Книга I На кануне дня святых

      Бэрл дрожит. Ее тело кажется таким хрупким, что одно движение, и она распадётся на мелкие кусочки, так и не собравшись в едино. В зрачках Бэрл, застыл страх, сковывающий ее. Его липкие лапы касающиеся всех струн души и воспоминаний.       Существо завладевшее телом Влада, с неистовой силой схватило горло Бэрл. Одним рывком он прижал ее к стене, заставляя смотреть в бездонные, окрашенные в янтарный, глаза. С каждой секундой, прошлое, и все моменты, в необычайно волшебных красках вливаются в нее. Каждый кадр — это мучение, то, что женщина долго и упорно старалась забыть. Хватка ослабла, когда казалось что душа начала покидать тело. Одним рывком, Бэрл достала нож из своего заднего кармана. Вот только она наставила его в свое горло. Медленно, она начала резать свою кожу, получая удовольствие от собственного самоубийства… По шее потекла кровь, пачкая ворот ее платья. Вдоль секунду, существо придавило ее шею, заставляя Бэрл выплюнуть сгусток крови. — Не смей умирать! — женщина упала на колени, она судорожно хватала воздух ртом, пытаясь выжить. Сильная рука крепкой хваткой сжимает воротник, не давая даже шанса на побег. — Это было необдуманное решение, твое присутствие ещё пригодится. Не хотелось бы, что над ней издевались. — Она жива?! — прозвучал хриплый голос. — Изуродована, выжженная изнутри в неживом теле, но физически жива. — смеется существо. — Плата, за твою зависть. Не забывай, ты не сможешь умереть раньше времени. Это одно из твоих проклятий, Берлина. — Я умру. Умру! — кричит женщина, она вновь хватает нож. Один удар — она умрет все кончится, все будет хорошо. С силой она вонзила нож в один из жизненно важных органов — сердце. Истошный вопль сорвался с горла, кровь потекла и уж окончательно испортив платье. — Почему… Ничего не происходит?! — Такова справедливость, Бэрллина, такова твоя судьба. Один из смертных грехов, ты жива, пока тебя не заменят. И уж поверь мне, когда настанет этот день, ты будешь молить о жизни. — Позволь мне увидеть ее, — молить женщина, и перед глазами напротив, Бэрл видит лишь пустые, поддернутые туманной дымкой глаза, холодные и черные, без огня, без эмоций, без жизни. — Это — она. — когда существо покидает тело Влада, Бэрл падает на землю, словно тряпичная кукла, с которой наигрались вдоволь. Ее тело кажется таким же безжизненным, как и той кого она потеряла… Потеряла из-за собственной порочности, зависти.       Бэрл негромко кашляла, изредка выплевывая затекающую в рот из разбитой губы кровь. На ее лице была гримаса боли, подавленности и унижения. Тяжело дыша, Влад отвел взгляд, подняв голову к падающему дождю, но стоило всего паре капель упасть на бледное лицо, как от холодных слез неба его тут же прикрыл синий зонт.       Тело Влада ужасно ныло, будто были задействованы все мышцы. Он перевел взгляд на Бэрл, и заметив кровь на ее одежде, вмиг примчался к ней. — Церковь, твой отец! — она кричит, вырывается, но обессиленно склоняется над Владом.       Мир начинает кружиться перед глазами, когда тело окутывает волна паралича, ее словно кто-то сжимает и придавливает, будто чей-то призрак безжалостно давит на раны, проходясь по ним, словно по клавишам пианино. Сглатывая вязкую слюну и с мучительной болью делая глубокий вдох, Бэрл подпирает рукой каменную стену полуразваленной колонны, немного приподнимаясь и оставаясь на ногах лишь благодаря опоре. Тяжело дыша, она пытается встать ровно, но от мучительной боли, что прошибает при каждом неосторожном движении, хочется выть. В глазах начинает темнеть, и единственное, что видит Бэрл, обеспокоенное лицо Влада, склонившийся над ней.

