Стандарты дереализации

      Его разбудил грохот мусоровоза, вызывая ужасную головную боль. Горло сильно саднило, заставляя закашляться и укутаться в тонкий плед, пропитанный запахом сырости, потрескавшегося лака, пыли и собачьей шерсти. Уинстон, который лежал, свернувшись клубком где-то в ногах, быстро проснулся при кашле хозяина, придвинувшись прямо к его лицу. Наконец, его достигло и чихание, заставляя сесть и осмотреться — он уснул прямо в одежде, которая была донельзя грязной и пропитанной потом.       Натянув первый попавшийся под руку свитер взамен прошлой рубашки, он пошарил под подушкой, находя там разряженный мобильник. Ноги коснулись холодных досок, из-за чего он вздрогнул — на секунду потерялся в ощущениях, чувствуя слабую дрожь, но настолько отдаленную, будто он находился не в своем теле. Повышенное артериальное давление упорно давило на голову, отдаваясь болью в висках. Глаза интуитивно нашли прикроватные часы, заставив его дёрнуться ещё раз — время почти дошло до обеда, а его стая не кормлена и не выгулена.       Он попробовал встать, сразу пожалев об этом — в глазах потемнело, а мышцы неприятно заныли. По всей видимости, простуженный он, прихрамывая, медленным шагом спустился вниз, и когда до первого этажа оставались жалкие пара ступеней, он был практически горд собой.       «Господи» — подумал он, увидев себя в зеркале коридора, в которое он в последнее время смотрелся слишком редко, и теперь с трудом себя узнавал. Волосы были спутаны, как собачьи колтуны; на челюсти красовался след от подушки, глаза опухли: лицо какого-то больного, или похищенного, которого будто только что спасли правоохранительные органы из подвала, используемого как склад огнестрельного оружия.       Полуденное осеннее солнце слепило ничуть не меньше, чем летом, но совершенно не грело. Он поежился от окружившего его холода, стоило ему только открыть дверь для собак, частично завидуя их меху и отсутствию утренней хандры и прокрастинации.       Пока телефон смиренно заряжался, он двинулся к кухонному уголку, накладывая своей семье поздний завтрак — он был уверен, что они не будут возмущаться по этому поводу, когда еда уже будет в мисках. Он любил эту простую рутину: достать, разогреть, разложить, расставить, убрать — это не требовало никаких интеллектуальных усилий.       Он замер над одной из мисок, когда дисплей приветливо мигнул, после чего продемонстрировал надпись, которую он не ожидал увидеть, по крайней мере, не в таком маленьком количестве.

«1 сообщение на голосовой почте»

      Подобным дерьмом любил заниматься Джек, когда не мог до него дозвониться — он отчего-то считал, что все факты, которые Уилл может пропустить, надо в режиме реального времени записывать и отправлять ему. Если он не ошибается, его рекорд — шестьдесят восемь сообщений за утро, будто он действительно предполагал, что Уилл будет сидеть и всю дорогу слушать это вместо радио или приятного гудения мотора.       Он поставил миску на пол и направился к столу. Пальцы слегка нетерпеливо разблокировали телефон, воспроизводя чужую речь.       «Уилл, я бы хотела прояснить вчерашнюю ситуацию. Понимаешь…» — Алана замолкла, и он представил как она задумчиво сжала руки в замок, видимо обдумывая дальнейшие слова. — «Понимаешь, ты мне очень дорог, Уилл, но как друг. Если тебя это не оскорбит — у меня к тебе почти профессиональный интерес, который, увы, не может реализоваться, потому что мы слишком близки. Я останусь рядом, как прежде, если ты не против, учитывая всё произошедшее. Но мне нужно немного времени, если ты понимаешь о чём я. Прости, если потревожила.»       В голове было пусто — лишь изредка пролетали обрывки позднего вечера, которые с каждой секундой становились всё продолжительнее, информативней. Это было сосояние аффекта. Однако, несмотря на всё произошедшее, сердце билось в спокойном темпе — вместо вины и угрызений совести он ощущал лишь спокойствие и даже какое-то мрачное умиротворение. Почти низменное, животное удовлетворение. Какая-то его часть кричала в ужасе, но с каждой пролетающей секундой крик всё больше напоминал шёпот. Вместо этого рождался страх — он, чёрт возьми, человека убил и сейчас живёт, как законченный социопат, не испытывая ни капли сожаления, просто игнорируя этот факт, продолжая работать с теми, кто его, скорее всего, и посадит!       