По прозвищу К-13

На мне была чистая коричневая форма. Черный галстук, видимо, только наглаженный до идеала. На ногах блестящие черные туфли по последней моде. Передо мной была лишь темнота, и я пошел к ней. Во мрак. Не боясь, что меня там ждут опасности. Я шел уверенно. Каблуки туфель ударяли по кафелю и издавали приятный цокающий звук. Свет скрылся за моей спиной, и я в последний раз обернулся. Продолжал идти и уже не видел собственных ладоней. Запах сырости и спирта плотно засел в носу, а все тело обдало прохладой. «Иди сюда» — позвали меня из темноты будто бы детские голоса. Я замедлил шаг и обернулся. Сердце мигом рухнуло в пятки. За моей спиной стоял высокий человек, закутанный в плащ, шарф и с огромной шляпой на голове. Он беззвучно подошел ко мне и толкнул в спину: «Иди вперед!». Ноги сами понесли меня по пустоте, а незнакомец шел вплотную ко мне, не давая сделать ни шагу назад. Под ногами что-то начало мерзко хлюпать и квакать. Вдали я заметил свет, совсем тусклый, но свет. Под ногами оказалась вода и белые плиты. И тут в центре коридора я увидел ванну, самую настоящую. Она была белой на серебристых ножках. Довольно странное место для нее. В груди заскреблось что-то холодное, и я остановился, но незнакомец не медлил и вновь толкнул меня. Подойдя ближе, я оцепенел: ванна почти до краев была наполнена кровью. От увиденного ноги подогнулись, к горлу подкатил ком, и я попятился назад, но тут же уперся в плащ незнакомца. Он не стерпел такого нахальства, начал рычать и трястись от злобы. Его огромная рука потянулась к моей шее, и я резко дернулся, но тут же поскользнулся и кубарем полетел прямо туда. В кровавую ванну. Уши и нос мигом заполнились кровью, я не успел осознать, как уже полностью погрузился в эту жижу. Ее оказалось так много, что я стал барахтаться, как мог, руками, ногами, всем телом. И все пытался вынырнуть за глотком воздуха. Получилось! Но тут все тело резко обдала прохлада, одеяло упало, подушка уползла в угол, а я, нервно глотая воздух, сидел на мягкой перине. Это снова кошмар. В мрачной комнате не было ни единого лучика света, поэтому мне сразу стали мерещится ужасы, и я включил свет. При свете лампы комната стала какой-то неуютной, все же это больничная палата, даже кровать была как в больнице. На такой же лежала мама. Вернув одеяло на место, я стал думать о родителях. Где они? А самое главное сейчас: что будет, когда они узнают о случившемся со мной? Это ведь так ужасно. Ведь только подумать: взрослый мужчина усыпляет маленького мальчика, на десять лет младше его, а потом раздевает и делает больно. Аж тошнит! Порой взрослые превращаются в настоящих животных, это я и про Альбрехта и про тех, кто начал войну. И тех, кто забрал мою семью. Зачем это вообще нужно? Какой смысл? А польза? Ее-то уж точно нет в этих взрослых действиях. Только страдания. Хорошо, что хотя бы герр Майер хороший, предложил мне это место, разрешил отдохнуть и забинтовал не туго, можно дышать свободно. Но все равно в этой комнатке подозрительно тихо, я уже привык спать с несколькими ребятами под одной крышей. На удивление я уже перестал чувствовать голод, хотя пошел уже четвертый день, как я ничего не ел. И все же я хотел спать, глаза сами закрывались, а тряска из-за кошмара уже немного утихла. Я взял лисенка, не спеша подошел к выключателю и, погрузившись в темноту, мигом, как только мог, кинулся под одеяло от монстров. Утром проснулся довольно поздно, в девять часов, но зато никто ругать не будет и, наверное, не будут давать завтрак, я же его проспал. Герр Майер уже работал, и я зашел к нему поздороваться, но сегодня он был каким-то уставшим с самого утра и, сухо ответив мне, снова уткнулся в свои коробочки и баночки. К сожалению, у доктора я прожил всего пару дней, пока об этом не узнал Альбрехт и не