По прозвищу К-13

В окна проникали яркие утренние лучи. Они освещали исписанные стены и не заправленные постели. Попасть в ванную можно через небольшой деревянный коридорчик, пол которого был покрыт резиновыми ковриками, а на потолке висели желтые лампочки. При входе в саму ванную стояли несколько умывальников, а над ними длинное зеркало, заляпанное каплями воды. В конце помещения находилось маленькое окошко, поэтому комната казалась слегка золотого оттенка. Р-4 шагнул на бирюзовую плитку и позвал меня к себе, он махнул рукой в сторону зеленой двери располагавшейся напротив раковин со словами: — Вон там душевые и туалет. Пользуйся! Я быстро сделал все свои дела и вышел на улицу. Лицо приятно грело солнце и вдалеке слышалось пение ранних пташек. Было очень приятно слушать их. Меня прервали два толчка в спину. Обернувшись, я увидел Райнера и немного растерялся. — Герр Райнер, здравствуйте! — Герр Нойманн, — поправил он. — Итак, К-13, ты еще не кушал? — Нет. — Тогда шагом марш за мной, пойдем в медпункт. Я с опаской огляделся вокруг и пошел за хозяином. Райнер привел меня в небольшой домик. В кабинете нас встретил высокий мужчина в очках лет пятидесяти. Он ледяным взглядом посмотрел на меня и так же холодно спросил: — Вида крови не боишься? — Крови нет, я больше иголок боюсь, — признался я. — Понял. Герр Нойманн, я так понимаю, этого мальчика вы взяли на время, и у него есть свой постоянный хозяин. Спросите у него, дает ли он добро на эту процедуру. — Сейчас спрошу, но думаю, он возражать не будет, — отозвался Райнер и вышел на улицу. Я рассматривал кабинет, бирюзовые стены нагоняли тревогу, а за белой ширмой стояла кушетка, застеленная белой простыней. Я вздрогнул, когда меня окликнул врач. — К-13, так ведь тебя зовут? — Да, но я Карл… — Нет-нет-нет, никаких Карлов, К-13, и точка. Тут у тебя в карточке написано, что ты здоров и никаких хронических заболеваний у тебя нет. — Это верно, но можно мне узнать, почему здесь запрещены имена? — Запрещены и все! — прикрикнул врач. — Чтобы свое место знали и не высовывались. Имена это привилегия для господ, и ее еще нужно заслужить. Такие у нас правила. — Но это же глупо. — Герр Кёнинг, его хозяин разрешил взять у него кровь, — вернувшись в кабинет, объявил Райнер. — Только сказал брать не 450 миллилитров, а 250, он же маленький. —Хорошо. Он поел? — Нет. А разве нужно? — Конечно, это же не на анализ, это донорство. Райнер принес мне несколько бутербродов, кашу и воду. Но перед этим меня взвесили и взяли кровь из пальца. Наконец-то разрешили поесть, я был очень голоден и уминал бутерброды за обе щеки. Каша была не такой вкусной, но я и от нее не отказался. После еды мне задавали вопросы про мое здоровье, почти такие же, как и герр Майер, когда я только приехал к Гутманам. — А теперь, К-13, ты должен лечь на кушетку и дать мне руку. Будем брать кровь. Я неуверенно лег на простыню и приподнял рукав, рядом на тумбочке я увидел большой пакет, трубки и пакетики с одноразовыми иглами. Мне стало страшно. Врач не спеша подошел и сел рядом со мной, он обработал мне руку и сказал, что процедура будет длиться десять-пятнадцать минут. — Только нужно расслабиться и успокоиться. Не бойся, я рядом. Если станет плохо, сразу скажи. — Но мне все равно страшно. Герр Кёнинг сделал вид, что не услышал меня и дал мне в руку маленькую подушечку и сказал работать кулачком. Иголка аккуратно вонзилась мне в вену, и по прозрачной трубочке побежала алая струйка крови. Я отвернулся и стал смотреть в стену, но скоро мне это надоело, и я снова стал разглядывать наполнявшийся моей кровью пакет. Во рту появился привкус железа, а перед глазами все поплыло. Мне стало тяжело дышать, голова кружилась все сильнее. — Доктор, мне