Истерика медленно подступала из-за угла, вызывая желание разрыдаться вперемешку с желанием дико расхохотаться. Он осел на охлаждающий пол, призвав себя выдохнуть и собраться. Единственная рациональная мысль оказалась в голове вместе со скатившейся по лбу каплей пота — было что-то не так с тем, как он себя чувствует.       Дрожащие руки накрыли лицо, остервенело стирая весь страх — ему действительно было чертовски страшно об этом даже думать.       Вся его жизнь состояла из того, что он находился на стороне закона — правильного и всеобъемлющего — просто потому, что так было правильно — он считал это правильным — и никогда до этого он не думал, что когда-нибудь окажется по другую сторону баррикады. Станет тем, кого преследует.       Холодные руки соскользнули, и он неловко обнял себя. Мышцы в конвульсиях бились мелкой дрожью — он даже не чувствовал этого.       Но в то же время, ощущения, что он жертва, не было — внутренности будоражило чувство животной власти и отсутствие какого-либо бичевания о потерянной жизни, будто он сделал что-то действительно стоящее, нечто большее, чем он сам является. Почти что непостижимое.       Это были не его мысли, чёрт возьми! Он просто не мог так думать!              Затылок больно стукнулся о край ножки и без того неустойчивого стола, отодвигая единственную точку опоры, которая удерживала его в более-менее сидячем положении. Лопатки упали прямо в небольшую щелку меж досками, обостряя физическую боль, заглушая все разумные мысли, кроме голого желания изменить позу — он сопротивлялся, назло самому себя переложив весь доступный вес на спину. Зубы прикусили внутреннюю сторону щеки.       Его методы борьбы со своими демонами и страхами всегда были одним сплошным мазохизмом — ничего хорошего, зато действенно.       Громкий лай и скрежет гравия по подъездной дорожке всполошили и испугали — это наверняка Джек; его уже вычислили, нашли по останкам ДНК, отправили самого «близкого» на его арест. Он подскочил и рывком приблизился к двери, шипя от того, как свело охлажденную спину от такой прыти.       Шумный выдох покинул его тело, когда дверь распахнулась, выпуская его на промозглый осенний воздух.       Незнакомый автомобиль заставил его нахмуриться, прежде чем он перевел взгляд на скачущую вокруг Ганнибала стаю, более дружелюбную, чем несколько секунд назад.       — Мой величайший пардон, но какого чёрта вы тут забыли, доктор Лектер? — громко произнёс он, привлекая к себе внимание. Мужчина одновременно со псами поднял голову, сверкая ухмылкой.       Стая, услышав хозяйский голос, наперегонки пустилась к нему и, покружившись вокруг его щиколоток, скользнула внутрь, унюхав запах своего «утреннего» рагу. Лишь Уинстон и Макс остались рядом, кротко присев перед его икрами, будто охраняя от незваного гостя. Не то чтобы зубы Макса были способны реального кого-то покалечить, но это было мило — Уилл улыбнулся про себя такому жесту.       — Милые собаки, — коротко сообщил Лектер, приблизившись.       — Они передают вам спасибо за столь высокую и важную для них оценку, им очень приятно, — произнёс Уилл, борясь с чувством закатить глаза и зайти домой, захлопнув дверь перед чужим каменным лицом. Он был вообще не настроен сегодня вести хоть какой-то диалог, не говоря уже о светском. — Вы, возможно, не расслышали, поэтому повторюсь: что вы тут делаете?       — У меня всё хорошо со слухом, мистер Грэм, спасибо за беспокойство. — Чужие уголки губ дёрнулись в раздражении. — Позволите войти?       — Мой дом похож на проходной двор?       — Вы замерзли, — заключил Лектер, осадив его таким тяжелым взглядом, что Уилл поежился, а затем нахмурился.       Это была правда — дрожь мурашками пробегала по всему его телу, а уходить мужчина, по всей видимости, никуда не собирался. Он переступил порог, кивая Лектеру, мол, проходи — он шагнул следом.       — Не думайте, что предложу вам кофе, если надо — сделаете сами.       Лектер не ответил, а Уилл и не ждал ответа — он затопил камин и очистил диван, спихнув пару-тройку подушек на ближайшее кресло, искоса наблюдая, как Ганнибал расхаживает по его дому, осматриваясь. Погрязший в собачьей шерсти плед нашёл своё место на его плечах — огню нужно было какое-то время, чтобы согреть помещение, а он уже продрог до костей.       — Так кто вас прислал? Я не говорил вам мой адрес, — спросил он, вновь возвращаясь к раскладке пищи по мисками — трое псов по стойке смирно ждали свои порции — Уилл был горд их послушанием.       — Беверли не смогла до вас дозвониться и просила передать, что «Художника» нашли, так же, как остальных жертв, и что она очень вам благодарна, — спокойно произнёс Лектер, замерев у входа в кухню, наблюдая за его манипуляциями.       — Только ли?       — Джек посчитал уместным, если мы с вами обсудим профиль Потрошителя в менее официальной обстановке.       — А Джек знает интересную поговорку о том, что инициатива делает с её инициатором?       — Не думаю. — Уголок губ чуть изогнулся, демонстрируя вымученную усмешку.       — А теперь давайте на чистоту, доктор Лектер. Вы не хотите здесь быть — моя антисанитария не для вас, и я более чем уверен, что вы найдете свыше десятка дел, которые вам будут интересны, в отличие от этого разговора и времяпровождения.       — Вы забыли о вашей угрозе, что я здесь ненадолго.       — Это не угроза, — он выставил миски перед собаками, но те не шелохнулись, и приступили к пище лишь после его легкого кивка, на лице появилась мягкая улыбка. — Это правда. Почему именно Потрошитель, доктор Лектер? Вы же не надеетесь слышать своё имя из каждого утюга после его поимки?              Уилл вновь отвернулся от него и поставил чайник на плиту, включая газ.       — По той же причине, что и вы.       Уилл, не сдержавшись, хохотнул, и повернулся к нему с насмешкой на губах, ловя чужие глаза на считанные доли секунд, чтобы понять шутит ли тот. Не шутит. Смех усилился.       — Либо вы отменно себе врёте, либо сами не знаете, чего вообще хотите от этой авантюры — не то чтобы я верю в это, но допустим. И какая же у меня причина?       — Вы хотите узнать его; понять, разобрать на кусочки как человека, чтобы увидеть его целиком. Я хочу того же — он мне интересен.       Его слабый изгиб губ больше походил на снисходительность Джаконды на картине, в то время как собственная насмешка стала пластиковой маской на лице, снять которую означало обнажиться.       — Вы очень хреновый психотерапевт, если сделали такие выводы.       — Отчего же? Вы так ревнивы относительно этого дела, что прийти к другим просто не представляется возможным. Вы как хищник — выгоняете всех, кто заступает на территорию этого расследования. И самое уникальное в этом то, что вы будете отвергать этот факт до последнего, даже наедине с самим собой — настолько это бессознательный процесс.       — Я не помню, чтобы записывался к вам на сеансы психотерапии.       — Это ваши правила. Я не обязан им подчиняться или потакать. Как никак, вы хотите выкурить меня — моя обязанность оказать должное сопротивление.       — Что вы вынюхиваете?       — Ничего. Просто отвечаю ударом на удар. Вы же так воспринимаете наши диалоги, верно? Я соответствую.       — Собираетесь обсудить меня за бокалом вина на одном из ваших званных ужинов?       — Ни в коем случае, — спокойно произнёс Ганнибал, в то время как Уилл смерил его саркастичным взглядом, буквально переполненный недоверием к подобному ответу.       — Не разделяю вашего энтузиазма в чтении меня, доктор Лектер. Зачем вам высказывать свою точку зрения, если вы не ждёте от меня какой-либо реакции на эти домыслы?       — Считайте, профессиональная деформация. Привык высказывать своё мнение обо всём, что происходит, и что я на этот счёт думаю.       — Даже если это мнение никого не интересует? — Риторически спросил Уилл, зная, что это был яркий удар по самолюбию Ганнибала, крайне низкий и почти оскорбительный.       — Редко кто находит моё общество незанимательным, а мои мысли актуально неинтересными — обычно это крайне ограниченные в своём познании личности. Я был о вас лучшего мнения.       — Я человек широких взглядов, поверьте, но я не имею любви к тому, чтобы выслушивать чужие догадки, ибо принимаю подобные предложения не впервые. Ваш человеческий костюм, Ганнибал, крайне прост, в то время как мой оказался вам не по зубам, отчего вы вцепились в меня и пытаетесь прямо с завидным интересом Лары Крофт подцепить хотя бы один шов, наблюдая и делая выводы о том, что увидели. Я не прав?       Ни один мускул не дрогнул на его лице, пока тот делился с ним своими рассуждениями о чужих намерениях, заставляя Ганнибала буквально забыть о недавнем оскорблении и взвыть внутри от столь удовлетворения своего интереса. Как бы Грэм не хвалился своим богатым опытом с другими психотерапевтами, не выставлял свою самозащиту из чужого оружия и давал нищие крохи информации — он всё равно трескался под давлением чужих манипуляций и витиеватой беседы, сам того не осознавая. Но раскрывался он крайне медленно, контролируя ситуацию благодаря своему характеру, нежели полным пониманием происходящего.       — Не буду оспаривать ваше мнение, лишь уточню — когда вы решили, что моё мнение именно такое?       — Когда вы решили, что знаете меня настолько, чтобы делать обо мне определённые выводы, и когда вас самонадеянно лишили такой базы поведения как этикет.       — Этикет — дань уважения другому человеку, заключенная в краткости и высокопарности. А вы не выглядите как сторонник подобного.       — Неважно, как я выгляжу, этикет — это в первую очередь уважение себя самого. Это всё, или у вас остались ещё какие-то квесты на территории моего дома?       Чайник разразился гулким визгом и Уилл отработанным движением передвинул на соседнюю конфорку.       — Расскажите мне о Чесапикском Потрошителе, каким его видите вы.       Ложка растворимого кофе звонко приземлилась на дно кружки и Ганнибал оказался рядом, доставая вторую кружку. Уилл натянул шерстяной плед повыше, почти к шее, и скосил на него глаза, наблюдая за тем, как он спокойно и невозмутимо пользуется его кухней, будто бывает здесь чаще, чем предполагается.       — Мозгов не хватило, чтобы проанализировать файлы его дела?       — Вы почти в открытую высмеяли мой взгляд на него — я хочу знать почему, — спокойно продолжил Ганнибал, не отреагировав на его выпад.       — Правильно, потому что это не ваш взгляд, — поправил его Уилл и сделал глоток кофе, прикрывая глаза и наслаждаясь наполнившим его теплом. — Это поверхностная рябь, которую видит каждый. Психотерапевт должен смотреть глубже, исследовать патологию изнутри, ориентируясь на несколько скупых фраз. Значит, вы не погрузились в дело, а делать вашу работу за вас я не собираюсь. Вы не выкладываетесь на полную, так ещё и все свои силы тратите на то, чтобы проанализировать меня, что в крайней степени раздражает. Если вы хотите узнать мои мысли, сначала приложите усилия и сделайте свой вывод, и только потом спрашивайте что-то с меня, без попытки анализа.       — Это инструкция по тому, как правильно общаться с вами?       — Мы никогда не станем ни друзьями, ни чем бы то ни было ещё, помимо коллег, поэтому, если хотите работать в команде, перестаньте быть предметом интерьера.       — Мне рассчитывать на ваше осуждение?       — За ваши мысли? — Уилл заинтересованно поднял взгляд. — Никогда, но вот за откровенную глупость — однозначно. Но сейчас не время и не место. Я правда не предполагал сегодня возвращаться к работе.       — Приношу извинения, за что пренебрег вашим гостеприимством.       — Прощаю. — С легкой улыбкой парировал Грэм, провожая гостя, и когда Лектер оказался за пределами его дома, попрощавшись скомканным «И вам хорошего дня», он отошёл от двери, слегка шокированный.       Его тело с небывалым отсутствием координации опустилось на диван, отказываясь дальше стоять на ногах. Ему необходимо было освежиться.

