По прозвищу К-13

Расцарапав руки я усердно пробирался вперед. Марианна шла за мной, параллельно скидывая с себя ненужные тряпки. В конце концов мы оба остались в тонких кофтах и таких же штанах. — Карл, напомни еще раз, куда мы идем?! — окликнула Марианна недовольным голосом. — Нам нужно найти франкийских партизан и примкнуть к ним, — монотонно ответил я. — У них есть оружие и еда. Помнишь, мы почти подходили к Исудёну, только свернули, я думаю, мы должны найти их здесь, села ведь недалеко. — Карл, твои идеи становятся все безумнее и безумнее! — Да насрать! — крикнул я, подруга аж вздрогнула. Я смутился и, немного попятившись, наступил на раненую ногу. — А-а-а! — Так тебе и надо! — злобно выплюнула Мари и ушла вперед, пока я поглаживал больное место. Галеты уже заканчивались, мы растягивали их как могли, но осталось всего восемь штучек. Воду мы в последний раз взяли в палатке с гуманитарной помощью. И все равно голод не отпускал ни на минуту, и мысли о нем я глушил воспоминаниями, прокруткой разных моментов в голове. Например, вспоминал, зимой четыре года назад мы с семьей пошли смотреть на замерзшее озеро в парке. Папа тогда не разрешил мне покататься, а мама с Вальдемаром ловко рассекали лед острыми коньками. Уже и не помню из-за чего мне не дали покататься. Это воспоминание, как и многие другие, стало каким-то мутным. Такое ощущение, что они стираются или выцветают, как надпись на старой вывеске. И я уже плохо помнил последние дни дома, что мы делали до того, как я сбежал? Тех дней словно и не было, я мог восстановить в памяти только как накричал на родителей и сбежал. Тогда еще папа пытался меня остановить, но я крикнул ему, что ненавижу его. И все, остальное с того дня почти стерлось, кроме встречи с ополченцами. Хорошо помнил, как мне набили тату и как меня били и насиловали, а все остальное из жизни в поместье Гутманов забылось. Роза, Фридрих… их я тоже хорошо помнил. Как мы голодали и днями напролет сидели в подвале под обстрелами. Что же еще? Только их смерть, детдом, военная подготовка... Правильно мама говорила, что нужно вести дневник, чтобы ничего не забывать. Наверное, я и стихи разучился писать, а ведь три года назад мечтал о творческой карьере... Марианна остановилась у небольшого озера, и мы сели на сухую траву. Я рассматривал портрет мамы и доедал последнее печенье, хотя живот не унимался и ныл все сильнее. — Как нога? — безразлично спросила Мари, смотря на водную гладь. Я ощупал бинт и ответил, что нормально. Марианна промолчала, видимо, еще обижалась. Надо бы ее как-то отвлечь. Я подполз ближе и спросил первое, что пришло в голову: — А ту колыбельную, которую ты мне пела, ты сама придумала? — Это мама сочинила. — Очень красивая колыбельная. — Так, не подлизывайся! — резко обернувшись, сказала Марианна и слегка улыбнулась. Я весь залился краской и опустил взгляд. — Мари, прости меня пожалуйста, — театрально сказал я. — Я правда не думал, когда накричал на тебя. — Ладно, негоже нам ссориться сейчас, когда мы в лесу, — поднявшись на ноги, сказала Марианна. — Отдохнул? Пошли дальше. К вечеру у меня снова разболелась нога, и я начал замедляться. — Мари! — окликнул я идущую впереди фигуру. — Давай отдохнем, нога болит. Мы нашли небольшую ямку, заваленную листьями, и устроились там, предварительно накрывшись ветками и кусками ткани от моей мусульманской одежды. Я вытянул больную ногу и с облегчением выдохнул, теперь не так противно. Только мне скоро нужно будет сменить бинты, а в лесу это сделать невозможно. От досады я аж зашипел. Как я мог допустить такую оплошность?! С завтрашнего дня будем усерднее искать либо