По прозвищу К-13

Утром дверь в темницу распахнулась, и этот дурацкий шум разбудил меня, хотя я совсем недавно задремал. Альбрехт отстегнул кандалы и поднял меня на ноги. — Пшел! — рявкнул он пнув меня в спину. Я еле ходил и все никак не мог согреться, меня морозило до самых костей. Хорошо было только то, что на улице пасмурно, и мне легче было открыть глаза после многих часов в полной темноте. — Что ты плетешься как сонная муха?! Быстрей иди! — Мне плохо. — Что ты там мямлишь?! Беглец-неудачник. Рубашку снимай, иначе тебе новую не выдадут, будешь в лохмотьях ходить! Я выполнил все его требования, и несколько рабочих сразу подвели меня к столбу. Руки крепко примотали к грубой деревяшке. Мне и не приходилось думать, что меня когда-нибудь будут пороть у столба, это казалось чем-то нереальным. Может быть, Альбрехт меня просто запугивает? Сейчас посмотрит на меня привязанного, да и отпустит. Но, обернувшись, я увидел толпу рабочих, среди них была и Марианна, а если их собрали, значит, он не шутил. Я поднял голову и посмотрел на серое небо — вот-вот дождь пойдет, странно, что Альбрехта еще нет, он ушел куда-то, как всегда поступал перед такими наказаниями. Дрожь сковала мое тело, но я не осмелился просить о помощи. Все вдруг замолкли, и стало слишком уж тихо, не было слышно привычного шепота рабочих. Кнут со свистом огрел мою спину, за долю секунды я почувствовал, как кожа буквально лопнула, и ее будто прижгли чем-то раскаленным. Голова запрокинулась, и горло издало пронзительный, совсем не похожий на человеческий вопль. Боль поразила все тело, она то и вернула мне человеческие крики, расцарапывающие горло. После каждого следующего удара я думал, что вот-вот, еще чуть-чуть, и я умру. С каждым ударом становилось все больнее, появилось ощущение, что кнут хлещет уже по костям. Я почти лишился голоса из-за криков, но никто так и не заступился за меня. Перед глазами все поплыло, прислонившись к столбу, я молил лишь о смерти. Последний удар огрел меня от плеча до поясницы. Я забылся. Альбрехт завершил казнь и приказал отвязать провинившегося, а кнут вытер от крови. На душе было совсем неспокойно, но на помощь всегда придет сигарета или рюмочка виски. «Слава небесам! Его поймали, не дай Бог он бы добрался до больницы, тогда и подумать страшно, что со мной было бы». Надзиратель решил немного помузицировать, чтобы отвлечься, но виолончель не слушалась, а ноты прыгали перед глазами. «Меня же и вправду могли посадить за надругательство над ребенком, если бы К-13 удалось сбежать. Отец бы меня убил! — Закурив, он принялся нервно вышагивать по дому. — А может быть, папа все-таки бы меня отмазал от заключения? И о нем же дурная слава пойдет, мол, смотрите, у крупнейшего бизнесмена нашей страны сын-педофил! А еще люди обязательно приплели бы сюда войну: «Вон некоторые за родину погибают, а этот Альбрехт Гутман сидит себе в тылу и детей растляет!» Слава Богу, все обошлось! Надеюсь, я хорошо его наказал и другим преподал урок! Больше не будут сбегать». Перед глазами все расплывалось, что я видел лишь танцующие вокруг цветные пятна. У меня словно не было тела и я не мог пошевелиться, и боль отступила, я совсем ничего не чувствовал. Когда я в следующий раз проснулся, то увидел сидевших напротив меня Марианну и фрау Камински. Я пока плохо понимал что происходит, но попытался заговорить. Это тяжело, но я продолжал: — А…а что п-произош…шло? А… я н-не хочу… жить! Не хочу жить! — повторял мой заплетающийся язык, хотя разум уже начал проясняться и твердил, что это полнейшая ерунда. В конце концов, я расплакался от полного бессилия. Хотелось просто растечься на этой кровати и испариться, я же просто неудачник! Так теперь еще и побитый, опять буду герру Майеру обузой, раньше я хоть вставать мог, а сейчас за мной нужен уход. — Карл, все уже позади. Отдыхай, не надо плакать, — пыталась подбодрить меня Марианна. Но я завыл еще громче. — Мари, не нужно сейчас его успокаивать, пусть вдоволь поплачет. Это сейчас его единственное утешение. — Мама! За что же мне все это? Я просто хочу уйти. Хоть куда-нибудь, лишь бы не тут… терпеть все эти унижения. Но вскоре я успокоился и лежал, уставившись в белую стену. Все бы ничего, но обезболивающее уже переставало действовать, и возвращалась привычная боль, я словно проснулся ото сна, где меня ничто не терзало. Надо бы позвать врача, чтобы он