inunaki

Юдай теряет всякую надежду, когда его конечности оказываются намертво прикованы к деревяному кресту. В попытках спасти свою жизнь, он дергается и прикладывает максимум сил, чтобы вырваться, но толстая бечевка лишь режет кожу, оставляя после себя кровавое месиво. Грязная тряпка во рту не дает позвать на помощь, не отставляет возможности на переговоры. До смерти напуганный, он делает очередной рывок, когда видит, что людей в небольшом деревянном доме стало больше. В основном молодые мужчины внешне напоминают деревенских жителей середины двадцатого века – где-то их одежда веет современностью, где-то – совсем выцветшая, грязная и рваная. Кей с трудом понимает, о чем именно они говорят, диалект кажется совсем не известным, не похожим ни на какой другой; они толпятся друг за другом, рассматривают вещи, что журналист привез с собой, смеются так, словно Юдая здесь и вовсе нет.       Он пытается успокоить себя – все это лишь шутка, очередной аттракцион для туристов, прямо сейчас в дом зайдут остальные ребята с улыбкой на лице и заявят, что все это не больше чем розыгрыш.       Но когда руки, подвешенные над головой, начинают неметь от недостатка крови, Кей делает бесчисленное количество попыток порвать веревки, выплюнуть тряпку и как-либо привлечь к себе внимание. И ему это удается – один из местных жителей оборачивается на него, щурит глаза, а затем обращается к остальным, и они принимаются быстро перешептываясь между собой. Другой, что явно помладше, берет в руки ценную для Юдая видеокамеру, верит ее по сторонам, рассматривает, нажимает то туда, то сюда, а затем Кей замечает красный огонек, что гласит о начале записи.       Ему остается лишь наблюдать, даже когда мужчины расходятся, и взгляду предстает блестящий металл лезвий ножей – совсем разных, где-то острых как клинки, где-то чем-то напоминающие тесаки, остро заточенные и совсем уже поржавевшие. Местные расходятся по сторонам, когда один из них берет в руки два клинка, принимаясь обтачивать их между собой.       Попытки спастись становятся сильнее и яростнее, и Кей даже не замечает, как по щекам начинают бежать соленые слезы, а тело охватывает паника. Он бьется, дергается, старается вырваться вновь и вновь, а затем замирает, когда мужчина делает первый бросок. Клинок проходит бедро насквозь, заточенным краем вонзаясь в деревянный крест. Юдай кричит сквозь тряпку, а сумасшедшая боль быстро разливается по всему телу. Он жмурится, глотает собственные слезы, предпринимает еще одну попытку выбраться, но лишь усугубляет свое положение – он может слышать, как нож лишь разрывает мягкие ткани.       Следующий точный бросок приходится в самое запястье, и Кога звереет, когда видит, как из его руки торчит толстый ржавый нож. Ладонь моментально теряет способность к движению, а от боли мутнеет рассудок. Словно загнанное животное, он метается взглядом от одного присутствующего к другому, но те лишь играются с ножами, усмехаясь и радуясь зрелищу.       Кровь струится по руке и стекает на пол, а привкус затхлости тряпки мешается с горькими слезами. Даже если помощь придет, ему не дождаться ее живым, голова мутнеет, сил становится все меньше, и ему остается лишь утопить свой взгляд в маленьком красном огоньке камеры, когда последний удар приходится точно в голову, и свет выключается.

