицы сладостей.       Фух, нашла.       Нацепив виноватую улыбку, сокращаю расстояние до метра и всматриваюсь в ее встревоженное лицо.       — Простите, мадам, кажется, я случайно не отдала Вам один сикль за сладости. Возьмите, он Ваш.       Старушка рассеянно обращает на меня взгляд и так же рассеянно принимает монетку.       — Ох, правда, дорогая?.. Я даже не заметила… Спасибо…       Пожалуй, нужно быть слепым, чтобы не заметить ее покрасневшие от подступающих слез глаза. Я аккуратно дотрагиваюсь до ее плеча и учтиво задаю вопрос.       — Мадам… — Как же ее зовут? Блюз, Блэр, Блэйк? Блин. — Мадам, у Вас все нормально?       Старушка встревоженно смотрит на свои руки, лихорадочно теребя веревочку на кошельке.       — Да, я просто… Я просто отдавала сдачу ученику за четыре тыквенных пирожка и пакетик «Шоко-лягушек» и обнаружила, что потеряла один из мешочков с деньгами… Там… Там довольно много монет, и теперь я совсем не знаю, что мне делать. — Пожилая женщина всхлипывает и утирает нос голубым платочком. — Я обыскала все, у меня его точно нет. Ума не приложу, куда он мог пропасть…       Я перевожу взгляд на сложенные в тележку два зеленых холщовых мешочка с логотипом Хогвартс-экспресса и один такой же в ее руке, в который она, видимо от волнения, до сих пор никак не может положить мой серебряный сикль. Мысль приходит молниеносно: именно такой мешочек я видела в руках Тома Реддла 5 минут назад. Черт, видимо, старушка обронила его в нашем вагоне, а он поднял. Тогда… Тогда нужно… Слова выливаются из меня раньше, чем я успеваю подумать.       — Мадам! Не торопитесь расстраиваться. Кажется, я видела нечто похожее на Ваш кошелек в руках одного из учеников. Быть может, Вы обронили его по дороге в этот вагон, и он нашел его в проходе.       Конечно, он просто нашел его. Наклонился, чтобы поднять. Просто чтобы поднять. А я, идиотка, решила, что он сошел с ума и раздает поклоны вымышленным друзьям, т.к. свихнулся от чувства собственной важности. Умно, Лили, ты поистине достойная студентка Когтеврана.       — Доверьте это мне и подождите здесь минутку, пожалуйста. Я схожу и узнаю.       — Боже мой, благослови тебя сила Мерлина, детка! Только не беги: это опасно при поворотах поезда. Я догоню тебя через пару минут.       Старушка расплывается в радостной улыбке и нежно пожимает мне руку.       Сердце невольно наполняется восторгом от ощущения, что я могу помочь ей, собственно, как и всегда, когда у меня выходит сделать что-то приятное для окружающих. Борясь с накатившей волной сентиментальной отдачи, я быстро припускаю в свой вагон, и только сейчас начинаю осознавать груз взятой на себя ответственности.       А что если мне показалось, и Том Реддл просто имеет похожий кошелек? Тогда получится, что я дала женщине пустую надежду, и это… Это просто ужасно.       Черт.       С чего я вообще так быстро решила, что все поняла правильно? А если даже я права, почему я сделала какие-то непонятные выводы о том, что в поведении Реддла было что-то странное? Теперь понятно, почему он так смотрел на меня: похоже, я уставилась на него, как на последнего идиота.       Кажется, я совсем схожу с ума из-за надоеданий мамы с тетей и тревоги из-за сна. Где твоя хваленая логика, Лили Бруствер?       Я достигаю своего вагона и медленно иду, заглядывая в стекло дверей каждого купе. Волнение начинает нарастать особенно потому, что я вдруг осознаю, что никогда не общалась с Томом Реддлом. Ни разу в жизни. Мы даже не здоровались. Он наверняка сидит в купе, битком набитом его слизеринскими друзьями. Не то что бы я боюсь их, но его компания у многих вызывает вопросы. При Реддле они всегда ведут себя достаточно сдержанно, а вот в его отсутствие ученики нередко встречались с грубостью с их стороны. Да и оказаться совсем одной лицом к лицу с их мрачным отрядом не представляется очень уж большим удовольствием.       А если у него нет кошелька?       А если есть, то не должен был бы он уже обратиться к машинисту или догнать эту даму сам? На мешочке точно есть логотип Хогвартс-экспресса.       Я прохожу мимо купе моих друзей и мимолетом замечаю удивленное лицо Адама, обращенное ко мне.       Потом, Адам. Сейчас самое главное — решить проблему с кошельком.       И НАЙТИ УЖЕ ДУРАЦКОЕ СЛИЗЕРИНСКОЕ КУПЕ ТОМА РЕДДЛА.       В одной из посадочных комнат я замечаю множество слизеринцев, в том числе из компании Реддла, но его самого там нет.       Я останавливаюсь у последнего купе и всматриваюсь в стекло. Что ж, можно было не сомневаться, что они здесь: громкий смех слышен даже в проходе.       Первое, что я вижу — гогочущее лицо Морганы Селвин. Она пытается вырваться из объятий Джерома Эйвери, посадившего ее к себе на колени. В груди мгновенно поднимается волна отвращения и злости из-за того, что я знаю, что в этого засранца влюблена Гвен. Какое счастье, что она не видит этого, иначе бы решила перекраситься в черный, чтобы быть похожей на эту стерву Моргану. После того, как проплакала бы всю ночь, естественно.       По бокам от Джерома Эйвери сидят давящиеся от смеха Дерек Нотт и Брендон Розье.       Господи, да как они тут вообще поместились?       Учитывая что на второй полке человек только двое: раздающий комментарии Ригель Лестрейндж и… полулежащий Том Реддл.       Глаза останавливаются на парне, и я невольно начинаю рассматривать его, пользуясь возможностью оставаться незамеченной.       Он изменился.       Наверное, это был вполне ожидаемый бум, произошедший в прошлом году. Реддл всегда был симпатичным, но к 5 курсу он вырос сантиметров на 10, а сейчас, кажется, прибавил еще около пяти.       Лучший ученик школы, любимец преподавателей, всегда одетый с иголочки, собранный и ответственный. Когда его лицо начало выходить из мальчишеских черт и приобрело юношескую резковатость, девочки Хогвартса буквально сошли с ума и нарекли его одним из красивейших мальчиков школы. Я не разделяла их восхищенных вздохов по Тому Реддлу, но сейчас, когда нас разделяет лишь стекло двери и несколько метров, а вокруг него куча его высокомерных друзей, я сглатываю и собираюсь с мыслями.       Пока его друзья безудержно веселятся, он отстраненно лежит, не сводя с потолка неподвижного взгляда и лишь слегка перебирая пальцами по бедру.       Я слышу стук открывшейся двери и вижу высунувшегося из нашего купе Адама.       Ну все, нужно разобраться с этим и возвращаться к друзьям.       Я жестом показываю Адаму, чтобы он подождал, заношу руку вверх и делаю три быстрых стука. Все головы слизеринцев поворачиваются ко мне, и их смех в мгновение ока прерывается. Я открываю дверь и оглядываю присутствующих.       Озадаченная ухмылка Эйвери.       Неодобрительный блеск в глазах Морганы.       Сосредоточенный взгляд Тома Реддла.       Я смотрю в ответ и слегка улыбаюсь.       — Привет.