—

так и наступает тëплое лето. толпы людей заполоняют пазл улицы, припекает солнышко, световой день становится длиннее. ненависть к периоду ещё одного грузного года сопровождается тоской по брустверам, засечным чертам, лицам, признающих поражение, при использовании ультимативной тактике ведения переговоров, вивисекциям, эскалациям обстрелов, деморализованным речам по радиопередачам и воплям, которые пускали для воздействия на население и их ничтожные личные и социальные мотивы. иногда рука сама чертила на бумаге схему мотопехотного отделения в наступлении. воспоминания о распределении манëвренной и огневой группах грели, как нагрев от палящего солнца. гораздо более палящего, чем тут, на гражданке. а иногда в голове рождались задачи для расчёта огневых возможностей артиллерийского подразделения противника. для флиппи в момент раздражения неудивительны мысли о том, как было бы круто подбросить кому-нибудь из этих сукиных детей пару блоков g4. а ещё флиппи любит ввязываться в конфликты, доходящих до драк. даже иногда трудно назвать это конфликтами. *** – сигареты не найдётся? – спрашивает какой-то вонючий алкаш, останавливая фигуру в камуфляже на улице, в темном переулке. он пару дней точно ночевал на улице, ибо откуда такой шмон? он простомордый. человек действительно пьёт всё, что горит. отвратительно. – нет, дай пройти, мужик. – но у тебя ж, – мы перешли на “ты”? и раздаётся стон, такой тяжкий и приглушённый. флиппи продолжает курить, пока это отребье приходит в себя. и надо уйти. вроде, это неправильно. прапор срывается с места. скорость движения делает его похожей на тень. ему важна боль. неважно, куда она придётся: в челюсть, в нос, в бровь. но тело падает, крючиться, уже даже звуков не издаёт. флиппи продолжает запинывать. одна вещь, которая вызывает жалость, – телосложение алкаша. слишком хлипкое. *** флиппи не живёт фантазией, что ничего не поменялось за время его отсутствия. флиппи просто не хочет замечать эти изменения. хочет ощущать их, как можно меньше или не ощущать вообще. ему незнакомо такое понятие, как “психосоциальный мораторий”, потому что всё решили за него. он сам не терпел никаких изменений в себе: никаких хотелок, никаких сомнений, никаких невзгод, никаких соплей. не было момента самосознания и не было установки стабильной личностной структуры. война, лишённая идеологического базиса. – тебя отправят куда-нибудь, если не завяжешь, – говорил какой-то солдат с укором. – под трибунал. что за бред? он придумывал такие стратегические многоходовки, которые не придумывали даже те, кто стоял выше по званию. и неважно, что я сижу так уже несколько часов. неважно, что я переживаю ещё одну дереализацию. ты просто расходный материал. иди убейся, моралфаг. грëбанная зелень, грëбанный дождь, грëбанная трава, грëбанные менты с вооружением, грëбанные вертушки, что они тут вообще делают, грëбанные машины с грëбанными выхлопами. флиппи не хочет выходить из дома. он пытается заснуть под наркотиками или под алкоголем. ему неважно, что прежде всего, чего хотел бы сам, он хочет умереть. хочет умереть. хочет умереть. хочет умереть. хочет умереть. хочет умереть. – почему не я? – спрашивал он у флэки. – я не знаю. реакция лучше, наверное. – у них тоже была хорошая реакция. флиппи берётся за нож, закрываясь в ванной. пускает кровь, пока флэки спит. всë от безысходности. всё от отвращения к самому себе и к другим. он чувствует себя эмоционально умершим. как раз, реагирует он на всё тормазнуто. забывает, о чем говорил пару секунд назад. из головы вылетают элементарные понятия. больше не беспокоит детство, ведь он его не помнит, как и лица людей, которые его окружают. – а у тебя разве всегда были такие глаза? – задаёт