inunaki

Желание повиноваться чужому приказу, конечно, было большим, но здравый смысл догнал смущенного Николаса достаточно быстро. Если поцелуй был лишь предлогом, чтобы уговорить Исяна куда-то пойти, то у Юмы почти получилось. Темнота вокруг них явно не располагала для прогулок, а снующие везде люди, очевидно небезопасные для них, означали, что идти им категорически никуда нельзя. Но ни полиция, ни кто то ещё, не могут им помочь.       — Ты хочешь прямо туда? В эпицентр? — уточняет Николас, вопросительно вскидывая бровь. Юноша быстро распутывает его пальцы из своих, по новой начиная бинтовать обе руки, видимо, чтобы продолжить путешествие. Причину эластичных бинтов на руках Накакиты Исян не знает, но и, справедливости ради, не спрашивает, поэтому решает оставить этот вопрос до следующего удобного момента.       — А ты хочешь дальше сидеть, сложа руки, и ждать, пока нас всех поодиночке порешают? Я не думаю, что ты хочешь, чтобы я или Маки… — Николас кашляет, заставляя Юму сорваться на половине фразы и замолчать, тем самым так и не договорив заветные слова.       — Идем. Думаю, ты прав… — Ван сдаётся, лишь бы не слышать предположения Юмы о своей скорой смерти. Потому что, как уверен Николас, они точно спасутся.       В голове вдруг всплывает мысль о том, как они будут слезать, потому что если они пойдут адекватно – то есть, через дверь, – то Ыйджу или Маки точно попытаются их остановить или увязаться за ними, а этого они допустить точно не могут.       Хоть кто-то должен остаться… В безопасности? Если честно, Николас бы оставил и Юму вместе с ними, но тот очевидно не останется. Да и сомнительную прогулку предложил именно он.       Но все вопросы, которые были в голове Николаса на тот момент, рассеялись, когда Юма поплёлся уверенными шагами к краю хлипкой крыши, хватаясь за деревянные выступы и спуская ноги.       — В общем… — начинает он, хоть и Николас ели как различает его движения. — Сначала хватаешься за выступ, потом ногами находишь любую доску, на которую можешь опереться. — Он говорит с паузами, явно пытаясь проверить свой способ самостоятельно и составить его максимально безопасным для ничего не умеющего Николаса. — А потом переводишь по одной руке ниже. Тут между крышей и основной конструкцией есть дырка, так что... Поймешь.       И он вдруг спрыгивает на землю, оказываясь внизу, а Исян только вздыхает, понимая, что следующим лезет он. Чужой способ, если честно, не кажется ему надёжным, особенно в темноте, где нужно делать всё вслепую. Николас старается следовать инструкции – хватается за выступ, ставит ноги, передвигает руки… И в итоге спрыгивает, хотя получается чутка неудачно.       — Нормально? — уточняет Юма, и Николас кивает, на что тот лишь фыркает. — Я в темноте не вижу, придурок.       И Ван позволяет себе усмехнуться, отвечая коротким «Да», и берёт юношу за руку, теперь уже следуя за ним. Ориентироваться в деревне они не научились, тем более, в темноте стало ещё труднее. Николас сосредотачивается на себе, пока Юма тащит его вперед. Если честно, не хочется думать о том, что они могут закончить... Как Кей. Быть привязанным к кресту а потом... Что потом, уже не важно. Думать, а уж тем более пытаться вспомнить кадры из записи из камеры, чревато последствиями для и так пустого желудка Николаса, поэтому ему срочно нужно на что-то отвлечься. Он осматривается. Ничего не видно, кроме часто отражающейся луны в окнах домов. Она красиво поблёскивает, когда они проходят мимо, а после снова исчезает, стоит дому остаться позади них. Возможно, Юма думает о чем-то похожем. Николас не знает, как ко всему относится Накакита и как он видит их дальнейшую судьбу – смирился ли он с ней или, наоборот, имеет амбиции бороться до конца.       Когда Ван спотыкается об камень, он тихо ругается, заставляя Юму в ту же секунду остановиться и только крепче сжать его руку.       — Прекрати витать в облаках и поговори со мной, — недовольно говорит юноша, заставляя Исяна по началу опешить, а после наспех извиниться.       — О чём ты хочешь поговорить? — уточняет Ван, пиная камень с дороги.       — Что угодно, но не о смерти, крови и всем в таком духе. — Юма неопределённо ведёт руками, намекая на прилежащие к этим словам темы. Николас снова кивает, забывая, что Накакита не так хорошо видит в темноте. Да и Ван, к слову, тоже.       — Ну… — он задумчиво тянет, первым начиная движение по прошлому маршруту. — У тебя есть парень?       — Нико, ты идиот?       И Юма снова останавливается, подходя опасно близко к нему, расцепляя их руки и укладывая свои забинтованные на напряженные плечи Вана.       — Нет? — с сомнением предполагает он.       — А мне пиздецки кажется, что да, — снова вздыхает Накакита, и Николас чувствует, как Юма выпрямляется, вытягивая руки и обвивая ими его шею. Сначала он совсем не понимает, что происходит. По крайней мере, такой порыв тактильности со стороны парня кажется ему странным. Особенно сейчас. Не то чтобы Ван недоволен: он скорее удивлен тому, что Накакита способен и на это. Он не производит впечатление тактильного котёнка, который ластится под руку, готовый сделать всё, что угодно, чтобы его обняли и погладили. В глазах Николаса Юма… Человек, который знает себе цену и знает, что он хочет от жизни. Он кажется ему серьёзным, моментами грубым, возможно чересчур заносчивым и саркастичным, поэтому построенный в голове образ никак не клеится с этим.       — Не обнимешь меня в ответ – ткну тебя под ребро, — тихо предупреждает Накакита, и Николас моментально реагирует на угрозу, обвивая руками его талию, крепко сжимая в объятиях.       Стоять посреди деревни, где снуют убийцы-людоеды, при этом романтично обнимаясь, – до жути смешно: Николасу кажется, что он попал в анекдот, который понравится, разве что, его бабушке, да и та с её зрением не разберет половины слов. Ван безусловно доволен – обниматься с Юмой ему нравится. Но он бы хотел обнимать его... Немного при других обстоятельствах. Хотя, учитывая то, что, по факту, оценивая ситуацию трезво, шансы выжить у них равны шансам умереть, такие обстоятельства не самые плохие. Могло быть и хуже.       — Зачем ты спрашиваешь, есть ли у меня парень, если мы целовались? Ты настолько плохого обо мне мнения? — Юма бормочет ему под ухо, заставляя Исяна улыбнуться и даже тихонько хихикнуть, зарываясь носом в чужие волосы на виске.       — Нет, просто задумался. Я постараюсь быть менее рассеянным. — Он надеется, что сдержать свои слова у него всё-таки получится, потому что в моменте это кажется чересчур трудным.       Через время, явно не такое долгое, как хотелось бы им двоим, они продолжают путь, уже сохраняя хоть какую-то тишину: а то слишком сильно в себя поверили.       Шагая по протоптанным тропинкам, Николас старается хоть как-то осмотреться, не теряя надежд разглядеть в темноте лишние движения, не принадлежащие их теням или чему-то еще неживому. Но пока безуспешно, поэтому он не накручивает себя раньше времени – всегда успеет это сделать.       — Слушай, а давай когда мы выберемся… — начинает Юма, но Николас тут же перебивает его своим не таким оптимистичным:       — Если выберемся.       — Помолчи, блять.       И Николас закатывает глаза, позволяя Накаките закончить его драгоценную мысль о том, что же они будут делать, когда выберутся из проклятого места: ощущение, что это не так уж и трудно, как им всем кажется. Нужно просто подгадать время, взять себя в руки и… Побежать? Всё.       — Я хочу как-нибудь попасть в Аокигохару, это на острове Хонсю, если знаешь историю. — Накакита с небольшой надеждой дёргается Вана за руку.       — И зачем? — почти равнодушно хмыкает Ван, за что получает нехилый удар под ребра, заставляющий его только рвано вздохнуть и нахмуренно взглянуть в сторону его обидчика.       — Чтобы погулять, придурок. Будешь задавать глупые вопросы, и я кину тебя здесь, а дальше пойду один. Не заставляй меня сомневаться в моём вкусе. — И Накакита следует дальше, не позволяя Николасу даже кинуть насмешливый комментарий о том, что он все-таки ему интересен, а значит, терпеть он его обязан до самого конца.       Ван чувствует себя даже спокойнее, чем было до этого, существуя с мыслью, что они обязательно выберутся и поедут в этот проклятый лес, где, даже если потеряются, то точно не умрут – рано или поздно их найдут, либо они выйдут к дороге с любой из сторон леса.       Хотя бы там Николас будет чувствовать себя безопасно, особенно рядом с Юмой.       Окрыленный этой мыслью, Ван уверено шагает вперед, держа Накакиту за руку и даже не с первого раза обращая внимания на очевидные изменения в атмосфере. Замечает он только тогда, когда ему напрямую говорит об этом идущий рядом Накакита.       — Ты слышал? — снизив голос до шепота, интересуется он.       — Нет. — И Ван оборачивается, но, вовремя вспоминая, что это может быть чревато последствиями, делает вид, что просто осматривается, медленно уводя голову в бок.       — Справа, — тихо указывает Юма, и Николас прибавляет шагу, а после, не сговариваясь, они бросаются бежать, так и не осознав, что на самом деле они услышали.       Николас чувствует только пульс в собственных ушах и как громко стучит его обувь об землю и рассыпанный, неизвестно откуда взявшийся гравий.       Он спотыкается, а нога проскальзывает по мельким камням и не нарочно тянет Накакиту за собой, от чего они оба валятся вниз, кубарем прокатываясь по земле.       Исян слышит звук рвущейся одежды и подозревает, что это был рукав его футболки, нагло и громко порвавшийся о неизвестный острый выступ.       — Пригнись! — вскрикивает Накакита, но Николас не успевает среагировать, как чувствует точный удар по голове, заставляющий его завалиться на бок и встретиться лицом с камнями на земле.       Сознание мутнеет не постепенно, а словно вспышкой, заставляя моментально потерять реальность, что выскользнула у него из рук. ☆☆☆       Глаза открываются с огромным трудом. Он даже сомневается в том, что видит хоть что-то перед собой, потому что вокруг него только темнота и легкий оранжевый отблеск на, кажется, деревянном полу.       Николас кряхтит, делая попытку встать, но безуспешно валится, подбородком встречаясь с твердым полом, а после прижимаясь к нему щекой. Вставать нет сил. И бороться – тоже.       Он закрывает глаза, позволяя себе остаться лежать в неудобном положении, но провалиться в бесконечный сон ему не позволяет уже внешний шум.       — Господи, придурок, я думал, ты умер! — сквозь толщу воды Исян слышит смутно знакомый голос, говорящий откуда-то сверху… Или сбоку? Николас по прежнему ничего не понимает. — Вставай, пожалуйста, Николас...       И Ван кривит губы в недовольстве, но совершает новую попытку, вкладывая в рывок последние силы. Голова безумно болит, особенно затылок, видимо именно туда пришелся удар, заставивший Николаса потерять осознание на энный срок. Исян перемещается из неудобного положения лежа в положение сидя, прикладываясь больной головой к деревянной доске позади него, а взгляд сам находит единственный источник света рядом с ними – горящий неподалёку факел, мирно развевающийся под лёгким прохладным ветерком.       Ван лениво переводит взгляд, не имея сил даже испугаться, когда в темноте сквозь прутья пролезает чья-то рука, заставляющая юношу наконец обратить внимание на говорящего. Разглядев чужое лицо в приглушенном свете огня, он облегченно вздыхает. Это Юма.       — Придурок, блять, урод… Обязательно было спать настолько долго? — Накакита метается по огрождённому квадратному участку, каждый раз натыкаясь на стены вокруг него, и ругается себе под нос, в конце концов не выдерживая и громко ударяя по одной из деревянных досок. Та не издает ни хруста.       — Где мы? — хрипло спрашивает он, хватаясь рукой за доску, морща нос и с трудом поднимаясь с пола, хоть и стоять, даже с какой-никакой поддержкой, безумно трудно. Ноги постепенно прекращают быть ватными, а сознание медленно проясняется.       — В клетке, как собаки, — сплевывает собеседник, а перед Николасом маячит его грязно-розовая от песка и земли голова и почти безумные, широко раскрытые кошачьи глаза. — Найду – поубиваю каждого.       Он цедит угрозы сквозь зубы и хватается за доску, ненарочно касаясь пальцами пальцев Исяна. Ван делает глубокий вздох, хмурясь от боли в груди, но старается дышать ровно и медленно, успокаивая себя перед неминуемым: если они будут стоять, то умрут быстрее.       Николас старается напрячься, но скорее ради Юмы, чем ради спасения своей собственной шкуры. По Накаките видно, как сильно он хочет спастись, а значит, Николас должен сделать все, что угодно, лишь бы совершить этот рывок в сторону их победы над естественным отбором.       — Ты пробовал выбить их?… — неуверенно уточняет Ван.       — Слишком громко. Пробовал. Ноги еще болят пиздец. — Он снова ругается и тянет руку к Исяну, будто к последнему шансу на спасение. — Скажи мне что-нибудь хорошее.       — Я люблю тебя.       