☆☆☆

      Кажется, собственная рука сжимает чужую забинтованную с такой неистовой силой, что Николас чувствует, как Юма начинает откровенные попытки вырваться из этой хватки: Исян не слышит даже того, что к нему обращаются, потому что взгляд обращен точно на небольшой экран камеры. В голове засело это неистовое мычание, крик, задушенный этой грязной тряпкой, и алая кровь, струящаяся сначала по ноге, после по руке, и Николас закрывает глаза, когда звуки сопротивления на видео заканчиваются.       Он чувствует, что ноги больше его не держат: он никогда не боялся крови. Никогда не боялся фильмов ужасов, никогда не боялся сцен убийств оттуда. Но когда он осознает, что падает коленями на землю в порыве неконтролируемой тошноты, он понимает, что боится. Что его трясет не то от лихорадки, не то от страха, что въедается в каждую клетку его тела.       Он корчится над землёй, чувствуя, как рвотный позыв режет ему горло, а над ним быстро кто-то склоняется, роется в его рюкзаке, а после, через толщу воды, Николас слышит, как откручивается бутылка.       — Николас! Твою мать. — Обеспокоенный голос Ыйджу и чужая рука, которая крепко хватает его ослабевшее лицо за подбородок, заставляют Исяна сфокусировать хотя бы взгляд: он видит лицо друга перед собой, который внимательно осматривает его, и Ван точно чувствует, как сильно дрожит его рука.       Ему приходится пить с чужих рук, потому что Бён не оставляет ему выбора, а когда в нос ударяет резкий запах табака, даже чересчур сильный, Николас давится то ли дымом, то ли водой, сразу выплевывая все на землю.       Ван прямо сейчас готов лицом упасть в эту склизкую лужу и после никогда с нее не вставать, не имея сил, желания и возможности – он будто парализован, потому что конечности не слушаются хозяина, руки дрожат все-так же сильно, будто при ознобе, а голову мутит головокружение после неожиданной рвоты. Он думает о том, что может потерять сознание прямо сейчас, но это не происходит ни через секунду, ни через минуту после. Компания молчит, в воздухе все еще витает запах едкого табака, а Николас находит в себе силы поднять голову.       Перед ним на корточки садится Юма. Между зубов он зажимает белую сигарету, а чужие глаза, на которых Николас так старательно пытался сфокусироваться, изучают его так, будто стараются запечатлеть каждую клетку его лица.       — Не кури под носом, его опять вырвет, — рявкает Бён, заставляя Юму лишь изогнуть бровь, а после демонстративно закатить глаза.       Он вытаскивает сигарету из зубов, наконец одаривая Ыйджу ответом.       — Отвали, — хмыкает он и встает, протягивая руку Николасу. — Вставай.       В моменте Николасу кажется, будто Юме совсем не страшно: так, словно он не видел эту запись и все события на ней обошли его стороной.       Ван, несмотря на свое состояние и вероятность падения, тянется за рукой Юмы, крепко ухватывается за нее и, хоть и не с первого раза и с очевидными проблемами, все-таки встает.       Только вот стоять ровно слишком долго он не собирался, кажется, еще с самого начала, и стоило ему лишь пару секунд провести в статичном положении, как он тут же шагнул в сторону Юмы, наваливаясь на него.       — Блять, — на выдохе произносит юноша, когда Ван почти всем весом наваливается на него, ища в низком парне опору. Несмотря на сигарету в чужих руках, Николаса уже не тянет блевать: видимо, уже нечем. Но мысли о записи никуда не ушли, заставляя жмуриться, а рука, которую он определил на спину Юмы, сжимает чужую кофту.       — Что нам делать… — Ыйджу звучит как-то отдаленно, а Николас постоянно слышит глухие звуки шагов, будто кто-то постоянно передвигается рядом с ним.       — Во первых, прекратить ходить кругами, — снова встревает Юма. Его голос дрожит на последнем слове, заставляя Николаса напрячься – рука Накакиты, что благополучно придерживала Вана за талию, кажется, дрожит тоже, а вторая держит сигарету. Ван понимает, что облажался, потому что не должен боятся, пока боится Юма. Чувства долга и собственного достоинства остались там, в луже рвоты от увиденного ужаса.       — Ну спасибо, убедил, — фыркает Бён, снова шоркая ботинком. — Я просто… Нет. Я думаю, объяснять ничего не нужно… Вы же видели то же, что и я, да… Я же не брежу? Господи, простите, я… — Теперь Николас уверен, что и Ыйджу проникся паникой. Он всегда запинался, когда начинал переживать или нервничать, всегда. Начиная с юношеских лет и до сегодняшнего злополучного дня.       — Мы поняли, — вздыхает Юма куда-то в ухо Николасу. — Мы все видели то же, что и ты. Если мы будем сейчас кричать и паниковать, то, вероятно, не придем... Абсолютно ни к чему.       — Правда, блять? А я вот, извольте, позволю себе покричать.       Голос Харуа звучит уже привычно громко, на грани с истерикой, потому что тот, кажется, уже топчется на месте, готовый бросить все и уйти. Николас молчит, по-прежнему оставаясь лишь сторонним слушателем этой беседы: к сожалению, он не может найти в себе силы подняться с Юмы и перестать на него наваливаться, хотя бы ради того, чтобы увидеть Маки. Тот подозрительно долго молчит.       — Харуа, это плохая идея. — Ыйджу старается вразумить его, несмотря на то, что Николас почти уверен в том, что это гнилая идея.       — Вы, блять, тоже поехали? Такие же больные, как эти идиоты? Вам еще раз запись показать? — Он срывается на крик, очевидно адресованный Бёну. Николас делает попытку вернуться в устойчивое положение, но Юма неожиданно прижимает его обратно к себе, позволяя еще немного полежать на нем, насколько позволяет им это положение.       — Не кричи, ты хочешь закончить так же, как Кей? Я уверен, что они где-то поблизости… Господи, я тебя умоляю, не кричи. — Ыйджу – человек, который не полезет в драку первым, а попытка вразумить Шигету и вовсе пролетает мимо чужих ушей. По крайней мере, Николас так распознал то, что тон Харуа даже не дрогнул.       — Да чтоб вы все передохли, идиоты! Я ухожу! Теперь точно ухожу.       Голос Харуа уже, кажется, охрип от такого количества криков и огромного привлечения внимания – Николас уверен, что все жители этой гребаной деревни уже знают, что они здесь, напуганы и собираются уйти. И все благодаря Харуа.       Ван все-таки встаёт с Юмы, чтобы мутным взглядом взглянуть на Харуа, отыскать так же и Ыйджу и наконец-то упереться им в Маки, перед чьими ногами валяется злосчастная камера – сам Исян мутно видит там цветную картинку, понимая, что кадр застыл на последнем, а у Мауса не хватило даже сил найти кнопку выключения.       — Ты дрожишь. — Шепот на ухо заставляет Николаса обернуться и почти столкнуться лицом с Юмой. Тот сразу же отстраняется и затягивается почти прогоревшей сигаретой. Это последняя затяжка, и Накакита безжалостно выкидывает окурок на землю, задавив его ботинком.       — Спасибо за напоминание, — тихо отвечает Николас, совсем беззлобно.       Исян, одновременно с Юмой, обращает внимание на удаляющийся невысокий силуэт некогда стоящего с ними Харуа. И если бы у Николаса были силы, он бы сорвался за ним и наконец остановил истеричного юношу, но ни желания, ни банальных сил на это он в себе не нашел.       — Оставь. — Юма касается его ладони своими пальцами, щекотя и скользя по ней. — Черт знает, что у него в голове. — И Накакита тут же отводит взгляд в землю, а Николас крепко переплетает их пальцы, сжимая, принимая чужие действия как яркий намек.       — Никто не пойдет за ним…? — Ыйджу окидывает взглядом компанию, снова застывая на безжизненном Маки, а тот лишь качает головой, отвечая как-то отрешенно:       — У него рация. Думаю, он пошел за помощью… Иначе мы точно отсюда не выберемся.

☆☆☆

Харуа потихоньку перестает осознавать – его трясет от страха, от злости или от всего сразу?       По крайней мере, различать такие тонкие понятия трудно в его состоянии, да и думать о чем-то, кроме спасения, тоже трудно.       Его раздражает спокойствие Юмы, будто у него каждый день убивают напарников. Будто смерть для него в порядке вещей и что ничего страшного в этом нет, хотя Шигета точно чувствовал, как же сильно он дрожит.       Он затягивается новой сигаретой, делает несколько затяжек подряд, давится, меняет курс своего похода, потому что у него неожиданно кружится голова от количества никотина в одну секунду. Бычок в своих руках он тушит об собственное запястье – в ту же секунду шипит и закусывает губу, ощущая, как жжет кожу и как сильно печет. Выкидывая бычок, он осматривает место ожога, все еще чувствуя боль. По крайней мере, теперь он уверен, что не спит и может продолжать путь до безопасного места в трезвости.       Теперь рука ноет, не позволяя отвлечься на собственные мысли, а Харуа вдруг принимается судорожно перебирать воспоминания, стараясь понять, в какую секунду он потерял Юдая: казалось бы, они все время терлись рядом с друг другом, постоянно были вместе, даже не собирались разделяться – знали же, это гиблый номер. И снова и снова прокручивая в голове воспоминания, он все-таки восстановил картину произошедшего сквозь собственный страх и банальную спешку: он хотел жить. Во время осмотра, на который они с Кеем пошли вместе, Харуа заметил мужчину в кустах недалеко от жилого дома. Сначала он списал это на то, что ему показалось, но, увидев второго, понял, что нет, и что дело явно пахнет жареным – они явно не желают ему добра и особенно не станут с ним сюсюкаться, потому первое, что пришло Харуа в голову, это его пистолет. И пропавший Юдай, которого Шигета спохватился слишком поздно, повлиял на спешку парня в этот момент. Он просто не хотел отправиться вслед за ним.       — Блять! — Не выдерживая собственных мыслей и накопленных эмоций, он пинает камень, который благополучно укатывается в траву, а Харуа выуживает из бокового кармана рюкзака громоздкую рацию, начиная крутить и нажимать на кнопки: в конце концов, сами они не выберутся, а власти хоть как-то должны отреагировать на зов помощи по рации. По крайней мере, Харуа помнил нужную комбинацию.       Вытянув руку вверх, он прыгает на месте, постоянно нажимая на одну и ту же кнопку, надеясь, что в какой-то из моментов связь все-таки заработает, и одно из многочисленных отправленных сообщений будет наконец доставлено.       Он не знает, сколько точно по времени он прыгает на одном месте, но, вероятно, около семи минут точно. За это время как минимум три сообщения должны быть доставлены, поэтому Харуа прекращает попытки, вздыхая и убирая рацию в нужный карман. Он снова опускает взгляд к земле, упираясь им в лежащую между песка вилку, которую тут же поднимает, ведомый каким-то непонятным желанием: то ли вонзить ее себе в живот, то ли убить ею кого-то. Он быстро отметает оба варианта, хоть и сжимает предположительно оружие защиты в руках, когда слышит шелест травы. Он воровато озирается по сторонам, стараясь найти хоть что-то или кого-то, кто издает эти леденящие душу звуки, но ни силуэтов, ни, непосредственное, животных Харуа не видит, уже откровенно начиная крутиться на одном месте, сжимая в руке грязную от песка вилку.       И соблазн убить себя раньше, чем это сделает кто-то другой, растет с каждой секундой все сильнее, потому что он понимает, что если его нашли, то его явно ждет то же самое, что и Юдая. И единственное, о чем он думает в этот момент, – ему жаль, и он безумно скучает по маме.

☆☆☆

Ушедший, кажется, за помощью Харуа никак не смотивировал парней идти за ним. Николас крепко держит Юму за руку, теперь уже не собираясь его отпускать: он не хочет быть таким же опрометчивым, как Шигета. Просто отвернуться в неподходящий момент, потерять из виду… А после случится неминуемое.       Ван скользит взглядом и по Ыйджу, который явно заметил такой заботливый жест со стороны Николаса в адрес Юмы, но никак не прокомментировал: у Ыйджу наверно даже не родилось никакой язвительной фразы, чтобы в очередной раз осадить друга за его спешку. Сейчас им просто хочется уйти и... Каким-то образом пережить то, что они увидели.       — Может, пойдем за ним…? Нам все равно выходить в ту сторону, там тоннель. — Бён неуверенно кивает в сторону, куда пошел Харуа, намереваясь либо и правда их бросить, либо, как сказал Маки, подать сигнал о помощи.       — Думаю, у нас нет выбора, — подмечает Маки и, снова опуская взгляд на камеру, быстро поднимает ее и наконец выключает. Оставлять такую вещь нельзя, тем более, если они все выживут, то смогут принести эту запись в полицию – вряд ли тогда власти станут игнорировать то, что людей в этой деревне так безжалостно убивают.       Николас плетется следом за Ыйджу, который быстро поровнялся с Маки. Они все идут в тишине, а Ван неожиданно чувствует, как Накакита пальцем поглаживает его руку, при этом так же крепко удерживая. Несмотря на происходящий вокруг откровенный ад и картинку в голове, от которой до сих пор тошнит, Николас старается сконцентрироваться на чем-то другом – им ведь нельзя поддаваться панике, правда?       — Какой у нас план действий? — Исян неторопливо поворачивается к Накаките. Тот пожимает плечами.       — Я не Маки. — Он хмыкает. — Я не знаю.       Они бездумно идут по длинной дороге. Николас продолжает взглядом скользить по домам, теперь уже со страхом, но смотря в окна домов – лучше увидеть сразу, тем получить удар в спину. Но видит он лишь отсыревшие деревянные балки, грязное стекло и остатки старой мебели, что покоится близь окна. На самом деле, хочется уже просто сесть в машину и ощутить себя… В безопасности. Поехать домой, лечь в постель, укутаться и просто уснуть, постараться забыть все увиденное, как страшный сон. Но забыть, тем более уехать сейчас, они не могут. Деревню так постепенно и незаметно накрыл мрак – Николасу уже все равно, сколько точно времени они провели в этом аду, но он точно знает, что много, и надеется, что сейчас не такая глубокая ночь.       — Мы точно правильно идем? — встревает Ван, решая все-таки убедиться, что ему и правда кажется, потому что взгляд теряет какую-либо четкость, а в темноте он не так сильно может различить дома – по крайней мере, он не помнит, чтобы дом левее от него стоял именно дверью к ним, а не задним окном.       — Думаю, да, — отвечает Маки, хоть такой ответ и совершенно не утешает Николаса.       — Думать тут уже бессмысленно, — парирует Юма. — Надумали уже. Теперь ни Кея, ни Харуа…       — Да хватит! Не говори так, будто тебе все равно.       Громкий голос Ыйджу заставляет Николаса оторвать взгляд от рассматривания домов. Они все разом остановились, а Исян только крепче сжал руку Накакиты, хоть тот и расслабил хватку, видимо намереваясь отойти и поговорить с Бёном.       — Кто сказал, что мне все равно? — парирует Юма, делая попытку выскользнуть из хватки Исяна, но безуспешно – спустя секунду, он перестает даже пытаться.       — По тебе видно. И слышно. Юма, я не думал, что ты настолько бесчувственный. — Он сбавляет обороты, говоря чуть тише, чуть спокойнее, видимо, не желая влезать в конфликт из-за собственного нервоза. Ыйджу никогда не был конфликтным, если это, безусловно, не касалось уборки. Сейчас ему страшно, и Исян это чувствует.       — Ты меня не знаешь, разве мы давно знакомы? — Николас не видит ни выражения лица Юмы, ни Ыйджу. Уже хочется попросту поехать домой и перестать разбираться, потому что ругань надоедает и нагнетает, как бы сильно им не хотелось выпустить пар на друг друга.       — Прекратите. — Маки встревает как гром среди ясного неба, и Ван поворачивается на звук чужого голоса. Но после тут же понимает, что повернулся не случайно и снова, уже не пытаясь убедить себя или кого-то еще в собственной паранойе, слышит шелест листвы везде. Некогда молчаливый лес погружен в безумную канитель непрерывного шелеста и шепота. Николас готов, бежать прямо сейчас, безумно сорваться с места, пока вдруг не ощущает, как его руку сдавливает Накакита, причем так сильно, что она, кажется, должна вот-вот надломиться. Он удерживает его на одном месте, заставляя окоченеть и потерять какие-либо силы к движению. Николас не замечает, как сильно вздымается его грудь при дыхании, потому что зрение, которое хоть и любило играться с тенями в ночное время, явно его сейчас не подводит, выдавая расплывчатые, движущиеся силуэты где-то недалеко от них. Они утопают в темноте, а после снова попадают под отраженный от луны свет.       — Твою… — на выдохе выругивается Маус, делая пару шагов назад, а Исян начинает судорожно вертеть головой на каждый, абсолютно каждый шорох, звук, треск, и сам не замечает, как начинает дрожать от страха быть пойманным, растерзанным.       Ему кажется, что они повсюду. И не одному ему вовсе. Ни Кея, ни Харуа с ними нет, вокруг ночь, которая закончится явно не скоро, а их окружают неизвестные люди, лица которых Ван так и не смог разглядеть в темноте.       — Бежим… — Шепот Юмы на ухо действует как отрезвляющая инъекция, которая моментально разблокировала все мышцы, позволяя Вану в ту же секунду сорваться с места вместе с Маки, потащив за собой Накакиту, который от неожиданности чуть не споткнулся об рассыпанные там гравийные камни и булыжники.       Николас убежден, что они никогда его не догонят. Годы и месяца практики дают ему шанс убежать и не запыхаться, только вот он не один. За собой он тащит Юму, который еле как успевает за ним, позади тащится Бён, хоть и активно старается успеть за остальной компанией, и, почти поровняшись, несется до чертиков напуганный Маки. Хоть они все молчат, не имея возможности даже кричать, им все равно никто не поможет.       Единственная идея в голове Исяна – это то, что им нужно спрятаться. Они никогда не смогут убежать, если у них не будет чёткого плана. Тем более, Ван почти уверен, что эти люди – не единственные, они повсюду и знают, каков их следующий шаг.       — Быстрее! Сюда, — вдруг кричит Маки, и Николас чувствует, как Юма тащит его в другую сторону, в сторону небольшого дома на отшибе деревни. Исян не знает, что им делать, что будет с ними дальше, потому что сердце бьется будто при кардио, разум мутнеет, а желание упасть растет с каждой секундой.       Через призму хруста веток и шума собственного пульса, Ван слышит непонятный полукрик, принадлежащий, видимо, Ыйджу, потому сразу же оборачивается, чтобы найти его фигуру, но не успевает, как его тут же заталкивают в дом, и он наваливается на Маки, от чего они оба почти теряют равновесие.       