вновь вопрос, замечая взгляд флэки на себе. взгляд с кровавым отпечатком. – аа, д-да? “странно.” а как звали того паренька с ветфака? почему я не помню этого? – флиппи, сейчас восьмой час вечера. – ты говорила пять минут назад. флэки замирает с поражëнным лицом. совсем не двигается, остаётся безучастно стоять в дверном проёме. – это было три часа назад, – сообщает она голосом, который скатывается в шёпот. – да? ну, – флиппи закрывает глаза, – и что? быстро время летит. особенно быстро, когда ты терпишь объятия наркотической деменции. его спутница рассказывает о том, как выезжала с одногруппниками за город, чтобы выпить пива и развлечься, но флиппи думает:”о, я там траву долбил.” война диктует свои нормы поведения. тебе позволено убивать тех, кого нельзя было называть “людьми”. и со временем, в окружении не осталось никого, кто смог бы назвать себя человеком. в глазах лишь вопрос:”зачем?” *** – Bạn có biết Chuyện gì đã xảy ra Ở Mi lai không, guk? – говорил флиппи, доставая грязный нож откуда-то сзади, из крепления. пиздëныш лет тринадцати молчал, привязанный к деревянному стулу. сталь колючей проволоки обволакивала запястья, ноги, живот, плечи и даже бëдра с предплечьями. гук чётко понимал, куда попал, зачем его тут держат. что собираются делать. и ми лаи, о котором говорит этот рослый солдат, покажется сладкой мечтой. мелкий гадёныш кое-что знал: где расположен кп. эти ублюдки повылезали оттуда, обосновавшись крайне бедно, но найти их в этих джунглях? да зачем париться? тут сидит возможно чей-то сын или брат одного (не факт, ох, не факт) или нескольких из этих пидоров, которые напали на блядский заправочный батальонный пункт и чуть нахуй его не подорвали этой своей толпой. – Thật kinh khủng phải không? – флиппи задаёт ещё один вопрос, играя с лезвием. – Vâng, có rất nhiều nạn nhân. Bạn có thể chiết xuất bao nhiêu gam muối từ nước mắt của mình? – chắc chắn ít hơn bạn sinh vật ăn mỗi ngày, – мелкий гад тараторит это не без дрожи в голосе. он вот сейчас готов плакать и просить дядю просто не причинять ему боль. – Thôi nào, em yêu. Nói cho tôi biết đồng đội của bạn đang ở đâu và tôi cho bạn lời của tôi, các chàng trai của tôi sẽ không chạm vào bạn, – он так томно и заманчиво рассказывает о своей выдумке, он так приятно лжёт, будто действительно рассказывает о какой-то фантастической истории. затем флиппи вздыхает, когда стучат в железную дверь. солдат, примерно одного роста с прапором, пришедший с маленьким футляром в руке, прошагал внутрь. голова тени уныло и безучастно развернулась. фотографичная экспозиция, чей дисбаланс света и мрака выделяла длинные ноги, свободно закинутые друг на друга. остального флиппи было не видно. к рядовому развернулся полноценный образ ужаса смерти и сумасшествия, до которого доводит война. вспышечный огонëк в этих зенках неадекватен и никогда не был таковым. можно было даже не смотреть в эти две бездонные дыры, но ты будешь чувствовать, как тебя что-то обжигает. эта ирреальная боль пронзает сразу же, когда за доли секунды до тебя доходит, что у тебя кишки в узел сворачиваются из-за этих так называемых “глаз”. придушенный голос озвучивает оптативный приказ: – оставь и проваливай, – он поворачивается обратно к малышу гуку, возвращая на место страшную лыбу. рядовой хоть и не должен, но сочувствует мальчугану. в этой гауптвахте было много убитых до него. тут терпели разные степени озверения и взрослели буквально за пару вдохов. их прапор любил издевательства, ведь он конченный самодур, хам, сатрап и деспот. выблядок умел добиваться целей – это было ясно. вытягиваясь на стуле, он медленно встаёт и идёт ко входу, смердящей запахом крови, комнаты. берёт в руки за боковые стороны футляр и задаёт