Николас не совсем видит, но почти уверен, что Юма улыбается, а произнесенные вслух впервые слова Исян переваривает с трудом: это единственное, что приходит ему в голову тогда, когда он уже мысленно похоронил свое тело под плинтусом.       То, что они знакомы злосчастные несколько часов, даже не превосходящие пол суток, его не смущает. Они будто проживают всю жизнь, встречаясь со смертью лицом к лицу и страдая от ее силы. Она ходит за ними по пятам, и Николас торопит сам себя, в страхе не договорить. В любой другой реальности они бы прошли через десять свиданий, месяц привыкания к друг другу, осознание своих чувств, расход и снова сближение, а после отношения, если у них по-настоящему могло было быть будущее. Но сейчас, чувствуя на своей теплой щеке холодные пальцы и шершавую ткань эластичного бинта, Николас знает – будущего у них нет.       — Нужно выбираться… — тихо, еле различимо говорит Юма. Исян поджимает губы и поднимает руку, прижимая чужую ладонь к своей щеке, не позволяя отстраниться. Он носом прячется в незамысловатом прикосновении, надеясь спрятаться.       — Я не думаю, что у нас получится.       Николас почти кожей чувствует, как вздыхает Юма и как быстро его рука ускользает из его оков, пропадая между досок.       — А я, блять, думаю? — на тонах начинает он, но быстро тушуется, глухо ударяя кулаком по дереву. — Слушай, я понимаю, что это все… Ужасно. Да. И мне тоже страшно. Но возьми себя руки, оглянись, ощупай все. У нас есть шанс. Всегда был.       «У нас» застревает в голове Николаса, отскакивая от стенки черепной коробки, словно язык колокола, моментально приводя потерявшегося в прострации парня. У них есть шанс. Юма действует на него отрезвляюще, и Ван старается ощупать себя пальцами. Он ищет хоть что-то, что может им помочь, но безуспешно. Неизвестно в какой момент потерянный рюкзак исчез с его спины, видимо, оставшись где-то в доме вместе с Ыйджу и Маки.       — У меня ничего нет. Какие идеи? — Он старается хоть как-то участвовать в придумывании плана, хоть и в его мыслях выбирается из них двоих только один. И выбор точно не в его пользу.       — Ты носишь цепочки? — уточняет Юма, вдруг начиная шуршать одеждой.       — Да. Вроде сегодня надевал.       И он спешит проверить свою теорию, начиная трогать себя в районе шеи, натыкаясь на злосчастное украшение и моментально снимая его, хоть и руки его едва слушаются. Он ждёт указаний от Юмы, но тот пока молчит, а после Исяну удаётся разглядеть, как тот начинает пилить доску, да и по звуку, к слову, это можно легко распознать.       — Ты уверен? — уточняет Николас, на что слышит нервную усмешку.       — Это единственное, что я могу сейчас предложить. Пили. — Накакита снова замолкает, как-то чересчур старательно подходя к этой трудной задаче. Исян кивает, не смея перечить ему, приступая к той же, не особо надежной, но идее.       Наверно, в любой другой ситуации или с другим человеком, Николас бы засомневался в этой идее и, скорее всего, выбрал бы что-то другое, но почему-то отказывать Юме не хотелось, да и,вроде как, у него получается, а то, что Исян бесцельно пилит доску, не имея никакого прогресса – наверное, не так важно.       — Мы выберемся… И все будет хорошо. — Чужое усердное бормотание доносится до ушей достаточно быстро. — И мы поедем домой... И я посплю… И спать буду весь день. А потом гулять пойду… И в кино.       Николас поджимает губы, сжимая в кулаках края цепочки и продолжая пилить, надеясь, что она достаточно крепкая, чтобы не порваться. Юма не прекращает едва различимое бормотание с самим собой, и Ван снова слышит знакомые слова о сне, о кино, о прогулках на заброшках. Накакита такой же человек, как и Николас, и они оба находятся в ситуации, где единственное, что им остается, – это молиться и верить в лучшее. Но чтобы это лучшее случилось, им нужно совсем немного побороться за себя.       — Ты пойдешь со мной в кино, — уже громче добовляет Юма.       — Если выживу. — Николас склоняет голову, проверяя, есть ли смысл в цепочке и его цикличных действиях.       — Бесишь! Выберешься ты. И я выберусь. И гулять мы пойдем. И встречаться, сука, тоже будем. Пили усерднее, иначе доску я буду ломать твоей тупой головой, Николас.       