***

      Тяжелое пасмурное небо накрыло город холодным одеялом. Капли дождя, хлынувшие на землю, разогнали людей с улиц, погрузив небольшой район будто бы в спячку. На широких тропинках кварталов лишь изредка можно было встретить попавшего под дождь прохожего, что с нетерпением рвался в свой теплый дом, или же, наоборот, медленно прогуливавшегося человека с раскрытым над головой зонтиком, который никуда и не думал спешить, наслаждаясь сонатой дождя.       Покрытый прозрачной стеной острого ливня, этот город казался невероятно безмятежным: люди прислушивались к слегка тарабанящим по стеклу каплям, кутались в одеяла, открывали и утопали в любимых книгах, обнимались и ставили на плиты чайники, наслаждаясь каждой секундой уютной мелодии дождя, ощущая в груди чувство, зовущееся «эйфорией».       Но за пределами каждого прекрасного мгновения стоит сторона, таящая в себе вот-вот исполнившееся проклятие; каждый город таит в себе сторону, скрывающую чужое мучение, боль и страх, сторону, что зовется горьким именем «Дисфория»*. Слово, наполненное вином страдания и муки, с тягучим ароматом чужих бед и несчастий. Именно этим словом пропитана другая сторона каждого города, где люди давятся чужим презрением и осуждением, падая с крыш, безжизненные вовсе не снаружи, а изнутри, обматывая шею тонкостью лестных признаний, задыхаясь во лжи и обмане. Эта та самая сторона города, которую никогда не смогут увидеть люди, не знающие, что такое отчаяние. В этой стороне города, стояла церковь.       Он двухэтажный каменный храм с шатровой колокольней, издалека привлекает внимание стройностью пропорций и богатыми архитектурными деталями. Сам стиль постройки выполнен и позаимствован, с постройк времен Алексея Михайловича или в стиле «московского барокко». Корпус и наружная отделка сохранились почти полностью бокам верхнего этажа — галереи, покоящиеся на четырех романских арках, через которые проходит свет в окна нижнего этажа.На галереи и в храм второго этажа ведут с обеих сторон лестницы, перила которых образуют балюстраду из балясин с кубиками. Главный вход в нижний храм был «из-под колокольни», о чем свидетельствует арка в первом ярусе колокольни, ныне заложенная.       Наружные стены верхнего храма украшены крестами. Храм обведен зубчатым поясом в пять кирпичей на угол. В стенах верхнего храма есть голосники. Кровля храма четырехскатная, увенчанная пятью главками. Кокошники в верхней части фасадов четверика укреплены раковинообразными вставками.       Просторный алтарь сохраняет традиционную трехапсидную форму, но более сглаженную. Отделка дверей как в нижнем, так и в верхнем храме, выполнена в особом стиле из мячковского камня. Храм стоит здесь несколько веков, и сохраняет хорошую репутацию в городе, но так ли это? Влад задумчиво потирал руки, непонимающим взглядом сверля отца.       Внезапный визит к церкви, действительно удивил парня. Отец никогда не был особо верующим человеком, да и Владислав уверен, он даже Библию не прочёл. Так что же послужило толчком к принятию такого решения? Неужели с черным годом все настолько плохо, что без силы господа, и молитв нам не спастись?       Когда они ждали священника у ворот церкви, он заметил состояние Бэрл. После ее обморока, ей оказали скорую помощь, также посадив на инвалидное кресло, с целью не нагружать рану. Она выглядит вялой, обеспокоенной не меньше самого Влада, хотя парень уверен, она беспокоиться о чем-то другом. Возможно очень личным, и посторонним об этом знать не стоит… Переметнув взор на святого отца, он заметил, что поодаль находился его одноклассник. Тот самый, ревнивый парень… Усмехнувшись, Влад особо не влезал разговор отца и священника. — Пройдёмте внутрь, — ответил святой отец, положив руку на плечо Влада. Они неспешным шагом вошли в церковь, и одним резким движением руки, священник позвал Александра (Влад все же вспомнил его имя). Его угрюмый вид, и манера поведения, действительно отличаются от того, что видел Влад когда Алекс находился с собственной девушкой. Он был более приветлив, и улыбчив? Возможно. — Сын мой, представься, — Влад сжал губы, так он сын священника… Стиснув зубы, Алекс поприветствовал членов семьи Влада, на забывая метнуть полной усмешки взгляд на Влада.       