вколол мне еще, это ведь так удобно — ничего не чувствовать. Но герр Майер дал мне только обезболивающих таблеток, ибо по его словам: «Серьезное обезболивающее нужно беречь, Карл, и использовать только при серьезных травмах и после наказаний. Ведь если оно закончится, его придется доставать, а это долго и, возможно, кому-то придется терпеть ужасную боль, когда я буду зашивать раны. А это как пытка». У герра Майера был такой приятный голос, что даже под его рассказы о важности лекарства можно было задремать. На следующее утро ко мне пришла Марианна, она принесла бульон и моего лисенка, и пока герр Майер кормил меня с ложечки, делилась последними новостями. Хоть я и не работал, и Альбрехт не «приглашал на чай», мне было очень тоскливо, ничего не радовало. Даже новость от доктора, что мне уже можно вставать с койки. Я просто бродил по палате, скрестив руки на груди, мог просто так глядеть в окно. Я часто разговаривал с лисенком, как со своим другом, он всегда меня слушал и не перебивал. А когда доктор менял мне повязки, то крепко обнимал игрушку, чтобы было не так страшно. Еще мне принесли сюда дневник, и доктор дал мне пару ручек. Долго не мог ничего написать, все мысли разлетались или становились вязкими и невнятными, что их было невозможно записать. Провалялся в палате я неделю и четыре дня, герр Майер сказал, чтобы я возвращался в домик и после работы приходил на перевязку. Раны уже подсохли и начали заживать, но работать было разрешено совсем чуть-чуть, все же мне еще лучше отдохнуть. В домике со мной даже никто не поздоровался, я не обиделся, мне уже было плевать. Усевшись на кровать в позе лотоса и скривившись от прострелившей спину боли, я увлекся записями. Мне было так тяжело в эти последние дни, что я даже не следил за тем какой сегодня день, поэтому просто начал писать. «2033 год Мой план провалился! Сука, я так хотел сбежать! Но эта боль мне лишь мешает, это она остановила меня на том склоне! Если бы не она, я бы уже был свободен. А так меня выпороли у столба! Взяли и привязали руки, а рубаху сняли! Это было очень больно… там очень длинная плетка, она грубо обжигает спину. Раны потом такие, как после ножа, и ужасно печет. Самое гадкое, что никто за меня не заступился, а ведь могли! Я же маленький! И честно мне плевать, если бы их тоже избили, главное, чтобы я меньше получил! Мне и без того худо. Хорошо у герра Майера, там было тихо и кормили. Еще приходили Марианна и фрау Камински — они единственные нормальные среди всех рабочих. Еще меня перед избиением посадили в подвал, и там я видел и даже общался…с мамой. Я не совсем понимаю, как это случилось, но на сон это вообще не было похоже, она была как живая, и я обнимал ее. Но она светилась, как ангел, это меня напугало больше всего. Она не хотела меня брать к себе, потому что мне еще рано. Куда рано?!» Я отложил дневник, мысли все же пошли неприятные. Нет, мама не могла умереть. Она ведь болела не смертельно? Это был сон. Последние дни я был словно в тумане, ходил к Альбрехту, терпел унижения и снова ничего не ел. Остальных уже начало раздражать мое состояние: соседи по комнате обзывали меня, а Альбрехт избивал, чтобы «взбодрить». Сегодня мне поручили чистить орехи на кухне в хозяйском доме. Я делал все без энтузиазма и как обычно медленно. А еще сегодня к хозяевам приехал герр Шульман, но какое мне до него дело? Пока я занимался орехами, в кухню зашла фрау Гутман. — Чего ты тут ручки сложил?! — начала возмущаться она. — Работать кто будет? Я и вправду ненадолго отвлекся, но не настолько, чтобы возмущаться. — Я работаю, просто задумался. — Ах, значит, задумался?! Ты посмотри на него! Философ великий, работа стоит, а он думает! Зачем же мне такой работник? — Я на минуту отвлекся! — Ты еще смеешь голос на хозяйку повышать?! Она схватила меня за шиворот и вытащила из кухни. Ее худые руки оказались такими же сильными, как у Альбрехта, а ведь взгляни на нее, так и не подумаешь что она настолько сильная. Меня приволокли к герру Шульману: — Герр Шульман, а вы сегодня еще будете возвращаться на работу? — спросила хозяйка. — Да. Вам что-то нужно? — Мне хотелось бы пристроить этого мальчишку куда-нибудь. Если вы понимаете, о чем я, — она ему подмигнула, и я насторожился. Герр Шульман, ухмыляясь, посмотрел на меня и согласился. Что же будет? Его ехидная улыбка не предвещала ничего хорошего. Но при