партизан, либо выход к ближайшему поселению, надеюсь, к тому моменту я не занесу туда инфекцию. Не хотелось умереть от гангрены. Я очнулся на черной земле, небо почему-то было зеленоватого оттенка. А меня самого трясло от холода, и на руках выступила гусиная кожа. Я поднялся и замер, увидев перед собой металлическую сетку с колючей проволокой. Я подошел к ней вплотную и огляделся по сторонам, чувство страха словно карабкалось по спине и заползало на шею. Только сейчас я заметил, что на мне полосатая пижама. «Я в концлагере!» — дошло до меня, и я сорвался с места, побежал так быстро, будто убегал от пожара или цунами. Холод заколол лицо, с неба посыпался снег и тонкая обувь в миг промокла. — Карл! Издалека донесся душераздирающий вопль. Кто-то звал меня. — Карл! — кричал знакомый голос. Я обернулся, за решеткой возникла толпа людей в таких же полосатых пижамах. Все шли в черное здание, стоявшее на краю обрыва. «Почему я не сними?» — совсем не вовремя задумался я, но вопль оборвал все мысли. — Карл помоги! — орала вцепившаяся в решетку Марианна. Толпа буквально срывала ее с места и она отчаянно вцепилась в сетку, чтобы не упасть. Я подбежал к ней и невзирая на острые шипы проволоки схватил ее за окровавленную ладонь. Что-то толкнуло меня, и я налетел прямо на шипы проволоки, которые мигом вонзились мне в лицо, шею, руки. Я завопил от адской боли и дернулся назад, срывая с себя куски кожи с мясом. Марианну уволокла толпа, а я не успел ничего сделать. Хватаясь за разорванное в клочья лицо, я рухнул в рыхлую землю и забился в жуткой агонии, пытаясь согнать кровавые разводы с глаз, том самым делая себе еще больней. Меня толкнули в бок, и запах ели ударил в нос, я уж было хотел закричать, но Марианна быстро зажала мне рот ладонью. Она оказалась чистой, без крови, как во сне. — Карл, тише! — сквозь зубы прошипела Мари. — Прислушайся, там кто-то есть. Я напряг слух. И правда, Мари не врала: прямо над нашими головами слышались потрескивание и какие-то стуки. Сквозь ветки просачивались тонкие лучи, я услышал разговоры. Внутри все заколотилось, я даже забыл про больную ногу и сжался в комок, прижавшись к земле. Разговаривали прямо над нами. Я зажмурился, и наша крыша из веток исчезла. Послышался лай собаки, разговоры и удивленные возгласы закружились прямо над нами. — II y a des enfants dans la fosse!¹⁰ — воскликнул кто-то прямо над головой. «Франкийские партизаны!» — сразу понял я и решил поднять голову. — D'où venez-vous?¹¹ — спросил кто-то, посветив на нас фонариком. Я показал жестами, что мы не умеем по-франкийски и осмелился заговорить на родном языке. — Не стреляйте! Мы мирные, — сказал я поднявшись во весь рост. — Вы говорите по-немецки? — донеслось с другого конца ямы. — Откуда вы и что делаете в лесу ночью? — Мы из Веймарского государства. Я потерял семью и ищу ее здесь, — выпалил я и содрогнулся. Вдруг нас сейчас убьют? — Помогите, пожалуйста, у нас ничего нет, — схватив меня за руку, сказала Марианна. — Руки за голову и вышли из ямы! Мы выполнили приказ и нас проверили на наличие оружия. Я чуть не обмочился, когда меня начали похлопывать по груди и плечам, как делал Альбрехт. — Pas d'armes!¹² — выкрикнул солдат, и нам велели идти за отрядом. «Нас взяли! — ликовал я. — Ух, сейчас наемся до отвалу! И посплю нормально». Люди в синих мундирах, что в темноте казались черными, привели нас в свою землянку и сразу отправили к командиру. — Nous avons trouvé des enfants dans la forêt, ils sont désarmés, ils disent qu'ils viennent de l'état de Weimar .