Исян вздыхает, прилагая ещё бóльшие усилия к этому, по его мнению, бессмысленному действию, стараясь уже лишний раз Накакиту не злить – потому что, зная его, он и правда на такое способен. Они погружаются в работу, а Исян совсем скоро теряется во времени. Как Николас оказался в клетке, догадываться не нужно, да и к слову, он даже не пытался вспомнить, потому что все фрагменты словно стёрты из его памяти – да и очнулся он слишком поздно, чтобы хоть что-то увидеть.       Николас прекращает занятие только тогда, когда слышит, как Юма громко втягивает воздух через плотно сжатые зубы, а после резко ударяет по доске, с треском ломая ее пополам.       — Всё? — интересуется Ван, поднимаясь с колен и, слегка ударяясь головой о импровизированный потолок, подходит ближе, чтобы разглядеть проделанную Накакитой работу.       Факел, стоящий недалеко от них, постепенно становится не единственным источником света: кажется, по нескромныму мнению не самого вменяемого сейчас Николаса, уже восходит солнце, а небо постепенно светлеет, предзнаменуя близящееся утро. Исян мог бы на вскидку дать около трёх-четырёх утра, но он постепенно забывает о своих подсчётах, погружаясь в идею спастись.       Юма выпрямляется, вставая с пола и ровняясь с Николасом, а Исян наконец полностью может разглядеть его блестящие глаза и светлую кожу.       — Я найду Ыйджу и Маки. Мы обязательно… Что-нибудь придумаем. Посиди тихо, хорошо? Я вернусь, точно вернусь. Ты мне веришь? — Он снова тянет руку к лицу Исяна.       — Верю. — Ван едва различимо кивает. Юма одаривает его улыбкой, впервые за последние часы. Николас вымученно улыбается ему в ответ.       — Просто не привлекай внимание, хорошо? — И он снова получает кивок в ответ. Они стоят в тишине пару минут, прежде чем Исян делает шаг вперёд, грудью упираясь в деревянную доску, хоть и их намного меньше – видимо, жители деревни не стали сильно разделять заключенных в клетках, позволяя им взаимодействовать практически без преград, – а после подаётся вперед, впиваясь губами в чужие, закрывая глаза.       Николасу хотелось бы потеряться в этом моменте, забыть, что, вообще-то, они могут умереть с минуты на минуту, и шансы выжить у них по-прежнему минимальные. Он хотел бы никогда не знать или навсегда забыть тот видеоролик и никогда не задумываться о том, дошел ли Харуа до тоннеля. Не хотелось бы думать и о том, что в клетке они не потому, что это глупый розыгрыш или квест, который в любую секунду можно прекратить, а настоящая опасность, к которой Исян, честно, не был готов. Ни физически, ни морально.       Сминая мягкие губы Юмы, он хотел бы думать только о них. О губах. Об их совместном будущем. Надеяться, что оно правда есть и что за него осталось лишь ухватиться рукой, а оно само потянет их к свету. И ощущая, как сильные руки сжимают его волосы в попытке спасти себя от безумия, Николас в очередной раз понимает, что хочет спасти не себя, а Юму.       Вынужденно приходится разорвать этот момент, окончательно проводя черту: сейчас он уйдет, а Николасу останется только дождаться.       Юма делает шаг назад, слишком неуверенный, и рукой хватается за доску, в которую Исян все это время упирался грудью.       — Иди, иначе вообще не уйдешь, — шёпотом говорит Ван, кивая юноше на проделанную им же дыру. И Накакита кивает, делая решительный рывок и выползая через низ.       Он последний раз бросает взгляд на Николаса, но быстро отворачивается, подходя к краю крыши, на которой стояли их клетки, а после, подобно себе же недавно, спускается с неё, пропадая из вида Вана.       Исян тихо вздыхает.       Пилить доски дальше бесполезно. Он просто садится на пол, упираясь спиной в заднюю стенку его клетки, вытягивая ноги настолько, насколько позволяют ему габариты тюрьмы. Хотелось бы просто исчезнуть. Навсегда пропасть с локаторов, забывая абсолютно обо всем. Об учебе, нормальной жизни, спорте, семье. Просто исчезнуть. Единственная мысль, за которую он так крепко держится сейчас, это Юма, пообещавший его спасти, и Ыйджу, который, вероятно, уже понял, что они пропали.       Если честно, Вану стыдно. Стыдно, что он согласился так бездумно на глупую идею Маки. Стыдно, что он не отговорил от этого же Ыйджу. Стыдно, что он потерял бдительность и так глупо втрескался в розоволосого японца за считанные часы, уже в голове рисуя их свидания, прогулки и возможную совместную жизнь дальше.       