этом он предложил мне сесть в его машину, а все вопросы проигнорировал. Даже не разрешил взять с собой вещи, и я все еще не понимал что происходит. В машине он сел рядом со мной и приказал водителю ехать в город. — В город? — взволнованно спросил я. — Зачем? — Так нужно, Карл и советую тебе помолчать. — И помолчу! — обиженно буркнул я и отвернулся. — Все из-за вас, из-за того, что я вам поверил! Герр Шульман расслабленно вытянул ноги, ибо размеры салона это позволяли, и ласково спросил: — Карл, а ты знаешь, что делают с непослушными мальчиками, если они начинают грубить старшим? Я не успел переспросить: «И что же?» К моему носу быстро придавили какую-то тряпку, от запаха нос заболел на несколько секунд, и я сразу же обмяк. Тут я вспомнил про одну новую сыворотку: «Сон-Б», нам про нее на уроке рассказывали, ею вроде бы моментально усыпляют раненых на поле боя, чтобы безболезненно доставить в госпиталь, ее выдают солдатам… Последнее, что помню, — сильную руку, сдавливающую голову, и злое лицо, нависшее надо мной. Я не помню, что произошло, но очнулся я в непонятной комнате с белыми стенами и цементным полом. Лежал я на низкой раскладушке с одним лишь одеялом. Немного отойдя от снотворного, я сполз на пол и принялся обследовать непонятное место. Тишина давила мне на нервы и с каждой минутой становилась все страшнее и неприятней. — Эй! Здесь кто-нибудь есть? — спросил я. — Герр Шульман! Где вы? Куда я попал? Тишина проглотила мои крики, и от страха я сжался на койке с мыслями, что сплю. Я потерял счет времени и вскочил от неожиданности, когда проскрипела входная дверь. На пороге стоял герр Шульман с подносом и мешком. — К-13, я вижу, ты уже проснулся. Поешь, помойся и переоденься, тебе нужны силы и ты должен хорошо выглядеть. — Куда вы меня привезли? — Никаких вопросов, — строго произнес он и поставил свою ношу на пол. — Как отобедаешь, позови — я покажу, где здесь душ. Еда пробудила во мне изголодавшегося зверя, и я сразу же накинулся на тарелку супа и параллельно закусывал бутербродом. Правда, есть сразу после голодания так много было ошибкой, мне стало плохо, и я не доел, так еще и голова закружилась. Я позвал этого обманщика. После всех водных процедур я наконец-то вскрыл мешок с одеждой, там была новая рубашка с черным кружком на груди и штаны с подтяжками. Не нравится мне все это. Мы вышли в какой-то грязный район, кругом было много мусора и изрисованных стен. От вони меня чуть не вырвало, но мы быстро покинули это мерзкое местечко и, выйдя на открытое пространство, я чуть не заплакал. Это же мой Мюнхен, мой родной, любимый Мюнхен! Я не мог поверить своим глазам, как же давно я тут не был. Но он весь разрушен, кругом только мусор и руины, вдали стоял завод, превратившийся в груду металлолома. Домов почти не было, даже когда я ездил сюда с Альбрехтом город выглядел лучше. — Не оборачивайся, — процедил герр Шульман. — И на вот, — он достал из рюкзака белого плюшевого зайца. — Держи, делай вид, что играешь. И когда к нам будут подходить люди, то не смей с ними разговаривать, если тебя не спросят. Понял? — Да… — Не вешай нос, иди, как будто ты гуляешь. Так я и поступил. Мы ходили по разным улицам, к нам и вправду подходили разные люди, они спрашивали обо мне: сколько мне лет, мой вес, национальность, спокойный я или буйный. Зачем это им? И снова к нам подошел какой-то господин. Он задавал почти те же вопросы, только потом наклонился ко мне и спросил: — Чего мы делать умеем? Я промолчал, застеснялся. — Покажи зубки, — попросил он, взяв меня за подбородок. Я оскалился. — Хорошенький. Сколько за него? — Триста долларов. — Триста?! — вскипел мужик. —Да я тебе таких щенков вдвое дешевле у себя в поместье наберу! Ты глянь на него! Триста долларов захотел! Да он же у тебя худой, как щепка, и патлы длиннющие! Наверняка вшивый. А эта серая кожа… Что за урода ты хотел мне впарить? За него максимум долларов десять и все! — Вы закончили? — спокойно спросил герр Шульман. — Да ну вас! — фыркнул мужик и ушел. Я понял лишь одно, что очень сильно ударило по мне. Меня хотели продать, а моя цена триста долларов. — К-13, все хорошо? — наклонившись, спросил герр Шульман. — Не бойся, он уш… — Все нормально! — Мы сейчас дойдем до одного места, там ты сможешь отдохнуть. Это место было таким же страшным районом с разрухой и нищетой. Здесь было еще несколько человек с