—

«Он обещал вытащить меня отсюда. Он дал слово, поклялся. Я всем ему обязана. Он пообещал мне. Он всегда держит обещания и ни разу не обманул меня. Ни когда связывал меня шнуром, отнимая даже примитивную возможность дви-га-ться. Ни когда топил в кипятке, одурманивая мозг бескислородной пыткой, когда обжигающая муть начинает темнеть. Ни когда вырезал беспорядочные узоры вдоль векторных капилляров. Подпустив слишком близко, уже не получится его выкинуть. Он – моя гиперфиксированная травма, которая служит фундаментом для возведения высотных триггеров. Чтобы заложить в человеке новый определённый алгоритм, нужно сломать старый. Надо промыть ему мозг, чтобы вбить туда исключительно то, что нужно. Это ни разу не помешательство, а такие, как он – не расходный материал, уроды. О, да, я должна быть ему благодарна, потому что он научил меня мыслить по новому. Он разъел своей желчью все мои прежние ценности и вскрыл гнилую порочность принципов. Я должна быть ему благодарной.» *** Софист? Это плохо? Ты правда так считаешь, да? Займись поиском объективной истины, гадкая утварь, чтобы убедиться в очередной раз, что еë нет. Софизм уже кажется непробиваемо глупым приёмом, которым пользуются те, кто хоть чуть-чуть разбирается в психологии, да? Да, он критизирует субъективное отношение к объективной действительности; Да, он не принимает опыт собственных и чужих ошибок; Да, он следует прежде всего логике в практике и теории. Человек – мера, поэтому не стоит искать однозначных ответов на неоднозначные вопросы. Центральная фигура данного сюжета является лишь кусочком необъятного и бесконечного космоса, а не определением мироздания, поэтому кто блять (я) вы, чтобы судить о его действиях? Последователи жалкого и постоянного деформирующегося устройства, заданного пустой книжкой. Кстати, на вопрос: «Что за книженцию такую имеет ввиду автор?» – тоже нельзя дать однозначный ответ, поэтому сделаю наводку более прозрачной. В той самой книге написано, как жить и думать. Эту самую книгу сейчас держат еë пальчики, сжимают уголки страниц и с шелестом перелистывают, пока тëмные глаза (где порой даже не видно зрачков) ищут в глубинах макулатуры ответы. – Э-э-эй, – эта интонация ставит еë реальность на паузу. Во всëм виноват тот инцидент. Тот самый инцидент, чьи последствия никогда не исчерпаются. – Ты снова читаешь? Он пахнет вкусно и одновременно хуëво. Только вышел из душа, определённо. – А? Аха, ахах, да-да, я тут это.. Да, да, я читаю. В мыслях вертится только одно: «Не бей, пожалуйста. Не трогай меня – это всегда больно.» Это всегда больно: осознавать, что после всего, что ты сделал для сосуда яркой, харизматичной личности, которая столько сделала для тебя в ответ, сосуд оказался пустым, а ты оказался ненужным. «Ты» – это не просто физическая оболочка, с которой можно вести свою маленькую кукольную игру, чтобы маленькая кукла предавалась такому же маленькому, мелочному, кукольному (кукловод тоже кукла) тебе. Своим маленьким кукольным тельцем. В тебе больше-то и нет. Больше нет. «Ты» – твои мысли, !!!твои!!! ???чувства???, твои переживания, твоя рефлексия и образ мышления. «Ты» – многие факторы, строящие в сознании индивидуальность. – Отложи еë. Для меня. Но еë индивидуальность – это Флиппи. Еë интересы, составляющие индивид, – это Флиппи. Еë ретроспективы, которым индивид предаётся – это Флиппи. Еë потребность, как индивида – это Флиппи. Темперамент – задал Флиппи. Ценности – Флиппи. Эмоциональная и чувственная сфера – Флиппи. Флэки не отличается своей индивидуальностью от собаки, которую ФЛИППИ, К СЛОВУ, не заводил. Так почему же ты осталась, глупышка Флэк? Почему ты осталась? Почему? Почему? Почему? – Почему? – Раздражение на коже от его горячих выдохов и холодных вдохов скоро станет явственным. «Почему?» – вопрос, отозвавшийся эхом в голове, когда Флэки сжимает книгу ещё сильнее. Косточки напрягаются, выглядывают тонким рельефом через бледную ткань наружного покрова, который навсегда сохранит на себе того же самого ублюдка Флиппи. Отвратительные синяки, болезненные гематомы, рубцы цвета засохшей крови. Ожоги, зашитые вскрытия, чью мерзость покрывают белоснежные (фу, нет, грязные) бинты. Бесконечные росчерки, расжиревшие, опухшие. На тонком вместилище смотрится просто ошеломительно позорно. Флиппи всегда доталово выташнивает рык, чьë месторождение даже