По прозвищу К-13

Только как бежать? Подкоп — это вообще дохлый номер. Долго, да еще и очень заметно, тогда можно попробовать через ворота. Я собирался незаметно понаблюдать, чтобы их открыли, что бывало довольно часто, и когда хозяева приезжали и уезжали, и когда наши взрослые ходили в деревню за покупками. Нужно было только выждать момент, когда там никого не окажется, и быстро прошмыгнуть туда. Вот он — путь к свободе, главное сделать все незаметно и тихо, а там уже можно идти куда я захочу. Просидел в подсобке я еще четверть часа, после чего врач наконец-то пришел ко мне. — Карл, он ушел. Выходи. — Доктор, чего он хотел? — осторожно поинтересовался я. — Ну, я же тебе говорил, — с ухмылкой ответил он, — врачебная тайна. — И про меня тоже не скажете? — Конечно. А ты что, решился на осмотр? — Да вот подумал… Вы ведь ничего делать не будете? — Скорее всего, нет, просто посмотрю. — Тогда ладно, я же не трус, — решился я. — Вот и отлично. Пойдем в кабинет. Но стоило мне переступить порог врачебного кабинета, как я сразу же засомневался. А врач уже надел перчатки и позвал на кушетку. — Доктор, — прошептал я, — я передумал, мне страшно. Я крепко сжал кулаки, ногти впились в ладони. — Карл, ну чего же ты? Ведь уже собрался побороть свой страх. — А сейчас передумал, — упрямо прошептал я. — Тогда выпей обезболивающего и иди отдыхать, не могу же я заставлять тебя делать то, чего ты не хочешь. Ты и так весь трясешься. И поешь хоть немножко. — Но мне же потом больно. — Малыш, я понимаю, что больно. Ешь что-нибудь мягкое и жидкое, главное потихоньку, иначе постоянно будешь падать в обмороки. — Я знаю, спасибо. В нашей комнате за столом уже сидели Марианна и остальные. Сегодня у нас была каша, а вместо самого дешевого чая просто кипяченая вода. Но и этого мне хватило, чтобы резко вскочить из-за стола и добежать до уборной, чтобы вырвать. Каша оказалась омерзительной. Или это уже мой организм попросту отказывался от какой-либо пищи? Я ненавидел Альбрехта! Ненавидел этого ублюдочного подонка! Надо бежать. Вечером я подметал двор и все смотрел на ворота. Выглядели они так, будто их давно не открывали, слишком огромные и зловещие. Я понадеялся, что завтра кто-нибудь их откроет, только мне нужно не валяться в кровати, а дежурить тут, только незаметно. Будет еще лучше, если мне дадут какую-нибудь работу на улице. Точно, завтра же встану рано и первым попрошусь на такую, если она будет. От накатившей радости и возбуждения меня передернуло. Я стал энергичней подметать, а после отправился мыться и спать, чтобы накопить сил. Утром я проснулся раньше всех и прибежал на кухню, чтобы первым получить порцию завтрака. Пришлось ждать, но ожидание было не таким уж и тягостным. Только вот кухарка на меня странно поглядывала, мол, чего это я самый первый пришел, обычно же прихожу, как и все, и почти ничего не ем. Я получил свою порцию и запихнул в себя все. Кухарка все не сводила с меня глаз, даже когда я собрался уходить. Страшновато. Я вышел на улицу и снова взялся за метлу, хотя дворник сначала не особо хотел брать меня в помощники, потому что меня могли позвать для других дел, и мести я бы бросил. Все шло как обычно, даже надзиратель не появлялся, наверное, из-за солнца. Альбрехт в одних штанах лежал на полу. Жара окончательно доконала, даже холодные напитки ненадолго облегчали состояние. Спасал только кондиционер, он дарил свежесть и ясность мыслей. «Помню, как мы с Фредерикой поехали в наш первый отпуск. Из Варшавской республики мы выехали на поезде во Франкфурт-на-Майне, потому что Фредерика хотела показать мне свой родной город. Мне хотелось посмотреть другие немецкие города, где раньше не доводилось побывать. Мы ехали в тесноватом купе, думали, что доберемся туда только вдвоем, но на середине пути к нам подсел какой-то невоспитанный чех и громко разговаривал по телефону, и если бы не Фредерика, я бы уже разбил ему лицо! При ней я всегда старался держать себя в руках и не выражаться. Да