Расплата

***

      Возможно, именно потому, что Энид наконец сказала и сделала то, что его собственная мать никогда не решилась бы сказать или сделать, Ксавье проникся к блондинке симпатией. Её решимость в сочетании с изящным поведением и хрупкой внешностью сделали её героиней в его глазах.       За всю свою жизнь он никого не выставлял героем. В колониях для несовершеннолетних и в приемных семьях он сталкивался только с подонками, настоящим человеческими отбросами. Люди, которые хотели использовать его, поиздеваться и сбить его с толку. Старая история, действительно удручающе знакомая старая история, та, которую он знал, не сильно отличалась от миллионов других историй, которые Ксавье слышал, пока сидел в тюрьме.       Его собственная мать, за то, что не смогла постоять за себя перед его двуличным отцом, заплатила самую высокую цену. Повреждение головного мозга, полученное после очередного избиения и обнаруженное во время ее последней госпитализации, лишило женщину не только собственного имени, она не помнила ничего, даже имени её единственного сына. Миссис Торп поместили в такое место, откуда она больше так и не вышла, умирая без разума, чувств и в обезличенном одиночестве.       Ксавье так ни разу и не навестил мать, даже после того, как оказался независимым на улице и после тюрьмы на свободе. Он не хотел снова смотреть в её пустые глаза и наблюдать, как слюни стекают по её подбородку. Если бы ему пришлось увидеть это снова, он взорвался бы, как динамит, и убивал бы каждого ублюдка, попавшего в поле его зрения.       Именно это заставило его возненавидеть Тайлера со страстью, которую обычно не испытываешь к незнакомцам. Ксавье становилось все более и более ясно, что он не может стать спасителем Энид, лишь оказавшись в роли палача её мужа. Возможно, она никогда не простила бы Ксавье за это убийство, а девочка уж точно не забыла бы, что её отец погиб от его рук, но, тем не менее, Торпа очень привлекала перспектива избавить этот мир от одного безжалостного сукина сына, который нуждался в расплате, и за это Ксавье готов был получить любое наказание.       Проблема с его планом заключалась в том, что у Аддамс в голове что-то крутилось насчет этого Галпина. Ксавье знал, когда Уэнсдей привлекал мужчина, а что ей явно нравился этот ублюдок, было слишком очевидным. Она терпела от Тайлера больше выходок, чем следовало; и не отпускала его. Могло ли случиться так, что она запала на него так же, как он возжелал Энид? Это было похоже на то, что они с Уэнсдей из кожи вон лезли, чтобы найти новых партнеров в постели. Гетеросексуальных. Честных.       Всё превращалось в адский беспорядок, такой запутанный, что он никак не мог его размотать.       Уэнсдей загнала фургон на пустынную, посыпанную гравием парковку на загородном скотном дворе за чертой города Абилин, штат Техас. Солнце зашло уже пару часов назад, и продуваемый всеми ветрами городок Абилин мерцал огнями нефтяных месторождений к северу от них.       Ксавье чувствовал запах пропитанной креозотом древесины и вонь тухлых яиц, исходящую от нефтяных вышек. На заднем плане он слышал ровный гул буровых установок, выкачивающих черное золото из недр земли.       — Я удивляюсь, почему кто-то живет в такой глуши, — сказал он. У него от этого звука и зрелища мурашки побежали по коже. Торп весь задрожал.       Уэнсдей спросила: — Что ты купил в магазине?       Он показал ей мясо, хлеб и сыр на обед.       Аддамс повернулась к Энид: — Сделайте всем сэндвичи.       Ксавье показалось, что Уэнсдей ведет себя непривычно, она была совсем не похожа на себя, но он не был уверен что именно с ней не так. Она встала с водительского места и велела ему пересесть позади себя, чтобы она могла немного отдохнуть.       Он сделал, как она сказала, слегка подпрыгнув и двинувшись на диване. Наблюдал, как Аддамс включила телевизор с помощью пульта дистанционного управления и просмотрела оба канала, которые были достаточно четкими, чтобы там можно было что-то рассмотреть, прежде чем остановиться на «Jeopardy».       Она ни разу не взглянула ему в глаза.       — Какой репей застрял у тебя в заднице? — нервно спросил он.       — Я наблюдала за тобой в зеркало, — отрезала она.       — Что это должно значить?       — Я видела, как ты на неё смотришь.       Ксавье взглянул на Энид, делающую сэндвичи. Маленькая девочка помогала ей. Они обе старательно игнорировали разговор. На переднем сиденье Тайлер всё ещё сидел неподвижно и молчал. По крайней мере, Галпин знал своё место — которое было за пределами ограды.       — К чему ты клонишь, Уэнс?       Он никогда не подозревал, что она ревнует. Разве она не переспала с Тайлером? Прямо у него на глазах? И он из-за этого надрался? Черт возьми, нет! Между ними не было места для ревности. Это было чувство, которое никто из них не держал в себе очень долго. Он владел этой частью Уэнсдей не больше, чем лунами Юпитера.       — Я предлагаю выбросить их здесь. Когда утром мы отправимся в путь, мы отправимся одни.       Ксавье издал смешок. — Да, и прежде чем мы доберемся до границы, этот ковчег окружат тысячи полицейских машин. В этом есть смысл, Уэнс. Мы зашли так далеко…       — Ты не возьмешь её с собой! — Аддамс вскочила с дивана, повернулась и швырнула пульт ему в лицо. Он успел увернуться, прежде чем пластик ударил его, и его рот открылся от её внезапной ярости.       — Эй, успокойся…       — Нам следовало выбросить их в самом начале. Нам вообще не следовало брать их с собой!       — Ну, уже поздновато. И это была твоя чертова идея, помнишь?       — Сейчас ещё не поздно. Я больше не хочу, чтобы они были с нами.       — А что, если я окажусь?       Уэнсдей схватила свою зеленую виниловую сумку с пола рядом с водительским сиденьем и бросилась к ручке раздвижной боковой двери. Она вышла, захлопнув её за собой. Фургон качнулся.       Ксавье повернулась на диване, чтобы посмотреть на неё через окно. Она потопала к загонам скотного двора. Перелезла через дощатый забор и села сверху, глядя через утоптанную землю на большой неповоротливый склад, куда грузовики привозили скот, когда была публичная распродажа.       Торп пробормотал, наблюдая за ней: — Сумасшедшая сука.       — Сделай что она говорит, — сказала Энид.       Ксавье усмехнулся: — Вам бы это понравилось, не так ли? Мы высадим вас всех здесь, а вы остановите первого патрульного, чтобы указать, что мы едем в этом шикарном фургоне в Мексику.       Она покачала головой. — Нам не нужно никому ничего рассказывать.       — А что с ним? Ты думаешь, он будет молчать?       Энид отвернулась и взяла ещё хлеба из пакета. — Ты можешь связать его. Ты можешь… можешь даже вырубить его.       После того, как она это сказала, блондинка, казалось, была шокирована собой.       — О, это очень мило, Энид, — сказал Тайлер спереди. — Я хочу поблагодарить тебя за это.       Ксавье снова выглянул наружу, размышляя, решится ли Уэнсдей избавиться от пленников, и не будет ли это самым мудрым шагом, и тут увидел машину, въезжающую на скотный двор.       — Это коп, — сказал он, торопливо роясь в своей кожаной сумке в поисках пистолета.       — Надеюсь, он вышибет тебе мозги, — сказал Тайлер.       Ксавье встал, подошел к двери и, сгорбившись, остановился перед ней, наблюдая через окно. Машина подъехала вплотную к фургону и остановилась. Из неё вышел полицейский в полной форме, подтягивая штаны ремнем. Он осмотрел фургон спереди и сзади, прежде чем подойти к двери.       Торп медленно сказал в полную тишину: — Скажете что-нибудь, и я убью этого ублюдка.       Ночная тьма наступила еще тогда, когда Ксавье разговаривал с Энид, так что теперь он даже не мог видеть забор скотного двора, где Уэнсдей устроился на насесте. Он почувствовал, как пот выступил у него под мышками, а улыбка, приклеённая к губам, ощущалась как мазок клея на нижней половине лица. Он сделал шаг вниз и потянулся, чтобы открыть раздвижную дверь как раз перед тем, как коп поднялся на пассажирское сиденье, чтобы поговорить с Тайлером.       Дверь с шумом открылась. Он стоял, глядя на молодого человека с зелеными улыбающимися глазами.       — Привет, ребята. Я подумал, что стоит остановиться и посмотреть, нет ли у вас проблем. Это частная собственность, и я боюсь, что вы не можете здесь оставаться.       Он посмотрел мимо туловища Ксавье на женщину и ребенка, делавших сэндвичи.       Ксавье держал пистолет за спиной. Он сказал: — Извините, офицер, мы не хотели нарушать никаких законов. У нас перегрелся двигатель, поэтому мы просто остановились на некоторое время. Мы будем в пути через несколько минут.       — Вы не могли бы выйти, чтобы мы могли поговорить, сэр? — спросил полицейский. — Принесите с собой регистрацию и страховой полис, если Вы не против.       Он всё ещё улыбался, будучи общительным, но за его дружелюбными словами таилась чистая сталь: — Если все так, как кажется, то все будет хорошо. Если что-то покажется подозрительно, то у вас будут проблемы — вот что обещал его голос.       Ксавье увидел только мелькнувшую тень позади полицейского, прежде чем вспышка и взрыв ударили нарушителя их уединения в спину. Полицейский мгновение стоял лицом к Ксавье, шок отражался в его улыбающихся глазах, прежде чем он рухнул вперед, его голова ударилась и лязгнула о хромированную подножку, перед тем как удариться о землю.       Уэнсдей стояла силуэтом в свете, льющемся из двери, с пистолетом, болтающимся на боку. Она сказала: — Нам нужно выбираться отсюда.       — Господи, Уэнсдей, ты могла бы подождать долбаную минуту, я думаю, он мне почти поверил.       — О, черт, просто вернись в фургон и не мешайся у меня на пути.       Она оттолкнула его, прошагала по ступенькам и протиснулась мимо Ксавье к водительскому сиденью, чтобы завести фургон.       Торп ещё раз взглянул на тело, лежащее на земле, прежде чем закрыть дверь и запереть её на ночь.       — Хотел бы я, чтобы это было не так далеко через Техас, — сказал он, ни к кому конкретно не обращаясь. — Мексика, кажется, находится в двух миллионах миль отсюда.

***

      К тому времени, как Уэнсдей остановилась на заправке, чтобы залить бензин и отпустить меня в туалет, я думала, что умру.       Она вошла в ванную прежде, чем я закончила, и встала перед зеркалом в раковине, попивая виски. Она на самом деле зарычала на меня, когда я вышла из туалета, так что я даже не пыталась помыть руки. Я просто хотела выйти из комнаты вместе с ней, прежде чем она решит использовать против меня свой пистолет.       Вы когда-нибудь видели, чтобы кто-то смотрел на тебя, как на мерзкую букашку? Вот так Уэнсдей глядела на меня все время. Как будто она хотела меня раздавить и уйти.       — Иди прямо к фургону, — сказала она, посмотрев на меня так, словно хотела испепелить взглядом.       Я закрыла дверь в ванную и услышала, как она заперла её. По какой-то причине я стояла там минуту, прислушиваясь. Вот тогда я услышала её мысли так громко, будто они были похожи на бьющиеся тарелки. Я закрыла уши руками, чтобы заглушить их, но это не помогло. Я начала пятиться от двери, в ужасе.       У Уэнсдей не было мыслей, как у других людей. У неё даже не было мыслей, как у Ксавье, когда он был под кайфом. Я даже не могу сказать, какие именно мысли были, они казались слишком запутанными и безумными, но если бы она думала цветами, то всё было бы кроваво-красными. Как ярость вихря, спускающегося с неба с горящими колесницами в них. Как Сатана, скачущий на гигантском жеребце по городу и разбивающий все здания, словно сложенные костяшки домино.       Она ненавидела себя так сильно, что ненависть выплескивалась на всё. На меня, Ксавье, на её жизнь и на всё в её судьбе. Я никогда не знала никого, кто ненавидел бы так сильно. Или кого-то, кто пугал бы меня больше.       Я даже не понимала, что делаю. Я начала убегать от запертой двери ванной, чтобы просто уйти от Уэнсдей. Прежде чем я поняла, что я сделала, я пересекла парковку автозаправочной станции, затем пробежала разбитый тротуар переулка, а после оказалась посреди чьего-то двора, крича, зовя, плача, умоляя о помощи, надеясь, что кто-нибудь, кто угодно, спасет меня.       Я не видела, как приближается Ксавье.       