вопрос вслух, зная, что ему не ответят: – где соль? он смотрит на пацана, будто оценивая действия какого-нибудь юродивого. неозвученная мысль:”ну, бывает, ладно. с тебя итак будет достаточно.” становится страшно. он(о) несет черный чемодан к стулу, открывает к пленнику крышкой. одевая перчатки, чтобы не запачкаться, флиппи как-то с забавой усмехается. взгляд остаётся безразличным. рука вытягивает молоток, потом гвозди. гвозди длинные с широкой шляпкой. мелкий шокируется, хочет двинуться, но стальные стяжки блокируют такую возможность. прапор стоит, испытывая взглядом. обходит стул – освещение наконец даёт рассмотреть всё, кроме лица. камуфлированная кепка отбрасывает темноту, сквозь которую прорезается два ядовитых опасных огонька. силуэт нагинается, уперев кончик гвоздя под коленку. вторая рука с молотком замахивается. всё происходит, как в замедленной съёмке. смерть – это всегда грустно, как не крути. пиздюк ещё только недавно пережил такой травматичный момент, когда лицезрел, как смерть забрала его неугомонного папашу. его убили, демонстративно поиздевавшись над ещё живым телом. всё, что ты можешь в этот момент – это вспоминать, как ещё вчера рассказывал, как разбил локти, когда (у)бегал. как чуть не утонул, пытаясь уплыть от злых дядь в военной форме. – успокойся, – флип говорит это на родном, но каким-то образом до гука доходит смысл слов. ему хочется вскрикнуть:”засунь в жопу себе своё успокойся,” – но гук молчит. ему нельзя здесь возражать, как бы сильно не хотелось. сила всхлипов нарастает. рука с молотком держит планку напряжения момента. прапору ни капельки его не жаль. ему не жаль. молоток забивает. гвоздь. крик. дикий. дикий крик. ор. на оголённую сердечную мышцу будто плеснули кипятка. флиппи ухватывает клыком нижнюю губу, подавляя попытку ухмыльнулся. он не может сдерживать восторга. визг озверевшего человека, который бьётся в конвульсияхконвульсияхконвульсиях, делая себе ещё хужехужехужехужехуже. кровь вытекает нажористыми струйками. но только когда перчатки начинают пачкаться, флиппи начинает это привлекать. он оглядывает собственные пальцы. потом лужу крови под голыми ногами гука и берцы, чья подошва тонет в ней. кучу раз он лицезрел эту картину. но сейчас. – о, ах ты блядь, мерзость, – с седалища стекает ещё одна бонусная жидкость, капает на пол. выпрямившиеся флип с таким презрением смотрит на лужу под вьетнамцем. в один момент край верхней губы ползёт вверх. чистое отвращение. – обоссался, – отчеканивает прапор, – выблядок. тем не менее, это лишь стимул, чтобы продолжать дальше. флиппи засовывает руку в карман. без излишеств, под весёлый аккомпанемент плача и криков боли, он упирается подошвой в недобитый гвоздь и начинает надавливать, вгоняя глубже, глубже, ГЛУБЖЕ, ГЛУБЖЕ АЙ БЛЯТЬ МАМА БОЛЬНО НУ Я НЕ МОГУ ШЕВЕЛЬНУТЬСЯ ДАЖЕ ПОЖАЛУЙСТА ПРЕКРАТИ. сердце колотиться бешено и в глазах из-за солёной пелены плывёт, кружится и болит голова. горло так ещё никогда так не разрывали спазмы, как сейчас. все мысли просто напросто вылетели, подобно артиллерийским снарядам. ужас, помноженный на панику. аха, ХАХА, хыхыхы, ПЬВХЫХЫ. мерзость. с тобой всё хорошо? с тобой всё хорошо? – Anh ổn chứ? с тобой всё хорошо? *** – с тобой всё хорошо? – флип горячо шепчет на ухо флэки, когда замечает, что та как-то чересчур обмякла. язык шевелится, но как-то тяжело, неповоротливо. флиппи даже не приступал к пряжке ремня. даже до ножа ещё не дошёл. его не так сильно вштырило, как флэки, но он это понимает, поэтому пока большего не требует. всё становится действительно, как в начале, когда под действием специфических препаратов флэки снова усаживается на бёдра и ласкается, как тогдатогдатогда. всё налаживается. в бошке