это было просто преступлением — ругаться при такой прекрасной девушке, один ее взгляд позволял забыть всю злобу и раздражение. Голос у нее был низкий, но очень приятный, а волосы белые как снег с легким золотистым отливом. Помню, тогда еще начался дождь, и его шелест успокоил меня окончательно, я прилег подремать и наблюдал за мелькающими за окном серыми тучами. Франкфурт встретил нас таким же проливным дождем и воздушной тревогой. Сам вокзал был огромен и очень красив, но меня огорчили прибывшие поезда с ранеными. Мы ведь только вернулись из Варшавской республики, прямо с фронта, нас буквально «провожали» раскаты вражеских снарядов. И тут снова война, к сожалению, от нее никуда не денешься. Мы около часа просидели в бомбоубежище, после чего мне уже не особо хотелось гулять по городу, да и это было опасно. После окончания тревоги мы все-таки вышли в город, сначала нас встретили нетронутые бомбами здания, но стоило пройти дальше, так мы сразу же лицезрели все те ужасы, от которых бежали: выбитые стекла, полуразрушенные или полностью уничтоженные здания; убитый асфальт, сотни осколков и куча грязи, прилипшей к ногам. Я заметил, как Фредерика резко изменилось в лице. Когда мы ехали сюда, она была рада, что сможет увидеть родной город и семью, но сейчас… Очень больно смотреть на разрушенную родину, родной город, его улицы, по которым ты наверняка ходил в детстве, с которыми связаны яркие и добрые воспоминания. Пейзаж даже был другой, более обнадеживающий, радостный и беспечный. Так мне говорила Фредерика. Эх… я пытался ее понять, искренне чувствовал, как ей больно, но не мог в полной мере разделить ее боль, ведь я никогда не жил в городе и не особо часто там бывал, а мое родное поместье стоит целое и невредимое. Дальше воспоминания будто стерли и на их месте туман. Мы отдохнули у какой-то кофейни и поехали к ее семье. Я тогда очень сильно переживал, честно ненавижу знакомиться с чьими-то родственниками, но виду не подал. И на удивление меня хорошо приняли, хоть поначалу я стеснялся. А потом я наконец-то заселился в гостиницу, не хотел мешать родителям Фредерики, да и мы пока решили открыто не говорить о наших с ней отношениях. После нескольких прогулок по Франкфурту, я понял, что когда-то это был один из красивейших городов нашей страны, но после бомбежек его нужно отстраивать и отстраивать. Я думал, если у нас с Фике дело дойдет до свадьбы, то я куплю нам дом где-нибудь в Кенигштайне, в котором мы побывали на следующий день отпуска, или где она захочет, главное подальше от моего дорогого папы. Ведь когда мы приехали ко мне, и я познакомил Фике с отцом и мачехой, они отнеслись к ней холодно и очень лицемерно. Конечно, они ей улыбались и говорили добрые слова, но когда она ненадолго отошла, папа назвал ее наивной простушкой и позвал меня на разговор. Он сказал мне, чтобы я и не думал заводить с ней семью, во-первых, из-за ее статуса, а во-вторых, он в принципе запретил мне вступать в какие-либо серьезные отношения, потому что от меня может появиться больное потомство, а мой отец еле смирился с моими особенностями и не желал иметь «ненормальных» внуков. От этого я аж вскипел! Так вот ты какой, папаша! Ему вообще было наплевать на нас с Фике и на наши чувства! Ему лишь бы статус! Мы не стали задерживаться и как только Фредерика выпила чай, мы сразу же уехали и поселились в дорогой гостинице в Мюнхене. Лишь бы не с отцом». Я оббежал двор вдоль и поперек, не зная, за какое дело взяться, чтобы еще тут понаблюдать, но, к моему глубочайшему сожалению, я пригодился в доме! Мой план провалился еще в самом начале! Но сдаваться я не собирался, не сегодня, так завтра. Главное наблюдать. В доме я встретил хозяина в новом костюме, он явно куда-то собирался, а я ползал по полу с тряпкой. Вот черт! Если бы я задержался хоть на пару минут, то все бы получилось. Я как раз выполз мыть полы на веранду и увидел, как открылись заветные ворота, но за мной пристально наблюдала фрау