Дверь громко захлопывается за последним человеком. Николас оборачивается, замечая Ыйджу, потирающего затылок и вздыхает – благо, он жив.       — Нужно быстрее завалить чем-то вход, — командует Юма и тут же хватается за первую попавшуюся ему мебель – комод.       — Давай помогу, — вздыхает Маус, помогая приставить комод к двери, по максимуму близко, прерывая на корню любую возможность пробраться внутрь.       Николас наблюдает за всем этим сквозь пелену собственных страха и нервозности. Он не знает, за что ему взяться – помогать Маки и Юме, или узнать, что случилось с Ыйджу. Мысли в голове превратились в сплошную кашу, пережеванную и выплюнутую на пол. Исян еще никогда не испытывал настолько сильного страха перед тем, что его ждет. Они прекрасно понимали, что с ними будет, если они перестанут бороться. Они попадут туда же, куда и Кей.       — Эй, — на плечо вдруг ложится чья-то рука, — я здесь, у тебя ничего не болит?       Ван поворачивает голову вправо, замечая обеспокоенный взгляд Ыйджу, и вздыхает, утыкаясь лбом в его плечо. Никаких сил разговаривать попросту нет, даже на банальные «да» или «нет» ему нужны силы, которых сейчас, к сожалению, нет.       Николас не видит, но слышит шум передвигающейся мебели, то, как ругается Юма, как громко пыхтит Маки, и как сильно они стараются завалить эту дверь так, будто окон в доме не существует. В них Николас боится даже смотреть. Он понимает, что увидит там кровожадных животных, абсолютно нездоровых людей. Он понимает, что он всего лишь добыча в лапах огромного зверя, и выстоять против них ему попросту невозможно. Их слишком много. Они слишком хитрые. И Николас слишком боится.       Кажется, будто время тянется слишком долго. Исян около пяти минут слышал сбитое паническое дыхание Ыйджу, не до конца прошедшее после бега, и отчетливо чувствовал и видел, как чужая грудь вздымается и как дрожит тело при каждом глубоком вздохе. И сам Ван знает, что дрожит так же, если не хуже, но ничего сделать не может.       Маки и Юма продолжают суету: они перекрыли вход в дом окончательно и стали проверять окна, совершенно игнорируя то, что было за ними, потому что пару прилетевших комментариев Накакиты о мужчинах на улице Николас услышал особенно четко и отметил у себя в голове, что они окружены, и в ближайшее время, вероятно, никуда не смогут даже сдвинуться: прогнозы абсолютно не позитивные.       Оторвавшись от дружеского плеча, Ван чувствует легкое неприятное головокружение и тут же хватается за голову, вздыхая и оттягивая темные волосы на макушке. Хочется, чтобы все это оказалось одним сплошным страшным сном, из которого он обязательно выберется, но пока что он не никак не проснется, и даже намека на то, что это сон, нет.       — Чёрт… — вдруг шипит Ыйджу рядом с ним, опуская руку от собственного затылка, демонстрируя на пальцах кровь. — Все-таки сильно прилетело...       Николас сглатывает, когда видит кровь на пальцах, понимая, что тот крик все-таки принадлежал Ыйджу. Видимо, его чем-то ударили, либо чем-то в него кинули.       Разбираться в этом сейчас не хочется, благо, это, вроде как, не серьезно, раз Бён чувствует себя более менее хорошо, не считая испачканных в крови пальцах.       Несмотря на развернувшуюся ситуацию и непроходящее паническое дыхание абсолютно каждого участника компании, коллективным решением было принято обсудить хоть какой-то план дальнейших действий. Николас время от времени ощущает себя животным в цирке, потому что множество глаз, мелькающих за окнами, наблюдают за ним, как за клоуном, игрушкой, которая их развлекает. Исян хотел бы избавиться от этого мерзкого чувства. Отмыться от липкого страха, почувствовать себя в безопасности в маленькой душевой, где он может закрыться, сесть и закрыть глаза, ощущая, как плечи обжигает кипяток, льющийся с душа. Но вряд ли когда-нибудь они смогут отмыться от этого или хотя бы попытаться пережить то, что их любопытство стоило слишком много. Жизнь Кея явно не стоила этой глупой поездки.       План не казался Николасу надежным. Но это было больше, чем простое ничего, так что хотя бы примерно, но они понимали, куда им двигаться дальше, но явно не сейчас. Сейчас им нужно успокоиться и попытаться переждать то, что ждет их за окном. Рано или поздно они должны потерять интерес, а если нет, то им ничего не мешает разбить окна, забраться внутрь и избавиться от них четверых.       