По прозвищу К-13

Уставившись в никуда, Альбрехт старался не слушать раздражающих его людей. Он смотрел в одно из окон за спинами гостей. Смотрел в темноту. После возвращения с фронта он не выносит разговоров на тему политики. Особенно когда начинают обсуждать войну. Еще раз осмотрев сидящих вокруг людей, он еще больше их возненавидел. Он в принципе не любил есть, когда рядом кто-то находится, особенно если это кто-то чужой. «Они нарушают мое личное пространство», — думал Альбрехт, перебирая еду в тарелке. — А вы слышали про взятие Брно? — спросил Альбрехта один из гостей. — Да, слышал. Гость продолжал разглагольствовать о войне и убийствах. Альбрехт молча уставился на досаждающего гостя, давая понять, что это не подходящая тема для разговора. — Альбрехт, а как вы получили свою медаль? — спросила рыжая девушка. Надзиратель опустил голову и нехотя, как бы с упреком ответил: — Я воевал. Два года. Приказы выполнял, в окопах под непрекращающемся огнем сражался. Вот и получил. Следом посыпалось неприличное количество вопросов о войне. В голове снова стали всплывать ужасные картины: бесконечные обстрелы и перестрелки, бомбежки, оторванные конечности сослуживцев, огнеметы противника. Вспомнилось, как рядом с ним солдату оторвало голову, и кровь брызнула Альбрехту в лицо. Он снова оказался на фронте в грязных окопах, кругом холод, грязь и смерть. По телу пробежали мурашки, уши словно заложило, он стал слышать только эхо, а перед глазами все плыло. — Альбрехт, — звал его отец. — Альбрехт, очнись, пожалуйста. Все хорошо, ты дома. Я с тобой. — Папа? А что со мной произошло? — Приступ ПТСР. Ничего, выпей таблетку, и все будет хорошо. — Все это видели. Я больше туда не пойду. — Сынок, главное, что это не такой приступ, который случился в городе. А это люди поймут, ты же воевал. —Прости, что такое приключилось в твой День рождения. —Ты не виноват, пойдем, посидишь еще немного, а потом герр Нойман сказал, что покажет, какая у них талантливая рабыня есть. Говорят, она на пианино играть умеет. Немного поколебавшись, Альбрехт согласился. Больше он не ел. Сидел и смотрел на гостей. В один миг он увидел вместо них бездыханные тела и залитый кровью стол. В центре стоял поднос с окровавленной свиной головой, а в его тарелке в черной пахнущей железом жиже лежало человеческое сердце. «Интересно, а какова на вкус человечина?» — подумал Альбрехт. Он еще раз глянул на тела и их до краев наполненные кровью бокалы. Жив остался только он. Взяв в руку бокал, он поднес его ко рту, он пах кровью, а на вкус питье было как вишневый сок. Он снова начал слышать смех и разговоры. «Видение», — подумал надзиратель и выкинул из головы запретные мысли. В гостиной я забирал грязные тарелки и уносил их. Параллельно рассматривал счастливые лица гостей. «Как будто бы нет войны», — подумал я и унес тарелки. Когда я подошел к другу Альбрехта, тот мне улыбнулся и потрепал по макушке: — Какой умничка. И давно ты тут работаешь? — Нет, только месяц. Из-за стола до меня донеслось злое «кхм-кхм». Это был Альбрехт, он подозвал меня к себе, и когда я приблизился, он пригрозил мне на ухо, чтобы я не разговаривал с гостями. Испугавшись, я поспешил уйти из гостиной и спрятался на кухне. Стащил с подноса одно маленькое пирожное и сел в угол. Уминая его за обе щеки, я наблюдал, кто чем занимается: фрау Камински вытирала посуду, Саймон прикладывал лед к брови, потому что случайно наступил на ногу гостю, и тот его проучил. Фрау Харатьян готовила очередное блюдо, остальные дети и взрослые носили туда-сюда подносы. А я только надеялся, что у меня получится просидеть тут как можно дольше. Альбрехт неподвижно сидел, смотря в тарелку, напряжение сковало его. Ощущение приближающейся смерти снова вернулись. Он вспомнил январскую ночь 2023-го года. Тогда примерно в два часа ночи маленький Альбрехт проснулся от жажды. Он медленно соскользнул с кровати на пол и посмотрел в залитое лунным светом окно. Босые ноги тихо крались по холодным половицам к выходу. Он знал — воду можно найти в комнате служанок, поэтому незачем зря будить родителей. Перед выходом он прислушался, не ходит ли никто по темному коридору, так он делал всегда, дабы избежать вопросов о своем самочувствии. Покинув детскую, он как ни в чем не бывало пошел