плохо! — закашливаясь, сказал я. Меня начало тошнить и трясти от холода. Врач не спешил доставать из вены иглу и дал мне понюхать нашатырь, от которого стало только хуже. Горло будто исцарапали, а в носу сильно закололо. Врач что-то мне говорил, но я не слышал, только почувствовал резкую боль, когда из меня достали иглу. Дальше я помню только смазанные фигуры надо мной и вкус желчи во рту. Тело было тяжелым, как камень. Голова прилипла к мягкой подушке, ноги тряслись и болели, правую руку стягивал бинт. Я вспомнил барачный потолок и запах древесины. Повернув голову, я увидел В-17, он сидел на табуретке и что-то увлеченно читал, а потому даже не заметил, что я очнулся. — В-17, я пить хочу. — О Боже! К-13, очнулся наконец-то. Я боялся что тебя будить придется, — отвлекшись от книги воскликнул он. — Сейчас принесу воду. — А что со мной произошло? — Ты потерял сознание во время забора крови на донорство, наверное, они взяли слишком много. А еще тебя стошнило в кабинете у Кёнинга, — насмешливо сказал он. — Теперь будешь у него не в почете. В-17 помог мне выпить воды и снова взялся за книгу. — Скажите, а мне теперь когда можно будет вставать и идти работать? — К-13, лучше лежи до завтра, кровь должна восстановиться, ты ее много потерял. Дверь распахнулась, и в барак влетел Р-4: — Вы слышали? — взволнованно спросил он. — Враги взяли Вену! Австрия пала! Только что по телику сказали! Теперь Вена будет присоединена к Восточно-Славянской коалиции.. — Р-4, тише, — успокаивал его В-17. — К-13 только пришел в себя, и ему нужен покой. — Но они скоро могут захватить Мюнхен, а русские возьмут Данию и придут с севера! Мы окружены! — Хватит! Тебе сказали замолчать, значит молчи или уходи отсюда! И вообще иди работать, а не новости смотри, больше толку будет. Р-4 пожелал мне поскорее встать с кровати и ушел, а В-17 быстро переменился в лице — теперь он выглядел злым и огорченным. Сел и уткнулся в свою книгу, пока я снова не окликнул его. — В-17, вы плачете? — Нет, К-13, отдыхай, а я, пожалуй, пойду что-нибудь сделаю и вернусь, — грустным голосом ответил он и, оставив книгу, покинул барак. Лежание на спине было довольно болезненным делом, никто не знал, что я был избит, и положил меня так. Не без труда я перевернулся на живот и потянулся за белой книгой, которую читал В-17. Названия не было видно из-за бумажной обложки, но книжка была довольно толстой. Наконец-то она оказалась у меня в руках. Я открыл ее на первой попавшейся странице и тут же разочаровался, потому что не мог прочесть ни одного слова — они все были на другом языке, даже буквы другие, не латинские. Немного повспоминав, в каких языках есть такие, я предположил, что это русский. — Тебе кто разрешил брать чужие вещи? — прозвучал голос за спиной. От страха я выронил книгу и сжался. — Простите, пожалуйста, я просто хотел посмотреть и положить на место. Пожалуйста, не бейте, — быстро прошептал я. — К-13, ты чего? — спросил В-17. —Я просто вижу, что ты любопытный, и не собираюсь тебя бить. — Правда? — Тебе интересно, что за книга? — Какой это язык? Русский? — Все верно, ты знаешь его? — Нет, а вы, как я понял, знаете. Он задорно провел тощей рукой по коротким русым волосам и присел передо мной на одно колено. Большая рубашка свисала на нем так же, как и на мне. — Да, это мой родной язык. А немецкий я выучил. Я учился в школе с углубленным изучением немецкого, а одиннадцать лет назад переехал сюда. — А откуда вы? — Мне надо сейчас уйти, потом поговорим. В-17 помахал мне рукой и ушел, а я от скуки решил наплевать на то, что мне нужен покой, и встал с постели. Захотел посмотреть на настенные надписи и рисунки. Голова немного кружилась, но я держался. Надписи в основном были