***

      Он сидел на лавочке у набережной, ощущая, как ночной липкий солёный туман поглощает пространство вокруг него, оставляя вокруг лишь свист пролетающих автомобилей по городской скоростной трассе неподалёку отсюда. В такие моменты он чётко ощущал, что разрушался и тихо умирал под эфемерный запах озона от приближающейся грозы.       Наступающая гроза была лучшим его олицетворением, по крайней мере, по его ощущениям. Психологи часто просили его в детстве придумывать ассоциативные ряды, и это укоренилось в нём как привычка, стало системой. Что-то дарующее чувство спокойствия и безопасности.       Однако именно эту систему Уилл и ненавидел — сведение действия к неосознанному повторению лишает это действие смысла.       Именно так все воспринимали его работу в отделе — система. Увидел-подумал-понял; они не имеют возможности оценить его участливость, как бы не пытались — это не вписывается в их картину мира.       Для них смерть технична — это всего лишь окончательная остановка сердце, критическая кровопотеря и прекращение электрической активности мозга. Но он рассматривает их настолько близко, что действительно понимает, что такое смерть.       И от этого знания не было легче — это был отдельный крест на душу, который был избран им самим.       Неровные шаркающие звуки неподалёку заставили его дернуться и обратить внимание на прохожего, что медленно двигался на периферии видимости, частично скрываясь в сизом тумане. Он качался из стороны в сторону, будто пьяница с некоординированной походкой, глупо мотая головой из стороны в сторону, будто не понимая, где он находится.       Уилл растерянно моргнул, наблюдая, как незнакомец садится рядом с ним, обдавая воздух отвратительным зловонием, подтверждающим догадку о том, что он выпил слишком много слишком быстро.       Несколько слаб капель упало ему на лицо — начинался дождь.       — Ох, — послышалось сбоку, и Уилл почувствовал, как чужое неприятное горячее дыхание сипло ударило его в шею.       Он не смотрел на пьяницу, наученный опытом, что стоит взглянуть на кого-нибудь и разговора будет не миновать. Тот снова хрипло застонал, как стонут раковые больные на четвертой стадии, мучаясь от разложения тканей.       Некоторое состояние покоя настигло их, когда незнакомец ненадолго замолчал, давая случайному собеседнику насладиться тишиной, дополненной мерным стуком дождя и шёпота волн, и прерываемой редким скрипом автомобильных шин, прежде чем вскинуться и неожиданно отчаянно вскрикнуть «Смерть!»       Уилл дёрнулся, обжигаемый ощущением чужих страданий. Он наблюдал, как мужчина резкими, некоординированными движениями хватается за грудь, как цепляется грязными и жирными пальцами за пуговицы неопрятной рубашки, выглянувшей из-под старой куртки, будто надеясь снять её вместе с собственной кожей. Пьяница взглянул на Уилла с таким осуждением за чужое бездействие в его заплывших глазах, что в Грэме что-то сломалось.       В его взгляде не было страха смерти.       Он рывком встал, принимая безмолвный вызов, схватил пьяницу за руку, и, пропустив ногами несколько широких шагов, окунул мужчину в воду, наполовину перекинув его за низкое железное ограждение набережной.       Тот не сильно трепыхался, невнятно ослабленный своим состоянием (а может и желанием покончить со всем этим). Уилл держал его под водой недолго, прежде чем достать бездыханное тело. Хоть перегар и не пропал с мужчины, но вот лицо… Теперь оно выражало лишь благодарность и спокойствие. Он безмятежно висел на его руках, словно младенец на руках своей матери, и отчего-то такое доверие к собственному убийце, показалось Уиллу трогательным, почти личным.       Он бережно оттащил пьяницу на лавочку, усадив того, словно задремавшего, и скорым шагом пошёл к машине за канистрой.       В голове зрел план почтения подобного доверия. Он неторопливо подхватил мужчину под мышки, стараясь лишний раз не дышать, и целенаправленно пошёл к выходу из парка.       При редких прохожих, попадающихся на пути, Уилл лишь опускал голову и начинал путаться в ногах, притворяясь пьяным собутыльником своего «накидавшегося друга». Презрительные взгляды, коими их окидывали с достатком, были всяко лучше, чем возможные подозрения.       Уже в машине, усадив труп на заднее сиденье, он застыл, огорошенный осознанием что именно он делает.       Пальцы запрыгали по рулю, отбивая нервный ритм, в то время как к горлу подкатывала нереализовавшаяся утренняя истерика.       