Харатьян, поливавшая у меня за спиной цветы. Я бы не сорвался и не побежал. Внутри все защемило от обиды и я, психуя, продолжил драить полы. Ну как же так? Все в этом мире против меня! Когда я драил полы на кухне, мне так стало невыносимо все это, что я решил откосить от работы. — Фрау Харатьян! — Чего тебе? — У меня голова болит, можно мне к доктору? — Голова болит? А у меня она не болит?! — рявкнула она. — Ишь, чего захотел? Ты и так вон последние дни только на кровати валяешься, постоянно у тебя что-то болит, и ты ноешь. Нет уж, голубчик, хватит сопли распускать, работай как все, иначе будешь наказан. — Мне правда плохо! — захныкал я. — Ой, сопляк! Ну ладно! Протри в углах и иди куда хочешь, — прошипела фрау Харатьян и ушла. Закончив все, я оставил ведро с тряпкой на улице и спрятался в каморке Пауля. Я полный неудачник! Неужели не мог хоть чуть-чуть потянуть время? Хоть капельку. Был бы сейчас на свободе… И все же захотелось прилечь, и я свернулся калачиком в углу каморки . Вечером вновь пришлось идти к Альбрехту. Я уже морально приготовился к худшему. — Привет, К-13, — поздоровался он, выдохнув клубничный дым изо рта. — Ты сегодня как? Мне сказали, что днем ты неважно себя чувствовал. — Вы снова хотите со мной это делать? — спросил я неуверенно. — Какой же ты прямолинейный. Прямо как я в твои годы, — пробормотал Альбрехт, пряча электронную сигарету. — Тогда можно я пойду? — прошептал я. — Что? То есть ты думаешь, что кроме этого я ни о чем не думаю?! — подойдя ко мне, уточнил он. — Ты такого плохого обо мне мнения? — Нет, — испуганно пролепетал я. — Просто вы обычно меня только для этого зовете. — Сядь за стол! Щенок! Я послушно приковылял к круглому столику и сел за него, не поднимая глаз. Альбрехт достал бутылку виски и сел рядом. Я вспомнил тот первый раз, когда все случилось, и внезапно спросил: — Зачем все это? Зачем вы это делаете… ну, со мной? — Ха… — протянул надзиратель. — А ты еще маленький, чтобы это знать. Я моментально вскипел от этих слов, и уши обдало жаром. — Значит, как делать со мной все это, так я не маленький?! А как ответить на мой вопрос, так я сразу малявка?! Да? — Уймись! Вон, аж покраснел от злобы. Что, правда хочешь знать, для чего? Ну ладно, я так хочу! Понял? Я могу это делать, потому что я — власть! «Тварь!» — хотел крикнуть я, и это слово уже укололо мои легкие и язык. Я начал было произносить заветную «Т», но осекся и прошептал: — Но я же тоже человек и мне тоже больно, обидно… — Ты раб! — заорал Альбрехт, да так громко, что я вздрогнул. — Ты моя собственность! МОЯ! И я буду драть тебя, сколько захочу, а ты будешь покорно меня слушать и терпеть! Дошло?! — Но у меня есть права ребенка… — У тебя вообще никаких прав нет! Захочу — будешь стоять как изваяние и дернуться не посмеешь! А захочу — будешь землю жрать! Я заревел, может, от страха, а может, и от бессилия. Я просто хотел бежать. Не слышать всего этого, не быть собственностью! — Почему именно я? За что мне все это? — всхлипывая, спросил я. Надзиратель в это время спокойно выпивал. — Потому что ты был слишком строптивым, я наблюдал в тебе какой-то стержень. Ты мог ответить, не всегда, конечно, но мог. Ты мог даже мне в лицо сказать, что ненавидишь меня, а на это, поверь, не каждый способен. Да что уж там, ты после всего что случилось, еще и осмелился пожаловаться, не испугавшись последствий. И… ты напомнил мне меня в десять-одиннадцать лет. Я тоже вытворял всякие штуки и мог прямо сказать, что мне не нравится. Но за это меня… — он посмотрел в мою сторону и ухмыльнулся. — А впрочем, тебе не обязательно это знать. — Вас тоже в детстве?.. Улыбка мигом исчезла с его лица, а глаза сверкнули искрой злобы. — Да как ты посмел?! — схватив меня за шиворот и швырнув на пол, заорал он. — Как тебе вообще такое пришло в твою тупую голову?! Мелкий извращенец! — Отпустите! — Да я тебе сейчас устрою! Альбрехт несколько раз ударил меня по животу и вышел из комнаты. В глазах все почернело, и