начал требовать, чтобы я вернулся в домик к остальным. Герр Майер не мог пойти против надзирателя. Вечером того дня случилось страшное. Я уже отработал свое на кухне и собрался идти, но у лестницы меня настиг Альбрехт. — Добрый вечер! — поздоровался он. — Куда это мы идем? — А вам какое дело? — Протри еще в моем доме пыль, пока не ушел. — Я устал. — К-13! — прикрикнул Альбрехт. — Ты должен слушать меня. Пойдем. Я шел по темному двору, как на казнь. Не промолвил ни слова, только мял в руках тряпку, прислушиваясь к каждому шагу Альбрехта. Мы поднялись на второй этаж и сразу же в его комнату. Я принялся вытирать пыль, а надзиратель — курить, на всю комнату запахло клубникой. И ко мне резко вернулся голод, очень сильно захотелось скушать хоть что-нибудь, ведь последний раз я кушал жидкую кашу вчера утром, уже потому что меня заставили. И я ее еще разбавил кипятком, чтобы была совсем жидкой. — Карл, протри столик у окна. Я подошел, и Альбрехт резко поднялся с кровати и подошел ко мне со спины. — Отойдите! — почти скомандовал я. — Дерзкий, живо успокойся! Ты чего? — Я работаю, не подходите ко мне. — Это моя комната и мой дом, — грубым басом отчеканил Альбрехт. — И я тут делаю все, что считаю нужным и хожу куда хочу! Понятно?! — Я устал. Можно я стол вытру и пойду? — Нет, ты доделаешь свою работу до конца. А это что такое? Альбрехт забрал тряпку и взял меня за ладони. — Это что за порезы?! Ты режешься? — закричал Альбрехт. — Зачем? Кто тебе позволил?! — Я сам. — Ах, значит, сам?! Надзиратель не выдержал и вытащил ремень из штанов. — Руки! Он безжалостно бил кожаным ремнем по моим рукам пока они не покраснели. А я должен был стоять и терпеть, не смотря на то, что хотелось просто убежать. Но при попытке это сделать, он поставил мне подножку, и вдобавок ко всему я еще и подбородком ударился. После экзекуции я боялся пошевелиться и просто смотрел на него, руки тряслись и горели, кое-где пошла кровь, а подбородок съедала тупая боль. Надзиратель бросил ремень мне под ноги и продолжил сверлить меня взглядом. Злобно прищурившись, он наблюдал, как я дрожал, стараясь не разреветься с новой силой. На его лице периодически появлялась ехидная ухмылка, особенно когда мои слезы капали на пол и рубашку. Но потом он снова стал суровым. — Если я еще хоть раз замечу у тебя на руках порезы, ты об этом пожалеешь. Держи платок, слезы утри. Дрожа, я все же взял у него белый платочек и принялся вытирать глаза. Альбрехт не стал ждать, пока я закончу, и повалил меня на кровать. Ужас той ночи повторился, и было еще страшнее, я же не спал, все чувствовал. Сначала я пытался вырываться, но, не смотря на свою худобу, Альбрехт был очень сильным, да и у меня сил почти не осталось. Во время этого ада я буквально расцарапал себе изнутри горло криками. Казалось, прошла вечность, он наконец-то прекратил мучения и согнал меня на пол. Мерзкое липкое чувство сковало все мое тело. Я сжался в комочек на холодном полу, а этот монстр оделся и как ни в чем ни бывало подошел к окну. — Сегодня можешь идти к себе. Мне плевать, что там темно. Я не хотел больше ни о чем думать, не хотел слышать и видеть. Лучше всего просто провалиться в пустоту, перестать существовать. — Карл, почему молчим? Эти слова прозвучали как удар хлыста, и я не смог сдержать слез. — Эй, эй. Не реви, — подойдя ко мне, прошептал этот урод. — Все закончилось, успокойся. Я чувствовал, что он стоит за спиной, но повернуться не осмелился. Собрав все остатки сил, закричал: — Это для вас все закончилось, а для меня нет! Мне так страшно. — Ты главное молчи, а то узнают о твоем позоре. Осуждать станут, люди очень жестокие. Таких, как ты, особо не жалуют. — Хватит! Я хочу к маме! Домой! — ревел я, почти не слушая, что он говорит. — Ты понял? Я же знаю, что ты виноват, но об этом знаю только