inunaki

Пульс в висках отдавался лишь громкими стуками, то прекращающимися на долгое время, то не затихающие бесконечное количество минут.       Николас заторможенно моргает, чувствуя, как его держат за подмышки, постоянно мотыляя из стороны в сторону. Всё словно в замедленной съемке. Вот он видит розовую, всё такую же взлохмаченную и грязную голову Юмы, маячащую перед глазами. Вот он видит мельком очертание профиля Ыйджу и то, как отблеск луны подсвечивает его блестящие от влаги глаза.       Вот, какой-то дом. Идентичный еще десяткам здесь. А дальше – темнота. И снова всё повторяется. Николас чувствует себя, будто в динамичной сцене, где все красиво снимается в замедленной съемке, а он сам часть всего этого выступления.       Кажется, они куда-то бежали. Или не бежали вовсе? Николас не знал. По крайней мере, не пытался распознать, лишь иногда перебирая ногами, когда вспоминал о том, что может совершить это не самое легкое действие сейчас. Было больно. Он чувствовал как пульсирует его рука, как изредка боль напоминает о себе ввиде жжения и дискомфорта, что заполнил всю руку практически до локтя.       Кажется, он ещё что-то слышал. Возможно, это был просто посторонний шум. Возможно, чей-то крик, а возможно чья-то брань. Разобрать язык он не смог вовсе, будто говорящий его нагло выдумал, так и не рассказав остальным перевод.       Снова темнота. Исян мечтает, чтобы этот аттракцион кончился и он проснулся в тёплой постели. Мечтает, чтобы он, после нелёгкого пробуждения и откладывания будильника ещё на пять минут, ведомый голодом встретился с Ыйджу на кухне, они бы мило побеседовали о проспанных парах Николаса, о том, что они будут готовить и в какую видеоигру будут играть на этот раз, снова тревожа покой соседей. Но Николас не просыпается в постели. Он чувствует, как спина соприкасается с чем-то твёрдым, а голова, такая тяжелая для него сейчас, ложится на чьи-то тёплые ноги, а нежные руки накрывают его больную щёку и закрытые глаза.       Он снова погружается в сон, по крайней мере, Исян надеется, что это сон, а не очередная потеря сознания.       Кажется, прошло около трех часов. Или меньше. Николас открывает глаза и видит темноту. Ему удаётся издать только какой-то хриплый стон, а после нахмуриться, когда свет ударяет ему в глаза, стоит Накаките убрать руку с его лица.       Юма обращает внимание на него лишь на секунду, кажется, облегченно вздыхая, а после по ушам бьёт неразборчивый возглас Ыйджу. Ван осознаёт, что даже не понимает, на каком языке говорит Бён, но он кричит, кричит без конца, кажется, очень сильно ругаясь на Юму, а Накакита только молча слушает все это, не говоря ему ни слова.       — Из-за тебя ушёл Харуа, из-за того, что ты ушёл, ушёл и Маки! — Наконец Николас распознаёт знакомые слова. — А теперь Николас. Не думай, что ты знаешь его лучше. Зачем ты его потащил с собой? Это ты виноват, шёл бы один да и умер бы один! — Ыйджу, кажется, очень зол. Николас вздыхает, когда тёплые руки Юмы без бинтов оглаживают его лицо, а после перебирают волосы, позволяя Вану расслабиться и на пару минут забыть о боли, что не спадала ни на секунду.       — Ты всё? — равнодушно интересуется Накакита.       — Ты... Да ты просто бесчувственный, тупой… Господи, как тебя вообще вырастили? Ты же головой думать не умеешь, идиот!       — Хорошо.       Николас закрывает глаза, вздыхая. У него нет ни сил, ни желания возражать им двоим, и он позволяет конфликту просто случится. Ничего такого они не сделали, поэтому обвинения и Юмы, и Ыйджу были бы просто беспочвенными. Николас хмурится, когда чувствует, как Юма сгибает его больную руку в локте и поднимает к себе. Ван не открывает глаза, не желая сталкиваться с реальностью, а потому просто ждёт, что именно тот будет делать.       Ему уже всё равно, что с ним сделают. Пусть даже убьют. Но Юма никогда не сделает ему больно. Николас даже не может корить себя за доверчивость, он просто держится за Накакиту, думая о том, что он точно знает, как лучше, что он знает, что делать. А Николас просто плывет по течению, снова на пару секунд теряя связь с реальностью, прекращая даже слышать собственное сердцебиение.       — Если бы мы следили за друг другом лучше, то, может, и Кей был бы жив! — он снова просыпается под вскрики Ыйджу.       Сколько по времени он ругается? Прошло пять минут или десять? Час? Сколько они здесь? Сколько сейчас времени?       — Возможно. — Голос Юмы почти различим. Создаётся ощущение, будто ему вовсе это всё не интересно. Его не волнует то, как на срыв ругается Бён, и то, что все, кто остался, это они трое – и больше никого. Все мертвы. И они тоже умрут. Все умрут.       — Придурок… Господи. — Ыйджу как-то странно выдыхает, дрожаще, а Николас даже не может посмотреть на него, просто не имея сил.       Николасу непонятно, почему они ругаются. Да и, в целом, он не особо понимает, что происходит и где они находятся. Ему хочется домой. Желание лечь в постель превышает желание упасть и уснуть здесь, поэтому он борется из последних сил, больше не теряя сознание, хотя находился на грани ещё раза два после полноценного пробуждения.       — Мы все умрем, — обречённо и в пол голоса произносит Ыйджу. — Мы умрём, а у тебя даже плана нет! Ты о нём даже не думал! Ты думаешь только о себе. Жаль, что я этого сразу не понял... Я бы никуда не поехал. И Николас бы никуда не поехал. — Ыйджу топает по деревянному полу, кажется, шагая туда сюда, наворачивая бессмысленные круги.       — У тебя его тоже нет, — спокойно напоминает Юма.       — Я хотя бы стараюсь что-то придумать!       И Накакита вздыхает. Николас приоткрывает глаза, когда его лица касается кончик свисающего бинта, а после он чувствует, как этот же бинт бережно наматывается на его руку, постепенно касаясь места открытой раны. Больно.       — Что ты делаешь, ты, блять, больной? — Ыйджу снова срывается на крик. Николас хочет попросить его заткнуться, но ни один звук так и не вылетает из уст, поэтому он молчит.       — А что я делаю? — тихо спрашивает Юма.       — Зачем ты заматываешь, не обработав? Хочешь, чтобы все загнило? — Он делает попытку подойти и протягивает руку, чтобы остановить Накакиту, но Николас в ту же секунду слышит громкий шлепок по коже.       — Успокойся, хватит уже. — Юма поднимает голову на Ыйджу, а Николас краем глаза видит, как тот тушуется и делает пару шагов назад.       Николас шипит и хмурится, когда за эластичным бинтом скрывается его рана, и он почти уверен, что когда кровь засохнет, оторвать этот бинт получится с трудом.       По-прежнему клонит в сон, но спать нельзя. Исян слабо кусает язык, дабы не потерять сознание, и держит себя в нём как можно дольше, несмотря на то, что в ушах снова появился звон, а японский, который он когда-то понимал без проблем, снова стал для него непосильным, поэтому продолжающаяся перепалка снова стала для него набором бессмысленных звуков, которые доносятся возмущенным возгласом из уст Бёна и спокойным равнодушием с уст Юмы.       Хочется встрять, сказать хоть что-то, но ничего не получается. Он сосредоточил всего себя лишь на том, чтобы разбирать то, что они говорят, он ведь не дурак. И точно знает. И забыть просто не мог.       — Чем вы вообще занимались? У нас три человека... Умерло! А вы! А вы... — Ыйджу издаёт какой-то непонятный звук, ругательство, уже явно не на японском языке, потому что Юма так же реагирует на него с недоумением, а после снова настаёт тишина.       — Хватит. Реально, успокойся, ты криками лучше не сделаешь. — Юма поджимает губы, а Бён, громко шмыгая, протирает кулаком щёку.       — Молчу я блять, молчу.       И Ыйджу громкими шагами удаляется куда-то за спину Юмы, пропадая из виду Николаса, заставляя их двоих в унисон выдохнуть. Снова тишина. Теперь она нарушается максимум дыханием Николаса, рваным и редким, а после размеренными выдохами Накакиты у него над головой. Юма опускает его руку на пол.       Молчать, лёжа у юноши на коленях, приятно, поэтому Ван даже не старается исправить положение. Они не торопятся. Смерть не станет их торопить. Он закрывает глаза под поглаживания на голове, чувствуя, как постепенно успокаивается, снова пропадает где-то в пространстве, мечтая о том, чтобы все это было по-настоящему и Юма правда был рядом с ним. Но в других обстоятельствах. Не в грязном заброшенном доме, а в квартире, в тёплой постели ранним утром.       