По прозвищу К-13

За окном бушевала страшная октябрьская буря. Альбрехт сидел в комнате матери и рассматривал старые фотографии. Он обожал смотреть свои старые снимки, хорошо, что у него был этот великолепный альбом. «Как жаль, что мама не успела увидеть мои достижения в музыке, отпраздновать мое восемнадцатилетние, проводить меня на фронт, познакомиться с Фредерикой. А ведь ее нет уже десять лет… Я делаю фото и продолжаю мамин альбом, тут есть даже несколько фотографий с фронта и с любимой Фике. Недавно я вернулся из трехдневной поездки в Кельн, отец показывал мне свою очередную новую фабрику. Он хочет, чтобы я продолжил его дело, странно, раньше он этого не особо желал, я же больной. Фото получились красивыми, и в альбом вставить не грех. Но мама не посмотрит. Я помню ту ночь в мельчайших подробностях: сначала мама прочла мне сказку перед сном, но не так как обычно, она была опечалена. Днем они поругались с папой, и у нее не было настроения, даже я не мог ее отвлечь от удручающих мыслей. Потом она даже со мной не поговорила, просто поцеловала и ушла. А ночью я снова слышал ссору, прямо возле моей комнаты, они страшно ругались. Мама грозилась забрать меня и уехать. А потом был грохот и короткий крик. Я закутался в одеяло и дрожал как осиновый лист. К сожалению, я все же решился посмотреть, что произошло. Мама лежала внизу и не шевелилась, мне удалось увидеть лишь немного, но этого было достаточно для кошмаров. Отец запер меня в комнате до самого утра, так и не объяснив, что произошло. Утром я узнал, что мама споткнулась и упала с лестницы, а во время падения сильно ударилась виском. Больше не хочу это вспоминать». Альбрехт убрал все фотографии и отправился гулять по дому. Пока дождь не закончится, выходить на улицу не хотелось. Да, он обожал такую погоду, но только когда ты дома в тепле и уюте, а не стоишь промокший насквозь в грязи и на ветру. Лучше понаблюдать за камерами, что-то давно он на них не глядел. Все было как обычно, на улице шквал, рабы сидят по домикам, а за воротами. «Что это?!» Альбрехт отпрянул от экрана и еще раз присмотрелся. У входа в поместье кто-то стоял, да не просто стоял, а стучал в ворота. А почему в звонок не позвонить? Надзиратель глянул нужную камеру ближе и ахнул от удивления. Да это же Эмили! Он мигом позвал слуг, чтобы те открыли ворота и привели ее в дом, она же там наверняка замерзла и промокла. Уже когда Эмили зашла в дом, Альбрехту и вправду стало ее жаль. Она вся дрожала и еле могла говорить, он укрыл ее одеялом и послал слугу за чаем. — Что здесь происходит? — прозвучал отцовский голос сверху. — Папа, к нам Эмили пришла, пешком, из поместья Нойманов. Пожалуйста, разреши выделить ей комнату в доме, она вся продрогла. — Сынок, это что, та пианистка? Которую ты летом на мальчишку обменивал. — Да. Сейчас не время разговоров, я поселю ее на втором этаже. Эмили, не бойся, пойдем, я сейчас принесу тебе чистую одежду и чаю. Давай я позову доктора, вдруг ты заболела. Эмили лишь кивнула и пошла со мной. Давно он так не волновался за другого человека, это чувство словно проснулось в нем после долгой спячки. Эмили была так слаба и напугана, что не сразу пришла в себя. Она боялась заговорить с Альбрехтом, не говоря уже о слугах. Надзиратель не докучал ее своим присутствием, ждал, когда она сама его позовет, поэтому остался ночевать в доме. Эмили проснулась рано утром, но стеснялась позвать кого-нибудь к себе. Поэтому дождалась, когда к ней зашла фрау Камински и после расспросов о своем самочувствии