—

Но самое грустное, что ты полностью осознаëшь свою всеобъемлющую никчëмность и ненужность. И вроде, должно быть наоборот: на тебе метки самого разного происхождения. Флиппи в должной мере показывает, чьë ЭТО. Когда выходит с ней на улицу, ластится к ней, пытается заполучить грамм избитой нежности. Его ревнивое собственничество достигает точки кипения в тот момент, когда Флэки не смотрит, отходит или шарахается от него. Эти шрамы от зубов больше не вызывают восхищения или мазохисткого чувства гордости: — Флиппи, смотри. Ого, — поражëнно тянет Флэки. — Смотри, какой укус глубокий. Теперь это уродское увечье, которое дай бог успеет выцвести, как только появятся новые, помноженные на градус безумия и возведённые в бесконечность дыры отчаяния. А так хочется иногда сломать пару тонкий костей, вгрызаться в мосолы, выцарапать красноту воспаления, вырезать пару кусочков мяса и с-о-ж-р-а-т-ь. А иногда хочется отбросить еë в дальний угол, который самый тëмный, чтоб не видеть еë и не слышать еë тщедушный плач. Процесс инвалидизации уже осуществляется и бесповоротно. Ну не будет здесь счастливого конца. Если конец, то только через труп. Только через мизерность чьей-то жизни, только через дезинтеграцию, покуда на мне не окажется этот проклятый чëртов терновый венец. Молись и будь услышан несуществующей сущностью. А вдруг? Ну а вдруг, мы в длинной киноленте, которая передаётся куда-то туда, а наблюдатель давным-давно издох, дотянувшись до аорты, вскрылся сам по себе без возможности перерождения? Не воскреснет выдуманное светлое, т.к. оно мнимо. Даже если очень попытаться убедить себя в обратном, весомых аргументов это иметь не будет. А что если ты навсегда оказался запертым в этой душной клетке? Вселенная, твоя вселенная, пахнет сигаретами и кровью, пахнет смертью. В просторе растворившись, снова найдётся репродукционная замена. Но ты должен понять, что это – такой же продукт распада. Как и ты. Ты всегда будешь продуктом распада. Неважно, кем, где и как ты родился. Чего добился. Ты никогда не вкусишь бессмертие, ибо твой рассудок ограничен крупицами. Аппетитными крупицами, которые схавает (кто или что?) В монолог вплетаются элементы агностицизма. О-о-о! Это что, показалось грустным? Нет, безумие – это прикольно. Ломаное восприятие – клëво, да. Ведь ты не ограничен в нëм. Это единственное, где нет границ. И ты можешь сходить с ума бесконечно. Все оказалось так фальшиво. Ничего, кроме разочарования, ты не почувствуешь. Ты не то, что ненавидишь и тебе не то, что невыносимо безысходно, а тебе мерзко. Мерзко от себя. Да, очередной провал, ух ты, какой же ты конченный и наивный лузер. Ты никогда не найдëшь больше в себе опоры на самого себя в таких тонких делах. Ты просто больше не будешь пытаться. Хоть тебе и хватает ума, а всё равно предпочёл бы оказаться в ванне со льдом. И ты ни с кем этого не разделишь. Конкретно ты вляпался в это дерьмо по самое не-хочу, и вот таков итог: ты просто в очередной раз доказал себе свою жалкость. Своё ебучее паразитическое уродство.

Всё, чтобы не скучать.

Ты предан.

Но себе ли?

Или кем-то?

А я теряю себя потихоньку. Да и смерть, зараза такая, никак не осмысляется. Само наличие ценности чего-либо должно создавать страх потерять это. Эти страхи, по сути, и определяют наши доминирующие мотивы и определяют способы совладания с этими данностями. Эта сверхценность и определит, подчинит твой смысл жизни. От: – Я люблю тебя, – фраза, которая пронизывает, как иголка ткань. – Мне. С. Тобой. Так. Повезло. Мне нравятся твои глаза, такие пустынные, в то же время глубокие. Я знаю, что ты не любишь свои руки, но они по настоящему красивы. Пальцы тоненькие, бледные, длинные. Как ты не замечаешь своë очарование? Я не хочу же давить. Давай объясню? Ты кот, похожа ведь, ты не видишь? Тебе не за что себя ненавидеть. До: – Ненавижу тебя, блядота заикатая. Тупая. Ты меня раздражаешь. Даун ебучий. Неужели настолько сложно сделать то, что я прошу. Тебе действительно настолько похуй? Как мне тебя понимать? ТЫ СЛОВНО ВЫНУЖДАЕШЬ ТЕБЯ ЗАСТАВЛЯТЬ. ТЫ НИКОГДА НЕ ПОВЗРОСЛЕЕШЬ И В СИЛУ ЭТОГО, НИЧЕГО БЕЗ МЕНЯ НЕ СМОЖЕШЬ. – Прости-прости, пожалуйста, прости, я не хотела, – оправдывается она, когда разбила тарелку. – Прости, только не- НЕТ. – Да нужна ты мне больно, – говорит Флиппи, пока нависает над ней угрожающей тенью. Он роется в шкафу, ищет что-то. Бинты, кажется? – Но если ты, – кадык дëргается, – ещё раз уйдёшь, пути назад не будет. – Я же не.. Ты не слышишь. – Боже, ты такая же, как все. «Все,» – кого он ëбнул. Эта мысль самая страшная. Страшнее неë нет ничего. Рано или поздно, рано или поздно???? Рано или поздно. Но что если?.. Он сможет? О да, однозначно. – Флиппи, нет-нет-нет. Выслушай, я не такая, ты просто не видишь. Мне незачем возвращаться туда, ты был прав. Ты прав, ясно? Ты всегда прав. Только не говори так, только не думай так. Это делает больно. – Больно? Ты предполагаешь, это больно? Страх смерти и еë наличие ценности. У каждой медали две стороны. Пора задуматься об этом. Порезы саднят, след от ремня на шее всё ещё горит. Какова цена ща выход из этого кошмара? И Флэки понимает, насколько же она никчёмна, раз посмела думать об этом. Что, если еë жизнь действительно не стоит даже физической оболочки?