безобидными: были там и цитаты, и строчки из песен, и разные лозунги. Но мне попадались и разные неприличные слова, какие-то я уже знал и даже применял или слышал от старших, а какие-то были для меня в новинку. Среди надписей я увидел маленькие пейзажи, нарисованные черным маркером. Они были разбросаны по всем стенам, на разной высоте. Я тоже захотел оставить свой след в истории этого места и, взяв с тумбочки маркер, начал творить. Сначала рисовал неуверенно, ведь я давно уже не брал в руки карандаш. Но начав изображать небо, а затем облака и деревья, я забылся и уже не мог остановиться. Из-под маркера появлялась красивая черная линия, становившаяся на моем рисунке то тропинкой, то облаком. Добавив последние штрихи, я не мог налюбоваться своим пейзажем. Мне не верилось, что я снова могу рисовать, больше всего мне нравилось, как получились облака, почти как учил Вальдемар. Найдя еще одно свободное место, я принялся рисовать и так увлекся, что даже не заметил возвращения ребят. Меня отвлек толчок в плечо и грубый оклик: — Эй, ты! Как ты посмел рисовать над моей кроватью?! — грозно пробасил кудрявый черноволосый, похожий на свинью парень. — Я просто нашел место, где можно что-нибудь нарисовать, я не знал, что это делать можно только над своей раскладушкой. — А спросить было слабо? — Парень достал из кармана нож и поднес его к моим губам. — Или тебе язык не нужен?! А?! Так мы сейчас можем его в два счета убрать. Страх заставил меня оцепенеть, коленки тряслись, по телу пробежались мурашки. Холодное лезвие ножа легонько касалось моих губ при каждом вдохе, мое сердце сжималось, и становилось жутко. — Отвечай, когда с тобой разговаривают! — ударив меня в грудь завопил жирный. — Я правда не знал об этом! Просто решил скоротать время. Вот и нарисовал! И это не повод меня бить! — сдавлено, пытаясь схватить ртом больше воздуха, ответил я. —Ты посягнул на мою территорию! Ублюдок! Он приставил нож к моему горлу и, нервно дыша, стал угрожать: — Я тебе, сучонок, вместе с языком кадык вырву! — Ладно, я все сотру, только убери нож. Жирный не стал убирать нож в карман, а просто перестал держать его у моего горла. Я начал думать, чем бы стереть маркер, а жирный все недовольно на меня смотрел и, подойдя ближе, ударил меня по лицу, требуя убирать все быстрее. Такого я уже не стерпел и кинулся на обидчика, ударил того в живот и вцепился зубами в ладонь. Другие мальчишки кинулись нас разнимать, но я не отпускал ладонь обидчика, а тот вопил как резаный и пытался меня прогнать. Вскоре он сильно ударил меня по спине, и я ослабил хватку. Рухнув на пол, я за долю секунды схватил нож и вскочил на ноги. Жирного уже держали за руки, но он оказался сильнее. Одним рывком он вырвался из толпы детей и кинулся на меня. Моя рука с ножом первой встретила обидчика. В бараке раздался пронзительный вопль. Жирный лежал на полу, а его рубашка вся была в крови. Нож остался у меня в руке и с него капали темно-красные капельки. Все смотрели на меня, буквально пожирали взглядами. Жирному стали останавливать кровь простынями и некоторые побежали за врачом. Придя в себя, я с ужасом взглянул на нож, меня передернуло, я бросил его на пол и устремился к двери. Благо она была не заперта, я выскочил на траву и побежал, бежал, пока хватало сил. Задыхался, но бежал. Кругом все угнетающе блестело, трава стала зеленее, а солнце палило, словно июль в разгаре. «Я убийца! Я убийца! Я убийца!» — крутилось у меня в голове. Ноги предательски заплелись, я упал буквально в метре от огромного булыжника, об который мог разбить себе лоб, и заревел. На руке осталась кровь обидчика, но мне было не до этого, внутри все горело. Я сам не ожидал от себя, что смогу схватить нож и тем более