Водительская дверь хлопнула от сильного давления, ноги подкосились, буквально не давая Грэму даже шаг сделать от машины — он упал прямо так, у переднего колеса, оперевшись затылком о холодный метал, задыхаясь от нахлынувших на него эмоций. Господи, что он творит? Почему он был так спокоен, убивая?       Его найдут, точно вычислят — он прекрасно знал, как это работает, но никогда не думал, что окажется по другую сторону баррикад. Мозг задыхался от недостатка кислорода, в то время как лёгкие беспорядочно хватали воздух — последнее, что ему было сейчас нужно, это потерять сознание. Тогда уже ситуацию точно нельзя будет никак изменить.       Уилл собрал все силы на то, чтобы выровнять дыхание и успокоить сердечную мышцу, что было непросто, ведь казалось что все и каждый знал, что сейчас лежит у него на заднем сидении. Мысли метались в беспорядке, прорабатывая сотни вариантов того, как избавиться от трупа, но все они были в сотни раз хуже его замысла, хотя это было и логично, он ведь ни разу в жизни не занимался подобным осознанно.       Более-менее успокоившись, он вернулся в автомобиль, случайно кидая взгляд на заднее сиденье — сердце вновь зашлось в ускоренном ритме, в то время как мозг, на удивление, анализировал всё с предельной ясностью и даже хладнокровно подсказывал, что делать дальше, чтобы не попасть впросак.       Уилл, как заповедовал его замысел, спокойно провернул ключ зажигания, заводя машину, и выехал на одну из самых больших «артерий» города.       Дорога до мотеля прошла словно в тумане, отпечатываясь в памяти лишь отрывками — по ощущениям он ехал целую вечность, в то время как на наручных часах прошло чуть более часа.       Увидев двухэтажное здание, видавшее лучшие времена, профайлер выключил фары и аккуратно заехал на теневую часть парковки, бегло осматривая углы стен и наружных коридоров на отсутствие камер — так, словно делал это сотни раз. Где-то внутри пролетело осознание — делал, когда проникал в головы убийцам — этот факт заставил его пропустить слабую ухмылку.       Спустив вьющиеся от влажности кудри как можно ниже, прикрывая брови и часть глаз, он слегка сгорбился и абсолютно чужеродной походкой подошёл к открытому окошку на углу здания, из которого вряд ли можно увидеть и тем более запомнить его старенький синий пикап.       — Добрый вечер, — сказал он хриплым голосом, привлекая внимание пожилого мужчины, что оторвался от судоку на жалкие несколько секунд лишь для того, чтобы окинуть очередного постояльца беглым взглядом. — Одноместный номер, пожалуйста.       — На втором этаже подойдёт? — скрипуче спросил мужчина, одаривая рецепторы Уилла очередным запахом завтрашнего похмелья.       Он поморщился, но засунул поглубже свою брезгливость — ему сейчас это на руку.       — Да.       Бегло расплатившись наличкой и забрав ключи крайнего номера сбоку, который находился почти в отдалении от остальных, он оставил верхнюю одежду в салоне и повёл своего «очень пьяного» друга по лестнице, внутреннее удивляясь незаинтересованности владельца мотеля подобному раскладу, но как он уже решил — ему это на руку.       Оказавшись у двери, он достал бахилы, которые, к своему счастью, забыл выбросить ещё у входа в клинику и надел их.       Номер был отвратительный. Запах стоял затхлый, пропитанный болью от устаревшего ремонта — желтые отклеивающиеся обои, смрад пыли исходивший от тюля — не такого он желал для Кемерона, так его звали, судя по документам, которые он нашёл во внутреннем кармане куртки, но выбирать не приходилось.       Расположив мужчину на кровати, согласно замыслу, перед ним встала другая задача — как незаметно выбраться из номера, не вызывая подозрений? В начале зарождающейся паники, ответ пришёл неожиданно — сознание подкинуло ему несколько мусорных баков, стоящих недалеко от парковки.       Методично раздев труп и собрав его верхнюю одежду в кем-то заботливо оставленный мусорный пакет на одной из полок кухонных шкафчиков, он шаг за шагом, отсчитывая пройдённые ступеньки, стараясь ступать как можно тише, спустился и направился к парковке, вернув себе «кривую» походку, якобы выкидывая мусор.       Взгляд на периферии отслеживал любое движение, однако всё вокруг будто вымерло, даже владелец не оторвал взгляда от своего журнала — что-то подсказывало Уиллу, что он уснул.       Оказавшись у машины, он медленно, без резкого щелчка замка, отпер заднюю пассажирскую дверь, начисто вытер внутреннюю обивку авто, и после методично сел за руль. Внутри было пусто, будто в сердце застыла сталь, а в голове поселился холодный расчёт. Колёса скрипнули, и машина двинулась вперёд.