попросила еды. В ответ на это фрау Камински ласково улыбнулась, хороший аппетит — верный признак выздоровления, и отправилась на кухню за завтраком. Но когда дверь распахнулась, то она ахнула и прикрылась одеялом — на пороге стоял улыбающийся Альбрехт, держа в руках поднос со вкусно пахнущей едой. — Доброе утро! Эмили, вот твой завтрак. Как ты себя чувствуешь? — Привет. Мне уже лучше, только… — Что не так? — взволнованно спросил Альбрехт. Он впервые увидел Эмили в таком виде, в его широкой футболке и с синяками под глазами. — Мне страшно. Возможно, меня сейчас ищут. — Кто? Нойманы? Он поставил поднос на тумбочку, а сам полубоком к Эмили, чтобы не смущать ее. — Я же сбежала, а беглых рабов ловят, а потом избивают. Но я уже не могла терпеть! — Тебя обижали? — Я тебе сейчас расскажу, только никому об этом не говори. Хорошо? — Конечно, я никому не скажу, дорогая, не бойся! — После того, как Райнеру выкололи глаз, то у него началась глубокая депрессия. Он долго пролежал в больнице, а вернулся сам не свой. Сутками не выходил из своей комнаты, выгнал всех рабочих из дома и вообще перестал контактировать с рабами. А потом он все же начал выходить во двор, но с пистолетом. Боялся очередного нападения и никого к себе не подпускал. Позже он пристрастился к алкоголю. Конечно, Райнер и раньше пил, но сейчас стал употреблять гораздо больше спиртного. Детей чаще бить стал, и главное просто так! А раньше он бил, как считал, «за дело». А тут… еще и руки распускает! — Вот сука! — вырвалось у Альбрехта. — Ой, прости. Просто я всегда знал, что Райнер свинья, а тут такое… Он и к тебе лез? Эмили испуганно кивнула и заплакала. Она боялась Райнера, он был непредсказуем, особенно когда выпивал. — Альбрехт! Он сущий дьявол! Он наблюдал за мной, а когда я была на его этаже, то мог подкараулить и прижать к стене. Он чуть ли не залезал мне под юбку, но я отбивалась и убегала. — Господи! И долго это продолжалось? — Месяц. — И ты не жаловалась его отцу? — Альбрехт, ну кто раба слушать будет? Мы все выдумываем от нечего делать! Мы же никчемные и ленивые! Эмили уткнулась лицом в плечо Альбрехта. Наконец-то ее выслушали. — А что же стало последней каплей, из-за которой ты бежала? — Он запер меня в своей комнате и напал. При этом начал меня кусать. Извращенец! — Эмили убрала за уши пряди каштановых волос и показала свежие кровоподтеки с отпечатками зубов. — И еще на ключицах. От увиденного Альбрехта передернуло, и он схватил Эмили за руку. Она боялась, но он старался ее поддержать. — Эмили, хорошая моя! Солнышко! Я тебя никому не отдам. Ты поняла? Не бойся, будешь жить тут. Этот урод больше тебя не увидит никогда! Я снова себя режу. Давно не делал такого, но позавчера Альбрехт истязал меня очень грубо, теперь кровь шла чаще, и садиться стало еще больнее. Я уже привык делать все стоя, хотя это еще вызывало косые взгляды в мою сторону. А сделал он это, потому что войска врагов уже почти у границ Дрездена, и Берлин подвергся сильнейшим бомбардировкам. Тут стали еще чаще летать ракеты, а еще сильно бомбили Дахау, из-за чего Альбрехт и напился. А что же будет, если враги дойдут и до Мюнхена? И сюда? Вдруг сюда прилетит ракета? Или зайдут войска и все тут разгромят? Но Влад же говорил, что их солдаты такого не делают. А вдруг он ошибался? Или они были такими только в начале войны, а сейчас обозлились? В любом случае, мне уже без разницы кто, что и где возьмет. Мне то от этого легче не станет, я не найду семью по взмаху волшебной палочки, надзиратель не перестанет меня