Светлый липовый мед

      Едва ли этот граммовый кусочек платины можно было бы назвать кольцом — это был, скорее, просто хомут или ошейник, который избавлял его от лишних проблем. Хомут или ошейник, который он с того момента всегда носил на безымянно пальце зачастую левой руки. Не женат, но всем говорил обратное, просто чтобы отстали. Американские около сельские бары в конце восьмидесятых кишели девицами, бывшими не прочь познакомиться с таким интересным (на их взгляд) человеком, как Никита.       И что? Это разве зовется свободой? Переспать с какой-то деревенской разукрашенной шлюхой за бутылку дешевого пива из бара? Не в обиду человеку, с которым Никита поимеет грех познакомиться примерно через тридцать лет, — да, это была свобода. Ему свободно было думать, что никто больше не узнает, кто он такой. Кто он такой на самом деле — этого никто больше не узнает. Аня здесь умерла, все остальные тоже, так а зачем тогда ему стараться? Еще чуть-чуть, тридцать с лишним лет, и он встретит Пашу, а там уж как пойдет, но дело он свое доделает вне зависимости от обстоятельств.       Он убил ее. Теперь он настолько сильно себя ненавидит, что считает так — любви он совершенно не достоин. Его это придавило, но до этих пор он не понимал, что это на самом деле значит. Она, они, все эти существа есть только до определенной черты — дальше уже он сам. Он сам и его ненависть к себе. Из-за него их всех убили, из-за его глупости, из-за его инфантильности, из-за его желания показаться самым правильным. И где он теперь? Сидит полуголый на балконе в съемной квартире в Мэриленде и докуривает совершенно отвратительную самокрутку. Он весь такой вялый, расслабленный и помятый, на табуретке, которая на ладан дышит, лежит дряблое портмоне с кое-чьей фотографией, а на полу две бутылки пива, одну из которых настигла судьба розочки. И что все это такое? Это барахло (в том числе и он сам), оно все существует, но в этом теперь нет никакого смысла. Он сидит и вертит кольцо на пальце. Он убил ее и всех их, он недостоин любви. Теперь он вынужден повсюду таскать этот хомут на тощих обожженных пальцах, лишь бы только никто не подошел к нему больше.       Это его благо, это его погибель. ***       — Думаешь, было в твоей жизни что-то, что ты хотел бы вернуть так же сильно?       Да, было.       Ему больше всего хотелось бы вернуть свою идентичность, свое самосознание, да и просто сознание, в общем-то, тоже. Ему просто хотелось бы снова понимать, что он на самом деле такое, потому что сейчас он себя чувствовал каким-то человеком по Лавкрафту: холодный, сколький, с сине-серого цвета кожей. Он снова просыпается в холодном поту и не понимает, где он теперь. Проснулся в чистой квартире с красными стенами, хотя и засыпал, вроде, на древней раскладушке в съемной квартире в том же самом Мэриленде, где на балконе валялось две бутылки и стояла табуретка, на которой лежало портмоне. Или это было двадцать пять лет назад? Хорошо, в любом случае, а сейчас-то он где? И кто он вообще такой? Ну, в данный момент и в данной точке пространства — это пока непонятно.       Понятно одно — ему снова все это снится. Он уже совершенно не понимает, сколько лет прошло, сколько времен года сменилось, сколько поменялось квартир и одноразовых знакомых, с которыми можно было бы выпить. Просыпается он все равно один. Кто такой этот «он»? О ком мы сейчас говорим? Не понимает никто, но отмалчиваться и ждать, пока самосознание вернется в голову больше нельзя, надо понять хотя бы что-нибудь.       Первым порядком этот «он» хватается за лицо — оно липкое, мокрое, то ли от пота, то ли от слез, но на нем прощупывается шероховатая сеточка и не прощупывается глаз. Значит, по всем признакам, проснулся он сегодня Никитой, а раз в квартире красные стены, то проснулся он, вероятнее всего, в Союзе, в Москве, в 2013-м году. Очень интересное умозаключение, которое, на первый взгляд, не содержит в себе причинно-следственных связей.       А не все ли равно? Какая теперь уже разница, есть эти причинно-следственные связи или нет, если Он снова проснулся страшным испуганным психом? Да и черт с ним. Этот псих знает, что он скоро подохнет, да и поделом ему, ничего с него не взять. Он, право сказать, сам так считает. Просыпается из раза в раз в разном теле и в разном месте, но мысли у него всегда одни. Неизвестно, как ему удается сохранить их при таких вот «путешествиях», с позволения сказать, но вот тебе факт — принимай, как есть. Это, конечно, не сторожка метр на метр, где плюнуть негде, но так или иначе, хотя бы сознание времени при нем остается.       Он просыпается, ему уже все равно кем и где, идет на кухню, где все снова по-новому, где нет дышащей на ладан табуретки, на которой лежит портмоне с кое-чьей фотографией, где на балконе не валяются побитые бутылки, он идет по совершенно незнакомой кухне, но в совершенно знакомых мыслях — кольцо же ведь все еще на нем, да? Удивительная вещь, как она всегда оказывается на нем, чтоб ему неладно было! Оно настоящее-то хоть вообще? И чего это оно привязалось… А! Да! Точно! Он ведь так себя ненавидит, что носит его оберегом от новых людей. Как такое можно было позабыть, право, непонятно…