Возможно, ему просто стоит… Повзрослеть. Но пока такой возможности так и не выдалось.       Закрывая глаза, он продолжает глубоко дышать, надеясь выровнять дыхание, успокоить сердце, осознать, что, возможно, он может что-то сделать, хоть ему категорически наказали сидеть тихо и не привлекать внимание. Но сидеть без дела тоже глупо, правда? Разве он может просто сидеть и ждать, пока придет чудо? А вдруг они не смогут ему помочь? Николас может полагаться только на самого себя. И он открывает глаза, полностью уверенный в том, что может сделать все, что угодно, и даже совершает рывок в сторону противоположной стены, но моментально возвращается на свое место, вжимаясь спиной в доску сзади, когда слышит топот нескольких пар ног и неразборчивое низкое бормотание нескольких мужчин, которое стремительно приближается к нему.       Глаза сумасшедше бегают по доскам. Это конец.       Голоса замолкают, а Ван, будто загнанное животное, дышит через рот так громко, что не заметить его будет слишком трудно. Он впивается пальцами в пол, получая новые занозы на руках, надеясь, что его попросту пропустят. Но, различая под светом то, как искривляются противные лица незнакомцев, Николас понимает: они недовольны, что Юма ушел. Они в смятении, что их стало на одного меньше. И когда острый взгляд напирается на Вана, Исян понимает – отвечать ему.       Если честно, ему захотелось провалиться под землю, когда он услышал, как один из них открывает дверцу клетки. Как они все встают в проходе, а Исян наконец понимает, что для него это конец. Но почему-то его действия совершенно разнятся со смирением того, что однажды он все равно умрет. Когда его пробуют вытащить, он пинается ногами, стараясь врубить с такой силой, чтобы сломать убийце нос, – он уверен, что у каждого стоящего перед ним руки по локоть в крови, – а потому собирает все силы, последние, тратя их до последней капли.       Его хватают за ногу и рывком тянут на себя. От резкого движения Исян не успевает ни за что ухватиться: разве что ударяется головой о доску и чувствует, как спиной проезжается по шершавым доскам, стирая кожу в кровь, от чего громко шипит, стараясь вырваться, но безуспешно. Его вытаскивают так, будто он – дикий зверь, а после роняют лицом в пол, заламывая руки с такой силой, будто намереваясь вывернуть ему плечи.       Он не может сопротивляться вслух и кидаться угрозами, вряд ли у них совпадает диалект. Кажется, что жители этой деревни давно застряли в прошлом, потому Николас разбирает лишь мелкую часть их диалогов и то – с огромным трудом.       Над своей головой он слышит грохот, а после его лицо насильно поднимают, крепко удерживая за грязные волосы.       Его силком снова поднимают, хоть и Николас старается упереться ногами во что-то или как минимум снова потерять точку опоры, лишь бы не поддаваться силе нескольких крепких мужчин. Они не могут поднять его, если Ван не будет выпрямлять ноги. Но, кажется, он просчитывается и в этом, когда его, несмотря на постоянные рывки, усаживают на стул и ударяют чем-то тяжелым по голове. Николас не теряет сознание, но обмякает, находясь где-то на стыке состояний. Ему кажется, что он вот-вот отключится, а сильный звон в ушах только сильнее подкрепляет его догадку, но он по-прежнему видит суету перед собой и сумасшедшие глаза, заглядывающие в равнодушные его.       Исян не может сопротивляться, пока его связывают по рукам и ногам, приковывая к стулу. Он не разбирает ни единого слова, но точно знает, что там нет ничего хорошего. И даже, наверное, к лучшему, что он так ничего и не понял.       — Ублюдки, — цедит сквозь зубы Ван на своем родном. Бесполезно говорить на японском, когда ни одна, ни вторая стороны друг друга не понимают. Мужчины обращают на него заинтересованный взгляд.       — Ублюдки, говорю! Слышите? Уроды! — он повышает тон, срываясь на хриплый крик: — Убью нахуй! Каждого, блять, поняли? Гореть вам в аду, сукины дети!       Он получает пощечину, от которой снова кружится голова. Кажется, будто она не будет последней – это лишь начало бесконечного аттракциона унижений, в котором Николас лишь игрушка для битья. Пластилин, который можно смять и выбросить. Одноразовый предмет.       