¹³ — отдавая честь, отчеканил солдат, и командир отпустил его. — Значит вы, ребята, из Веймарского государства? — на чистом немецком заговорил командир. Мы дружно кивнули. — А вы тоже по-немецки говорить умеете? — удивленно спросил я. — Да, — холодно ответил он. — Что же привело вас сюда? Кругом война и войска Северных штатов с их полицаями. — Я потерял семью, — дрожащим голосом ответил я, сжимая конец накидки. — Их арестовали солдаты Северных штатов, еще три года назад. И отвезли в лагерь «Брив», но мне сказали, что там был бунт и многие сбежали, а тех, кто не сбежал, убили. — И ты надеялся самостоятельно их найти? — Да, но к сожалению я попал в рабство. После того, как командир услышал последнее слово, он резко поднял на меня взгляд и спросил: — Ты тоже был в рабстве? — Мы оба там побывали, — сказала Марианна и показала свою татуировку «М-14». — Господи... — на выдохе произнес он. — Не верится, что рабовладельческий строй распространился по всей Европе. Он поднял рукав кителя и показал свой номер: «О-9». — Вы были в рабстве тут, во Франкии? — наклонившись к его руке, уточнил я. — Да. У одного политика в Орлеане, но мне удалось сбежать. Я приехал сюда и вступил в партизанский отряд. И как видите, стал его командиром. — А мы были у Гутманов, — дрожащим голосом произнес я. Непрошенные воспоминания нахлынули с новой силой. — Там было ужасно. — Гутман... — пробубнил командир. — Это случайно не конфетный бизнесмен? У него компания «Gutmans Frieden»? — Да, и там был его отвратительный сын! — Альбрехт Гутман, — уточнила Марианна. — Он сущий зверь, с рабов живьем шкуру срывает. — У Гутмана есть сын? — растерянно переспросил командир. Мы кивнули. — А разве вы не знали? — поинтересовался я. — Сами же сказали, что он конфетный бизнесмен, и вроде бы их семья знаменита. — Но я впервые слышу, что у того есть сын. И, как я понял, он уже взрослый. Но почему он его скрывал? — сам себе задал вопрос командир. — Он садист, — отчеканил я. — Мари права, он срывает с детей шкуру. У меня вся спина в шрамах от кнута. — И он н... Я наступил под столом Мари на ногу, чтобы она не говорила лишнего. — Что? — заинтересовался командир. — Ненормальный! Он кроликов живьем потрошит. Командир помолчал и обратился, как я понял, к повару, и нам принесли теплую похлебку с хлебом. После еды я сразу захотел спать, и нам выделили два места для сна. Я проснулся раньше всех и снова стал вспоминать прошлое, тот день, когда заболела мама. Это я помнил хорошо. Еще в конце 2032 года мама стала сильно уставать, хотя она регулярно занималась спортом, ходила в зал, вела активный образ жизни, с нами постоянно чем-то занималась, а тут начала плохо себя чувствовать, часто болеть, побледнела, исхудала. Папа сразу повез ее по врачам. Мне тогда было так страшно, еще и война пугала каждый день. Ночами я не спал, все думал о маме, старался быть всегда рядом, а она старалась быть бодрой и жить как раньше. Но ей становилось хуже. Помню однажды, когда они с папой в очередной раз вернулись из больницы, мама сразу пошла отдыхать, а отец позвал Вальдемара и они куда-то ушли, а ночью я внимательно прислушался к звукам, доносящимся из комнаты брата. Он плакал, и мне тоже стало грустно и страшно. Мы остановились у села Ле-Борд и там объединились с еще одним отрядом, чтобы разнести вражеских солдат. Я уже был в новом синем мундире, как и Марианна, и нам дали оружие. Командир выглядывал врагов в бинокль и когда понял, что все чисто, мы двинулись вперед. Я же вспомнил, как мы много раз заходили в села и последний раз был худшим, да мне в принципе не нравилось смотреть, как убивают гражданских, до сих пор снился тот старик...