Маяк

Она лежала на холодных, почти мокрых простынях в тщетных попытках призвать сон. За окном, как и в пределах ее комнаты – круглая темнота. Телефон был под подушкой, нетронутая книга лежала на тумбе рядом с полупустым бокалом белого вина. Сама же она, словно сугробом, была укутана одеялом с макушки до пят. Пыталась спрятаться не то от холода, не то от самой себя. Развалившись скатом на кровати, винила себя за свою слабость и сентиментальность. Вечер не предвещал беды: она планировала засесть за новую книгу, чтение которой не единожды откладывала, параллельно выпить пару бокалов вина, закусывая яблоками и виноградом, а затем, с чувством выполненного долга и приятной хмельной расслабленности, лечь спать. Однако, все пошло наперекосяк с самого начала: вместо книги она за каким-то чертом включила уже наизусть заученную «реальную любовь», вино закусывала шоколадом, а сон и вовсе взбунтовался против нее. Она лежала и размышляла о своей пагубной привычке к самоедству. Бежать от своих мыслей в попытках подражать Скарлетт О’Хара, говоря себе «я подумаю об этом завтра» можно было долго, но не бесконечно. И все было бы куда проще, не будь он таким жестоким. Но он неустанно напоминал о себе: звонил, писал, караулил ее возле дома. От мыслей о том, что он может перехватить ее на работе, у нее по затылку пробегал холод. Возможно, им стоило поговорить. Только вот она наперед знала любой сценарий, который он был готов перед ней разыграть, и ни один не казался ей стоящим внимания. Единственную месть, если ее таковой можно назвать, что она себе позволила – это не дать облегчить ему совесть, выслушивая трогательную исповедь, возможно даже с выжатой для реалистичности слезой. Она, в свою очередь, подошла к вопросу радикально: фотографию из сумки так и не достала; оставшиеся вещи умудрилась по-тихому забрать, вступив в сговор с консьержкой. Из потерь – только коробка конфет и хороший индийский чай. Песни – воспоминания принципиально не слушала. Вообще, пыталась внушить себе, что ничего из ряда вон выходящего не произошло. Все изменяют. Всем изменяют. Делать из этого драму казалось ей глупым. Она силой выгоняла себя из дома, лишь бы не оставаться наедине с собой: проводила время с подругами, которым сразу сказала, что, если хоть слово о нем услышит или увидит сочувственные взгляды, развернется и уйдет. Впервые за полгода позвонила брату. Несколько раз ходила в кино одна, обязательно на какую-нибудь дурацкую комедию. Брала ред булл и большой попкорн, разваливалась на последнем ряду и хихикала. Мама учила ее не прятать глаз от боли и не бежать от проблем. Сейчас она все чаще она вспоминала тот случай в далеком детстве, когда она поняла, что мир - это не коробка шоколадных конфет, а опасность подстерегает тебя на каждом углу, ждет в каждой щели и на каждом скользком бортике бассейна. Она все еще помнила залитую солнцем гладь воды, мягкость махрового полотенца и тесные лямки купальника. Ощущение брызг на коже и детский смех. Ей восемь. Она еще не умеет плавать. Очень хочет научиться, вода манит ее…и пугает. Мама несколько раз водила ее в бассейн, заботливо надевала ей нарукавники. Нежно смотрела на нее, подмигивала, брала ее руку в свою, и они вместе шли к воде. И каждый раз она со слезами бежала назад. А мама все также нежно смотрела. Обняв коленки руками, она сидела у края огромного открытого бассейна и любовалась искрящимися бликами на воде, вдыхала свежий запах и даже осмелилась опустить руку воду, когда пробегающий мимо мальчик налетел нее. Она даже подумать ничего не успела перед тем, как оказалась в плену воды. Вода резала глаза, паника билась о грудную клетку. Последнее, что она запомнила прежде, чем потерять сознание – голубое небо и куцый след самолета. Кошмары долго преследовали ее. Долго преследовал ее тот мальчик, звук его босых ног и визг тонкого голоса. Яркое солнце, обжигающий кашель и испуганные глаза мамы. Пока однажды мама, ничего не объясняя, не привела ее в бассейн и не