я и никто другой. А если об этом все узнают? Особенно старшие, они тебе и руки не пожмут, и жрать с ними за одним столом не будешь. А если не дай Бог сюда армия врага придет? Они-то таких вообще в особенные лагеря ссылают, где те выполняют самую грязную работу. Ты это место еще добрым словом вспоминать будешь. Я был сыт по горло его трепом и снова сказал, что не хочу его слушать. — Тогда вставай и живо мыться. — Но у меня еще пластырь. — Сделаешь аккуратно, если руки из нужного места растут. Вещи собрал и бегом мыться. В ванной я заметил, что у меня пошла кровь, ее было немного, поэтому это удалось скрыть от мучителя. Я прополоскал мочалку и вылез из душа. Весь дрожа, подошел к двери. Еще хотел что-то сказать, но страх не дал мне этого сделать. Надзиратель лишь окинул меня взглядом с ног до головы, и через мгновение я очутился на улице под мелким дождиком в кромешной темноте. Было только издалека видно фонари у дома хозяев и маленькие огоньки у наших домиков. Я как можно быстрее устремился к нашим домикам, но чувствовал, что боль стала сильнее, и передвигать ногами сложнее. Но я все же дошел. В коридорах горел тусклый свет старых ламп, все казалось каким-то другим. На нашем этаже я уже не рассматривал лампочки и забежал в нашу коморку. На кровати меня ждал лисенок. Увидев его, я чуть не заплакал, но успел проглотить подступивший ком. В обнимку с игрушкой я слегка задремал, но ненадолго. Среди ночи я проснулся от того, что почувствовал что-то странное под одеялом. Сначала мне показалось, что я слишком крепко спал и поэтому не проснулся, когда захотел в туалет. Но приподняв одеяло, я чуть было не выругался вслух. На простыне была кровь. Я растерялся, не зная, как это скрыть. Ведь я ни разу не истекал кровью так, чтобы была почти что лужа. Да и не били меня, чтобы уж до крови. Если увидят, то вопросы сразу появятся. Хорошо хоть я без рубашки сплю, а на черных штанах, я понадеялся, крови видно не будет, а там и постирать незаметно можно. Но что же с простыней? Надо что-то придумать, пока все спят. Я взял нож и не придумал ничего лучше, как просто порезать себе ногу. Мол, это оттуда столько кровищи натекло. Прикусив одеяло, я порезал себя ниже колен, боль была острая, но я стерпел и теперь лег засыпать дальше. Утром в комнате никого не оказалось, я опять проспал, но это мой шанс. Стянув простыню, я потащил ее в ванную и принялся тщательно застирывать, пока никто не заметил. Огромным куском мыла я принялся тереть кровавые пятна. Смывалось хорошо, главное успеть. Я не замечал ссадин на руках, все тер и тер. Лишь бы не узнали и плевать, что руки щиплет. Я кое-как развесил простыню на заднем дворе за домиками и снова вернулся. Так хотелось лечь и отдохнуть. Вдруг снова пойдет кровь? Я решил на всякий случай еще и штаны постирать, и надеть что-нибудь из своего, что хранилось в рюкзаке. В коридоре раздался топот и, не успев ничего сделать, я запрыгнул под одеяло и сделал вид, что сплю. — Ну ты и соня, — прозвучало за спиной. — Карл, мы идем кусты подрезать, пошли с нами, а потом в магазин. Хочешь? Это была Марианна. Как же хотелось просто прогнать ее, чтобы не мешала, и так все тело ломит. — Мари, привет! Прости, но сегодня мне не очень хорошо. И я хочу спать. — Карл, что опять случилось? Ты слишком часто стал болеть. Недавно только у врача пару дней провалялся. — Марианна! — прикрикнул я. — Пожалуйста, уйди! Просто уйди, мне правда плохо. — Ладно, оставайся один. Больно нужно мне слушать твое нытье, — начала заводиться она. — Я ему как лучше хочу, он… Лежи и жалей себя сам! Она хлопнула дверью, и я снова остался один. Теперь совсем один. Больше я ни с кем не разговаривал. Дни проходили быстро и безрадостно, жаркие и дождливые. Я продолжал вредить себе. Ел только жидкую похлебку, да и то не каждый