Я выдохнул и тряхнул головой, чтобы прогнать непрошенные мысли. Мы подошли вплотную к дороге. Марианна шагала рядом со мной, но вскоре мы разошлись по разным сторонам деревни. Тут послышалась стрельба, и я увидел бежавших прямо на нас солдат в серых мундирах, они расстреливали каждого, кого видели. Я сразу заполз за стену дома и прижал к себе автомат. Пытаясь отвлечься от бешенного сердцебиения, я взвел курок и высунулся из укрытия. Два выстрела, и я перелез в другое укрытие, по-моему, я попал одному в живот. Дрожащими руками я снова взвел курок, но ко мне подскочил сослуживец, и мы перебежали в лесок, а оттуда начали стрелять по врагам. К концу боя мы все уже были в этом лесочке, нам удалось победить, а у меня кончились патроны, зато я подстрелил аж трех солдат и одного ранил. Мы вернулись к домикам, нужно было найти еду и похоронить убитых. «А где Марианна?» — думал я, спускаясь с холма. На дороге и вправду было много убитых и в серых, и в синих мундирах. Я подошел к одному северянину, чтобы забрать у него винтовку, но стоило мне наклониться, как меня кинуло в дрожь, и я отказывался верить глазам. «Нет, такого точно не может быть!» — повторял я мысленно, подойдя к фигуре в синем мундире. Ее светлые волосы разметались, а кончики были выпачканы в крови. Она лежала лицом вниз, а руки и ноги были согнуты так, будто она просто спала. Я опустился на колени, и даже ноющая боль в левой ноге меня не остановила. — Мари… — прошептал я, наклонившись к ее голове. Тишина заставила меня содрогнуться, а глаза защипало. Я отодвинул упавшие пряди и уставился в ее глаза, они были стеклянными и совсем не живыми, но я заметил застывший в них ужас, такой же я встречал и в своем взгляде по утрам в зеркале, после тех ночей. Уже не сдерживая слез я перевернул ее на спину и завыл — ее живот и грудь были в кровавых дырках, мундир в тех местах стал черным. Ее лицо было выпачкано в пыли и каплях крови. Задыхаясь от рыданий, я положил ее голову к себе на колени и стал медленно укачивать, как младенца. Мои слезы падали на побелевшее лицо Мари и оставляли серые пятна на остатках пыли. Я достал из кармана носовой платок и, смочив чистой водой из фляги, стал вытирать Марианне лицо. — Сейчас, — прошептал я, — сейчас, моя хорошая. Все будет хорошо, отдохнешь и пойдем дальше. Ладно? Стеклянные глаза смотрели мимо меня. — Я познакомлю тебя с мамой, с папой, с Вальдемаром, — плакал я, вытирая лицо подруги по второму кругу. — Хочешь, будем жить вместе? Станешь моей сестрой, как тогда, у Розы. А то, что мы целовались, ничего страшного! Мы никому не скажем. Это будет наш секрет. Хорошо, Мари? Я обнял ее еще крепче и словно куда-то упал, я ничего не чувствовал, только обжигающие слезы на щеках. Я стоял на безымянной станции и наблюдал, как ручьи проливного дождя стекали по небольшому склону у старых красных домов. Я промок до нитки, и единственное, чем я хоть как-то мог прикрыть голову от ливня, — небольшая дощечка, найденная по пути в городок. Я сбежал, снова, наш отряд разбили северяне, и это было девятого ноября, я точно помню, в тот день я лично оторвал листок календаря. А сейчас понятия не имел, какое сегодня число, в последнее время я вообще не следил за этим. С момента гибели Марианны жил как в тумане, забывал целые недели, витал в своих мыслях и воспоминаниях, сегодня утром, например, вспоминал, как папа попросил Вальдемара посидеть со мной в комнате, потому что к маме приезжали врачи. Тогда он передо мной за что-то извинился, уже не помнил, за что именно. Я устремился в город, нужно найти покушать, а дальше не знаю куда. Если честно, то мне уже было плевать, куда я попаду, хоть вернусь в рабство. Я окончательно потерялся, не знал, куда пришел, я