оставила одну. А потом был долгий путь преодоления себя, слезы, порезанные купальники и медали по плаванию. Мама всегда знала, что делать. Она улыбнулась. Ей бы очень хотелось еще хоть раз сказать маме «спасибо» за то, что не позволяла ей бежать от страха. За то, что научила быть сильной. Что всегда была рядом. Ей бы очень хотелось еще хоть раз увидеть нежность в ее взгляде и услышать мягкий смех. Но мамы больше не было. Предательские слезы обжигали холодные щеки. В них она обвиняла бутылку вина. Кто знает, сколько бы еще она утопала в жалости к себе, если бы не раздавшийся звонок. Она знала, кто звонит. Единственный, кто звонил ей по ночам. Кряхтя и чертыхаясь, она все же высунула руку и нос из-под одеяла и ответила на звонок: – Ты не допускаешь возможности того, что я могу спать в такое время? – без предисловий начала она. – Такая ты сказочница, – хмыкнул Дима, – наверняка пила вино и смотрела ромкомы. – Черт, – она разочарованно вздохнула, – я просто открытая книга. – Сам то почему не спишь? – Переживаю за твой алкоголизм. – Это ты виноват. Оставил меня без собутыльника, – шурша одеялом, ответила она. – Все, кладу трубку. – Постой. Они молчали. Он знала, о чем он хочет спросить. И готовилась соврать. – Я в порядке, – она забралась под одеяло, слушая гул ветра и звуки никотиновой затяжки. – Опять на балконе куришь? – Ты плакала? От удивления она даже не сразу ответила. Стало не по себе. Каким-то чудесным образом он всегда все чувствовал. «Может он и мысли читать умеет?» – подумала она, а вслух ответила только: – Возможность плакать покинула меня вместе с подростковыми прыщами. Ты звонишь, чтобы задавать глупые вопросы? – Просто хотел узнать, как твои дела. У тебя ведь кроме меня никого нет. Она слышала его улыбку. – Ой. Ой! Кто еще из нас сказочник. Ну так уж и быть, разрешаю тебе немножко помечтать, – деловито говорила она. – Ты сам как? Голос уставший. Было слышно, как он затушил сигарету и почесал бороду. – Да все в порядке. Просто не высыпаюсь. Думаю, из-за меня кофе-машину скоро отправят на покой. – Я сейчас скажу непопулярную мысль, но вместо того, чтобы звонить мне по ночам, ты не пробовал спать? – Днем звонить не получается из-за плотного графика. Так что остается только ночью. И не делай вид, что не ждешь моих звонков, – усмехнулся Дима. – Когда возвращаешься? – тихо спросила она. Он глубоко вздохнул и ответил не сразу. Он был прав, она рада его звонкам. Это стало их своеобразным ритуалом, с тех пор как он уехал по работе. Каждую ночь, вот уже две недели, они созванивались и болтали. И с каждым разом она все больше убеждалась в том, что он пришел в ее жизнь в самое нужное время. И терялась от мысли, что бы она делала, если бы не он. Она так и не рассказала ему, что произошло. Да он и не спрашивал. За это она была ему благодарна. Лишь каждую ночь он звонил и заботливым голосом спрашивал, в порядке ли она. Не сильно красочно рассказывал, как прошел его день, но не скупился на детальные описания забавных историй, которые будто липли к нему. Или он выдумывал их, чтобы развлечь ее. Она не видела его лица, но закрывала глаза и представляла, как он играет бровями, вскидывает руки и пародирует голоса, думая, что ему нужно было идти в актерское. Смешил ее своими дурацкими шутками. Она бы предпочла прыгнуть под колеса машины, чем сказать ему, что ждет его возвращения.  – Через неделю, – сказал Дима и выждал паузу. – Но ненадолго, потом снова нужно будет уехать. Она поджала губы и ничего не ответила. Так они и застыли, слушая дыхание друг друга. Он, прячась от морозного воздуха за капюшоном. И она, прячась от меланхолии за закрытыми наглухо шторами. – У меня для тебя кое-что есть, – Дима первым прервал молчание. – Уверен, тебе понравится. – Спать лучше иди, мистер непредсказуемость. – Иду, иду, – мягко сказал он, – до завтра, обнимаю. – До завтра, Дим. Она еще долго лежала с телефоном на груди и думала о том, что никакие подарки ей не нужны, только бы он поскорее вернулся.