Стандарты дереализации

      В каждой тьме должен был быть луч света — было в этом что-то столько романтично-поэтичное, сколько и разбивающее душу. Ему были по душе подобные противоречия, подбивающие на долгие размышления о сущности и смысле, как банальные тьма и свет, добро и зло и прочие противопоставления, придуманные не только логикой, но и человеческой природой. Но больше этого банального противопоставления он любил полутона. Как и любой художник, он почитал момент, когда слабая тень постепенно превращалась в тьму, бемоль рассекал ровный звук чистой, стабильной и устойчивой ноты, рассвет, постепенно разливался по небу всем градиентом красок. Поэтому вечно зеленый «живой уголок», состоявший из аукуба, циссуса и непримечательной пары толстянок, стоявший недалеко холодильных камер, наполненных смертью, немного веселил его. Вот он — яркий пример человеческой сентиментальности перед лицом их природного антогониста — забвения с преждевременным выпотрашиванием в поисках причины кончины.       Это действительно было весело — постоянное напоминание о смертности и хрупкости в месте где всё было пропитано тупой скорбью и приглушенным сопереживанием близким.       Это было его личной шуткой, о которой он не дал понять ни словом, ни жестом. Ему было интересно, чья эта была мысль и чем она была навеяна, но этот интерес был настолько мимолётен, что давал о себе знать лишь первые доли секунд, стоило ему только оказаться перед спрятанными за железными дверцами хирургическими разделочными досками.       Внимание сменило свой вектор в то же мгновение.       Мужчина разложенный перед ним был более насущной головоломкой, чем история создания и создателя «живого уголка».       Перед ним лежал живой инструмент — живой лишь отчасти, потому что вряд ли темнокожего мужчину перед ним можно было назвать живым во всех смыслах. Гриф виолончели красноречиво торчал из его горла, скрывая своё утолщенное основание где-то за голосовыми связками, имитирующие струны. Вспоротый живот не скрывал отсутствия кишок, удаленных крайне неаккуратно — вручную, без ножа, их вырвали, словно дикое животное вцепилось в плоть своими клыками. Человек, который совершил подобное, вероятно, не обладал медицинскими и хирургическими навыками, поскольку врач никогда бы не делал такой посредственной работы. Это почти оскорбительно. Руки, перерезанные в запястьях тонкой медной проволокой, были привязаны ей же к пустующему от струн деревянному стану, создавая образ музыканта в процессе работы.       Инструмент, играющий сам на себе.       Интригующе, интересно, но грязно. Очень грязно.       — Похоже на Потрошителя, — вкрадчиво сказала Беверли, пряча свой взгляд за мутной оправой пластика лабораторных очков. — Нет, ну а что? Потрошитель не появлялся уже более месяца, маловероятно, что он впал в спячку.       Ганнибал, в большинстве своём, симпатизировал мисс Кац — она была умна, проницательна и наблюдательна. Мало в ком он мог найти подобную самоотдачу к своей работе, особенно если дело касалось вскрытия мертвых тел, как у неё. Однако сейчас всё, что он мог, это унять собственное собственное тихое раздражение за проницательным взглядом и задумчивым видом.       — Видите схожесть? — Без энтузиазма поинтересовался он.       Он был уверен, что никого не убивал совсем недавно. Если быть точным — он не убивал сорок два дня.       — Более чем. Почерк тот же, если закрыть глаза на рваные раны и наличие собачьей шерсти.       — Наличие чего?       Это не было намёком на оскорбление — это оно и было. Плевок в его сторону.       — Ребята сказали, что нашли немного шерсти в доме убитого, где его и обнаружили, на ковре и, частично на одежде. Породу опознать удалось — какой-то далёкий потомок Бигля, если тебе это о чём-нибудь говорит. Я не особо разбираюсь в собаках. Ещё непонятно чья это шерсть — убитый имел свой музыкальный магазин и часто давал частные уроки.       — На скрипке?       — Да, как вы догадались? — Иронично усмехнулась она, не поднимая глаз, и приблизилась ещё на пару дюймов ближе к развороченным внутренностям, рассматривая их. — Это вполне может быть шерсть одного из питомцев его учеников, или он мог подхватить её где-то на улице и принести в дом — это всё ещё выясняется.       — Обиженный ученик? — Предположил он, ещё раз осматривая труп.       — Слишком крепкая рука для ребёнка. Даже для старшеклассника.       — Подражатель?       — Что-то мне не верится, что доппельгангеры перенимают пристрастия тех, кого отражают.       — Очень фанатичный подражатель?       Беверли с тихим выдохом облокотилась на затертый механизм раскладного стула, издавая характерный скрип — она выглядела не убежденной таким скепсисом.       — Почему ты думаешь, что это не он?       Ганнибал не ответил. Ему было интересно мнение профайлера, чьи приглушенные шаги отдавались тихим эхом в изолированном коридоре позади него. Он выдохнул.       Отворившаяся стеклянная дверь дала о себе знать слабым колебанием воздуха, шумной отдышкой и знакомым запахом рака и выцвевших женских духов.       Уилл и Джек встали сбоку от него, уважительно оставшись где-то сбоку на его периферии. Было бы неприятно, если бы они закрыли какую-то часть его обзора, хотя и смотреть тут было особо нечего. Ему было интересно, что увидит Уилл.       Он достаточно длительное время пытался уловить логическую связь его суждений, проводить скрытый анализ его возможностей, без каких-либо ярких и сильных триггеров, которые бы одним своим фактом наличия, могли разрушить его труд и ещё сильнее разжечь интерес, не столько профессиональный, сколько личный.       Разговор полуторанедельной давности дал свои плоды — Ганнибал вытащил хлебные крохи альтер-эго из своих карманов — самое незначительное, настолько мелочное, что едва ли хоть как-то подтолкнуло Уилла связать его с личностью маньяка. Профайлер проглотил угощения, но был всё ещё голоден до истины. Тем не менее предубежденная вражда поутихла и пускай Грэм не умерил своего сарказма, однако время от времени стал вести себя чуть более непринужденно и изредка отвечать на вопросы искренне. Ганнибал был доволен таким прогрессом — это была не столько глобальная работа, сколько аккуратная, почти ювелирная.       Нельзя контролировать ситуацию, не имея полной информации о ней, а тот факт, что Уилл был до крайности закрытым человеком, лишь сильнее распыляло азарт. Почти как охота, только с более затянутым преследованием.       Ганнибал глубоко кивнул на приветствие Джека, и затем уловил аналогичный кивок со стороны профайлера. Губы дернулись в еле заметной улыбке.       Он не хотел убивать его. Не раньше чем полностью он поймёт его бихевиоризм.       — Совсем нет фото? — Хмуро спросил Уилл, на что Беверли отрицательно покачала головой, чуть поджав губы. — Оставите меня? — Обратился он уже к Джеку, не отводя взгляда от тела.       — У тебя была возможность присутствовать на месте преступления, ты не явился, считай это работа в полевых условиях.       — Прости меня, Джек, что мой аккумулятор слишком слаб, чтобы выдержать весь тот накал страстей, в котором ты хочешь меня утопить.       — Ты должен был меня предупредить! Я твой начальник, Уилл — не забывайся.       — Начальник, который и шагу без меня ступить не может. Бессилие — самое честное достижение в твоей трудовой книге, — твердо произнёс Грэм, чуть более агрессивно, чем предполагала ситуация, переводя взгляд уже на Кроуфорда.       — Теперь можешь считать, что моё присутствие здесь — выговор за нарушение субординации, — вступил в конфронтацию мужчина. — Это тебе в первую очередь надо.       Грэм поджал губы, его ноздри раздулись, а желваки на заросшей скуле сжались — он был на грани злости.       Ганнибал был доволен. Джек прекрасный манипулятор, можно сказать природный — силён в стратегии и долгой партии, но абсолютно не приспособлен к быстрой реакции. Все его угрозы исходили из собранного знания и наблюдения. Абсолютная противоположность режущему остроумию и скорой аналитике Грэма.       