ударить им человека, хотя он сам виноват, ведь это он побежал на меня, а я просто защищался. Но тут я услышал шум за спиной, меня настигли мальчишки из стайки жирного. Я мигом вскочил, но те повалили меня обратно на землю и стали избивать ногами. На мои крики сбежались другие. — К-13 избивают! — в ужасе кричал чей-то голос. — Живо зовите хозяина и взрослых! — вопил другой. Смелые кинулись спасать меня и тоже ввязались в драку. Началась полная вакханалия, и я попытался уползти оттуда, но кто-то снова меня ударил и довольно сильно, я даже не мог встать. Вдруг прозвучал оглушительный выстрел. — На землю! Все! Живо! — орал Райнер, размахивая пистолетом. Я весь дрожал и почти слился с землей. — Что вы тут устроили?! — Они подрались! — писклявым голосочком вопил какой-то мелкий. — Я видел, как они избивали какого-то мальчика. — К-13 они избивали, — уточнил один из мальчиков, который побежал меня спасать. — Они коршунами накинулись на него, ногами избивали, ну мы и бросились его защищать. Райнер подошел и наклонился ко мне: — Малыш, не бойся, тебя никто не обидит. Вставай, — он взял мою руку и помог встать. Мы ушли к нему в дом и, войдя в свой кабинет, хозяин предложил мне чай. — К-13, тебе лучше? — Да. — Видимо, Альбрехт был прав в том, что ты не ладишь с детьми. — Они первые набросились на меня, еще в бараке, я просто нарисовал на стене рисунок над чужим местом, а оказалось, что это можно делать только над своей кроватью. — И за это тебя избить хотели?! — начал возмущаться Райнер. — Не, немного из-за другого, — стал поправлять я, но хозяин уже меня не слушал. — Да как они посмели?! Из-за какого-то рисунка! Я им устрою, живо говори, кто это сделал. — Я их не знаю! — Тогда я спрошу у того кто там был! Райнер вскочил со стула и велел мне оставаться в кабинете. Я с ужасом понял, что теперь меня здесь просто возненавидят и точно захотят убить, если я сболтну лишнее. А если хозяин попросит сказать, те ли мальчишки меня били, что ответить? По-любому я от кого-нибудь получу, либо от них, либо от Райнера. Я не мог ничего поделать и просто сел на стул, допил чай и стал ждать, сам не знаю чего. От нервов я водил пальцем по коленке и перекладывал ногу на ногу, ожидание становилось все мучительнее. Я стал осматривать кабинет, на столе был сплошной беспорядок: куча бумажек, журналов, банок из-под газировки под столом. У стены стоял диван, а напротив него шкаф со стеклянными дверцами. За ними виднелись фотографии, медали и много разных безделушек. У окна росла пальма в кадке, а рядом с ней на стене висели странные маски, видимо, африканских племен. А в другом углу комнаты стояла трость с набалдашником в виде морды волка. Все-таки меня здесь не примут, я стану изгоем и, может быть, целый месяц буду терпеть издевки. А может, мне стоит найти общий язык с хозяином? Будет меня защищать, сейчас же почему-то кинулся искать моих обидчиков. В кабинет завели четверых мальчишек, и я оцепенел. Они уставились на меня, это были те, кто избил меня. Следом вошел Райнер и привел еще несколько детей. — Итак, это они тебя поколотили? — указывая пальцем на обидчиков, грозно спросил хозяин. — Да, это они! — выкрикнул высокий парень, который первый кинулся мне на помощь. — Они преследовали К-13, а потом набросились. — Это правда? К-13. Я еще будучи в шоке от того, что за меня заступается не только хозяин, но и совсем не знакомые мальчишки, машинально кивнул и даже не заметил этого. После моего молчаливого подтверждения Райнер сразу переменился в лице. Он заулыбался, как маленький ребенок, и сказал: — Ну, вот и разобрались. Теперь идите все во двор, а этих четверых я еще оставлю. Внизу дома я подбежал к тому мальчику и спросил, зачем он за меня заступился, ведь я