Ван морщит нос и в отвращении кривит губы, дергая руками и чувствуя, как кожа трётся о чертов канат, сжимающий его запястья до гематом. Ван выберется. Не знает, как, но знает, что ему есть для кого стараться.       — Чтоб вы сдохли, уроды! — снова кричит он, а после чувствует, как его голову тянут за волосы, кажется, вырывая оттуда нехилый клок и оставляя на макушке лишь горящее от боли место, на котором уже явно ничего не вырастет.       Если бы он мог знать, что его кто-то услышит, то он бы кричал так долго и громко, как позволяли бы ему его голосовые связки. Он бы сорвал голос, лишь бы привлечь внимание, но Юма и так знает, что он здесь, а больше никто не может им помочь.       Николас чувствует себя в западне, когда вдруг все мужчины пропадают из его поля зрения. Он крутит головой, в поисках хоть одной живой души и встречается с картиной, от которой его сразу тянет вывернуться наружу. Это больше похоже на какую-то процессию, где небольшая толпа мужчин и, на удивление, женщин, разного роста, перетаскивают небольшие куски чего-то… Красного… И капающего. Хотя, Николас перестаёт обманывать свой мозг достаточно быстро: мясо в руках людей он распознаёт достаточно быстро. И кости. Большие и длинные.       Он поджимает губы, стискивая их в ровную линию, и сглатывает подкатившуюся тошноту к горлу, которая намеревается вырваться с каждой секундой все больше, когда он видит, как по рукам людей стекают струйки вязкой и липкой крови.       Становится понятно лишь тогда, когда процессию завершает высокий крепкий мужчина, отличающийся чуть ли не гигантским ростом – на вскидку метр девяносто пять, – по сравнению с другими. Николас чувствует, как по его спине градом проходятся мурашки и ливнем проливается холодный пот, стоит ему дрожащим взглядом очертить голову в руках этого урода.       И он отворачивается, почти падая вместе со стулом на деревянную крышу, пытаясь забыть пронзающую его сознанию картину.       И повисшую на волосах в руках мужчины голову Маки, которого он несколько часов назад знал живым.       Хочется разразиться криком, ревом, злостной бранью: хочется убить каждого, кто хоть как-то причастен ко всему, что здесь происходит. Хочется уничтожить любую душу, что когда-либо решала, будет ли жить человек или нет. Хочется уничтожить того, чьей идеей было убить их всех.       Николас отключает голову, действуя на собственных, несуществующих для человека инстинктах. Он раскачивается на стуле, роняя себя вместе с ним, и, несмотря на удар головой, действует решительно: вытягивает ноги, освобождая их от привязи к деревянным ножкам хлипкого стула, а после, будто гусеница, перекатывается и с трудом, раздирая в кровь колени, встаёт, сгибаясь от резкого подъёма. На его самовольство идет моментальный ответ в виде брани от ублюдков, что думали, что он просто так будет сидеть, становясь легкой добычей в руках десятков людоедов. Николас готов порвать себе кожу, лишь бы вырвать руки из плена и наконец доказать себе, им, кому-то еще, что связались они не с тем. И теперь они будут пожинать плоды своей глупости и опрометчивости.       От первого удара у него получается уйти, но его тут же толкают со спины, сбивают с ног, ударяют ногой по ребру, кажется, к чертям его ломая, но Исян не чувствует боли. Он продолжает стирать запястья, с каждой секундой стараясь разорвать или хотя бы расслабить канат на собственных руках.       Он кусает губы в кровь, чувствуя на языке металл, но борется, наконец добиваясь желаемого – из носа одного из убийц фонтаном хлещет кровь от удара крепким ботинком, и это придает Николасу уверенности. Теперь добыча не он. По крайней мере, он позволяет себе думать, что роли можно менять.       Его придавливают к полу. Николас рвано вздыхает, пытаясь подняться, но его ударяют лбом об деревянную крышу, делая это ещё несколько раз, прежде чем Исян снова на некоторое время отключится от реальности. Он чувствует, как его переворачивают, чувствует, как его щёку обжигает острая боль, он чувствует, как к уху стекает жидкость – Николас точно распознаёт, что это ничто иное, как его собственная кровь, – а после канат на его запястьях рвётся с противным звуком, а его руки бездыханно валятся на крышу. Он делает попытку пошевелиться. Безуспешно. Ему нужно время, чтобы снова обрести состояние, в котором ему хватит сил пошевелить хотя бы ногами, но он вздрагивает и издаёт болезненный стон, когда в его ладонь вгрызаются зубы, стискивая конечность так, будто намереваясь в ту же секунду её откусить. От боли и бесчисленного количества времени, которое мужчина держит свои зубы стиснутыми, рука постепенно теряет чувствительность, а все остальное затемняет неспадающая боль. Ван теряет сознание окончательно, проваливаясь в пучину утаскивающей его темноты.       