Накакита шепчет ему что-то, а Ван снова сталкивается с тем, что ничего не понимает. Он корит себя за то, что единственное, что он может сейчас понять – это родной мандарин, и то с большим трудом. А переводить японские слова становится все труднее, если не невозможно вовсе.       — Что..? — хрипло спрашивает Ван, даже не до конца осознав то, что ответил Юме не на японском, отчего тот лишь поджал губы и криво усмехнулся, протараторив ему что-то в ответ. Николас ощущает себя игроком видеоигры, где нужно её сначала полностью перевести, а потом уже играть, но такой возможности не предоставляется. У него лишь одна попытка.       — Прости… — тихо говорит Юма, поджимая губы, а Николас жмурится, когда с чужих щёк ему на лицо попадают капли тёплых слёз.       Ван с трудом поднимается с чужих колен, здоровой рукой помогая себе подняться, а после садится рядом с Юмой, плечом прижимаясь к его.       — Всё хорошо. — Он находит в себе силы ответить на японском, наконец вспомнив и собравшись с силами.       — Нет… Я правда виноват. Нам стоило уйти вместе. — Исян поворачивает голову на Юму, встречаясь с чужими красными глазами. Сердце сжимается в ту же секунду, когда Накакита опускает голову, приглаживая ладонью чёлку ко лбу, стараясь за волосами скрыть заплаканные глаза.       — Я люблю тебя.       Николас опускает голову на плечо Юмы, сохраняя тишину, пока тот плачет, а всхлипы становятся громче, интенсивнее, и спустя минуту Накакита уже плачет почти навзрыд, вздрагивая плечами и сжимая пальцами край грязных штанов.       Ван не пытается его успокоить, позволяя выплакать все, что на него навалилось, скуля и мыча, почти задыхаясь в собственных слезах, сжимая одежду до побеления пальцев.       Он бы тоже хотел плакать. Выплакать всё, что не смог за это время, но никаких сил нет. Только желание уснуть в постели, где всё у них хорошо.       Они сидят посреди заброшенного дома, заросшего в каких-то местах травой, с снующими туда сюда редкими жучками, типо муравьёв или какой-то другой мелкой живности. Выбитые окна заколочены вовсе, а Николас не хочет думать о том, что, возможно, здесь кто-то тоже пытался спастись, как и они. И вряд-ли у них получилось, раз этот дом по сей день пуст.       Николас следит за тем, как Юма постепенно успокаивается. Как он отрывает голову от его, поднимает её и пересаживается так, чтобы сидеть напротив Вана, а не рядом с ним. Исян даже не сопротивляется, хоть и готов в любую секунду свалиться то на спину, то на бок, просто не имея сил даже ровно сидеть. Но он держится, когда Юма снова начинает тараторить, а увидев недоумённый взгляд Николаса – хоть и все его эмоции понижены чуть ли не до минимума, – сбавляет темп, в пол голоса начиная:       — Я сейчас вернусь. — Он долго смотрит на Исяна, мнётся, а после продолжает: — Считай две минуты, хорошо? Я очень быстро. Если Ыйджу скажет идти, то иди.       — А ты?       — А я обязательно вас догоню. Всё будет хорошо. Как же я тебя оставлю, ты ж без меня… Никуда. Придурок. — Юма усмехается, укладывая ладони на лицо Николаса, снова подпирая его щёки, позволяя взвалить ношу тяжёлой головы на него. Исян долго смотрит на него, снова медленно моргая, замечая, как нежно Накакита улыбается. Красивый.       — Ты вернёшься? — снова спрашивает он.       — Да. — Юма отвечает настолько уверенно, что не поверить ему попросту невозможно. Николас кивает. Бессмысленно бороться с Накакитой, который уже всё решил. Возможно, Исян снова делает ошибку, отпуская его. Возможно, они снова совершают необратимое, разделяясь с одним из участников их компании. Возможно... Слишком много «возможно». Николас решает довериться.       — Я люблю тебя, — шёпотом произносит Юма, а с его ресниц снова срываются слезы, которые Николас провожает взглядом, пока те не скатываются со щёк на штаны.       Накакита тихо приближается, целуя его в губы, а привкус крови на языке мешается со слезами, которые Юма даже не пытается скрыть. Николас вкладывает в поцелуй последние силы, а Юма – слова, которые так и не смог произнести вслух. Они обречены, а их любовь – лишь попытка облегчить им неминуемую судьбу.       