для него ничего не сделал. — Я просто не хочу, чтобы они тебя затравили, я вообще ненавижу, когда кого-то травят. А еще чтобы они знали, что если будут еще кого-либо обижать, то у него есть кому за него заступиться. — Спасибо. — Но ты все равно зря тогда кивнул. Мог бы просто промолчать. — Но хозяин же спросил, правда ли это, я должен был хоть как-то ему ответить, а то мог еще и отругать. — Это верно, теперь остерегайся той шайки, они сейчас после наказания вообще озверевшие будут. Кстати, это ведь ты ту драку в бараке устроил? — Не я, на меня напал какой-то жирдяй и стал угрожать ножом, а потом еще и по лицу ударил. Так мы и подрались. Но ему было неприятно слушать подробности. — Хватит об этом. Как тебя зовут? И откуда ты? Я рассказал ему все, что произошло со мной до момента приезда к Гутманам, и когда завел разговор про них, тот мальчик резко меня прервал: — Подожди, ты тоже от Гутманов? — заинтересованно спросил он. — Да, меня по обмену сюда привезли, Альбрехт взял себе Эмили. Мальчишка переменился в лице. — Альбрехт взял Эмили? О, нет… — Да, он жестокий, но я ни разу не видел, чтобы он обижал девушек. — Альбрехт лицемер, он пользуется хорошими людьми, а потом бросает их. Давай спрячемся где-нибудь, и я расскажу тебе все поподробнее. По пути в укромное место я зашел в барак, и пока В-17 нету, взял у него из тумбочки пластырь, вату, йод и перекись. Мальчик, которого, как теперь выяснилось, зовут Г-5, помог мне залатать раны и вытереть кровь. Сегодня мы так и не нашли укромное место, потому что у меня закружилась голова и пришлось лечь, я же нарушил свой постельный режим. Г-5 сел рядом со мной и принялся за свой рассказ, параллельно срезая кожуру с яблока: — Значит, слушай, к Гутманам я попал в начале 2031 года, где-то в январе, феврале. Альбрехту тогда еще семнадцать было. Мои родители погибли под бомбежками, а я не хотел в детский дом. Сбежал из Мюнхена и скитался не пойми где, пока деньги не кончились. Пришлось искать работу, а с ней тогда было трудно, я был согласен даже на место уборщика в чьем-то доме. Ну, так и случилось, я в середине февраля в одной лавке встретил фрау Камински, ты ее знаешь. И она сказала, что работает кухаркой в поместье богачей и что, например, садовники там тоже не помешают. Я согласился и поехал к ним, там-то я и познакомился с Альбрехтом. Мне трудно было представить надзирателя в прошлом. — А какой он тогда был? Такой же злой? — Нет, по крайней мере, с рабами он почти не контактировал. Я, бывало, когда видел его, решался за ним понаблюдать. На улице он просто ходил руки в карманы, глаза вниз и что-то бормочет себе под нос. Зимой валялся в снегу и брал с собой ледянки, чтобы кататься. Когда я работал в доме, то особо его не видел, если тот, конечно, не спускался за чем-то со второго или третьего этажа. Больше времени он проводил то у себя в комнате, то в библиотеке. — То есть тогда он еще вел себя нормально и ни на кого не кидался? Странно, я думал, он всегда был таким. — Ну, я считаю странным, что он почти ни с кем не разговаривал, всегда ходил один и никогда не покидал поместье, к нему никто никогда не приходил в гости. Сомневаюсь, что у него были друзья. — А может, у него были друзья в интернете. — Может, и так, я же не круглосуточно за ним наблюдал. Помню, еще в ноябре того же года, когда Альбрехт уже второй раз приехал в увольнительную, он прибыл не один, а с девушкой. Я кое-что припомнил из комнат Альбрехта. — У него на столе стояло фото с девушкой. Блондинка? Г-5 покивал. — Да, она была очень красивой. Но в тот день Альбрехт даже не ночевал дома. Они приехали, посидели и уехали. Но мы отошли от темы. Так вот, про его лицемерие. Это был 2032 год, Альбрехт тогда уже вернулся с