—

– ФЛИППИ! НЕТ! «Я должна быть ему благодарной.» – НЕ ТРОГАЙ МЕНЯ, ТВОЮ МАТЬ, СЛЫШИШЬ МЕНЯ? «Я обязана быть ему благодарной.» – ТЫ ЕБУЧИЙ БЕЗУМЕЦ, ОСТАНОВИСЬ, ХВАТИТ. Влага в глазах закипает. От боли и обиды. Конечности ломит, ноют незаживающие разрезы, а нити, которые стягивают краешки ран, умножают это ощущение. Никогда ещё не было так больно. Флэки думала, что в детстве было больно. С ним, кто уже давно подох, было больно. Каждое мгновение жизни осознавать, что ты никчёмен – больно. Флиппи вобрал в себя всю грязь. Экссудат вырабатывается из разложившегося рассудка. Он будто не может сойти с ума окончательно, давая себе отдушину в садистском развлечении. Он тащит еë по холодному полу, на кухню. Флэки издаёт ритмичное кашляние, невнятный скулëж, попутно захлëбываясь в крови. Она безостановочно льётся из разбитого аккуратного носика, затекает водопадом в рот и бежит себе дальше, заливая одежду. Флэки хватается за двери, косяки, оставляя царапины от ногтей. Еë немеющую руку будто сунули в тиски. Сейчас половина третьего часа ночи. Ещё так темно, но еë уже тащат куда-то по осколкам разбитых бутылок, тарелок, кружек, ваз и фоторамок. Ещё никогда не накатывало подобное отчаяние, как сейчас. Ты в медвежьем капкане, чьи заржавевшие челюсти не разомкнуть. Коррозия уже попала в кровоток, поэтому хотелось бы сдохнуть заражения. Но это всё бесконечно. И сколько бы ты не пытался вырваться отсюда, каждый раз ты оказываешься в отправной точке со своими разбитыми надеждами на лучшее, с задушенным созиданием и расслаивающимся ментальным здоровьем. В осколках отражается Флэк и та, несмотря на весь катострофический трагизм ситуации, невольно в метафорическом смысле видит собственную деформированную личность. Это не лечится. – Послушай меня. Может быть дашь мне немного времени отоспаться, Флиппи? Я-я буду проводить с тобой больше времени, я обещаю. Совсем-совсем никого, честно-честно. Она безосновательно лепечет, когда чувствует ящик столешницы виском, предварительно хорошенько пизданувшись об него. Даже несмотря на темноту, на гиблый нереалистичный свет его предвкушения, играющего в радужке, вызванного скорее уже в край истощённого разума, Флэки замечает кое-что ещё. Сверкнувший лезвием в темноте, излюбленный нож. Замявшись на секунду, буквально на секунду, Флэки понимает: «Спятил,» – и уже ползëт в обратную сторону. Заведомо проигрышный вариант. Неправильный выбор. — Ты лжё-ë-ëшь, Флэк, — хриплый баритон, убаюкивающий. Тягучий, почти что мурлыкающий. Он опускается к Флэк, на пол. Его глаза распахнуты, а губы сомкнуты, чуть поджаты: он выражает напускное сочувствие. Зрительный контакт сопровождается долгим молчанием, рушимым разве что его дыханием, схожее со звуками счётчика Гейгера. Запах сигарет неизменен, но больше нет той головокружительной лëгкости, мягкости и одновременно терпкости. На замену пришла термоядерная смесь химических веществ, от которой Флэки дурно. – Ты ушла. Я не понимаю, зачем ты вернулась, после всего, что я сделал. Мы оба прекрасно знаем, ЧТО я сделал. Вку́пе со всей ужасом, ты должна испытывать благодарность. Ведь какова цель? Цель оправдывает средства, ты так не считаешь? А я на многое пошёл. Ради кого? – Он слегка тянет за руку на себя. Тонкие ниточки вен, вот-вот лопнут со звоном лески. – Знаешь, почему ты вернулась, Флэки? Но зачем ждать, когда они порвутся? С этой мыслью Флиппи подносит режик к тонкому запястью. – нет, нет, Нет, НЕТ, – она дëргается, отползает вновь, принимая хоть какие-то попытки спастись. – Потому что, – снова рывок и Флэки опять загипнотизирована, – у тебя больше никого не осталось. Нож тыкается в кожу кончиком лезвия. Осознание проходится вдоль хребта вместе с болью, когда оно ползёт по предплечью. Флэки выкрикивает, ругается, жмурит глаза и распахивает. Она раскрывает рот, чтобы хапнуть воздуха и захлопывает, заходясь в рыданиях. Кровь глухо капает на пол и Флиппи наблюдает неотрывно за этой прелестью. Он отрезал путь к отступлению ещё тогда, в начале истории. *** Флиппи накрывает лицо руками, вымученно стонет, понимая, что несвязанные мысли только приумножаются. Он утыкается в подушку лицом и валится с ней всем корпусом на диван, прикрывая глаза. И тут же открывает, потому что кто-то настойчиво звонил в дверь. Что-то внутри лязгануло надеждой и Флиппи медленно