Когда отец и Бэрл были заняты собственными делами, Влад решил присоединиться к Александру. Тот находился на балконе, с задней стороны церкви. По пути к балкону он почувствовал сильный запах никотина, сморщив нос, Влад огляделся. Кто мог закурить в церкви? Какого же было удивление Влада, когда он увидел Алекса курящего травку на балконе. — Сдашь меня отцу, да? — усмехнулся Алекс, не смея оборачиваться. — С чего ты взял? Встав рядом с Алексом спросил парень. Он взглянул на сигарету и травку в руках одноклассника. Александр затягивал, не боясь быть пойманным. Возможно он был слишком глуп или же не рассудителен. — Сын священника, он должен быть непорочным! Правильным, на пути светлом! — кажется парень повторял те слова, что говорили ему ранее, ведь он бы не стал так явно усмехаться со своих слов. Несмотря на скрываемую усмешку, Влад пожал плечами.       — Угостишь сигаретой? — вдруг отвечает Влад. Возможно это столь радикальное и необдуманное действие… Но к черту!       Пожимая плечами, Алекс достает из кармана пачку «BlackGold», и передавая одну Владу. Парень зажимая между губами одну сигарету и поднося к ней пылающий огонек из зажигалки, прикрывая его от ветра ладонью.       Прозрачный воздух покрывается светло-серым дымом, что почти моментально растворяется, оставляя после себя лишь неприятный табачный дух. С каждой затяжкой тело чувствует исходящее напряжение и усталость. Как только фильтр выброшен и затоптан в асфальт, Влад протягивает тонкие пальцы к еще одной сигарете и в этот момент слышит совсем рядом забытый тягучий голос: — Курил раньше? — спрашивает Алекс, наблюдая бесстыжий парень берет ещё одну сигарету. — Было дело, — Влад жмуриться, и вновь смотрит пристальным и ровным взглядом прямо на Александра. В его глазах бушующий океан, сияющие созвездия и целая жизнь, наполненная до краев горем. От такой картины на душе становится тяжело и больно — в этих зрачках должно быть счастье, звонкий смех и распускающаяся сирень, но никак не боль и горечь. — Будешь столько курить, задохнешься собственным вздохом, — Алекс усмехнулся. — Так говорила мне Алена. Я обещал ей бросить, но как видишь… — Как ты до этого докатился?       — Эта церковь… Сюда приходили, на подобии Бэрлины, несчастные женщины заполняли это место слезами и горечью. Это место больше не прямой путь к господу, наоборот, это пристанище для демонов, под чью уловку я попался. Сюда приходят сломленные, зависимые… Моя душа давно покинула пристанище в виде тела, мое тело давно гниёт под толстым слоем земли, а душа вырвана, растерзана на кусочки. Я зависим от порошка, и от улыбки и рыжих глаз.       — Под кайфом, ты всегда такой откровенный или мне удостоило честь узнать тебя получше? — все ещё трезвый Алекс, хмурится, но сдерживает свой гнев, он резко поворачивается с мыслью покинуть балкон. Рука Влада сдерживает гневного парня, и не давая сбежать. — Расслабься, я шучу. В кои-то веки я нашёл себе подобного.       Алекс молчал, шепот парня напротив был словно шипением змей. Сейчас стоя перед другом они не могли носить маски, сейчас они настоящие. И вновь, пришла смс-ка от неизвестного — страж «Временная смерть — худшое забвение. Зависть увидит смерть его союзника.»