салют. *** в бошке салют. и в глазах салют. искры. самые разные. сопляк боялся, что сейчас у него лопнет хребет. спинномозговая жижа, будто кипящая нефть. он чувствует, как она переливается из позвонка в позвонок. он ощущает смертельную беспомощность. чувствует собственный пот, слышит голоса, которых не было. прапор молчал. вьетнамец не может смириться с этим. это всё ужасно, просто мерзко и преступно унизительно. проволока режет, сдавливает. из под утяжек струится кровь и достаточно много. на лезвиях оставлены кусочки кожи и мяса. он больше походил на урода, чем на человека. никакой помощи. никто не пришёл. никто тебя отсюда не вытащит. и крысюк чувствует, как вторая коленка начинает впитывать холод металла. кажется, гвоздь ржавый. солдат уже опустился на корты, чтобы повторить концепт. – KHÔNG, KHÔNG, KHÔNG, KHÔNG, LÀM ơn, KHÔNG. на время флип переводит взгляд вверх, задерживая, всматриваясь. невыносимо. – Bạn sẽ cho tôi biết cơ sở của bạn ở đâu? молчание, короткие вдохи-выдохи. – Phản bội họ, phải không? – он триумфально улыбается. – Làm thế nào là sucker? Gia đình bạn sẽ nghĩ gì? Với những đồng minh như vậy, kẻ thù là không cần thiết. Bạn chỉ là một kẻ nhặt rác thảm hại. – sao? cái gì. CÓ CHUYỆN GÌ VẬY. BẠN SẼ LÀM GÌ Ở VỊ TRÍ CỦA TÔI? TÔI KHÔNG MUỐN ĐIỀU ĐÓ. Tôi KHÔNG MUỐN, không, để tôi đi, – снова он орёт и плачет, кричит и ноет. он разрывается, лишь бы вымолить ответ на вопрос. пощаду, милость, спасение. – Tôi sẽ làm gì? – задумчиво протянул прапор, помолчав. – Tôi chết rồi. он выдал это, как данность. если бы действительно флиппи бы оказался в плену, он бы нашёл лазейку, он бы не просто сдох, как этот дебик. это не он попал к вам. это вы попали к нему. и лицо вьетнамца становится безразличным. безучастным. вновь загорается паника, когда прапор кивает головой. тип, “я забиваю?” забей. вьетнамец медлит, медлит. боль не отступает. дико-дико-дико больно, дико страшно. это только первая часть. мы не перешли к самому весёлому. а флиппи хочется не убить, а выяснить нужную информацию. пиздюк ещё не знает, не может знать, что в соседней комнате (настоящая пыточная комната) находится его сестра. не знает, что пленных всего 6. это его союзники. не выдаст один, так признается другой. не волнует судьба этого ребёнка, вообще никак. даже если он покажет, где и что, его всё равно убьют. и. вас. всех. – ну, подумай пока. прапор встаёт, откладывает инструментарий. убирает коробку, похожую на футляр ближе к концу комнаты, ко входу. сейчас он смоет с себя этот день и ляжет спать. будет видеть прекрасные, сука, сны. *** прекрасный, сука, сон. флэки начала просить купить книги и меньше отдаляться. руководствуется временем, читая настолько много, насколько ей позволяет выносимость одиноких часов. долго что-то делает в ванной, уделяя уходу за собой больше, чем раньше. наконец-то начала спать. снова готовит, выполняет уборку. бегает по парикмахерским и за одеждой. флиппи в небольшом замешательстве. не понимает, что с ней произошло. снова крашенные ярко-красные волосы, пахнущие вишней. ушли сантиметры темно-русых корней и запах сигарет флиппи. она проветрила квартиру, заново заполнив своим запахом. она выкинула старые вещи, старую одежду. всё, вообще всё, что напоминало своим материальным видом богатую на события и травматичную весну. флэки зовёт выпить чай, посидеть на кухне, посмотреть фильм, погамать в приставку, погулять по мостовой, сходить в книжный, посидеть в парке, анализирует и размышляет даже больше прежнего, – всё действительно будто, как раньше. у флиппи началась сильная мигрень, вернулась усталость. снова гаснет? или просто затишье перед бурей? кружится голова: илья лиф и евгений петров (12 стульев), выготский (мышление и