Только, кажется, в бессознательном состоянии он проводит только минуту, если не меньше, потому что его вырывают из сна громким ударом, а после неистовой болью, что будто молнией проходится по всему его телу, задевая абсолютно все нервные окончания и разрядом ударяя в голову. Он открывает глаза, не сдерживая крика, который вырывается из горла практически самостоятельно, а после одним рывком выдергивает руку из хватки мужчины, поднимая её на уровень собственных глаз.       Кровь, без конца текущая из открытой раны, капает ему на лицо, а Николас не знает, как здраво и трезво оценить то, что с ним сделали. Боль затмевает адреналин, адреналин затмевает боль, и все мешается, заправляясь неистовым бешенством и злостью, которая заслоняет ему взгляд. Ублюдки отрезали ему палец, а Николас знает, что даже это не остановит его перед истинным планом.       Почему-то его совсем не пугает отсутствие пальца, возможно, в моменте он просто становится телом, которым движет лишь одна эмоция – злость. И мужчины делают крупную ошибку, вовремя не связав его снова.       Несмотря на стекающую по руке кровь и её огромное количество, Николас выхватывает из рук мужчины мясницкий нож и ударяет его ногами, отталкивая тушу от себя. Он опирается здоровой рукой на доски, помогает себе встать, делает пару шагов назад, а после перекидывает нож в здоровую руку, не имея сил пошевелить оставшимися пальцами на другой.       Теперь он охотник. И в его глазах намного больше злости, чем беспощадности в глазах напротив.       Если бы он мог контролировать себя, если бы он был в сознании – он бы испугался себя. Он бы не поверил, что когда-то мог бы быть способен на это. Никогда бы не подумал, что смог бы выхватить нож у убийцы, заставив его играть по своим правилам.       Он делает первый шаг в сторону мужчины. Николасу удаётся выбить и второй нож с чужих рук, оставляя компанию из трёх тучных мужчин безоружными. И Ван не тянет время, не ждёт, пока они испугаются или придумают, как от него защищаться. Он вкладывает все силы в последний рывок, резко заводя руку над головой, а после вгоняя острое лезвие по самую ручку в грудь стоящего ближе к нему мужчине. Николас рвано выдыхает, когда они встречаются практически лицом к лицу, но потом снова находит в себе силы резко выдернуть нож из груди бывшего убийцы. Его тело бездыханно и громко валится на бок, ударяясь головой, а темно-алая кровь сочится по грязной одежде, стекая к деревянной крыше. Николас двигается по инерции, игнорируя боль, усталость, подбирающийся к мозгу страх.       Он – машина, а его алгоритм – убивать.       Кто бы мог подумать, что можно испугаться настолько, что Исян просто забыл о том, что убить должны были его. Что он не зачинщик игры. Он должен был убегать, прятаться, бояться. Но вонзая нож во второй раз и так же выдергивая его, он чувствует, как на его лице появляются капли крови. Не его крови. Он стискивает зубы до боли, до треска, а когда вокруг всего погружается в тишину, а из живых существ вокруг него остается только он, Исян падает на колени, выронив оружие из собственных рук. И, поднимая ладони к своему лицу, он осознает, что это все сделал он.       Ему хватает сил только поднять голову, замечая движение в паре метров от себя, распознавая в образах что-то смутно знакомое: розовую голову, растрепанную до невозможности, и высокого парня, что включает фонарик, моментально ослепляя Исяна, заставляя его нахмуриться.       — Николас! — Восклицание Юмы слышится словно через толщу воды, а пульс, стучащий в ушах, становится только громче. Он промаргивается, а уголки губ дрогают, растягиваясь в улыбке.       — А я.. Не дождался.       И последнее, что он слышит и чувствует, прежде чем отключиться уже, кажется, в третий или четвертый раз за последние несколько часов, это красноречивое «Охуеть» от Ыйджу и теплые руки Юмы, на которые он без капли сомнения валится, точно зная, что его не оставят.