фронта и обратно не поехал, он был сильно подавлен и постоянно пил таблетки. И однажды он сильно заболел, слуги от него не отходили. Температура, слабость, насморк и прочие неприятные штуки. Помню, мы с фрау Камински ухаживали за ним, давали ему лекарства, делали компрессы на лоб и по очереди читали ему книжки, какие он просил. Бывало, когда ему становилось легче, он со мной разговаривал. Но перед разговором он всегда просил задернуть шторы на окнах, я так и не понял, зачем. — Он, вроде бы, не переносит ярких солнечных лучей. И что он рассказывал? — Поначалу он просто пересказывал мне свои сны, они, в основном, были про войну и про всяких монстров, которые якобы нависают у него ночью над кроватью. — Г-5 покрутил пальцем у виска, а потом поднес палец к губам. — Потом он рассказывал, как учился играть на виолончели, и говорил, что ему жаль, что он слишком слаб, чтобы встать с кровати и что-нибудь сыграть. Еще говорил, играть его научила мама. Получается, мы с ним неплохо общались. И вот однажды, когда ему стало лучше и он смог ходить, черт меня дернул спросить, почему он круглосуточно носит перчатки и что под ними. Эти перчатки Альбрехта… Они много для него значат. Я бы сказал, что он с ними — одно целое. — Я однажды, когда ездил с ним в город, то он избил меня кулаком, и пока я сопротивлялся, то схватил его за руку и снял перчатку! — И что там, под той перчаткой? — Я не успел разглядеть, пришлось быстро закрыть лицо руками от ударов. Но у него такая истерика началась, он реально плакал и умолял меня вернуть ему перчатку. А потом вообще упал на пол и начал бредить! — Во-во-во! Бредить! Во время болезни он тоже бредил. — Он еще кричал: «Огонь! Огонь! Войска врагов повсюду!» — Ну так вот, спросил я про руки, а он молчит и таким взглядом смотрит, что мне аж не по себе стало. Потом он подошел ко мне и как даст по голове, я аж упал от неожиданности! Он начал меня материть и несколько раз замахивался ногами. Потом началось самое страшное. Он за шиворот вывел меня во двор, позвал двоих мужиков и приказал им привязать меня к столбу, который стоял на заднем дворе возле наших домиков. Хотя те мужики недоумевали, зачем, тогда еще никого не пороли у столба, можно сказать, я был первым. Конечно, я сопротивлялся и орал, но против Альбрехта не пошел никто, и вот меня привязали за руки, очень крепко, аж кисти начали неметь. Больше всего меня сжирало изнутри ожидание боли, знаешь, я тогда еще не знал, что меня ждет, настроил себя на то, что будет больно, но все равно трясся как осиновый лист. Альбрехт появился за моей спиной внезапно, он взял ножницы и надрезал воротник моей рубашки, а потом разорвал ее. Я тогда буквально окаменел, прижался к этому столбу и всхлипываю. Знаешь, во время первого удара, я не закричал, просто почувствовал, как что-то очень сильно хлестнуло меня по спине, а потом лопнула кожа, и будто обожгло. Уже после второго удара я разревелся, вопил от боли, спина горела адским пламенем. Я тебе по секрету скажу, только никому! Во время избиения я обмочился. Вообще такое наказание я бы и врагу не пожелал, когда все закончилось, и меня сняли со столба, я упал в обморок. Очнулся у врача, а там все заболело с новой силой, каждый день повязки меняли, а еще у меня рубцы и шрамы остались. — У меня из-за твоего рассказа аж спина разболелась, он меня позавчера тоже высек, только на лавке, плеткой. Ой! — Что такое? — Я же говорил тебе про припадок Альбрехта? — испуганно спросил я. — Да. Ты что, забыл? Я вспомнил слова и угрозы герра Гутмана и про то, что о припадке Альбрехта не должна узнать ни одна живая душа, иначе отправит уборщиком на завод. — Г-5, —тихо продолжил я. — никому больше не рассказывай про припадок надзирателя. Умоляю! Иначе