Пока Уилл играл свою роль на передовой, Джек отсиживался в окопах и ждал окончания войны, чтобы построить новую тактику ведения боя.       Ситуация складывалась прекрасно — Ганнибал был силён в стратегиях, но ему ещё и выпал шанс увидеть как сражаются на первой линии фронта. Беверли, до этого хранившая стоическое молчание, не прерывая его, покинула кабинет. Он видел то секундное столкновение их с Грэмом взглядов, но подтекст взаимодействия не уловил. Благодарность и уважение — насколько Ганнибал мог судить, имея некоторые представления об обоих.       Джек всё же уважительно отступил на пару шагов — Ганнибал не двинулся ни на шаг.       С такого расстояния было прекрасно видно, как забегали глаза под веками, а пальцы рук, покоящиеся в карманах джинсы, нервно ощупывая края ткани, словно ощупывая впервые. Ганнибал с легким оцепенением наблюдал, как агент задрал голову, начав что-то беззвучно шептать. Подобное со стороны напоминало молитву и не подразумевало наблюдения посторонних. Было что-то личное в этих простых вещах — позе, легких движениях губ и напряженной шее, будто разговор с нежеланным старым родственником. Меж небрежных кудрей залегла длинная полоса напряженного лба, по которому медленно скатилась капля пота, прежде чем голубые глаза вновь распахнулись и дрожа осмотрелись вокруг. Брови нахмурились, Уилл дернулся и сделал шаг назад, с отдышкой втягивая воздух.       Шаг раздался громогласным эхом по комнате.       — Ну что?       Бас Кроуфорда разрушил магию обоюдного молчания, и всколыхнул некоторое раздражение своей навязчивостью. Ганнибал, откровенно, уже успел устать от его тембра.       — Я не понимаю, — произнёс Уилл запинаясь и слегка задыхаясь, будто после марафона.       Его глаза так и не остановились ни на секунду, до сих пор пытаясь достать мозгу информацию о том, где же он всё-таки находится.       — В каком это смысле?       — Если я правильно понял, — начал Ганнибал, переключая удар на себя, — Мистер Грэм имеет ввиду, что не совсем понял мотив убийцы. — Он повернулся к Уиллу, наблюдая за тем, как в его глазах появляется осмысленность происходящего и ленивый кивок, подтверждающий, что его поняли правильно.       — Это Потрошитель?       — Я не знаю. Это он и одновременно не он. Я улавливаю его, но лишь отдаленно.       — Это он? — Более настойчиво спросил Джек и Уилл дернулся снова, но уже осознанно, в сторону Джека.       — Я, блять, не знаю, я же сказал! Я вижу метод, но не вижу смысла — он убит, как убивает Потрошитель, но я не могу сказать, что это он, потому что это одновременно он и не он.       — Подражатель?       — И да, и нет.       — Ты не можешь сказать точно.       — Именно.       — Ты понимаешь, что это не профессионально? — Заключил Кроуфорд, отчего брови профайлера скакнули вверх.       — Я веду себя непрофессионально? То есть, по-твоему, держать меня на привязи к офису, давать часть информации вместо полной картины и постоянно что-то требовать, зная, что я связан по рукам и ногам обстоятельствами — абсолютно профессионально? — Спросил он, уже полностью обратя тело к начальнику.       Ганнибал не вмешивался — он затаившейся змеёй наблюдал за происходящим, впитывал всю палитру их разговора, на удивление быстро переключаясь с собственного недо-раскрытия на изучение чужих взаимоотношений. Было непривычно видеть двух по обыкновению спокойных мужчин близких к гневу; ещё более интересно наблюдать за обороной Уилла, по крайней мере, его аргументы были основательны и могли прижать Кроуфорда к носам его обуви, при желании. Вопрос, почему Уилл этим не пользовался, оставался открытым.       