день. Альбрехт приглашал меня к себе, и все повторялось. Мои ноги стали медленно покрываться порезами. Кровоточащие пальцы становились для меня успокоением. С рабочими я перестал разговаривать. Марианна как-то хотела со мной помириться, но это было утро после очередной ночи у мучителя, тогда он выбил мне зуб. Слава Богу, молочный. Я снова разозлился на подругу, и после этого она больше ко мне не подходила. Я все чаще стал ругать себя за то, что плачу. Альбрехту не нравились мои слезы. Он твердил мне, что я должен быть послушным и не должен возмущаться. «Помни, Карл! Ты собственность, а собственность слушается своих хозяев и выполняет все их поручения и прихоти. А если собственность позволяет себе вольности, в словах, в делах и в мыслях… Ты не думай, что я не понимаю, о чем ты думаешь, ты, когда злишься, у тебя лицо напрягается и глаза блестят. То ее следует наказать. И раб послушно терпит все наказания, потому что признает свою вину!» Это я слышал каждую проведенную с мучителем ночь. Он говорил разными словами, но суть оставалась та же. Поэтому я старался сдерживать слезы, когда приходил к нему. Однажды я даже не кричал, когда он издевался надо мной, просто лежал и мог пискнуть, если было больнее, чем обычно. За все время этого кошмара я сильно исхудал, у меня впали щеки, заострились скулы. Руки и пальцы стали казаться длиннее, чем были, и намного тоньше. Стало лучше видно коленки и ребра. Синяки под глазами не проходили, как и вмятина на талии из-за сильно перетянутой на ней веревке от штанов. Смотреть на себя мне стало еще страшнее. Мне так хочется скушать хоть что-нибудь, и мне уже все равно, что будет больно ходить в туалет. Я зашел в кладовку и вспомнил, что мне рассказывал Вальдемар. Он говорил, что после длительного голодания нельзя сразу есть, что попало, иначе живот просто не примет пищу. Нужно сначала выпить разбавленный водой морковный сок и есть постепенно от более легкой пищи, к более тяжелой. Морковного сока не было, и я взял персиковый, разбавил и сделал заветный глоток. Какое же это блаженство, вкус сока приятно разлился по всему телу и словно наполнил его силами. Аж в дрожь бросило, и голова закружилась. Из еды я стащил листья салата и ушел за дом. Вечером я остался один на втором этаже в хозяйском доме, Гутманы куда-то уехали, а наши разошлись. Такая давящая тишина, словно я под водой. Вытирая пыль в детской, я заметил в шкафу черную папку. Она была такой завораживающей, что быстро оказалась у меня в руках. Осмотревшись, я открыл ее. Там были рисунки, много рисунков, нарисованных тушью, маркерами, углем, ручками и простым карандашом. Картинки были довольно неприятные, хоть и неплохо нарисованные. Какие-то силуэты городов, непонятные существа, грустные лица которые сами были мрачными и серыми, а фон вокруг них пестрил яркими красками. Еще были дирижабли, животные только с красными глазами и странные пейзажи и комнаты. А еще на некоторых картинках был один и тот же мальчик, только на разном фоне, и чем дальше, тем фон становился страннее и неприятней. Я листал, листал и от последней картинки аж вздрогнул и прекратил смотреть. На ней ребенок вырвал себе руками глаза. Ужасные рисунки, как такое вообще можно хранить? Я собрал всю эту мерзость обратно в папку и убежал из дому. Но эта картинка все не выходила из головы. На улице внезапно похолодало, и солнце скрылось за горизонтом. Я побрел сам не знаю куда, только не в домик. Черные кроны деревьев шатались и шумели. Соскочив с дорожки, я направился к железным воротам и, уже стоя у них, я мечтал, чтобы они открылись. За ними свобода. Я слегка притронулся к холодному металлу и сразу же отдернул руку. Вдруг за мной следят? Но как же хочется просто открыть их, и как в фильмах или книгах просто тихо выйти и сбежать. И больше не возвращаться