Он, должно быть, заметил, как я уношусь прочь потому, что схватил меня за талию и перекинул через плечо, помчавшись обратно через переулок и парковку к фургону. Бросил меня в открытую раздвижную дверь, так что я, рыдая, приземлилась на пол.       Мама наклонилась и взяла меня на руки. Я хотела убежать, просто уйти от Уэнсдей и никогда не возвращаться. Когда я пыталась скрыться, мне было всё равно, что случится с моей матерью и отцом. Все, чего я хотела, это убежать и найти помощь, любую помощь от кого угодно, но в темном переулке и в доме, где я стояла и кричала, той ночью никого не было. Дом был пуст, заброшен и сер, и никто не обратил внимания на ребенка, кричащего во весь голос, пока Ксавье не поймал меня и не утащил обратно.       — Не выкидывай больше таких трюков, — предупредил Ксавье. Он весь запыхавшийся и, казалось, сам испугался. Залез внутрь и захлопнул дверь.       Никто больше ничего не сказал, пока я плакала, а мама гладила меня по волосам.       Я не могла им рассказать, что меня так напугало. Они бы мне все равно не поверили. Мама знала, что я понимаю то, чего не должна, но она не осознавала до конца как я это делаю. Она просто думала, что я чувствительная и наблюдательная и все замечаю, потому что наблюдаю за взрослыми и обращаю внимание на разные детали.       Как я могла сказать им, что мозг Уэнсдей был искорежен и более кривой, чем её рот? Что она была безумна, как койот под плохой луной? Что её голова была полна хаоса, смерти, крови и тьмы, такой глубокой, что это поглощало её сознание полностью?       Даже Ксавье не мог знать, что у неё в голове. Если бы он понял, он бы убежал со мной и взывал о помощи, как и я. Или просто убил бы Уэнсдей. Ксавье должен был уничтожить её, прекратить её страдания, но он не знал об этом. Никто не догадывался, кроме меня.       Я не знаю, откуда у людей берутся проблемы или как они с ними живут, когда у них в голове такой бардак. Глядя на Уэнсдей, на то, как она водила машины и как она никогда много не говорила, можно было подумать, что она обычная преступница — женщина, направляющаяся в Мексику со своим любовником, и сколько бы денег они не украли из Сент-Луиса, им будет этого мало. Но Уэнсдей была совсем не такой.       Она ненавидела себя так сильно, так яростно, что была как ходячая черная дыра. Она была как дверь в какое-то другое ужасное место, где обитают демоны.       Не то чтобы я верила в дьявола и прочее. Я ходила в баптистскую церковь с мамой и не могла поверить в некоторые из этих историй об Аде и дьяволе или даже о Рае и Боге.       Все, что я знала, проникая в мысли Уэнсдей, было то, что настоящий Ад находился в её голове, и он был страшнее и хуже того, о котором говорилось в Библии. Хуже, чем озеро огня и серы.       Неудивительно, что Уэнсдей всё время пила. Это был единственный способ удержаться от того, чтобы не выйти под грузовик, мчащийся по улице.       Мне было бы её жаль, если бы я не была так напугана.       Когда Уэнсдей вернулась к фургону, я повернулась лицом к маминому животу и крепко зажмурила глаза. Заперлась от неё. Закрылась от разума Уэнсдей и надеялась, что больше никогда не наткнусь на вход в ее личное Чистилище.       Я бы рассказала вам больше о том, как это было, но я не могу об этом говорить. Просто поверьте мне. Уэнсдей была той, за кем мне тогда пришлось следить.       Ксавье не чувствовал никакого сожаления, когда ему приходилось убивать людей, чтобы украсть их машины или деньги, но он был как уборочная машина, подметающая улицы. Для него это было ничем, вообще ничего не значило.       Для Уэнсдей убийства были личным, и это было то, что ей нравилось. Когда она это делала, совершала это как человек, выполняющий любимую работу. Ей было приятно, потому что если она не убивала других людей, она уничтожала саму себя.       Это делало её нашим настоящим врагом, единственным, о ком нам стоило беспокоиться. Если бы она была болезнью, то очень медленной и мучительной, когда кожа и мышцы спадают с костей, а ты смотришь, не в силах поверить, что все так происходит.       Я поняла что сильнее всего страшусь того, что мы никогда сможем уйди от Уэнсдей.

***