я не мог встать, боль буквально разрезала мне живот изнутри. Когда Альбрехт вернулся, он сразу же на меня набросился, прямо на полу. От боли я не мог сопротивляться, опять. Все повторилось. Когда он прекратил мучения, я остался лежать на полу и уже сотню раз пожалел о сказанном. — Что ты тут разлегся?! — возмущался надзиратель. — Вон отсюда! И кровь за собой подотри, не хватало еще, чтобы ты мне тут пол обгадил! Под пристальным надзором я все вытер и помылся. Как же я ненавидел, когда он стоял надо мной, еще и указывая, что и как делать. Ночью я достал свой ножик и снова порезал пальцы, а потом достал дневник и приложил их к чистой странице. Я хотел в этих каплях выразить всю свою боль и обиду, чтобы лишний раз не изводить чернила в ручке. Спал я плохо, мне снилась какая-то ерунда, будто на меня падает дом, и я вскакивал в постели. А потом замечал… кровь под одеялом, небольшую лужицу, но до того мерзкую и противную, что я даже не захотел вставать с постели. Вот утро наступит, все разойдутся, тогда и постираю. А на подъеме скажу, что голова болит. Да, впрочем, у меня и вправду все тело ломит, особенно там. — Карл, ты идешь умываться? — спросила утром Марианна. — Нет, мне очень плохо, я буду спать, — ответил я и для убедительности закутался в одеяло. Она не стала меня расспрашивать и ушла. Все шло по плану. Я провалялся в кровати еще полчаса, и когда весь гул в коридорах затих, то мигом принялся за дело. Главное быстро управиться, чтобы никто не заметил. Я стоял на коленях у тазика и тер со всей силы, но кровь плохо отстирывалась, и пятно становилось только больше. Я едва сдерживался, чтобы не перевернуть этот таз к чертям, так еще и мыло щипало раны. Неожиданно в ванную вошла фрау Камински: — Карл, ты тут? Там всех во двор зовут. А что ты делаешь? —Я? Да так, ничего, — перепугано пролепетал я. — Что ты там стираешь? — Ничего. — Карл, не бойся, я не буду ругаться. — Эх, смотрите… У меня тут пятно не отстирывается. — Это из-за Альбрехта, да? Чтоб у него все между ног отсохло, — пробормотала она и потянулась за куском мыла. — Нет, я сам! — я отпрянул. — Простите, просто мне и так стыдно, а тут еще вы мне помогаете застирать эту кровь. Мне правда будет легче, если я сам все сделаю, это же все из-за меня и моя кровь. — Ну, давай сам, только потом сразу во двор, там Альбрехт опять прилюдную порку устраивает, требует, чтобы были все. — А кого бить будут? — настороженно спросил я. — Этого он не говорил. Я кое-как доделал работу и вывесил белье на улице. У столба уже собралось немало народу. Подойдя к толпе, я спросил у рабочего, что произошло. Оказалось, мальчик из соседней комнаты случайно опрокинул ведро воды прямо на Альбрехта! «Теперь с него точно шкуру спустят», — подытожил рабочий, добавив еще, что надзиратель сегодня в дурном расположении духа. Мальчика привели из дальней части двора, где располагались какие-то маленькие постройки, похожие на вход в подвал. Он еле перебирал ногами, видимо ему еще до этой пытки сильно досталось. Его привязали, и осталось только ждать Альбрехта, а он быстро подошел и весь такой злой, будто его не водой облили, а покусали. — Всем смотреть! — закричал он, и кончик кнута устремился вверх. Я вздрогнул и весь сжался, пронзительный крик пронесся по всей округе. Звуки ударов были невыносимы, и я был вынужден закрыть уши. Ко мне приходили непрошенные воспоминания, как меня побили в первый же день, о том, как я получил за разбитую вазу и как меня избили у Нойманов. Заныли еще незажившие раны от недавних избиений Альбрехта. — Я кому сказал смотреть?! — подойдя ко мне и дернув за руку, спросил Альбрехт. — Простите, я не… — Кто не будет смотреть и слушать, станет следующим! Казнь продолжалась до того пока мальчишка не потерял сознание. Я видел, как он повис на этом столбе весь в крови и лоскутах кожи. Его понесли к врачу, а я побежал следом за этой процессией. Просто из-за интереса, что с ним будет делать врач. Мальчишку сразу же положили