мне конец! — Да я и не собирался никому рассказывать. Тебе же еще возвращаться к ним, — грустно сказал Г-5. — Слушай, мне уже легче, пошли на улицу мне еще кое-что странное нужно спросить. Г-5 все же нашел укромное место под кронами густых деревьев, мы спрятались под раскидистым дубом. Он помогал мне дойти, так как у меня еще немного кружилась голова. На нас из-за листьев приятно падали зеленоватые лучи солнца. — И чего же такого странного ты хотел спросить? Говорить было неловко. — У тебя не было такого… Как бы это правильно сказать? Чтобы Альбрехт странно вел себя с тобой? Например, силой заталкивал в рот торт или хватал за щеку? Смотрел зубы и волосы, а потом говорил, что такого не было? — Не припоминаю. Тогда бы я сказал о таком, но соглашусь, это странно, особенно с тортом. — К-13, лучше остерегайся его и не привлекай внимание, а то мало ли что. Я просто предупреждаю. — Ты прав, не хочу быть привязанным к столбу. Я видел, как секли других, но твой рассказ еще больше напугал. Г-5 скривился и помотал головой. — Я немного о другом. Альбрехт странный. Ну ладно, пошли работать. — А от кнута большие шрамы остаются? —Тебе правда хочется это увидеть? — спросил Г-5. — Ну, тогда смотри. Он снял с себя рубашку и повернулся ко мне спиной. То, что я увидел, повергло меня в шок. Вся его спина была в глубоких вмятинах и заломах, видно было, что раны заживали сами, поэтому шрамы получились такими ужасными. — После этого Альбрехт запретил мне приходить к нему, а потом и вовсе продал герру Нойману за двести долларов. — Теперь я еще больше не хочу к Гутманам. Вообще ненавижу всю эту семейку. — Я тебя понимаю, но, к сожалению, мы всего лишь рабы и якобы должны слушаться хозяев. Иначе вон что бывает. — А я свободный! — ударив кулаком по земле, заявил я. — Я родился свободным, и я не раб! Они не имеют права надо мной издеваться и управлять мной! Не успел я договорить, как мы услышали громкие звуки, доносящиеся со двора. Всех рабочих звали туда, правда, я не знаю, зачем. Во дворе за медпунктом стояло несколько столбов, к которым были привязаны те мальчишки избившие меня за жирного. Спустившись с пригорка, я встретил хозяина, он звал всех рабочих подойти ближе и смотреть. Неужели из-за меня будут кого-то наказывать? Среди других в толпе я заметил В-17 и мигом кинулся к нему, несмотря на то, что Г-5 просил меня не бежать, ведь я еще слаб. Я встал в первом ряду, а за мной В-17, я успел повернуться к нему и перекинуться парочкой фраз, рассказал, что меня избили и что мы взяли у него пластырь и йод. Но тут вновь всех окликнул Райнер, в руках он держал кнут, а на его лице растянулась широкая улыбка, что аж все зубы стало видно, от такого оскала мне стало не по себе, даже у Альбрехта было другое лицо, когда он избивал рабочих. Без наслаждения что ли, а этот улыбается, словно собирается смотреть смешную комедию. Моих обидчиков так избили, что один из них потерял сознание прямо во время наказания, а трое других тоже еле держались. Во время этого я периодически поглядывал в сторону Г-5, и каждый раз, когда кнут ударял по спине одного из мальчишек, он содрогался и закрывал глаза. А В-17 то и дело отворачивался или опускал взгляд. Все остальные смотрели на все это, будто так и надо, хотя они сами виноваты, что набросились на меня. Но с другой стороны избивать до потери сознания это уже перебор, и не наказание, а натуральное издевательство. Когда их понесли в медпункт, я не пошел следом за В-17, который взял одного из мальчиков на руки, а устремился в барак, все-таки делать мне нечего. Под вечер меня наконец-то позвали работать, опять я должен вытирать пыль в хозяйском доме. На этот раз я решил даже не поднимать вещи, чтобы протереть под