просто бежал куда глаза глядят. Спрятавшись в освещенном тусклой желтой лампой подъезде, я достал мамин портрет. Медальон уже знатно потрепался, но фото оставалось таким же ярким, будто его сделали только вчера. Я поднял рукав и уставился на тату. — К-13... — прошептал я. — Мальчик по прозвищу К-13, голодный, без денег, без мамы, папы... — медленно шевелил я пересохшими губами. — Зачем ты ушел? Зачем ты ушел от них? Я уселся на пол и задремал, прислонившись головой к стенке. Резкий пинок под зад заставил меня проснуться и вскочить на ноги. — Sors d'ici! Sans-abri!¹⁴ — орал на меня какой-то прохожий. Он схватил меня за шкирку и выволок на тротуар. Швырнув меня на землю, он плюнул мне в след и ушел. Я даже не успел забрать свою дощечку, он сразу захлопнул дверь. Я скрутился клубком и замолчал, только дождь продолжал шуметь и давить мне на нервы, мне даже было плевать на то, что я насквозь промок. Совсем не знал, куда идти. Это точно конец! Я ковылял по грязной земле и чуть ли не утопал в ней, мне на ноги налипли мокрые листья и куски грязи. В тот день, когда меня вышвырнули из подъезда, я сразу ушел из города, а то мало ли еще наткнусь на какого-нибудь работорговца или насильника. Уж этого мне никак не хотелось, несмотря на то, что в отчаянии я твердил обратное. Уж лучше буду сам по себе в лесу. Есть же такие люди, которые сами живут на природе, мне папа про таких рассказывал, он говорил, что они называются отшельниками, это одно из немногих запомнившихся воспоминаний, тогда мы читали книгу или смотрели фильм про такого человека. Вот и запомнил, только сейчас главное найти еды, а в середине ноября это трудно. — Mains en l'air!¹⁵ — отчеканил чей-то голос за спиной. Сердце ушло в пятки, я же в синем мундире, а это наверняка северянин. Теперь мне точно конец! Я весь затрясся и отчаянно крикнул: — Я не понимаю! И тут произошло то, чего я совсем не ожидал: — Ты говоришь по-немецки? — спросил голос. — На колени! Я выполнил приказ. — Повернись и руки за голову. Я повернулся и чуть не свалился в обморок от увиденного: — Генрих? — взволнованно выкрикнул я. И я сразу узнал этого худощавого мальчишку, который три года назад первым отказался петь для захватчиков. И теперь он здесь, во Франкии, тычет в меня автоматом. — Карл? — еще более удивленным голосом спросил он. — Я Карл, помнишь? Твой одноклассник, — дрожащим, но радостным голосом говорил я. — Третий кабинет на втором этаже школы? — Да! Я у окна, ты у стены, помнишь? — едва не рыдая от облегчения спросил я. — Рихтер? — Да! Генрих кинулся меня обнимать, и я тоже сжал его так сильно, как только мог. Хоть в школе мы особо не общались, сейчас я был рад видеть его, как никогда раньше. — Карл Рихтер, — отдышавшись, пробубнил Генрих, — подумать только. Стоп! — резко оборвал он меня. — Так это получается, что наш командир — твой брат? — Ч-что?! — Вальдемар Рихтер— наш командир, а я-то думал, где я его уже видел? Я же тогда его узнал... Он же иногда забирал тебя из школы. — Ты можешь отвести меня к нему?! — не сдержав слез, спросил я. — Конечно, только иди так, будто я тебя в плен взял, чтобы меньше вопросов было. И сделай грустное лицо! Я выполнил его указания, и мы пошли по лесу. Мне не верилось, что все это происходит на самом деле, это какой-то сон! Я не заметил, как мы дошли до большой землянки, у которой стояло несколько солдат. — Ты погляди! — окликнул один другого. — Малой пленного поймал! Странно, что они тоже говорили по-немецки. Но я их не слушал и уже подходил к группке других людей. — Товарищ командир! — приставив ладонь к голове, начал Генрих. — Во время разведки мне удалось поймать