***

      Беверли всегда четко видела своё место в этом мире, потому что ей пришлось выгрызать его зубами, с плотью и кровью, без которых невозможно было обойтись, как бы она не старалась. Она старалась не хранить обиду на родителей, просто потому что могла их понять — не так просто содержать пять детей, не говоря уже о возможности подарить им хорошее будущее и качественное образование. Но так или иначе — они справились, дети выросли и пошли своим путем.              Однако то, что все называли юностью, она называла адовой мясорубкой на пути ко взрослой жизни, и была четко уверена, что это закалило её до предела — она не знала жалости на пути к достижению своей цели, потому что знала, чего она стоит.       Так, наверное, было всегда, ещё когда она жила со своей семьей — бремя старшего ребенка быть сторожевой собакой-поводырём — чуять опасность для более слабых и обходить её стороной, следя за тем, чтобы ведомый не вписался в острый угол выбранного ею обходного пути. Было ли это отголоском материнского чувства или привычка контролировать ситуацию — она не могла сказать точно, но, как факт, это было неосознанно.       Беверли не знала как именно, возможно, за счёт природного дружелюбия, но она создавала вокруг себя достаточно комфорта и уюта, чтобы люди проникались к ней доверием и чтили её рациональность как признак мудрости, благодаря чему она всегда знала чуть больше, чем все предполагали. Ей было несложно помочь сохранить чей-то секрет или утешить кого-то, ей самой становилось чуть лучше от этого — она словно закрывала таким образом счёт голов, по которым когда-то прошлась, чтобы выбиться в люди.       Девочка из Нового Орлеана не смогла бы оказаться здесь, если бы не проявила характерную эгоистичную жестокость.       Она знала, как она выглядит со стороны и это отражало еë надежды, но не еë суть.       Она чтила ту расчетливость и рациональность, которая помогла ей достичь этой вершины, но её сердце, как она думала, истрадавшееся от сложной жизни, лопнуло, переполненное кровью, когда она встретила Грэма. Она увидела в нём себя, до того как ей пришлось пройти все эти испытания. Он был настолько ранен реальностью, насколько это было возможно.       Она разглядела его сразу.       Уилл — защитник. Он лжец, такой же как она; лжец, о котором невозможно догадаться. Если копнуть слишком интенсивно и глубоко, попытаться забраться в его душу без его ведома — он набросится на искателя, заставит запутаться и забыть, что вообще он искал в нём. Слишком хитёр, чтобы быть запуганным.       Она увидела это в его сгорбленной позе, тихом голосе и постоянной оборонительной манере жить — он будто на войне всю свою жизнь, но его взгляд, в котором сверкала детская наивность, говорила Беверли намного больше.       Никто и никогда не сможет у него ничего забрать, однако что-то он может и отдать.       Поэтому она никогда не пыталась взять больше, чем он давал. Не лезла в душу, потому что это было, как минимум, неприлично по отношению к нему, как максимум — опасно. Любые отношения с Уиллом Грэмом были минным полем, которого она предпочитала остерегаться, оберегая и наблюдая за ним где-то со стороны, ожидая, когда надо будет подставлять плечо для слёз.       Видимо он увидел в ней что-то, что заставило его отделить Беверли ото всех остальных, выставив в отдельный угол. Он всегда первый шёл с ней на контакт, смотрел на неё так, словно её внутренний стержень, с прилипшими к нему скелетами и страхами, торчал настолько явно, насколько это было возможно. Она бы сочла это нехорошим знаком, если бы не то, каким был взгляд на неё — гордый, восхищенный, сопереживающий.       Он понимал её изнутри и не лез, чтобы рассмотреть получше; он не хотел ранить — он ставил в известность, что знает, и молча признавал чужой жизненный путь с такой же отчужденностью, как и лейтмотивы маньяков, которых они ловили.       И именно поэтому она была удивлена, обнаружив его перед своей дверью около полуночи, уставшего, морально избитого и грязного, со всклоченными волосами и легким душком алкоголя. Он не смотрел на неё — впялил свой взгляд в косяк дверного проема, загипнотизированный раскрытыми петлями механизма. Он будто и не осознавал, где находится, пока она тихо не позвала его по имени.       Пустота его глаз пропадала крайне медленно, и дрожь в его плечах, когда их взгляды встретились, ввела Беверли в ступор. Уилл был беззащитен. Уилл был обнажен.       Она медленно протянула ему руку, боясь спугнуть, будто дикое животное, призывая все свои силы, чтобы жалость не просочилась на её лицо. Уилл ненавидел жалость, как и она.       Холодная ладонь опустилась на её руку, с той робостью, которую он никогда не проявлял, даже в самые трудные моменты.       Внутренности Беверли дернулись. Он отдавал ей бремя своей защиты, пускай и на короткий срок, но она почувствовала как тяжесть опустилась на её ключицы и плечи, пригвоздив её к месту. Он вверял себя ей прямо в руки.       Его нога переступила ступеньку, слегка пошатываясь. Она не могла сказать, был ли он пьян или просто в шоке, но она усилила хватку, придерживая его, становясь той опорой, которая могла бы ему понадобиться.       