насиловать, если только его не убьют, а если и убьют, раны это не исцелит. И болеть не перестанет, а если будут захватывать, то будет много раненных и никому не будет до меня дела, никто не бросит сотни солдат и гражданских ради меня и моей постыдной проблемы. Никто мне с таким не поможет. Поэтому я и старался вести дневник, записывая обычные повседневные дела вперемешку со страданиями. Я не описывал все в мельчайших подробностях, просто писал, что мне больно. А повседневность старался описывать ярко, так, как ее ощущал. «17 октября 2033 год Сегодня я закончил работу по дому раньше и отпросился на свежий воздух. Хорошо, что фрау Харатьян сегодня не дежурит на кухне и не станет меня ругать за «отлынивание» от дел. Я сразу же отправился на задний двор к маленькой роще и гулял под красивыми кронами деревьев. Мне очень нравятся их золотые и красные оттенки, особенно когда нет солнца, они словно его заменяют. Я бродил там очень долго и по дороге встретил белку, странно, что я никогда их тут не видел. Она была огненно-рыжая, но как только я подошел ближе к дереву, она ускакала вверх по ветвям. А еще я нашел ручей, который, как оказалось, впадает в наше маленькое озеро, возле которого я люблю сидеть. Выйдя из чащи, я встретился с просторными равнинами, наверное, было бы круто кататься тут зимой на санках. Но у нас нет саней и даже ледянки. Я спустился с холма и оглянулся назад, за кроной скрывались дома хозяев и надзирателя. Потом я зашагал на другой конец двора через эти поля, тут было еще немного цветов с лета, но все они маленькие и невзрачные. И когда я прошел половину пути, начался дождь, вот тут я и дал деру, бежал как угорелый, лишь бы не промокнуть. Два раза чуть не упал, но добежал весь мокрый и в грязных штанах до сарая с кроликами, а там уже решил идти спокойно. Все равно насквозь промок, зато приятно ходить под прохладным дождиком. А дома меня угостили печеньем — уже слегка привыкнув к боли, я начал понемногу кушать и поэтому не отказался от вкуснятины. Только сейчас у меня болит живот, наверное, переборщил». Это одна из немногих приятных, а есть еще запись за другой день: 4 октября 2033 год Альбрехт уже достал! Он выпорол меня за то что я отказался от его «игр». Но я заорал, что не хочу, а потом он меня избил. Сижу сейчас и губы кусаю от боли, никто мне ничего не обработал! Доктор уехал за лекарствами, а остальным до меня дела нет! Бесят! А потом страничка расплылась из-за того что я над ней долго ревел, просто накипело. Спрятав ножик, я заклеил пальцы пластырем и ушел работать. В доме все было как обычно, за исключением одной детали: Альбрехт носился из комнаты в комнату и все таскал какие-то вещи на второй этаж. Я спросил у кухарки, что происходит, но она лишь злобно шикнула на меня и дала резать морковку. Я быстро выполнил поручение и сразу же улизнул из кухни на второй этаж. Первая от лестницы дверь была приоткрыта, и я туда осторожно заглянул. — Это Эмили? — шепотом спросил я у себя. — Кто там? — ответили мне. Видимо, сказал слишком громко. Пришлось зайти. Я сразу увидел Эмили, сидевшую, скрестив ноги. Она была бледной, с распущенными волосами. — Это Карл, помнишь меня? Мы в июне в кладовке тут внизу познакомились. — Помню. Который не плакал, да? Я кивнул. — А что ты тут делаешь? Разве ты не у Нойманов должна быть? Эмили вздохнула и ласково ответила: — Карл, понимаешь… Это взрослый разговор, и ты не особо то и поймешь. Поэтому я просто сбежала. — Сбежала? А почему сюда? Ты же могла вообще в город улизнуть. Зачем от