партизана, он в синем мундире, возможно, из наших, — отчеканил он и выровнялся по струнке. Я тоже вытянул руки по швам и выровнялся, хотя внутри все колотилось от волнения. Из толпы вышел высокий солдат в синем мундире, у него был такой суровый взгляд, что мне аж не по себе стало. Но когда он приблизился ко мне, то разинул рот. — Карл? — удивленно спросил он. — Вальдемар! — воскликнул я и кинулся обнимать брата. Он подхватил меня на руки и крепко-крепко обнял. Я не верил! Не верил, что это явь, я думал, что уже в раю. — Карл! — повторял Вальдемар. — Братик, любимый мой! Он поставил меня на землю и поцеловал в щеку. Это же сделал и я. Внутри все трепыхалось, я трясся от радости и совсем позабыл о голоде и усталости. Вальдемар! Мой брат, вот он, стоит передо мной наяву. — Карл, ты где все это время был? — схватив меня за плечи, спросил брат. — Это долгая история! Я... я так рад, что наконец-то нашел тебя! Вечером Вальдемар угостил меня самой вкусной едой за последнее время — похлебкой с кусочками мяса, которую я умял за пару минут и попросил добавки. Ближе к закату Вальдемар отвлекся от своей работы и подошел ко мне. — Братик, — ласковым голосом заговорил он, положа руку мне на плечо, — тут есть небольшое озеро, и закат сейчас будет, ты ведь еще любишь закаты? Я молча кивнул. — Тогда пошли туда, поговорим. Я так скучал. Мы сели на бревно у идеально круглого озера. Закат и вправду был красивым: оранжевый с розовыми полосами. Вдалеке пели сверчки и лягушки. — Карл, где ты пропадал все эти годы? Как ты сюда добрался? Зачем ты сбежал? — засыпал меня вопросами брат. Я даже сначала растерялся, не зная, с чего начать, но потом собрался и спросил: — Вальдемар, где родители? Что с вами было после моего побега? Вальдемар сразу поник и взял меня за руку. — Карл, ты уже большой мальчик, поэтому я расскажу всю правду. — Правду? — От испуга заколотилось сердце. — Когда ты убежал, к нам пришли солдаты с полицаями, на нас донесли из-за твоих воплей. Я отпрянул от брата и обнял колени. Чувство вины вернулось с новой силой. — Нас арестовали и в тесной душегубке увезли на вокзал, маме тогда стало очень плохо, она так сильно плакала... не могла смириться с тем, что ты на улице совсем один. Когда мы приехали на вокзал, нас затолкали в старый вагон без окон, мы ехали стоя, папа буквально нес маму на себе, она не могла стоять и все звала тебя. Вальдемар нервно сглотнул, я видел, что ему тяжело рассказывать дальше. — А вечером... — брат зашмыгал носом, а я еще сильнее сжался. — Вечером мама сказала, что очень любит нас, — еле сдерживая слезы продолжал Вальдемар. — И... и... она замолчала, а папа как с ума сошел. Теребил ее пытался разбудить и один раз даже получилось, она еле могла говорить, она попросила передать тебе медальон с ее портретом, чтобы всегда быть с тобой… — Брат все же разрыдался. — Она отдала медальон папе, а он... после отпуска в Мюнхене его за что-то арестовали, и мне лишь пришло письмо, что его отправили воевать на восток в Варшавскую республику, и там он погиб. Я не сдержался и заплакал вместе с братом. — После того, как мама отдала папе медальон, она умерла… Я упал брату на колени и заревел как дикий зверь. — Мама! Папа! Мамуленька, прости! Папочка! Умоляю прости-и! Я их убил. Я убийца! — Карл, ты не убийца! — обняв меня, начал твердить брат. — У мамы был рак, и ей оставалось два-три месяца, поэтому не вини себя! — Рак? — недоумевал я. — И вы мне ничего не говорили! — Ты тогда был маленьким. — Если бы я знал, то я бы не сбежал! Я бы не бросил родителей на смерть! Папа бы не погиб! И меня бы не изнасиловали! — прорычал я и отвернулся от брата. Но