Николас сжимает его ногу, возможно подсознательно пытаясь остановить, попросить его остаться, никуда не уходить. А Накакита, уже вплетая пальцы в его запутанные волосы, будто прощается, целуя так, словно от него зависит его жизнь.       И Николасу не хотелось думать о том, что это может быть последнее, что оставит Юма после себя.       Юноша разрывает поцелуй первым, соприкасаясь своим лбом со лбом Вана, рвано выдыхая. Исян молчит, все ещё ощущая на языке и губах соль слёз Накакиты и собственную кровь.       — Всё будет хорошо, — будто пытаясь убедить себя или его, говорит Юма и отстраняется, поднимаясь с пола и трепля Николаса по голове, улыбаясь ему, несмотря на то, что его щёки мокрые и блестящие, а нос красный от слёз, как и глаза. Николас кивает ему.       А после Накакита уходит. Дверь закрывается за ним, а Ван долго смотрит на сгнившие доски на ней, ожидая, что он вернётся.       Раз. Два. Три.       Николас на полном серьёзе начинает считать. Это помогает отвлечься, наконец понять, что, возможно, они и правда смогут выкарабкаться. Может, потерь можно будет избежать, несмотря на то, что они и так потеряли чересчур много.       Десять. Одиннадцать. Двенадцать.       Николас слышит, как где-то за спиной шуршит, кажется, Ыйджу, слышит непонятное бурчание и, кажется, тоже слёзы. Исян тоже хочет плакать. Но как бы он ни пытался выдавить из себя хоть что-то, единственное, что у него получается, это зажмурить глаза и рвано выдохнуть, так и не сумев заставить себя разрыдаться.       Он продолжает смотреть на дверь. Счёт в голове периодически сбивается, поэтому он пропускает по пять секунд, надеясь, что за время, которое он вспоминает прошлое число, и правда проходит пять секунд.       Двадцать три. Двадцать четыре. Двадцать пять.       Николас закрывает глаза, уже спокойнее. Он ложится на пол, распластавшись на нём, совсем забывая о том, что он грязный, о том, что тут жуки, и о том, что, возможно, за окнами снуют эти уроды, испортившие жизнь им всем. И забравшие бесценные три.       Ван продолжает считать, надеясь, что на этот раз точно не собьётся и что Юма сдержит своё обещание, вернувшись через две минуты. Он ведь сказал ему засекать. Поэтому Николас продолжает считать.       — Николас? — Тихий голос Ыйджу выводит его из транса. Ван понимает, что совсем забыл о том, что нужно считать, и уснул, совершенно теряясь во времени.       — Сколько время прошло…? — хрипло спрашивает Ван, открывая глаза и рассматривая лицо склонившегося над ним Бёна. Ыйджу хмурится.       — Я не знаю. Смотря от какого момента ты считаешь. — Ыйджу меняет положение, садясь на корточки.       — От ухода Юмы…       Эмоции на лице Ыйджу сменяются так быстро, что Николас даже не понимает, рад ли Бён или расстроен, или вовсе в недоумении, явно не осведомленный уходом Накакиты. В конечном итоге, тот лишь вздыхает, неопределенно качнув головой.       — Я не знаю. Но нам нужно идти. — Он снова меняет местоположение, помогая Исяну встать, несмотря на то, что Ван мысленно проявляет сопротивление.       — Почему…? — Глупый вопрос слетает с его губ, заставляя Ыйджу отвести взгляд, но окончательно помогая стоять ему на ногах, стряхивая со спины Вана песок и пыль.       — Потому что это наш шанс. — И Николас рвано выдыхает, когда Бён вдруг крепко сжимает его в объятиях, но всё происходит так быстро, что Ван даже не успевает обнять его в ответ, как он сразу же отстраняется. — Идём.       — А Юма? — Николас не может уйти, пока он не вернулся. Несмотря на то, что Накакита сказал ему идти, если Ыйджу скажет, что им нужно идти.       — Он... Догонит. — И Ыйджу, покрепче ухватываясь за рюкзак, берёт Исяна за здоровую руку, подводя его к выходу из дома. Николас мнётся у двери.       Пятьдесят девять. Шестьдесят.       