к гувернанткам, у тех была отдельная комната в доме, чтобы они всегда могли помочь маленькому господину. Дверь в их комнатушку была не заперта, поэтому Альбрехт решил понаблюдать за нянечками. Он встал за дверью так, чтобы его никто не заметил, гувернантки что-то увлеченно смотрели на ноутбуке. Юный герр Гутман бесшумно прокрался в комнату, чтобы было лучше видно, и встал за спинами девушек. На экране происходила какая-то чертовщина, но мальчик и не думал отвести взгляд или уйти. На видео огромный монстр в страшной маске вырывал себе волосы, и когда он повернулся ужасной рожей к камере, сердце мальчишки ушло в пятки. В голову ударил жар, он остолбенел. На экране все происходило очень быстро, монстр увеличился в размерах и укусил собственную мать. Дальше мальчик помнил только сильный удар об пол и то, как над ним мельтешили нянечки с гувернантками. — Альбрехт! Милый мой, тебе плохо? — спрашивала одна из гувернанток. — Выключи это! Дура! — заорала она. Альбрехт словно проглотил язык, после удара он пытался понять, где он. Лишняя беготня и суматоха мешали сосредоточиться. Перед глазами все плыло. — Бедный, штаны намочил. Ничего, сейчас успокоимся, переоденемся и пойдем в кроватку. — Зачем ты пришел? — спросила другая нянька. — Водички попить, — прошептал Альбрехт и замолчал, уставившись в никуда. Одна из гувернанток сразу же налила ему полный стакан воды, другая принесла новое белье и его любимую игрушку. От всей этой возни проснулись родители Альбрехта. Фрау Гутман первая вскочила с кровати и побежала к ребенку. — Что здесь произошло? — ворвавшись в комнату слуг, закричала она. — Простите! Фрау Гутман, простите. Мы не доглядели, Альбрехту стало плохо, и он упал в обморок. — Как обморок?! — недоумевала мать. — Почему не следили за ним?! Кто должен был сегодня быть в его комнате?! — Я, —испуганно сказала девушка, держащая мальчика на руках. — Простите, я отлучилась всего на полчаса. —Врешь! — завопила фрау Гутман. — Отдала мне ребенка! Она выхватила Альбрехта из рук гувернантки и отдала его мужу. — Сыночек, я сейчас приду, мой хороший. Иди с папой. Потом расскажешь мне всю правду, — прошептала она на ухо сыну. — Хорошо? Иди. Вернувшись в свою комнату, Альбрехт вцепился в отца мертвой хваткой и не хотел отпускать. Но папа безразлично усадил сына в постель и собрался уходить. — Папа! — истерично закричал Альбрехт. — Папа, не уходи! — Чего ты хочешь? — Посиди со мной, пожалуйста, и включи какой-нибудь ночник, чтобы темноты не было, — проныл малыш. — Альбрехт! Я хочу спать, давай включим ночник, и я пойду. — Нет! Мне страшно! — Мама пусть с тобой сидит, если захочет, а мне надо идти, у меня завтра важная встреча, и я должен выспаться. Альбрехт упал на колени отца и расплакался. — Ладно, посижу немного, только успокойся, пожалуйста, а то еще припадок какой случится. Внезапно из коридора донеслись адские вопли, как будто там кого-то резали или срывали кожу заживо. Альбрехт уже не помнил всех подробностей той ночи, но утром у его кроватки сидела мама, и когда ее сынок проснулся, она нежно обняла его и, поглаживая по головке, говорила, что все закончилось. Альбрехт тогда заметил под ногтями у матери кровь, но тогда он не придал этому значения. А еще после этого происшествия начали пороть рабочих. Альбрехт лично слышал, как избивали одну из его нянечек. И кнут в руках матери он тоже не забыл. — Альбрехт! — воскликнул Райнер. — А ты хочешь послушать, как одна из моих слуг играет на пианино? Кстати, оно у вас есть? При разговоре о музыке Альбрехт сразу приободрился. — Служанка играет на пианино? Это же здорово. У нас, по-моему, где-то было пианино, и я с радостью позволю ей для нас сыграть. — Отлично! Кстати, вот она, — Райнер привел за руку Эмили и представил ее Гутманам. — Сегодня Эмили для нас что-нибудь сыграет. Да, Эмили? Она молча кивнула и уставилась в пол. Мне было не очень уютно сидеть на холодном полу, к тому же было открыто окно, и на меня дул недавно начавшийся ветер. Я встал и незаметно вышел из кухни. Хотелось просто посмотреть на пришедших гостей, но так, чтобы со мной никто не заговорил, ведь иначе придется отвечать, и меня снова отругают. В гостиной людей уже было мало, почти все куда-то ушли, но шум доносился из другой комнаты, туда я и