речь), бехтерев (феномены мозга), шопенгауэр (мир, как воля и представление). слишком много аналитики, но так мало романов. будто отштамповали, вернули ту флэки, какую он еë встретил зимой. но вот остаётся одна деталь. почему она видит то, чего нет? :) *** – паркуйся, – уведомляет петуния водителя белого уаза патриота. – столько уже объездили. это последний в районе, где жил наш пропавший. хлопнула дверь. незастëгнутой куртке с надписью “полиция” стоило только мелькнуть, а напряжение сразу же стало чуть ли не оседать на окнах. – старший оперуполномоченный, – петуния показывает удостоверение нервной кассирше. – чем могу помочь? – заикаясь говорит продавщица, пытаясь сохранить безразличное выражение лица. петуния заметила, что к еë волосам прикован взгляд полной женщины. да, мент может быть неформальной внешности, че ты вылупилась. кассирша была низкорослая, гораздо ниже петунии. это позволяло смотреть с некоторым пренебрежением в еë простомордое лицо. – камеры проверить. ищем кое-кого. – кто-то пропал? ужас какой. давно ищете? – начала лопотать она быстро. петуния не ответила, а сделала вид, что телефонное пространство гораздо интереснее. это почти всегда работает с такими приставучками. очень жаль, что кассирша даже на вид была глупа, ведь в силу возраста (± 46 лет) она уже наврядли поумнеет. люди думают, что матëрости им достаточно и слишком мало сил, чтобы дальше развиваться. хотя бы немного. но один взгляд она всё же бросила. он способствовал разительной перемене в еë лице: таинственная удовлетворённость, томно мерцавшая в глазах, показала, что петунии известно кое-что значительное. *** петунию отводят в каморку, где сидел охранник. сейчас он на входе, пытается не заснуть. она садится в кресло и начинает мотать программы, даты, места. она ищет кое-что, что дало бы хоть небольшую зацепку, что ****** и прапор связаны. проходит достаточно много времени. петуния просит кофе. вторую кружку, а затем и третью. до дома она будет добираться либо на автобусе, либо на такси. скорее второе, потому что она тут допоздна. надежды уже не остаётся. будто все его деяния стёрлись с лица земли. исчезли записи, умерли воспоминания. словно его и не было никогда. она проверила уже несколько заведений в этом районе. на это ушли недели, около четырëх. суммарно, месяц. мигрень. петуния не могла спать больше четырëх часов в сутки. уже просто невыносимо видеть все эти кошмары. это отвратительно. она мотает до полугода. полгода назад. после череды провалов, у края пропасти безысходности, после всех взлётов и падений, петуния наконец натыкается на то, что искала. этот человек не похож на еë друга. он исхудалый, сильно горбится, нетрезвая походка. но петуния не застала его таким. ему же будто было лучше. нет? вот он берёт коньяк. вот он идёт к выходу, кидая купюру. к нему кто-то подход- неужели это? это он? это прапор? он отбирает бутылку – петуния этого не ожидала. в руки прапора тело оседает пьяной тяжестью, на улицу выбегает кто-то, работник наверное? забирает бутылку. как забавно, что ему еë не возвращают. теперь они куда-то идут. вернее, прапор идёт, тащит за собой. они исчезают за поле камеры. теперь у петунии есть вещдог, что они связаны. потому что через несколько дней зайчик пропадает. *** тени не видно в этой ночной мгле, но флиппи стоит в углу кухни достаточно давно, наблюдая за флэки. она что-то ищет. тень читает каждое еë движение, одно его только присутствие, которое не останется незамеченным, заглушит всё-всё вокруг. два глаза пристально наблюдали за еë нервной жестикуляцией. но ничего не говорит и не делает. флиппи знает, что она ищет. план сработал. теперь это только дело времени. остаётся ждать. флиппи тихо уходит, не нарушив