на кушетку, и врач почти со скоростью света принес все необходимые инструменты. Помогал ему один из старших парней, он подавал доктору все нужное, а я просто стоял и смотрел, как они работают, смотрел на эти раны. И мне было безумно жалко мальчика. Теперь я точно решил бежать! Сегодня же, как только откроют ворота. И их действительно открыли. Я как всегда бродил по двору и заметил, что рабочий набирает нужные цифры на замке, а в руках у него была корзина, видимо, в магазин собрался. Как только он отвернулся, я сразу же подошел вплотную к забору. Он распахнул дверь, и я тут же метнулся вперед. Я бежал так быстро, как только мог, вниз по склону, по пыльной дороге. Не замечал ничего на своем пути, только бы сбежать, да побыстрее. Кругом мелькали деревья с полями, а в глаза било яркое солнце. От быстрого бега в обувь попадали противные камешки, но я не придавал этому значения. Я словно слился с ветром, он нес меня по склону, туда, в деревню! На большую дорогу! На свободу! Я уже видел разноцветные черепицы внизу! Господи! Это не сон, я на свободе! Я смог! Я сделал это! Легкие уже начинали щипать, и я сбавил обороты, от галопа перешел на быструю рысь. Весь адреналин куда-то исчез, и я быстро начал уставать. Боль резко ударила в виски, кажется пошла кровь, но я надеялся дотерпеть до деревни, а там уж наверняка есть врач, полиция… — А ну, стоять! Спину свело тупой болью, и я упал на колени, недавние раны от плети жутко заныли. Сильные ладони схватили меня под руки и потащили обратно. — Как ты посмел бежать?! — грозно обрушался на меня голос. — Жить надоело? Я сильно рванул назад и почти вырвался из цепких рабочих рук, но двое мужчин оказались для меня непосильной преградой. Неужели снова в этот ад? Я завопил во все горло, чтобы весь мир услышал мою боль и ощутил ее на себе. Грязная пыльная тряпка мигом оказалась во рту, и меня поволокли вверх по склону. План провален! Зайдя во двор, я сразу же встретился взглядом с Альбрехтом, он так злобно сверкнул глазами, что я даже перестал сопротивляться. — Вот, герр Альбрехт, мы его поймали. Что прикажите делать? Сразу к столбу или на разговор? — Отдайте его мне и проваливайте! — заорал надзиратель. Он вырвал меня из рук рабочих и отвел в сторону. — Ты что бежать вздумал? Тварь безмозглая! Он отвесил мне сильнейшую оплеуху, от которой я плюхнулся на землю. Я только смог достать изо рта вонючую тряпку и начать говорить что-то несвязное. Но резкий удар кирзовым сапогом по животу заставил меня лишь кричать и стонать. За ним последовали еще удары, и снова в живот, и снова по спине. Таскание за волосы тоже было, странно, что никто не пришел на помощь, ведь я орал как резаный, мои крики должно было быть слышно во всей округе. — Зачем ты хотел сбежать?! — орал Альбрехт. — Я устал! — Значит, устал?! — пуще прежнего завопил он. — Тогда будешь сегодня отдыхать в холодном подвале! Не сказав больше ни слова, он потащил меня за шкирку через весь задний двор к тем маленьким серым постройкам. Вблизи они казались мне совсем уж страшными и неприятными, от них так и веяло железом и холодом, несмотря на то, что они каменные. Выудив из кармана связку ключей, Альбрехт отворил первую железную дверь. Передо мной открылась чернота, ее рассеивал лишь тусклый свет из маленького решетчатого окошка. Я впал в ступор и совсем не хотел туда спускаться, но Альбрехт был непреклонен, он подтолкнул меня, и пришлось спускаться по темной лестнице. Внизу пахло сыростью, и было довольно холодно, несмотря на палящее солнце с улицы. Каменные стены заставляли еще больше содрогаться. Хорошо, что у надзирателя был фонарик, а то мы оба бы навернулись на этой крутой лестнице. — Сядь на матрас, — приказал он. — Ноги! — Что? — Ты тупой?! Быстро сел и вытянул ноги. Я послушно сел на дурно пахнущий матрас, и Альбрехт схватил меня чуть выше щиколотки, я почувствовал что-то тяжелое и холодное. От ужаса я заорал и начал дергаться — я был закован в кандалы. — Сидеть тихо, если не