***

      Отец Влада небрежно играл ножом, держа его перед собой за кончик лезвия. Это был длинный, источенный нож для резки хлеба, как видно очень старый. Внезапно он рывком подбросил его вверх. Жужжа и вращаясь, словно пропеллер, нож взвился в воздух — лезвие рыбкой сверкнуло в лучах заходящего солнца. Ударившись о потолок, он перестал вращаться и понесся вниз, прямо на голову хозяина дома. Тот мгновенно прикрыл голову толстым деревянным бруском. Нож вошел в дерево с сухим треском и, немного покачавшись, застрял там. Отец Влада снял с головы брусок, вырвал из него нож и злобно, с силой бросил его в дверь. Лезвие вибрировало и дрожало в дверной филенке до тех пор, пока нож не вывалился и не упал на пол…       Он поднял нож и швырнул его в верхнюю перекладину оконной рамы, почти не размахиваясь, но с такой силой, что задребезжало стекло — казалось, сухая, раскрошившаяся замазка не удержит его и оно вот-вот выпадет из рамы. Этот бросок, точный и властный, воскресил в памяти Бэрл мрачные картины недавнего прошлого: в блиндаже перочинный нож мужчина словно оживал и, отскакивая от его руки, вприпрыжку взбирался и вновь спускался по бревну, подпиравшему свод. — Вы снова метаете ножи? — спросила Бэрл, сидя на инвалидном кресле. — Я все чувствую его присутствие, он здесь… — ещё один бросок.Он подбросил нож вверх, и снова, как и в прошлый раз, нож полетел удивительно плавно и равномерно, с легкостью птицы, взмывающей в воздух. Потом он ударился о балку, понесся вниз с захватывающей дух быстротой и с силой врезался в подставленный брусок. Вынести такой удар было нелегко, не говоря уж об опасности. Но отец Влада и глазом не моргнул. Лезвие вошло в дерево на несколько сантиметров. — Ваши броски все лучше и лучше, — говорит Бэрл, сделав глоток кофе.       — В церкви… Он был там, он… — Перед глазами стояла оскаленная провалом с лезвиями уродливая маска, разделившаяся на три части, пунцовые угли глаз, злость… чистая, незамутнённая злость. От которой становилось до такой степени страшно, что даже во сне мужчина переставал дышать, молясь только о том, чтобы поезд дёрнулся и вырвал его из этого кошмара. Обладатель маски тянет руку. И отец Влада отдергивает себя, приходя в реальность. — Я вижу кошмары с ним. Сколько жертв было? — Семь, — пересохшими губами шепчет Бэрл.       — В этом году будет больше. — Мужчина не гадал, он предсказывал. — Невозможно! — ответила Бэрл.       — Их слишком много, жертв будет больше. — тут его накрыло… От боли мужчину скрутило на земле, он выл и кричал, боль не прекращалась, а только нарастала, было ощущение, что в мозг ввинчивается раскалённый щуп, во рту появился солоноватый привкус, хотелось упасть в спасительный обморок или хотя бы умереть, но, видимо, у вселенной на него были другие планы. Сколько так продолжалось, мужчина не знает, возможно, секунды, а возможно, вечность, но в какой-то момент боль начала затухать, тело парализовало. Бэрл застыла в страхе, уронив чашку горячего кофе.       В глазах отца Влада начало двоиться, белая пелена затмила реальность. Зажмурившись, он упал от бессилия. Глаза ещё долго привыкали, но к тому моменту, мужчина поднялся и начал с интересом разглядывать эту… Сущность? Форма силуэта… Мужская, сейчас вместо глаз у него тысячи ртов, из-за спины выглядывает три пары таких же полупрозрачных, сияющих золотом крыльев. — Можно его съесть? — спросили существа, вмиг обнажая собственные тела. Мерзкие, некоторые липкие, это было издевательство над человеческим телом. Они с жадностью разглядывали тело мужчины, огибали черты лица и подтянутое тело. Перед отцом Влада предстал он. Кого он так боялся, и чье присутствие ощущал. Человек в маске, с янтарными глазами. — Нет ничего уважительного, чем звать себя человеком, именно поэтому, я с достоинством могу назвать себя им, — одной рукой он поглаживал остальные монстров, голодными глазами пожирающие отца Влада. Во взгляде янтарных глаз сверкнули огоньки, и кровь от волнения начала в венах бурлить, он был бессилен против вершителя господа. И молитвы произнесенные в церкви не помогли. — убить