***

      Хотя… Да черт его знает, может быть, легче было бы сразу себя пришить, прямо день в день после случившегося. Сброситься с моста, когда шел домой, или разобрать притупившуюся бритву и покромсать на лоскуты руки, или лечь под поезд на железной дороге, которая была по пути до дома, или накидаться таблеток, запить их паленой водкой из немытого стакана и лечь спать, насколько это получится.       Эти мысли существовали в голове человека совершенно противно навязчиво, и никто даже не понимал, почему. Никогда такого не было. Ему что, выходит, страшно? Ему страшно оставаться наедине с собой! Он ведь действительно боится себя, да? А какого себя? Какой «он» мог бы набраться смелости и убить «его»? Паша из 1956-го? Никита из 1956-го? Паша из 1986-го? Никита из 1986-го? Паша из 2013-го? Никита из 2013? Кто из этих шестерых юродивых тварей смог бы решиться на свое убийство? На самоубийство? Едва ли. Нет, точно нет, Он убьет не себя, Он убьет всех шестерых одним махом, а так быть не может, соответственно, это будет убийство самоубийц? Или нет… Нет, непонятно…       Какая навязчивая идея! Кто кого убьет? Да какая к чертовой матери разница, разобрались бы уже, да и дело с концом, чего ж мусолить?

***

Если ночь темная, значит — скоро рассвет, но есть вероятность, чего его, как надоедливого попугая, просто накрыли тряпкой.

Если кость срослась неправильно — ее можно сломать и срастить обратно.

Если все это правда — она разрушит твой рациональный мир.

Если что-то отклоняется от своей траектории, значит на него воздействует что-то реальное, а не выдуманное.

Если я терплю, как осень терпит лужи…

      Так! От этих всех непонятных и бесконечных «если» проистекает какое-то еще более безумное количество непонятных «то». Что «то»-то?       В самом деле, все, что он сейчас мог уяснить — все его мысли на протяжении почти пятидесяти лет были настолько абсурдными, что привели его куда-то вот сюда. В неизвестное тело и в неизвестную квартиру. Не велика тайна, что этот сон собаки скоро закончится, и закончится, вероятнее всего, очень грязной, глупой и одинокой смертью в луже рвоты и прочих отходов жизнедеятельности. Это не нуждается в объяснении — об этом речь.       Он все еще таскает этот платиновый хомут на безымянном, и это, в общем-то, все, что нужно знать. Это просто такая абстрактная выдумка в его голове, или в голове этого тела, поэтому вернее сказать, что это такая абстрактная выдумка в его сознании, которая приведет к той самой грязной одинокой смерти.       А как иначе понять, что человек был для тебя важен? Вот, по всей видимости, только потерять. Он, пожалуй, больше всего боялся одиночества, он боялся, правда, больше всего он боялся остаться один, но вот случилось именно то, чего он страшился больше всего. И хотя он сам себя обрел на это одиночество ввиду какой-то совершенно дикой самоненависти, это все равно порождает большое число ошибок.       Безусловно, главной ошибкой здесь является только он. И хотя это так, что бы там ни было, перед своей грязной одинокой смертью он будет думать вот о чем: самое прекрасное, что он когда-либо делал в этой жизни — это любил.

Удивительная минута.

Человек без лица плачет. Он говорит, что он не виноват.