тут он поднялся с места и подлетел ко мне: — А ну повтори последнее, — настороженно процедил он. Я поднял на него взгляд, он был похож на испуганного ребенка, который впервые посмотрел ужастик. — Это правда, надо мной надругались. — виноватым голосом сказал я и снова опустил голову. — Прости. — Не смей извиняться! — Брат схватил меня за руки. — Ты не виноват! Кто эта тварь? Я лично все ему поотрываю! Я заревел и обнял Вальдемара. Он был готов заступаться за меня, впервые за эти годы за меня кто-то заступается. Встает на мою сторону. — Как это произошло? — серьезно спросил брат. И я начал свой рассказ с самого начала. Ночью мы все еще сидели за столом в землянке и разговаривали, теперь Вальдемар знал и про Марианну, и про рабство в поместье Гутманов, и про регулярное насилие. Я показал ему татуировку и все свои шрамы. Рассказал ему про Влада из поместья Нойманов, и про то, как он спас меня от Райнера. Говорил и об унизительных ночах, и о моей голодовке, о работе в полях у обоих хозяев. Он снова заплакал на моменте, когда я рассказывал ему про рабовладельческий рынок, про то, как встретил папу и получил от него медальон. Он с трепетом попросил его у меня посмотреть и не выпускал из рук, пока я продолжал рассказывать про триста долларов и побег из поместья. Он очень хвалил Флейшеров, за то, что они нас приютили и дали возможность написать письмо. «Настоящие герои!» — с уважением говорил он. Под конец своего рассказа я спросил у брата: — А что же было после смерти мамы? Как ты тут оказался? — Поезд бывало останавливался, чтобы выбросить тела. Мамочку даже не закопали. Положили на траву вместе с остальными мертвецами, папа тогда так взбунтовался, что чудом не получил пулю в лоб, он требовал похоронить маму по-человечески, но я успел его успокоить. Иначе бы он остался лежать рядом с ней. — Ну а партизаном ты как стал? — Нас привезли в лагерь и стали отбирать самых сильных и выносливых для войны, мы с папой оказались такими и попали на фронт под Бурж, оттуда меня и увезли в госпиталь с ранением, а папа получил двухнедельный отпуск. Тогда, как я узнал из твоего рассказа, встретил тебя, побежал добывать триста долларов, но не успел, попытался отбить тебя силой и попал в Варшавскую республику. Ну а я… — он загадочно посмотрел на меня.— Сбежал и попал в партизаны. — Получается, если тебя найдут, то расстреляют как дезертира? — крутя кружку в руке, спросил я. — Ну… я уже столько боев прошел, вон, командиром отряда стал, а все еще жив. — радостно сказал брат и потрепал меня по волосам. — Теперь будем вместе, братик. — Я люблю тебя, — с усталой улыбкой сказал я. — И я тебя. Вот война закончиться, и мы с тобой заживем. Хорошо? Я кивнул. Будем только вдвоем жить. Хочешь, откроем бизнес братьев Рихтер? — усмехнувшись, спросил он. — Да, и будем что-нибудь продавать! Например, твои картины. — Или твои стихи. — Все вместе. — Точно! — театрально подняв палец сказал Вальдемар. — Мы напишем мемуары о нашей жизни и опубликуем их миллионными тиражами. Я рассмеялся и довольный лег спать возле брата. — Спокойной ночи, бизнесмен! — сказал я ему. — И тебе, писатель! Он еще раз поцеловал меня в лоб и моментально отключился. А я снова вспомнил все рассказы о родителях и тихо заплакал в подушку. Теперь я точно знаю, что мама с папой умерли, и я точно отомщу за них северянам! Я убью каждого, кого увижу в сером мундире, они поплатятся за смерти всех, кого я любил! 10. В яме дети! (фр.) 11. Вы откуда? (фр.) 12. Никакого оружия (фр.) 13. Мы нашли детей в лесу, они безоружны, говорят из Веймарского государства (фр.) 14. Уйди отсюда, бездомный! (фр.) 15. Руки вверх! (фр.)