Ыйджу тихонько толкает дверь рукой, выглядывая первым и бегло осматривая всё взглядом, пока Николас делает то же самое, но заторможено, будто на скорости ноль пять. Юноша не знает, в какую сторону им бежать, зачем и с какой скоростью. Счёт в голове начинается по новой, с единицы, и Николас ждёт, что по истечении шестидесяти секунд он увидит Юму. Ыйджу уверенно тащит его за собой, и они срываются на бег, по крайней мере, Бён бежит, а Исян просто за неимением другого варианта следует за ним, хоть и нет сил. И желания. И ничего вообще.       Они пробегают много домов, которые увидели за этот день, а Николас окончательно осознаёт, что эти дома вызывают лишь одну эмоцию – гнев.       Ыйджу не позволяет ему останавливаться, продолжая тащить почти силком, постоянно одёргивая плавающего в облаках Вана. Это помогает не упасть.       Но и бежать всё время они не могут. Постепенно сбавляя бег на быстрый шаг, Николас чувствует, как силы его покидают, и только надеется, что это не предзнаменует его очередное отключение от реальности, которое разгребать будет в любом случае Ыйджу.       Среди пустого леса и тихой деревни, погружённой практически в мёртвую тишину, не считая редкого свистящего сквозь выбитые окна ветра, раздаётся громкий вопль, будто крик умирающего животного. Настолько громкий в этой сплошной тишине, что он эхом отражается от кронов деревьев, будто разбудив весь лес, заставляя птиц появиться из листвы, улетая в неизвестном направлении.       Николас вертит головой в попытках понять, откуда исходит звук, но Ыйджу ловит его голову, руками закрывая уши. И Исян окончательно теряется, ничего не понимая: визг продолжается, забираясь в его голову, а Бён только сильнее прижимает ладони к его ушам, будто пытаясь спасти.       — Я здесь. — И Ван слышит крик словно через толщу воды, пока Бён держит свои ладони на его ушах, заставляя смотреть ему в глаза. — Не слушай. Идём.       И Ыйджу снова хватает его за руку, снова прибавляет шагу, снова срывается на бег, заставляя Николаса идти за ним. В очередной раз. И Исян опять слепо верит ему, предполагая, что близкий друг никогда не сделает ему плохо. Как Юма. Никто из них не сделает ему плохо, и он доверяет, с закрытыми глазами позволяя Бёну вести, будто тот с самого начала знал путь домой.       Крик не прекращается ещё долго. Вану кажется, что кричащий уже давно должен был сорвать голос, но он из раза в раз кричит, замолкая лишь на считанные секунды, а после снова начиная, срывая связки. Николас чувствует, что у него начинает кружиться голова от постоянного шума в голове, с тем учётом, что с каждым шагом он усиливается всё больше, а после вдруг начинает сбавляться, будто оставаясь у них за спинами.       Ноги ноют, как и рука, по-прежнему подающая признаки в виде боли. Исян надеется, что они бегут правильно, что они правда спасутся, что Юма найдет их и они вместе отправятся домой.       Прошло уже пять минут. Кажется, он задерживается.       Ыйджу тащит его вперёд, подбадривая какими-то бессмысленными фразами, которые Исян пропускает мимо ушей из раза в раз, пока они не выбегают на узкую тропу, скрытую деревьями.       — Почти! — воодушевлённо и сбивчиво произносит Ыйджу. Ван делает попытку повернуться, но тут же спотыкается, оказываясь словленным Бёном. Несмотря на остановку, они бегут дальше, пока не слышат, что бежали они вовсе не одни.       — Блять! — Ыйджу громко возмущается, когда спотыкается на ровном месте, а после оборачивается, но Николас может лишь различить испуг на лице Бёна, а после то, как он прибавляет скорости, заставляя Вана ровняться с ним, как бы трудно это не было.       Спрашивать, что он увидел, кто за ним бежит и почему он споткнулся, нет сил.       Бежать тоже, но Ыйджу не даёт ему выбора, продолжая тащить... Тащить… И без конца бежать, будто по кругу.       С тропы они выбегают в темный тоннель, шлепая ботинками по мокрым лужам, а Николас видит в конце полоску света, неожиданно вспоминая о том, как сильно завален тоннель.       — Это конец, — в полголоса говорит Николас.       — Заткнись! Просто заткнись и делай, что я говорю. — Ыйджу почти рычит и рывком тянет Вана на себя, заставляя опередить его и в считанные секунды преодолеть огромной длины тоннель, а после подобраться к большим бетонным блокам, которыми завален вход.       