не нутро. Преисподняя. Холод пальцев ощущается противно, словно это раздражитель мнимых опарышей и червей, чьë движение резонирует с нервным тиком. Глаз дëргается. Ты дышишь вместе с аддикцией одним и тем же кислородом. Чем больше ты от неë уходишь, тем меньше у тебя драгоценного воздуха. Тут шансов не задохнуться почти нет, а то самое «почти» скоро стухнет, стлеет. Настолько тонкая ирония, как остриë ножа, но в то же время это так примитивно, заюзанно. Ярлык, который любят сейчас доводить до просто приторно слащавой романтизации. Действие по формуле: няшка-стесняшка (материалы по тревожному расстройству) + жестокий садист, почти что маньяк (материалы по диссоциальному расстройству) = типированный пейринг, в котором образы, фигуры просто не могут быть счастливы! :D Привязанности – тонкие штучки. От многозначительных загадочных ответов до высокопарных бесед, сохраняя интригу. Делая одно, говоря ИМ другое, а ей – противоречащее второму. Бредовая схема, о боже, какая ж бредовая, по которой он сплëл из нитей прошлого настоящую помешанность, зависимость. Да ладно, много аналогий можно привести в пример. И, да ладно, надо продолжать повествование. Ты ж сюда за этим и приш_____(ëл/ла). «Почему?» – Флэки не хочет убирать книжку. Как сказать это? От мало до велика любовь перерастёт в процесс жевания нефтехрени. Тягучая, вязкая, чёрная гудроновая масса, которую ты своевольно в пасть пихаешь, лишь бы с ума не сойти. – Я хочу почитать, – еле слышно, надорванно и хрипло. Тяжеловесные руки уже давно сжимают угловатые плечи. Это начинает причинять боль. Флэки хочет разбить что-нибудь ему об голову. И вот, он огибает диван, неслышно и плавно. В этой истощённой ленце таится угроза и опасность, но допустим, Флэки знает об этом. Так что же ты не бежишь? И он присаживается рядом, тоскливо зарываясь в длинные патлы, испытавшие неконтролируемую порывистость момента, когда он бездумно оттягивал их, как бы механически и без грамма сочувствия. Флэки просила прекратить, но бошку нещадно тащило в дробильню. Потом в обществе мучительных мигреней отоспаться невозможно. – Иди сюда, – очередной приказ. Флэки медленно, не хотя, откладывает заветную книженцию. Руки отлаживают впалые бока, притягивая к себе и вот, момент, Флиппи усаживает к себе на бëдра. Подцепляя подбородок, он заставляет посмотреть в хитрые прищуренные глаза. Кривоватая лыба, не обещающая ничего хорошего. Из симбиоза этих двух мимических проявлений рождается вопрос у смотрящего: «Что же ты задумал?» Что ты выдашь на этот раз? – Души меня. Из прискорбного выражения формируется, медленно лепится удивление. Флэки резко вдыхает от неожиданности. Что, прости? На что Флиппи смотрит с вызовом, подстрекающее. Проходит несколько секунд. Ослабевшие ручки ложатся на шею и в нерешительности дрожат. Флэки всё ещё не верит ни себе, ни ему. Она дёргается, закусывает губу, ведь Флиппи резко сжал руку, захватывая кожу вместе с кофтой, мол, давай, не томи. И Флэки давит. Сначала слабо, потом сильнее, блокируя доступ к кислороду. Флиппи хрипло выдыхает, вытягивается и закатывает глаза. Медленно моргает, всë также улыбаясь. Девочка понимает одно: это самое настоящее принуждение. Что это вообще? Она не хочет делать ему больно. Он пытается извиниться за тот день таким своеобразным способом? Но стоит понимать, что его вину это не загладит. Еë вообще уже ничто не загладит. Да ты ебанат, если думаешь, что это вообще хоть на что-то повлияет. И конечно, Флиппи так не думает. Тут своя цель: восстановить близость. Будет Флэки его ненавидеть или нет, на самом деле уже неважно. Он сможет вновь натянуть нитки и продолжать делать то, что взбредёт в голову. Еë тело разберут по VHS-скам, схавают подпольные рынки. Никаких воспоминаний о гармоничном будущем, которые так аккуратно и осторожно заполняли дилатационную пустоту. Камеры сердца вот-вот лопнут от плеоназмических тошнотворных излишков, осевшие на эндокардовые глубины. Они дают о себе знать время от времени, воспаляясь в моменты, когда он позволит себе открыть рот. Ведь всё, что он скажет, будет воспринято с тонкой остротой миллиардов триллионов вольфрамовых игл. Моя утешительная антреприза, где вместо разыгрываемых образов лишь их производные, битые на части. За тысячу и одно (я вру, их бесконечность на самом деле) увечье, я приручу ваш цикличный артериальный пульс.