тишину. *** интересно, а в парке есть камеры? нет. неа, нету. он что же, по дворам его пронёс? он живёт в другом районе? надо позвонить флэки. хотя она может сдать петунию флиппи. петуния передала постам, чтобы отслеживали местоположение прапора, но у неё ничего не выходит. его нигде нет. да и снимок с камеры не особо чëткий. очертания известны, во что был одет, приблизительный рост и телосложение, но не лицо. флиппи итак обжимался с (кто это? кто-то здесь помнит?) на самом краешке. но петуния теперь однозначно в курсе, что за несколько дней до загадочной пропажи (не, я серьёзно. как там его звали?) виделся с прапором. *** – ты в порядке? – да. – а если честно? – хреново. флиппи, бедный мальчик. вновь обкурился до тошноты, какая жалость. траванулся. начался ли период распада у его организма? а вдруг у него там уже онкология? давайте думать. он стирает холодный пот со лба, проводит вверх по волосам. надо умыться. – ты постоянно хрипишь. у тебя мокрота не отходит. у тебя по любому там уже какая-нибудь патология лëгких. ну а что если анемия? бронхит? а на сердце представь какая нагрузка? мне тебя что, самой откачивать, если у тебя приступ сердечной недостаточности начнётся? ну нельзя же так много курить. если б ты знала, как мне похуй, ты бы заплакала. *** – ну что, ты подумал? – к мальчугану флип возвращается примерно через сутки. он уже успел выпустить приличную лужу крови под себя вместе с мочой и, кажется, его стошнило. смрад стоит просто отвратительный. флиппи закуривает, вздыхает: – пиздец какой-то, – флиппи заново натягивает перчатки, уже новые, доставленные лично ему медсанбатом. на грязной раковине стоит гранёный стакан, с которого перестали вымывать разводы ещё года 2 назад. больше он с пленником не разговаривает на его языке – не хочет. он сказал, что ему нужно. это всё. вьетнамец пропускает момент, когда прапор набирает холодной воды, чтобы плеснуть прям в ебальник. надо, чтоб пришёл в себя. такой протяжный, мучительный, нарастающий стон гудит в ушах. второй стакан, потом третий. ребёнок уже начинает ловить ртом капли вонючей жижи, чтобы утолить жажду. с минуты на минуту должен состояться милый презент, который повергнет его в шок окончательно. прапор подготовился, а пока он продолжает курить. стук в железную дверь, затем она открывается и два солдата приводят женщину, внешне похожую на сидящего на стуле, связанного проволокой, кровотекущего, уже трижды наверное обоссаного и проблевавшегося. – нууу здравствуйте. ещё медленнее нельзя было? связана, я надеюсь? – да, сэр. всё, как просили. – замечательно. сэр понятия не имеет, кто эта женщина и кем приходится она крысëнышу, но определённо кем-то близким. еë измождëнное тело плюхается на бетонный пол, менее истерзанное. следы от верёвки – еë душили. ожоги на лице, синяки. она слепа. теперь ясно, чем оставлены ожоги. но было кое-что ещё, что приковал взгляд палящих бензиновых глаз. внутренние стороны бёдер были измазаны кровью. лохмотья на ней кое-как прикрывали еë наготу. вот как тебя пытали. – приступайте. я же вижу, что вы с ней вытворяли. флип не понимал, почему два солдата просто стоят. оживились обе худощавые фигуры, особенно малец. отлично, это кто-то ему знакомый. – ну? – гаркнул он. не подействовало. хорошо, он знает, в чем дело. – не знаете, как это делается? – прапор усмехается. – ничего, я подскажу. в руки одного из военных летит нож прапора. двое сослуживцев переглядываются, затем оба переводят взгляд на командующего, скрестившего руки на груди. тот медленно моргает, смотрит куда-то на пятна крови между ног. допëрло. флиппи косится на открытый ящик с мотком лески, толстой иглой, банкой соли и банкой ещё какой-то непонятной прозрачной жидкости.