хочешь, чтобы я еще и за шею приковал. — Прошу, не надо! Это же слишком жестоко! Я больше никуда не убегу, я буду тут сидеть ! — Я едва ли не задохнулся от слез. — Пожалуйста! — Заткнись! Или думаешь, что ты какой-то особенный? Все беглецы сидят в кандалах! Он развернулся, унося с собой заветный фонарик, и закрыл тяжелую дверь. Я остался в полнейшей темноте, еще и солнце куда-то скрылось. От страха мне стало трудно дышать, и я начал ерзать на матрасе, он оказался довольно большим. Я попытался встать и пройтись, вдруг длина цепи мне это позволит. Но стоило мне сделать несколько шагов, как я чуть не споткнулся. Пришлось вернулся на место. Глаза начали слегка привыкать к темноте, но холод уже пробирал. Я дышал на ладони и обнимал себя, получалось слегка попрыгать, но боль быстро меня «успокоила». Свернувшись калачиком, я начал себя успокаивать, говорить, что скоро меня освободят и чтобы я не волновался. Но я не выдержал — холод, голод, боли, жажда и тревоги вывели меня из себя. Я принялся орать и перекатываться с одного бока на другой. Тело словно переставало меня слушаться, я то кусал себя, то пытался вырвать ноги из оков, начинал драть волосы и издавал разные звуки. — Мама! — завопил я со всей силы. Еще ни разу за все время жизни в рабстве я не звал так отчаянно маму. Я звал ее, пока не заболело горло. Заветное слово не сходило с моих губ, сейчас больше всего на свете я хотел оказаться рядом с ней, в ее объятиях, таких теплых и любящих. Хотел снова послушать, как она читает, поесть ее вкусной еды, погулять с ней в парке, прийти и обнять ее после тяжелого дня и сказать, как сильно я ее люблю. Ночью в подвал проник тоненький лунный луч. Он был таким красивым… Даже странно, что после всех этих ужасов я еще способен замечать красоту. Я лежал на боку и глядел в темноту, холод не давал заснуть, поэтому я лишь ненадолго прикрывал глаза от усталости. В один миг я понял — что-то не так. Еще раз перевернулся и весь сжался. Странное чувство не проходило. — Карл… — пронеслось по темнице. — Карлушенька, солнце мое. Я вздрогнул и вскочил на ноги. Глаза не сразу различили силуэт посреди темноты. — Дорогой мой, ну чего же ты стоишь? Иди ко мне, — добродушно пел голос. — Мама? — спросил я у темноты. Силуэт внезапно засветился легким голубым светом. Это была она, такая красивая, родная…в светлом длинном платье. Она звала меня к себе. Но цепь не позволяла мне подойти ближе. — Мама, я не могу. Иди ты ко мне! — взмолился я. Как по щелчку мамочка оказалась ближе, и я кинулся в ее объятия. — Сыночек, я так соскучилась по тебе, я каждый день за тобой наблюдаю. Родной мой, мне так тебя не хватает… — Мамочка, я тоже очень хочу к тебе и каждый день сожалею о том, что наговорил тогда. Прости меня, пожалуйста! — Карлушенька, я тебя давно уже простила и очень люблю тебя. — Мама, забери меня с собой, пожалуйста! — закричал я, прижавшись к ее плечу. — Мне здесь очень плохо, я на цепи сижу, меня постоянно бьют и унижают. Я хочу к тебе, хочу быть свободным. Мне не хватает тебя, папы, Вальдемара. Нашего дома и его тепла. Помнишь, как мы хорошо жили еще в прошлом году? Когда ты еще не заболела, хоть и война была, но мы жили дружно. — Карлушенька, я тоже очень скучаю по тем временам, но их, увы, не вернуть. И забрать тебя я не могу, еще слишком рано. — В смысле? Мам? Неужели мамы уже нет в живых, поэтому она не хочет брать меня к себе? Поэтому на ней это белое платье. Белый саван. — Мамочка, это же неправда? Это сон! Сон! — отчаянно закричал я. Меня словно разбудили, подвал снова был таким же темным и противным. Мне стало еще холоднее, всего трясло и зубы стучали. Это конец, температура подскочила. Я не верил в то, что мамы нет, я же видел ее, видел собственными глазами. Обнимал ее, говорил с ней. Нет! Этого не может быть! Я сжался на матрасе и все пытался согреться собственным дыханием, но ничего не помогало, и вновь стали ощущаться кандалы. Невыносимый холод не давал успокоиться. Похоже, я умру.