такими же кружками на одежде, как и у меня. Герр Шульман указал мне на деревянные ящики, куда я должен был сесть, и, получив бутерброд, я выполнил приказ. Неужели меня продают за деньги, как раба-негра? Правду рассказывал Влад… Его же тоже продавали. Я не мог надеяться, что меня купит кто-нибудь нормальный, ведь хорошие люди не покупают себе подобных. Тем более, в таких местах. Я снова посмотрел на улицу между домами, там была открытая местность и небо голубое, только совсем без деревьев. Я решил рассматривать людей, хоть что-то интересное. Тут были и дети, и женщины, и пара мужчин. Все были молчаливыми и с серой кожей. Похоже, у меня одного среди всех в руках была еда, но от всей этой картины и есть расхотелось. Да и как жевать, когда над тобой стоит герр Шульман и наблюдает. Уставившись в просвет между домами, я увидел там немного человек, все явно были бедными. Но один человек сразу же бросился мне в глаза, это был солдат, самый настоящий военный, и у него были светлые волосы и светлая борода. Он ковылял как-то неуверенно, будто недавно вернулся с фронта, и нес большой рюкзак. Наверное, там была вкусная еда, а не эти бутерброды, от которых уже воротило. Еще раз присмотревшись к нему, я замер. Мое сердце упало в пятки, и душу свело судорогой — это же был…мой папа! Я мигом спрыгнул с ящиков, закричал со всей силы: «Папа! Папочка! Это я, Карл!». Герр Шульман налетел на меня и ударил по спине со всей силы. Но самым главным было то, что папа меня услышал: — Карл? Карлушенька! Сынок, я иду! Я чуть ли не лишился сознания от счастья и кинулся обнимать папу. Это не сон! Вот он мой родной отец, обнимает меня. — Карл, как ты тут оказался? Что с тобой произошло? — не унимался он. — Ты зачем убежал?! — Папа! Папуль! Прости меня, пожалуйста! Я… я… — Позвольте, я вмешаюсь! — возмутился герр Шульман. — Как вы смеете трогать мой товар?! Вы кто вообще такой? — Товар? — растерянно переспросил отец. Герр Шульман выдернул меня из рук папы и взял за плечо. — Именно товар! Этот мальчик — пока что собственность Гутманов, но мне было велено его продать. — Простите, я ничего не понимаю. Какой товар? Это мой сын, Карл Рихтер, свободная личность, и у вас нет никакого права его продавать, словно он какая-то вещь! Я переводил взгляд то на отца, то на герра Шульмана. Они и вправду как две капли воды, но все равно разные. У папы руки были грубые, он похудел, одежда на нем была серая и несвежая и борода добавляла возраста. А вот работорговец был в чистом коричневом костюме, черных туфлях, он был свеж и бодр, у него хватало сил и наглости ехидничать. — Вы верно подметили, это не вещь, это рабочая сила, которую можно приобрести. — Это же незаконно! Это мракобесие какое-то! — возмутился папа. — Отдайте мне моего ребенка, у меня в документах прописано, что я его отец. — Карл, а как зовут этого господина, который говорит, что он твой папа? — ехидно спросил герр Шульман. — Ральф Рихтер. Родился 21 января в 1993 году. — Вот видите! Это мой сын! Отдайте мне его, иначе я пойду в полицию! Герр Шульман лишь рассмеялся и, успокоившись, ответил: — Отдать я вам его не отдам, но вот продать — совсем другой разговор. Я с надеждой посмотрел на папу, сейчас все мои мучения прекратятся, и я вернусь в семью. — Назовите цену, — серьезно сказал отец. — Ой, да цена не большая, всего лишь шестьсот долларов. Я с ужасом взглянул на него, но сказать, что от других людей он требовал в два раза меньше, я не осмелился. — Шестьсот долларов? Но у меня только триста... Позвольте, я заплачу половину, а когда найду, отдам вам остальные деньги. — Нет, вы заплатите всю сумму сразу, — уперся работорговец, — иначе я вам его не продам. Где гарантии что вы донесете оставшуюся сумму? — Я могу… — Нет! У вас есть время до конца дня, и если хотите забрать сына, будьте добры найти оставшиеся триста долларов в срок. — Я найду. Сыночек, — он обнял меня, — я найду деньги и спасу тебя. Держись, мой хороший. — Папа… я люблю тебя. Я крепко обнял папочку и поцеловал его грубую, заросшую бородой щеку. Он снял с своей шеи какой-то медальон и вложил мне его в ладонь. Так он и ушел искать деньги, и я стал изо всех сил надеяться и ждать, что у него все получится. Не хочу больше никуда, только к папе! Разжав кулак, я увидел маленький портрет мамы. Получается, папа носил его с собой на фронте, а сейчас отдал мне. Как же я его люблю.