сюда. Вздохнув, я повернул обратно во двор. Направился за хозяйскую усадьбу. Только не это! Черная тень буквально вытекла из потайного входа в дом и направилась прямиком на меня. Я попятился, и уж было захотел убежать, но поздно. — Доброй ночи, — промурлыкала тень. — Чего ты тут делаешь? — Я уже домой иду. — Придумай что-нибудь новое. Когда бы я тебя ни встретил, то ты всегда туда идешь. Надоело. Он немного помолчал и снова заговорил: — Чего-то холодно стало, пойдем ко мне. — Я, пожалуй, не смогу. — Пойдем, пойдем, у меня есть чай и печеньки. Он подтолкнул меня, и я обреченно потащился в его дом. Альбрехт и вправду угостил меня всякими вкусностями и чаем. Но я ничего из этого не ел, ибо мог упасть в обморок. — Ты не голоден? — выпив чай, уточнил надзиратель. — Нет, спасибо. Я отвернулся и начал рассматривать полки на стене. — Что тебя заинтересовало? — заметив, куда устремлен мой взгляд, спросил надзиратель. — Просто посмотрел. — Опять просто посмотрел…— прошептал Альбрехт. — Господи, как можно быть таким скучным? Ну, правда. Ты когда не кричишь, страшно утомителен. С тобой так не интересно. — Вам нравится, когда я кричу? Это же вас по-моему раздражает. Альбрехт закинул ногу на ногу и, мечтательно покачав рукой, улыбнулся. — Иногда раздражает, а иногда вдохновляет делать еще больней. Ну не сжимайся ты так, расправь плечи, будь уверенней, а то ты похож на загнанного в угол зверька, — заговорил он, когда заметил, что я обнял себя. — Герр Альбрехт, мне это все надоело. Зачем вы позвали меня? Просто посидеть тут? А потом вы как всегда наброситесь на меня и будете делать, что обычно? — Я позвал тебя, потому что ты единственный, кто меня слушает. — Я вас слушаю, а потом вы все равно делаете мне больно. — Ой, ну все! Как же скучно. Встать! Я встал, и надзиратель буквально подлетел ко мне и ухватил за подбородок. — Сейчас ты у меня покричишь, а то больно разглагольствовать любишь. Из комнаты Альбрехта я вышел уже очень поздно. Я шел как в тумане и еле тащил ватные ноги. Под глазом завтра появится новый синяк, а кровь уже пошла. Я брел, не поднимая головы, и смотрел на свои босые ноги, сапоги были в руках, чтобы не шуметь. Сегодня я снова был игрушкой, он порвал мне рубашку, когда бросил на кровать. А вдобавок ко всему отхлестал ремнем за порезы на ногах. Я снова как на автомате залез в душ и все смыл, не смылось только чувство стыда, боль и безграничная ненависть к мучителю. Я был готов разорвать его! Испепелить и уничтожить этого Альбрехта! Он тварь! В домике я с головой залез под одеяло и представил, что умер. Меня больше нет, и никто мне не навредит. Шум начавшегося ливня прервал мои мысли, и, зажав плотно уши, я закричал, но горло не издало ни звука. Безмолвные вопли разрывали меня, а слезы обжигали глаза, но все никак не могли пролиться из них. Я разучился плакать. Утром я не чувствовал ни рук, ни ног, голова не поднималась с подушки и сильно болела, в ушах стоял противный звон. Я пересилил себя и поднялся с постели и снова она — лужа крови на простыне подстерегала меня. Откуда ее столько берется во мне? Я как обычно застирал белье и повесил сушиться. А пока поднимался по лестнице, то чуть не свалился с нее из-за внезапного помутнения в глазах и кое-как дополз до койки. А вдруг я болен туберкулезом? Как Пауль. Эта мысль пронзила мой мозг, и я словно резко проснулся. Ведь им можно заболеть от голода и стресса. А я как раз и голодаю и постоянно на нервах из-за насилия. Выйдя из комнаты, я направился в кладовку за едой. И, покопавшись там, съел пару ягод. Но вдруг мне на глаза попалось то, что может спасти меня от мучительной смерти и домогательств. На полке лежала веревка, наверное, в метр длиной или чуть больше. Я не думая схватил ее и спрятал в рюкзаке, пока не зная, когда соберусь осуществить задуманное.