поднимается, выпуская из рук помятый кусок синтепона в ткани, пропахнувший вишней. Он чуть не наебнулся, пересекая порог комнаты, но устоял, вовремя схватившись за косяк. Квартира плывёт в бок и Флиппи вместе с ним, пока переставляет конечности. — Флэки, — едва шепнул он, когда открывал дверь. — Что ты.., – у неë глаза большие-большие такие, – Что ты с собой делаешь? Фигура истощавшая, пьянющая. Действительно, если тварь неубиенна чужими руками, она смогла бы сделать это своими. И вот, восприятие оседает. Становится легче смотреть в полуприкрытые потемневшие глаза, выцветшие. Это не свойственно: вот так менять цвет. Возможно, это просто освещение? Неврастеническая фабула, работает не на движение сюжета, а на формирование образа. Мы скатились в болезненное, почти тупое упрощение, базированность, но самое интересное, что персонаж получился рабочий. Уметь маскироваться по экзистенциальное откровение, концентрируясь, почти до вязкости, содержащее в себе едкий бред нарциссического величия. Ужас узнаёт себя в амплуа моей псевдогениальности. Но для вас это будет крайне малым, так как элементы центризма безумца (как бы иронично не было) ограничены вашим восприятием. Прежде всего грань – культурная тенденция, пускай и какая-то ебическая в наше время, но всё же, лучше нахуй отмести еë, чем оставаться с этими животными и их мыслями наедине в социуме. Поэтому моральные ценности так и стремятся по наклонной. Нахуя они нужны? Эгалитаризм был выверчен на хую ещё тогда, когда Флиппи понял, что нет никакого равенства. Нет свободы и нет справедливости. Там, за чертой, таких понятий нет. Нет ничего, что могло бы сохранить в нём человечность. Человек – существо социальное, бесспорно, но что с ним происходит в обратном случае? Он звереет, правильно. Только зверь, может приравнять стремление к боли, обусловенное своеобразной мерой облагораживания. Боль стоит познания истины, но стоит перетечь этому во что-то бессмысленное, так становится сразу понятно, что это глубокая патология, входящая в ряд других патологий, опасных для окружения. — Что я с собой делаю? – Предварительно икнув, спросил Флиппи. — Ну, это. Это всё. Что? — Флэки кивнула куда-то за его плечо. Где-то на лестничной клетке послышались шаги. — Зайдëшь? — Да, я за вещами. И Флиппи отходит, пропуская внутрь. И Флэки заходит, не догадываясь, что сейчас произойдёт. Слышится щелчок замка. Слишком темно, чтобы рассмотреть этот бедлам. Флэки должна знать, где включатель. Уже на пути к нему. Но вот она тыкается в чью-то твердую грудную клетку. Несмотря на то, что Флэки должна была давно привыкнуть к телу Флиппи, всё равно дёргается. Мерзко, гадко. Всё же решено, не нужно больше, чтобы он дотрагивался до неё. — Отойди. Запах, ощущение присутствия — он не пошёл на уступок. А именно: тебе пиздец. Еë с силой отталкивают куда-то от себя и Флэки летит на пол, пока Флиппи медленно надвигается. И конечно, она будет отползать. И конечно, наткнется на стену. И конечно, бежать больше некуда. И конечно, она не знает, что Флиппи будет делать, ведь прежде он себе такого не позволял. — Ты что творишь? Я тебе не игрушка, сукин сын. Пора понять, что ты, гнида, не заслуживаешь моей любви. А любовь – это то, чего в физическом мире не существует. Еë можно понять путëм аналогий, придавая метафорический смысл. Спасибо нахуй, что я блять хотя бы абстрактным мышлением обладаю. — А это неважно. Руки Флэки возносятся вверх, пригвоздëнные к стене. Единственное, что его раздражает, так это вертящаяся бошка и ноги, которыми она пытается отбиться. Флиппи быстро седлает бëдра, опираясь на колени, и горячим дыханием у шеи заставляет еë отряпнуть, открыть область больше. Флэки ругается: «А, ты, чертов пидр, я тебя ненавижу. Прокуренный паразит, мерзавец, эгоистичная мразь.» В итоге, плачет, потому что понимает, что всё повторяется: она позволяет выгрызать из себя куски. Снова повторное изнасилование разума и тела. — Не надо меня трогать, пожалуйста, уйди. Уйди. Уйди, уйди от меня. ФУФУФУФУФУФУ, НЕТ, ХВАТИТ. Другая рука дёргает за волосы в сторону, чтобы она не смела ему мешать. – Я НЕ ХОЧУ, КАК ТЫ НЕ ПОЙМЁШЬ, КУСОК ДОЛБАЁБА. А Флиппи неуязвим лишь потому, что знает, как шагать по ступенькам отчаяния. Сейчас тебе плохо и ты мечешься, совсем скоро станет похуй и ты перестанешь. Ведь поймёшь, что пытаться бессмысленно.