одного хозяина бежать к другому? — Просто Альбрехт очень добр ко мне, и с ним я чувствую себя в безопасности. Вон как он меня принял, комнату выделил, завтрак принес, одежду новую. — Значит Альбрехт?! — резко спросил я. Она удивилась. — Карл ты чего? — Ты заодно с этим садистом! К нему прибежала, да?! Ну и сиди тут с ним, а ко мне не даже не подходи! — Карл, что я такого сказала, что ты мне грубить начал? Это правда. — Отстань! — буркнул я и убежал из комнаты. Значит, она к Альбрехту прибежала! Тоже мне, нашла «любимого», я же помню, как они летом у Нойманов целовались! Она с ним заодно! Хоть она тоже рабыня. А вдруг Альбрехт сейчас сделает ее тут самой главной среди нас и нам будет вдвойне хуже? Наверняка она тоже прикидывается добренькой, я-то помню, каким был Альбрехт, как только я сюда приехал! Вообще не буду с ней разговаривать! Шли дни, Эмили пошла на поправку и уже свободно выходила из дому и гуляла по двору. Ухаживания Альбрехта пошли ей на пользу, она была рада, что о ней заботятся. Альбрехт же просто расцвел, он был влюблен и всячески показывал это. Он постоянно звал Эмили на пикники, пока позволяла погода. Вместе они устроили собственный музыкальный дуэт, и порой рабочие просто заслушивались их концертами. Эмили совсем перестала носить рабочую форму, теперь она появлялась на людях в стильных брюках, рубашках и беретах, которые Альбрехт заказывал с Запада, наверное, за большие деньги, ведь сейчас в Мюнхене такую одежду было не достать. Так говорили те, кто изредка ездил в город. А бывало, Альбрехт доставал для нее и модные платья. Но было одно «но» — Эмили жутко стеснялась своей татуировки, напоминавшей ей о грустных временах ее рабства. И однажды за ужином она призналась в этом Альбрехту. Он же повел себя как настоящий джентльмен и на следующий же день влюбленные отправились в город исправлять отпечаток прошлого. Но поездка плохо повлияла на Альбрехта, она напомнила ему фронтовые годы. Вернувшись из города, надзиратель, ничего не сказав, заперся в своей комнате, а вечером, напившись, позвал к себе Карла. — К-13! Сученок, не задерживай меня, я и так весь на нервах. — Но зачем? Вы же уже прекратили это делать со мной! — Как прекратил, так и начну снова! — заорал Альбрехт. Мне пришлось подчиниться. Интересно, а Эмили знает о наклонностях своего «любимого»? Я был связан и мучился довольно долго, за крики он выбил мне еще один зуб. В домике я чуть не свалился с лестницы, благо Марианна помогла мне дойти до кровати. И тут я впервые за долгие месяцы обнял ее от искренней благодарности, а ведь она могла бы давно от меня отвернуться, завести себе новых друзей, а со мной не разговаривать, ведь я «грязный», как говорил Альбрехт. Но она не бросила меня. Утром Альбрехт прибежал к Эмили и извинился за вчерашнюю резкость: — Просто я вспомнил те ужасы войны, разрушения, бомбежки и много смертей. Он вспомнил, как крикнул на Эмили и назвал ее занозой, когда она пыталась его успокоить во время приступа агрессии. А теперь она явно его не простит; губы у нее поджаты и слушает она его, повернувшись полубоком. — Мне, конечно, было обидно, но я тебя прощаю. Только прошу, больше не пей, а если тебя что-то тревожит, то расскажи мне. — Правда? И ты будешь слушать меня? — Ты же меня слушал, теперь моя очередь помочь тебе излить душу. Альбрехт притих и потупился. Ему было сложно заговорить, казалось, будто в горле образовался ком. — Я могу рассказать тебе одну историю… Только она очень личная, я рассказывал ее только отцу. Но теперь могу и