Описание Джеком Уилла было крайне размытым и нечётким пересказом действительности, проскользающей перед его глазами — создавалось ощущение, что ему рассказывали про кого-то другого, абсолютно чужого ему персонажа, потому что это описание нельзя было применить к тому, кого он сейчас наблюдал. Человек, которого он видел перед собой, знал цену себе, охранял границы, ценил время и молчал о том, о чём раньше бы кричал во всё горло — он знал значимость слов и их власти. В то время, если опираться на рассказанную ему версию личности — Уилл должен был быть ведомым гением, ищейкой на поводке у деспотичного хозяина, но не более этого. Было трудно сопоставить эти две вариации в одном человеке за столь короткий срок, ведь, судя по словам Кроуфорда, Уилл вряд ли бы изменился за какие-то неполных три недели. Или это была реакция на стресс?       — Это было не моё решение, ты знаешь! > don jawn (wait, is this real?): — В независимости от того, чья это инициатива, я всё ещё пострадавшая сторона. Ты не имеешь право просить меня прыгнуть выше головы — я не Мириам Ласс. Поймая его, ты её не вернёшь!       Вот она — первая пуля.       Достаточно близко к сердцу.       Развернувшись на пятках Уилл покинул морг, и, откланявшись Джеку, Ганнибал последовал за ним.       Мириам Ласс. Он помнил её достаточно чётко. Она была действительно проницательна, подобно Беверли, и раскрывала слабости Джека более чем хорошо, даже после своей смерти. Не сказать, что она была уникальной, но по крайней мере её смерть проливала немного света на одного из скелетов в шкафу Кроуфорда, преподнося абсолютный полёт фантазии того, как это можно использовать.       Если бы доводчик позволял, Уилл бы хлопнул дверью со всей той злостью, которая кипела у него внутри, но, к счастью, всё, чего он добился — лишь резкий порыв ветра, ударивший в Ганнибала, не более. Было бы неприятно слышать эхо грохота захлопывающей двери, проносящегося по пустынным стенам коридора.       — Чёрт! Да он издевается! — Заговорил Грэм, стоило ему только оказаться в пределах его видимости.       Его ноги нарезали абстрактные километры по кабинету, а рука покоилась на лбу, слегка прикрывая глаза в раздражении и злости. Ганнибал не мог понять, ждал ли он от него реакции на своё мнение или это была обыкновенная констатация факта.       — Ты думаешь, это Потрошитель? — Спросил он, нелепо остановившись посреди комнаты с застывшей на лбу рукой, впечатывая взгляд в стену за своим рабочим местом.       Джек предлагал Ганнибалу обосноваться здесь, но он вежливо отказался. И без того маленький кабинет, предполагающий в себе наличие одного человека, был завален официальными бумагами, которые то и дело доносились Грэму для расследования. Ужасный собственнический беспорядок выглядел менее радушно, чем предложение Джека. Да и Уилл был бы более насторожен, чем сейчас.       Переход на «ты» уже был семимильным шагом в их отношениях.       — Достаточно эксцентрично, в его духе, но я уверен, что это не он.       — Это одновременно он и не он, я понял.       —Я не знаю, что делать. — Его руки опустились на край стола, чуть сжав борта, голова откинулась вперед, открывая обзор на беззащитный затылок.       — Дождёмся полноценного заключения, и там уже можно будет сказать более точно.       Профайлер коротко угукнул в ответ, по-видимому, не особо вникнув в сказанное.       Ганнибал мог бы предположить, что он до сих пор не отпустил ту ярость, что настигла его в морге.       Несмотря на все свои знания о людях, в отношении Грэма он был абсолютно бессилен, что угнетало настолько же сильно, насколько разыгрывало азарт. Он знал о нём намного больше, чем было необходимо для базового анализа, но не мог прийти к чему-то большему, чем фактам, что: а) Грэм без ума от своих собак, б) до ужаса предан делу и в) крайне проницателен и умён. Что крылось между строк, оставалось ребусом.       Как его использовать, также было не ясно.       — Спасибо за попытку, — произнёс он, не поднимая головы. — Джек бывает недоумком, чаще, чем мне бы хотелось.       — Он просто не в состоянии осознать твой механизм работы. Как я понимаю, в его глазах ты Джин, способный творить магию. — На это Уилл хохотнул, слегка приподняв голову.       — Должно быть так.       — Тебя это не раздражает?       — Отношение Джека? Нет, я воспринимаю его как недалекого родственника, и разговаривать с ним как-то легче становится. Но есть те грани идиотизма, которые он иногда пересекает, вынуждая меня реагировать.       В коридоре вновь раздались шаги, отличающиеся от того, как ходит Беверли — легкий пристук каблуков и еле слышимый из-за отдаленности запах шалфея и дешевого конька — Кац предпочитала кроссовки в любую погоду.       Глухой стук о дверь разрезал тишину, заставив Грэма вскинуть голову и повернуть её ко входу, около которого он стоял.       Ганнибал должен был признать, что это эстетически красиво — прямой, полный какого-то мрачного обещания, взгляд, укрывшийся за холодным бликами ламп в очках, и влажные взъерошенные волосы, завитками спадающие на брови. Что-то отдаленно из эпохи ренессанса.       Чилтон открыл дверь без разрешения, всунув свою отливающую рыжиной голову в эпицентр скопления всех негативных эмоций, какие только можно представить. Гордо, но безрассудно. Он никогда не умел видеть дальше своего носа.       — Добрый вечер, мистер Грэм. — Слишком приторно. Он поморщился. — И доктор Лектер, — запоздало добавил он, более отторгающе, видимо не ожидая подобной встречи в подобном месте.       — Добрый вечер, доктор Чилтон. Вы по какому вопросу? — Поинтересовался Ганнибал, когда Грэм четко дал понять, что на приветствие отвечать не собирается.       — Дошёл слух, что Потрошитель объявился. Любопытство, как бывшего консультанта, не позволило мне пройти мимо этой новости       — Грязные сплетни, не более. Это не он. — Дежурный ответ, для любого интересующегося. С инициативными в этом вопросе — разговор короткий. Он не хотел распускать эту ложь о себе. Не сегодня.       — Гидеон уже не подходит на роль сумасшедшего маньяка, Чилтон? — Злостно спросил Уилл, приковывая внимание.       Ганнибал заинтересованно вскинул подбородок.       — Понятия не имею, о чём ты. — Отрезал Чилтон.       Вся его доброжелательность и елейность испарились в мгновение ока. Он приосанился, так и застыв у двери, крепко сжав ручку.       — Как же, — мрачно заметил Грэм, — получше прячь свои наработки и злодейские схемы, когда приглашешь кого-то в свой кабинет. А лучше вообще убери их со стола — подобная глупость не должна быть на всеобщем обозрении.       Челюсть Фредерика напряглась, губы поджались в раздражении. Слишком читаемо. Слишком уязвимо.       — Всё ещё не понимаю, — напряженно повторил он.       Грэм на это лишь хмыкнул.       — Так что, это кто-то другой, новый маньяк?       — Следи за новостями, Фредерик, я более чем уверен, что это скоро появится на первых полосах, ты вряд ли пропустишь. — Любезно ответил Ганнибал       — Подозреваемые есть?       — Я, блять, похож на Гугл или что? Почему каждый считает, что мы гребаные оракулы и видим виновного в преступлении по щелчку пальцев? Да даже суток не прошло с момента убийства. Как ты вообще об этом узнал?       — Планировал купить рояль в том магазине.       — Играете? — Поинтересовался Ганнибал.       — Никогда не поздно научиться. — Процедил он с напряженной улыбкой, не отрывая взгляда от Уилла.       — Я надеюсь, мы утолили ваше любопытство? — Риторически спросил профайлер. — Если да, не могли бы вы свалить отсюда нахер, пожалуйста.       Ноздри Чилтона раздулись, но он так ничего и не произнёс. Он бы многое мог сказать, судя по тому как низко и резко опустилась дверная ручка в его руках, но что-то сдерживало его.       Он ушёл.       — Еще одна головная боль, черт возьми. — Устало выдохнул Уилл и отвернулся от двери.       Он наконец-то потерял опору в виде стола и завис в центре комнаты, вложил руки в карманы штанов и обратил свой взгляд на Ганнибала.       — У тебя сквернословие проявляется пропорционально уровню раздражения?       Уилл усмехнулся — край губы изогнулся кривой линией.       — Абсолютно проницательное замечание.       — Держу планку, — произнёс он, ответив на улыбку. — Единственное, что я бы хотел уточнить — о каком Гидеоне шла речь?       Улыбка Грэма стала шире. Беснующееся в нём раздражение исчезло под натиском веселья.       — Чилтон достаточно часто считает себя гением, что до крайности опрометчиво. Абель Гидеон — один из его заложников. Попал к нему на попечение, когда убил всю свою семью и откусил ухо у трупа жены около полутора месяца назад. Как раз в то время затих и Потрошитель. Надо быть до ужаса настойчивым в своей глупости, чтобы наложить их портреты друг на друга.       — Я не знаком с делом мистера Гидеона, поэтому должен спросить — неужто они настолько разные?       — Как чихуахуа в разгар бешенства и волк, . Ненависть к трудностям семейной жизни и отвращение по отношению к миру — абсолютно две разные, непересекающиеся плоскости.       — А как же откусанное ухо?       — Не смейся надо мной. У Абеля это выброс адреналина, ещё один путь выхода своей злости. Потрошитель — другой уровень; он лишает своих жертв органов, потому что они недостойны их. Он наказывает их за грубость, без разделения на какие-то группы и классификации.       — Комплекс Бога. Не трогает детей, потому что они по природе своей невинны, забирает сердца у тех, кто бессердечен.       — Не комплекс Бога, — заметил Грэм, и его лицо приняло задумчиво-отстранённое выражение. — Комплекс Дьявола — абсолютная противоположность возвышенности. Даже не комплекс — мировоззрение, которое он выработал сам себе, абсолютно сознательно. Он не очищает своих жертв — он их прощает за их мелочность и открывает глаза на нечто более страшное. Он не считает себя привилегированным или избранным, однако он признает что выше других. Он не терпим к чужим грехам, потому что сам состоит из наиболее страшных пороков человеческой сущности. Он считает себя худшим. В его понимании, те деяния, за которые он прощает своих жертв… — Внезапно Уилл замер, а затем всем телом дернулся и, потеряв устойчивость, оперся на край шкафа.       Было не трудно заметить, как подрагивали его колени и насколько сильно побелело его лицо. Воздух наполнился жжёным сахаром. Лицо, спрятанное за толстыми окулярами, не смогло скрыть, как намокла его кожа от пота, отчего волосы беспорядочными завитками прилипли ко лбу. Лихорадка и температура. Интересно.       — Уилл? — Спросил он обеспокоенным тоном. — Тебе не хорошо?       Уилл что-то прошептал, скорее для себя, нежели для Ганнибала, и, прежде чем он встал, чтобы предложить свою помощь, Грэм упал на колени и, вцепившись руками в близстоящее от него мусорное ведро, изверг всю накопившуюся в его желудке пищу в пределы тонкого черного целлофана.       Жжёный сахар отошёл на второй план, освободив своё первенство кислым нотам желудочного сока.       — Он их ест, — прокряхтел Грэм пострадавшим горлом, чуть отодвигая от себя ведро, пытаясь завязать мешок, но пальцы слушались его вяло и крайне неохотно.       — Чтобы унизить. — Заключил Ганнибал, оказываясь рядом, помогая и взывая все свои силы к тому, чтобы не дышать.       Ему не в первой было сталкиваться с физической реакцией на какие-либо эмоциональные вещи, к счастью не так часто, как могло бы быть. Он был рад, что многие из его клиентов, умели держать себя в руках. Но даже когда такое происходило, он никогда не утруждал себя уборкой, предпочитая клининг или преждевременную замену мебели.       — Именно, — рванными звуками согласился Уилл и, решив не мешать Лектеру, убрал руки от мусорки и сел у подножья шкафа, на который раннее опирался. — Мне надо к Джеку.       — Я думаю, Джек сейчас может подождать несколько часов. Насколько я могу судить, у тебя высокая температура, и то, что тебе сейчас требуется — это антивирусное и хороший крепкий сон, а не изнуряющий допрос о том, как ты пришёл к такому выводу.       — Абсолютно проницательное замечание, доктор Лектер. Уже второе за час.       — Просто я высказываюсь лишь тогда, когда полностью уверен в своих доводах, — произнёс он, откладывая плотно завязанный пакет в сторону.       Снова только жжёный сахар с остаточной кислинкой, исходящей от Грэма.       — Отвести тебя домой? При температуре может появиться дезориентация и мышечная слабость — будет крайне прискорбно, если ты окажешься в кювете, не способный рассказать Джеку о своём озарении.       — Ты, кажется, не особо горишь желанием узнать, как я это понял.       — Я доверяю твоим аналитическим способностям, это первое, а второе, что я сам об этом догадывался, однако не имел оснований заявлять об этом.       — Удобно пробовать чужое блюдо, утверждая, что знаешь рецепт.       — Я знаю много рецептов, Уилл, и я бы не когда не сказал об этом повару — дурной тон.       Грэм рассмеялся почти до слёз, громко и резко, изредка откашливаясь от осевших остатков желудочной кислоты на связках.       — Действительно, дурной тон. — Заключил он, улыбаясь. — Я согласен на твои услуги водителя эти вечером.       — А куда же делось твоё формальное «Вы»? — Спросил Ганнибал, протягивая руку и помогая подняться.       Ноги Уилла, всё ещё ослабшие, вынудили его переложить часть своего веса на Ганнибала.       — Было бы глупо обращаться на Вы к человеку, который помог убрать мою рвоту.       — Это не первый подобный кризис в моей практике, — заметил Ганнибал, не став отмечать, что всё-таки первый в той градации, что он принял участие в уборке подобного.       — Так или иначе — спасибо.       Ганнибал ответил ему слабой улыбкой.

***

      Алана тихой поступью поднималась по лестнице, замирая при звуке скрипа, и перепрыгивала через ступени — капрон неприятно скользил по лакированной древесине, норовя обернуться скорой травмой, но в последние дни она настолько уставала, что её последним желанием было тратить время на раздевание только для того, чтобы следующим утром вновь повторить этот ритуал в обратном порядке.       Эбигейл в последние дни спала очень плохо — вскакивала с кровати по несколько раз за ночь, истошно хрипя на весь дом. Пускай это и было тихо, но не проснуться от такого было невозможно, а постоянно держать её на седативных было слишком вредно как для печени, так и для психики — проблему необходимо было решать, а не губить девочку в постоянном сне. Было бы страшно проснуться спустя полгода после трагедии, не в силах вспомнить, что именно произошло — это могло принести очень сильный урон и вызвать дереализацию в первозданном виде.       Её душили почти материнские чувства — она всем сердцем и душой хотела ей помочь, но это было очень трудно осуществить, когда все её речи неизменно попадали в чужой плен молчания и отсутствия какой-либо реакции. Будто всё напрасно.       Она видела по её глазам — она понимала, но по какой-то причине отказывалась объяснить или дать показания, хотя бы в письменном виде. Она либо спала, либо игнорировала всё окружающие её раздражители, главными из которых были люди. Она не могла оставить её без присмотра, но понимала, что сама уже не может вынести этого постоянного молчания.       Алана почти месяц провела наедине с Эбигейл, время от времени навещаемая сотрудниками больницы, который проверяли её состояние, но на третью неделю повисшей в доме тишины она вызвала сотрудника по присмотру за инвалидами и, собрав вещи, покинула молчаливую обитель, направившись в университет. К цивилизации, к людям, которые разговаривают, которые будут хоть как-то разбавлять эту нагнетающую её атмосферу.       Нервы ли её сдавали, или сдавала она сама — разбираться не хотелось.       Она аккуратно приоткрыла дверь гостевой спальни, в которую поселила Эбигейл, молясь всем возможным богам, чтобы не издать ни звука.       Хоббс свернулась калачиком в кровати тяжело дыша — в ближайшие полчаса можно было ожидать задушенных хрипов.       Алана тихо вздохнула и прошла в соседнюю комнату, чтобы разбудить сиделку — она была не способна выдержать ещё одну ночь в одиночестве.