Вану в очередной раз приходится повиноваться, когда Ыйджу командует ему забираться первым, сам говоря, что подсадит его, если он не будет доставать до верхнего края.       Николас не успевает думать о том, кто за ними бежит, где Юма и кто на самом деле кричал, потому что Бён постоянно отвлекает его, торопит, говорит что-то, матерится и прилагает все усилия, почти перебрасывая Николаса на ту сторону, себя под нос убеждая, что залезет следующим, потому что Ван перестает его слушать, особенно после того, как кубарем скатывается по земле, снова с трудом поднимаясь на ноги.       Юноша находит в себе силы подать руку другу, когда тот спускается с высокой стены, тоже почти неудачно спрыгивая и хмурясь, хватаясь свободной рукой за, кажется, больную ногу, поднимая взгляд на Николаса.       — Идём, ещё не все, — сквозь зубы цедит Ыйджу, хоть и его взгляд выдаёт всё: никуда он не хочет. И идти он не хочет. Как и Николас. Они оба ничего не хотят.       Снова срываясь на бег, Ыйджу пару раз оборачивается, когда они оба слышат отражающийся эхом о стены тоннеля надрывный мужской смех, низкий и почти сумасшедший, раздающийся так громко, что Бён, по наблюдениям Николаса, даже жмурится и рывком отворачивает голову, продолжая быстрые движения в сторону когда-то где-то брошенных ими машин.       Если честно, Ван до последнего ждёт, что они хотя бы на минуту остановятся, чтобы Юма догнал их, чтобы не потерялся, чтобы знал, куда идти, и чтобы место встречи было известно им всем, а после они все вместе отправились бы домой, как и должно быть. Но Ыйджу не останавливается. Ни на секунду. Останавливается лишь тогда, когда тоннель скрывается за деревьями, а асфальтированная дорога сменяется гравием, а после землей, а километры, которые они пробежали, а после из последних сил прошли пешком, означают то, что они слишком далеко, чтобы их достали здесь.       Ыйджу останавливается, отпуская руку Николаса и рвано выдыхая, начиная кашлять, а Исян обессиленно падает на землю, ощущая под руками твёрдые камни.       Он не слышит собственного сердцебиения, он не слышит абсолютно ничего. В мыслях по десятому кругу идёт одно и то же.       Двадцать два. Двадцать три. Двадцать четыре.       Он сказал, что догонит, что они встретятся, что ему нужно засечь две минуты, и он обязательно появится. Не мог же он задержаться так долго? Может, он нашел другой путь? Может, он уже ждёт их у машин. А может… Может и нет.       Николас долго смотрит на тропу.       — Где Юма…? — в пустоту спрашивает он, сам не замечая того, что произносит это вслух, что все его мысли озвучиваются его же голосом, а счёт двузначных чисел, постепенно доходящий до шестидесяти, озвучивается шепотом, отчётливо срываясь каждой новой цифрой.       Ыйджу ничего не отвечает. Николас считывает это как его излюбленное за последние часы «не знаю» и ничего больше не говорит, но в голове слишком много вопросов. Возможно, им и правда стоит подождать. Возможно, они слишком поторопились и Юма просто не успел их догнать, потому спрятался, выжидая нужный момент. Им стоит подождать. Ещё чуть-чуть. Он придет. Вот сейчас.       — Ты отдохнул? — тихо спрашивает Ыйджу, опуская неистово дрожающую руку ему на плечо.       — Юма… — будто в трансе говорит Исян, не отрывая взгляда от дороги. Сейчас.       — Идём. — Ыйджу тянет его за плечо, сигнализуя ему идти, но он по-прежнему сидит, продолжая бессмысленный отсчёт.       По крайней мере, осознание того, что он бессмысленный, приходит с каждой секундой все больше.       Но он вернётся. Точно вернётся. Прямо сейчас. Сейчас.       — Идём. Нет времени.       И Николас зарывается лицом в шее Ыйджу, когда тот обнимает его, сжимая здоровой рукой его одежду на спине, стараясь спрятаться, слиться, вовсе исчезнуть. Но он не плачет. Он не может плакать. Нет сил. Как бы сильно он не хотел, он не может. И чувствуя, как вздрагивают плечи Ыйджу, Николас просто молчит, зная, что Бён будет плакать. И сейчас. И завтра. И послезавтра.       И если бы Николас мог, он бы разрыдался прямо сейчас.       — Идем, — хрипло говорит Ван.       И правда, нужно идти.