тебе. Только, пожалуйста, не рассказывай ее никому. Хорошо? — Конечно, не расскажу, это же личное. — Я уже был женат несколько месяцев. Эмили вскинула бровь и удивленно улыбнулась. — Ого! Так ты же совсем еще молод. — Но я любил ее, она была прекрасна! Ее звали Фредерика, и мы познакомились в госпитале. Тогда я вообще ничего не хотел, даже жить. Но встретив ее, я словно проснулся! Я понял, зачем живу. Я хотел быть с ней. Поэтому, когда пошел на поправку, то начал активно за ней ухаживать. И знаешь что? Оказалось, у нас так много общего, и я ей тоже понравился, но она не решалась признаться мне в любви. И после того, как мы поговорили, сразу стало как-то легче, мы открылись друг другу. Потом мы там чай вместе пили, а когда я уезжал в отпуск, то писал ей письма. Настоящие бумажные. А еще мы гуляли вместе, танцевали, когда могли. Она вдохновляла меня на новые композиции. Нам было хорошо вместе, а папа не принял мое желание связать с ней свою жизнь. Вот мы и расписались тайно. Я хотел купить нам отдельный дом, но сперва мы жили в казармах, а во время отпусков — в отелях. — А что же произошло потом? Почему ты говоришь «была»? Альбрехт взглянул на Эмили, и на глаза навернулись слезы. — Это был июнь 2032 года, тогда мы из Варшавского государства отступали на Запад. Мы ехали огромной колонной по открытой дороге. Нам с Фредерикой пришлось разлучиться из-за того, что она должна была ехать вместе со всеми медиками, а я остался со своим отрядом. Короче! Так много предисловий… В колонну попала ракета, я успел спрыгнуть с дороги, а она — нет. Альбрехт не сдержался и заплакал, но так тихо, что никто, кроме Эмили, его не услышал. А она в свою очередь крепко его обняла. Все же он поделился с ней самым сокровенным. После такого задушевного разговора Альбрехт разрешил Эмили самостоятельно покидать поместье и доверил ей копию ключа от ворот. Но рабочие были далеко не в восторге от их отношений. «Сейчас еще и хозяйкой тут станет! Ишь чего удумала, с Альбрехтом она спелась! Теперь будет вдвое больше горя. Альбрехта нам мало было!» — возмущалась одна из домашних служанок. Но тут же ей возражала фрау Камински: «А может, оно и к лучшему? Альбрехт от любви мягче станет, вон и так ей больше времени уделяет, хоть показательных избиений меньше стало». Я же не верил во все эти россказни, что Альбрехт изменится к лучшему, он, как и прежде, надо мной издевался, хоть и делал это теперь намного реже. Эмили уже совсем стала походить на хозяйку. Столько разных нарядов, по-моему, не носила даже жена герра Гутмана. Ей бы еще выйти замуж за Альбрехта и взять фамилию Гутман, так и станет она новой хозяйкой. И будет нами управлять, как захочет. И я думал, что скоро она станет такой же жестокой, как Альбрехт. Вот, например, раньше она разрешала рабочим заходить в ее комнату, а теперь нет. Раньше она могла поговорить с одним из нас по душам, а теперь она почти перестала обращать на рабов внимание. Правда еще пытается заговорить с детьми. Ненавижу Альбрехта! Это он своей «любовью» сделал Эмили такой холодной и лицемерной! А сам втайне от нее пристает ко мне. — Карл, ты чего встал как вкопанный? — окликнула меня Марианна. — Пошли в снежки играть! Я запрыгнул в свои поношенные сапоги, которые мне достались по наследству от Саймона. Накинул старую куртку герра Майера и побежал вслед за подругой в засыпанный снегом двор. Весь день мы работали в доме, потому что у герра Гутмана сегодня какая-то важная встреча, и все должно быть идеально. А поскольку эти люди уже вошли в дом, то