Но ничего выходящего за рамки не происходит, и Вана даже раздражает то, что с ним продолжают играться, попросту оттягивая неминуемую смерть – Николас ходит по тонкому льду осознания, что шансов выжить у него не так уж и много. Как и у них всех. Их всего четверо, а этих людей в пять раз больше и они явно ориентируются на собственной территории лучше, чем несколько взрослых парней, пришедших сюда в первый и, кажется, последний раз в их жизни.       То, что план хотя бы был, немного успокоило Николаса, позволяя подумать о нем, решить, какие поправки он мог бы внести.       Но голова гудела, хотелось уже избавиться от самого себя, не оставляя развлечения каким-то психам. Руки так и тянулись к собственной шее в желании задушить и закончить все это, но Ван лишь уселся на ковер с порядком надоевшим грязным принтом, и подтянул к себе ноги, устраивая голову на коленях.       — Пойдем. — Из потока мыслей его вытягивает знакомый голос, обладатель которого тут же берет его под руку и тянет с пола, заставляя встать. Николас смотрит на Юму с недоумением, но тот лишь кивает в сторону непонятной лестницы, ведущей в приоткрытый люк на крышу. Мотивы уединения Исяну не понятны, потому что Накакита ничего не объясняет и лезет на крышу первым, а Вану остается только пойти за ним, залезая по хлипкой деревянной лестнице в достаточно узкое помещение с косой крышей.       Пару раз ударившись головой о деревянные доски, он пролезает за Юмой в новый открытый люк, только теперь уже ведущий на улицу.       В нос ударяет отдаленный запах дыма, будто от костра, но его тут же сдувает свежим потоком ветра, заставляя появившиеся мысли точно так же развеяться.       Накакита находит себе более менее удобное место на крыше, и Николас не раздумывая садится рядом с ним. Они молчат, по крайней мере, Ван не знает, что мог бы сказать в данной ситуации – ему просто комфортно даже помолчать, подумать о том, что с ними будет дальше, и в очередной раз убедиться что он очень сильно хочет домой.       — Надо выбираться как-то отсюда, — фыркает Накакита, разматывая бинты с рук. — Иначе они нас точно забьют, как куриц. — Юма тут же усмехается, поворачиваясь к Исяну. Вану хватает сил только на то, чтобы неуверенно кивнуть.       — Ну, ты так и будешь молчать? Я, между прочим, такими темпами мог и один посидеть… — Он разматывает вторую руку и укладывает бинты на собственные бёдра. Николас вздыхает, даже как-то чересчур громко:       — Извини… Я просто не знаю, что ответить, но ты прав. Я просто хочу домой. — И он опускает взгляд на чужие руки, на то, как Юма сжимает и разжимает пальцы, разминая их.       Исян не может отвести взгляд от рук, пока Накакита не укладывает их на собственные бедра, а после чихает, приводя Вана в чувства. Он сразу поднимает взгляд на лицо парня, которое толком не видно в темноте. Его глаза редко блестят, отражая какой-никакой свет от луны, а размеренное дыхание в тишине кажется даже спокойным. Николас успокаивается рядом с ним, как бы не было страшно.       — Нужно взять себя в руки, — как-то даже обреченно произносит Юма. — Иначе никто домой не попадет. — Он понижает тон к концу фразы, а после поворачивает голову к Николасу.       — Я не могу, ты же сам все видел… Еще и Харуа ушел. А вдруг он тоже мертв? — Говоря о всех прошедших событиях вслух, Николас понимает, что на него снова накатывает это паническое ощущение страха. Он не в безопасности. Никто из них. Но Юма, как будто, не разделяет его страха: он молчит, снова вздыхает, усаживается поудобнее на затхлых досках.       — И что, ты теперь будешь сидеть и каждого оплакивать? Мы должны выбраться, им двоим уже не помочь.       — Я не смогу, ты не понимаешь, я слишком слабый… Я…       Николас замолкает, сбиваясь с мыслей, когда на его щеки ложатся две ладони, немного холодные, не самые нежные, но Исян признается, что эти прикосновения кажутся ему в этот момент самыми аккуратными.       Чужие губы быстро накрывают его, попросту запрещая Вану разговаривать дальше. И Юма не скупится на инициативу, напирая, сминая его губы, заставляя Николаса забыть, что он чего-то боялся, что его что-то тревожило несколько секунд назад. И все само по себе проходит: и все проблемы, и страхи… Все просто исчезает. Ван сам не осознает, в какой момент перехватывает инициативу, сжимая собственной рукой бедро Накакиты, чувствуя себя властным над этой ситуацией.       Юма кладет ладонь на грудь Вана, отстраняясь от него, возвращая Николаса в грубую и неинтересную реальность – он разжимает хватку на чужом бедре, чувствуя, как сердце заколотилось уже от нахлынувших чувств, а не от страха.       — Почему…? — тихо спрашивает Ван, пребывая в легком недоумении. Он не видит ни лица Юмы, ни его эмоций. Может слышать только дыхание, сбитое после поцелуя, и видеть отблески в чужих глазах, обозначающие, что Накакита тоже смотрит на него. И смотрит долго, оттягивая долгожданный ответ на вопрос.       — Ты хочешь еще? — наперекор ответу спрашивает Юма, и Николас не задумываясь приближается снова, свободную руку укладывая на затылок Накакиты, сжимая его розовые волосы и снова целуя, надеясь, что задохнется от чувств прямо сейчас.       Дует холодный ветер, снова принося за собой запах костра и дыма, но Ван уже попросту не обращает на него внимание: он продолжает целовать Юму, надеясь выжать из ситуации абсолютно все. Целоваться до синяков на губах. Ощущать, что у них есть будущее и что они не умрут. Точно не умрут сегодня ночью. Николас хочет верить в это и сделает все возможное, чтобы этот поцелуй не оказался их последним.       Вынужденно отстранившись снова, Николас отсаживается, чувствуя, что теперь у него кружится голова, а смущение проникло в каждую клетку его организма: они сидят в тишине, не в силах как-то объяснить то, что было между ними, а усиливающийся запах дыма отвлекает от всего вокруг.       Николас поднимает голову, осматриваясь вокруг, и видит далеко за домами непонятный свет, кажется, постепенно потухающий, превращающийся в клубы черного дыма, чей запах противно бьет в нос.       — Что за костер? — тихо интересуется Юма, подвигаясь ближе, чтобы взглянуть на находку.       — Без понятия… — отвечает Ван и вместо того, чтобы смотреть на костер, смотрит на Накакиту. А после, без зазрения какой-либо совести, переплетает их пальцы вновь. И никаких объяснений больше не нужно. И слов будет слишком мало, чтобы объяснить то, что он чувствует к Юме сейчас.       — Я хочу посмотреть, — твердо заявляет он, поворачиваясь к Николасу. — Ты со мной.       И это даже не вопрос, на который он мог бы ответить. Николас просто повинуется и подчиняется, решая, что если они будут вдвоем, то Ван будет спокоен. По крайней мере, он будет знать, что Юма в безопасности. В безопасности настолько, насколько возможно в их положении.

☆☆☆

      Огонь – это разрушительная сила, а время неумолимо. Драгоценные секунды утекают слишком быстро, и Харуа понимает, что малейшая медлительность точно будет стоить ему жизни, и он отправится вслед за журналистом, которого видел первый и последний раз в жизни.       Он не сдается ни на секунду, не позволяет себе медлить и бьется, бьется, бьется. Он боролся, когда пять поганых аборигенов связывали его. Он не отступал, когда эти животные водрузили его на высокую пирамиду из сухих ветвей. И особенно он делал все, что мог, когда руки и ноги оказались привязаны в толстой балке, – он кусался, он царапался, наносил удары один за одним, кричал. И ничего не помогло. Шигета не скупится на выражения и продолжает свои попытки прорвать толстые веревки, игнорируя боль. Он знает, что помощь не успеет подоспеть, а значит, сейчас все только в его руках.       Он рассматривает толпу местных жителей с такой желчью, что если проклятия существовали, то они передохли бы прямо здесь, именно на этом месте. Харуа старается зацепить правой ногой веревки на левой, найти конец бечевки на руках, пока мужчины продолжают таскать ветки, водружая их слой за слоем, пока наконец бесконечный поток людей, выходящих из леса один за одним, которых было, казалось, несколько десятков, не прекращается. И тогда Шигета становится злее – открывается второе дыхание, и он действует резвее, агрессивнее. Он сталкивается с глазами аборигенов, которые блестят так, словно они наблюдают за новогодней елкой, и ему определенно не светит никакой помощи от них.        Когда взрослый мужчина с редкой бородой и длинными сальными волосами делает несколько шагов вперед, взбираясь на костер, Харуа может чувствовать его противное дыхание сквозь гнилые зубы. Он не думает ни секунды, когда делает плевок в лицо аборигену, добавляя:       — Командуй своим ебланам, чтобы они спускали меня отсюда прямо сейчас, иначе всю твою ебучую деревню сравняют с землей.       Мужчина лишь с какой-то полуулыбкой вытирает слюну со своего лица, поднимает руку вверх и, полностью игнорируя сопротивление юноши, проходится чем-то напоминающим красный грим по его лбу, оставляя горизонтальную полосу. Затем из толпы выходят двое аборигенов помоложе. Шигета провожает взглядом каждое их действие, когда парни присаживаются по обе стороны от костра. Мужчина медленно принимает выжидательную позицию поодаль, а в руках его напарников мелькают спичечные коробки.       Когда от сухого дерева поднимается дым, Харуа понимает, что для него все закончено.