ними, вдруг опять что-то разобью. Услышав стремительно приближающиеся шаги, я обернулся, и тут меня схватили за рубашку и сильно прижали к стене. От ужаса я словно проглотил язык. Это был Райнер. — Слышишь, ты! Рабское отродье, думаешь, раз ты тут «в гостях», значит, можешь резать других детей?! А потом еще нагло врать мне, что тебя избили из-за рисунка на стене?! — Я защищался. Тот мальчик, которого я случайно порезал, сам на меня накинулся, а у меня в руках просто был нож, он сам на него напоролся. — До этого еще была драка, в которой ты его укусил! У тебя проблемы с агрессией? Придурок! — Нет. — Значит так, — заявил Райнер решительно, — поскольку ты полностью мне не принадлежишь, то выпороть я тебя не могу, поэтому с завтрашнего дня ты едешь вместе со взрослыми на поле собирать урожай. Комбайны сейчас все равно нельзя использовать, чтобы не привлекать вражеские дроны, поэтому все своими ручками. — Я что, должен буду руками собирать урожай на огромном поле? Это же невозможно! — Не перечить хозяину! — дав мне затрещину, прикрикнул Райнер. — Рабское отродье должно беспрекословно выполнять все, что ему говорят! — Я просто спросил! — Просто спросил? Урод! Быстро пошел за мной. Хозяин схватил меня за руку и потащил за собой как мешок картошки. Я еле успевал перебирать ногами, он выволок меня на улицу, и мы пошли в медпункт. Райнер довольно грубо затолкал меня в дверь и позвал врача. — Герр Кёнинг, здравствуйте еще раз! А позвольте-ка нам с К-13 пройти в палату к больным, я его должен усмирить. — Вы хотите показать ему того мальчика, которого он утром ножом пырнул? Хотите, чтобы в нем взыграла совесть? — Да! Врет, зараза такая, из-за него же наказали тех четверых. Думал, обижают его, а это он у нас первый руки распускает. — Хватит меня держать! Больно же! — возмущался я. Райнер еще раз ударил меня, и я замолчал, надеюсь, больше бить не будет. Герр Кёнинг провел нас в комнату с белыми стенами и ушел. Райнер подтолкнул меня к кровати, на ней спал жирдяй, и схватил меня за лицо: — Смотри, что ты наделал! Смотри, урод! — дергая за волосы, повторял хозяин. — Это ты его порезал, ты и больше никто! Хозяин толкнул меня к другой кровати, на которой лежал мальчик с истерзанной в клочья спиной, он тоже спал, но когда я подошел, то он проснулся и застонал. — Это ты виноват! Стыдись, щенок! Из-за тебя он был избит. Представляешь, как ему больно? А ведь это все из-за тебя! Райнер повторил все то же самое и у других коек. — Смотри что с тобой сделают когда ты вернешься к Гутманам! — повторял хозяин, держа меня над раскрытым мальчиком, которого почему-то не забинтовали. Вся его спина была в свежих алых рубцах, крови и покраснениях. От увиденного я заплакал, да и не только из-за вида страшных ран. Хозяин постоянно меня унижал и больно сжимал мою голову и тряс ее. А когда закончил, вдобавок ударил по спине, и именно эта невыносимая боль, удар по ранам, заставила меня разреветься. — Завтра просыпаешься в шесть утра и идешь со всеми взрослыми на поле, тебе расскажут, куда конкретно идти. Усек? — Угу, — промычал я, утирая слезы. — И с сегодняшнего дня решаешь все свои проблемы сам, я тебе больше помогать не буду. Хозяин оставил меня в медпункте и ушел. Ночью я думал о мамочке, я по ней уже так соскучился, наверняка она каждый день обо мне вспоминает, любила все-таки, а я так сильно нагрубил ей. И когда вспоминаю тот день, то так хочется подойти к самому себе, вот таким, какой я сейчас есть. В этой несвежей одежде, с синяками на лице, татуировкой, свежими шрамами. Чтобы я тогдашний сразу же извинился перед родителями и не кричал бы всякую ерунду про то, что я там кого-то ненавижу, наверняка их забрали из-за моих воплей. Господи, я так хочу домой.