никаких рабочих там быть не должно, если, конечно, не позовут. Мы с ребятами здорово играли в снежки, снега в этом году очень много, и я зарывался в него почти с головой. Обожаю зиму, она помогает хотя бы ненадолго отвлечься от всех проблем. Потом мы с Марианной побежали за дом и кубарем скатились вниз по склону. А потом еще! Еще! И еще! Я давно так не веселился. Позже я выдохся, вернулась боль, и я предложил Марианне вернуться к домикам. Но я так и не дошел, остановился у ступенек в хозяйский дом перевести дух. Вдруг меня окликнула фрау Харатьян: — К-13, живо в дом гостям питье подавать! — Сейчас иду! Только отдышусь. — Поторапливайся, хозяева ждут. Я оставил куртку и теплые штаны у входной двери, оттуда отправился на кухню за подносом и сразу же к гостям. Герр Гутман сидел в окружении строго одетых мужчин и женщин. Я по очереди подошел к каждому и раздал воду. Они холодно посмотрели на меня и продолжили свою беседу. Потом я еще выполнил поручение на кухне. И когда, видимо, завершилась деловая часть беседы, рабочим приказали занести закуски и шампанское. И тут я встретил в гостиной Альбрехта, он тоже весело беседовал с одним из гостей, ему я тоже предложил напиток. Но он отказался, и я решил было уйти... Как вдруг споткнулся о ножку стула и вместе с подносом упал на пол. Бокал с шампанским разлетелся вдребезги, и все гости на мгновение уставились на меня. — Простите, я все сейчас соберу. Я не ушибся, ничего страшного. — Криворукая дрянь! — заорал Альбрехт. — Как ты посмел падать при чужих людях! Позорить своего хозяина! Он отвесил мне пощечину, но я сдержал слезы, только тихо произнес: — Герр Альбрехт, я сейчас уберу. Но моя покорность как будто сильнее разъярила его. — Ты еще надо мной издеваешься?! Издеваешься! Альбрехт ударил меня по голове, а потом схватит кочергу, стоящую у камина. Это случилось очень быстро. Чугунная палка со всей силы обрушивалась на мой живот. Я заорал как сумасшедший. Второй удар был еще сильнее, и я почувствовал, как пошла кровь. А резкая боль все не проходила и не проходила. Кругом все закружилось, но ударов уже не было, только гул в ушах и тряска от ужасной боли. Я почувствовал, как меня подняли на ноги и поволокли к выходу. Лишь глотнув воздуха, я посмотрел на того кто меня вел. Это была Эмили. Но больше стоять я не мог, земля ушла из-под ног. Очнулся я у входа в поместье, услышав скрип ворот. Возня продолжалась, но и боль не отпускала, и я завопил. Но тут мне сразу зажала рот Марианна. — Карл, тише, потерпи. Мы уходим отсюда. Я помню, как Эмили несла меня на руках вниз в деревню. Потом помутнение и острый удар. Я снова увидел Альбрехта, снова удар и холод. Мне очень холодно. Я открыл глаза в какой-то машине и из-за тряски снова завопил. Подо мной натекла лужа крови, сколько же ее? Взглянув на Эмили, я снова окунулся в темноту, но меня тут же разбудили: — Карл! Карл! Не засыпай! Открой глаза! Тебе нельзя засыпать. Еще немного осталось, кричи! Так будет легче. Дальше я не помню ничего, все в тумане, а я по нему бегу, зову маму. Она совсем рядом и уже идет ко мне. Я ее вижу. Резкий свет ударил в лицо, он все мелькал и превратился в святящуюся вакханалию. Я чувствовал что уже лежу, меня куда-то везли. И разные всплески голосов лишь больно били по ушам. Потом были противные пикающие звуки, все белое и голоса, какие-то люди. Я снова закричал и почувствовал что-то странное на лице, эта штука давала мне облегчение, потом то ли укол, то ли укус. Меня чуть не стошнило. Глаза закатились, я растворился во сне.