Как только он оказался внутри, бегло снимая обувь и верхнюю одежду, Беверли нетвердым шагом отошла на кухню. Уилл, не зная куда себя деть, неловко опустился на край пуфика при входе — Кац была почти счастлива, что поставила его туда из эстетических соображений.       Она не лезла к нему с расспросами — если он здесь, значит на это была причина, независящая от неё и не связанная с ней, и она не будет к ней причастна, пока он сам не расскажет. Всё, что она могла ему дать — это безопасное личное пространство и то количество заботы, которое он будет способен принять.       Она никогда не была ни с кем по-настоящему близка, а если и была, то в далеком детстве, когда её братья и сестры были буквально продолжением неё самой — но это ощущалось настолько далёким, что казалось навеянным одиночеством сном. Не сказать, что ей было некомфортно в своём нынешнем положении — она привыкла к тому, что её жизнь и время принадлежали только ей. Она привыкла полагаться только на себя, и такой самодостаточности ей хватало с головой.       Но Беверли никогда не думала, что они с Грэмом в настолько близких отношениях. Коллеги, может быть, но что касательно друзей — она была не уверена. Единственный человек, с которым он был по-настоящему близок, по её наблюдению, была Алана. Пере-друг, недо-сестра, насколько она могла судить.       Не сказать, что ей было интересно, что между ними произошло, раз Уилл сидит в её доме, а не в чужом, но так или иначе, она была немного зла на неё. Она покинула его, вынудив обратиться к кому-то другому — это было бесчеловечно.       — Прости за это, — задушенно произнёс профайлер сквозь руки, которые закрыли его лицо, защищая от внешнего мира, когда она подошла к нему.       — Не думай об этом. Пойдем в гостиную, я сделала чай. Ты выглядишь замерзшим.       Он вяло кивнул и убрал руки от лицо, вставая, слегка пошатываясь.       — Помощь нужна? — Уилл мотнул головой, и пошёл за ней.       Она однозначно не была готова сегодня принимать гостей, но в данном случае была уверена, что Грэму сейчас вообще был неинтересен её небольшой бардак на журнальном столике, с наполовину опустошенной бутылкой пива и несколькими рабочими папками. Он был слишком глубоко в себе.       Усевшись с краю дивана, он аккуратно приобнял руками кружку, ненамеренно игнорируя ручку, видимо, чтобы согреть руки, и отпил.       Только сейчас она могла полноценно разглядеть его. Несмотря на выходной, он выглядел действительно уставшим — полутемные круги под глазам, лихорадочный взгляд, покрасневшие белки глаз, бледная кожа, старый свитер с замком под горло, который абсолютно ему не шёл и был, скорее, куплен не глядя. Было ощущение, что он заболел — она, не сдержавшись, поднесла руку к его лбу, и только после короткого зрительного контакта, прикоснулась. Теплый, возможно, чуть выше нормы, но не столь серьезно, как могло показаться. Она достала жаропонижающее из тумбочки неподалеку и протянула ему. Он молча принял.       Беспрекословное доверие.       — Я не хочу, Беверли, — почти прошептал он, и Беверли вздрогнула от того, насколько разбито он звучал. — Я боюсь.       Она не понимала, о чём именно он говорит, но почувствовала, как сжалось её горло просто от звука его голоса. Это был не Уилл Грэм, которого она знала — на его месте сидел кто-то другой, настолько отличающийся, сколько похожий.       Уилл Грэм, которого она знала, имел ясный взгляд, разрезающий наскозь, краткость и объективизм. Он был самодостаточен, непреклонен, саркастичен, уверен в своих убеждениях, говорил лишь тогда, когда была необходимость, ибо знал цену словам.       Тот, кто сейчас сидел перед ней, можно было назвать лишь оболочкой того, кого она видела на протяжении нескольких лет, к чему привыкла. Он был в недосягаемости от своего оригинала.       — Я буду на твоей стороне, что бы не случилось, Уилл, — кое-как выдавила она, не в силах оторвать от него взгляд.       Мужчина дёрнулся, будто от удара, прежде чем поймать её взгляд в плен.       Она редко могла видеть чужие глаза настолько четко — он слишком часто прятал их за толстой оправой очков и нерасчесанными кудрями. Она буквально могла видеть, как боль плескалась о них изнутри от одних его мыслей — синева в них была скорбящей, извиняющейся, остро-виноватой, такой, словно он думал, что не заслуживал её верности. Или у него были основания так думать. Дрожь пробежала по позвоночнику, но она не могла даже моргнуть — её затошнило от нервов.       — Спасибо.       Он вложил в это слово намного больше, чем кто-либо и когда-либо на её память. Слишком много чувств и благодарности, чем она была способна принять. Глаза непроизвольно наполнились влагой.       — Я приготовлю тебе постель. Ты не поедешь сегодня домой. Не в таком состоянии.       Он кивнул и только потом отвел от неё взгляд, возвращая своё внимание обратно к кружке. На негнущихся ногах она прошла в кладовую, где осела у стенки, судорожно вдыхая прохладный воздух.       Не на такой вечер она рассчитывала, уж точно.