отправился. Альбрехт стоял в первых рядах, чтобы как можно лучше слышать, как играет Эмили. Он вспомнил, что это та самая служанка, с которой он столкнулся в коридоре, и теперь ему стало любопытно, зачем Нойманы взяли ее с собой. Так ли она талантлива и способна, что ее решили показать другим господам. — Дамы и господа! — торжественно произнес Райнер. — Позвольте представить вам Эмили. Сегодня она сыграет для вас. Так давайте же поприветствуем ее! Все поаплодировали, и девушка начала играть. Сначала она играла тихо и неуверенно, словно чего-то боялась, но потом начала играть все смелее и смелее. Умиротворяющая мелодия волной окатила комнату и проникла в сердце каждого слушателя. Эмили нежно нажимала на клавиши, и из под них разливалась эта прекрасная музыка. Альбрехт закрыл глаза и будто очутился в освещенном утренним солнцем лесу. Он вслушивался в каждую ноту, и его душа стала такой легкой, что могла бы ненадолго выпорхнуть из тела. «Если бы еще и виолончель добавить, это был бы прекраснейший дуэт! Ах, как же она играет!» — восхищался Альбрехт. Ему не хотелось, чтобы музыка перестала звучать, он не хотел, чтобы девушка покидала их дом. «Она так талантлива и живет у этого свина Райнера! Наверняка она у него работает так же тяжело, как и все остальные. А вдруг он ее бьет?! Сам же сказал, что лупит рабов, и они у него как шелковые. Я вообще девушек не бью, а такую даже пальцем бы не тронул. Она же не какой-нибудь ленивый мальчишка». Надзиратель тихо подошел к отцу и шепотом заговорил: — Папа, тебе нравится, как она играет? — Игра не плохая, а зачем ты спрашиваешь? — немного подумав, ответил отец. — Я тут подумал: было бы неплохо попробовать сыграть дуэтом. Я на виолончели, а она на пианино. — Сынок, я правильно понял, что тебе просто понравилась девушка? Альбрехт смущенно отвел взгляд. — Может быть, ты купишь ее у Нойманов? Для меня. Поверь, у нас ей будет лучше. — А зачем она тебе? — Папа, ну я же сказал, будем вместе музицировать. Ведь мне уже поднадоело играть на виолончели одному. — Музицировать… — с насмешкой проговорил герр Гутман. — Альбрехт, сынок, а не ты ли мне говорил, что Фредерика единственная женщина в твоей жизни? И больше у тебя их никогда не будет. Не говоря уже о чем-то большем, если ты понял, о чем я. — Что?! — возмущенно прошипел Альбрехт. — Да как тебе вообще это могло прийти в голову?! Я тебе о высоком искусстве! О том, что ей может быть плохо! А ты о низких инстинктах?! Не ожидал я от тебя такого, отец! Не хочешь мне помогать, тогда я сам все решу, хочешь ты того или нет. Я пытался пролезть сквозь толпу, чтобы увидеть того, кто так прелестно играет, но ничего не вышло, и я остался стоять на том же месте и слушать. Так заслушался, что не заметил идущего прямо на меня Альбрехта, и он случайно толкнул меня: — И ты еще здесь?! О Господи! Как мне все это надоело. — Герр Альбрехт, простите. — Уйди отсюда, К-13, не до тебя сейчас. Мне надо побыть одному. А ты не стой столбом и иди работать. Понурив голову, я побрел по темно-синему ковру, довольно чистому не смотря на то, что сегодня по нему ходило много людей. Коридор освещали противные желтые лампы, их свет нагонял тоску. Из комнаты еще доносились звуки пианино, но уже не такие энергичные, как раньше. Спиной я стал ощущать, что за мной кто-то крадется, и прибавил шагу. Мне стало казаться, что по стенам скачут какие-то тени, и они смотрят на меня. Я выбежал в светлую гостиную и стал рассматривать стол. Пока никто не видит, я подошел ближе и взял пару печенюшек, но тут меня схватили за загривок: — Ах ты, мелкий воришка! — отвесив мне пощечину, прорычала фрау Харатьян. — Так и знала, что кто-нибудь такое и учудит. Меня повели на кухню и приказали вывернуть карманы. — Быстро показывай, чего еще наворовал! — ругалась фрау Харатьян. — Я больше ничего не брал. — Врешь! — отвесив мне вторую затрещину, сказала фрау Харатьян. — Да я правду говорю! — воскликнул я, достав из кармана еще одно печенье. — Это все! Я обиженно развернулся и заковылял к выходу, чтобы вернуться в наш маленький домик. Слоняясь по коридорам, я завернул за угол и пошел в кладовку к Паулю. Там как всегда было тихо, и, надев маску, я вошел в каморку друга. Исхудалое тело Пауля виднелось из под двух одеял. Первое, что я увидел — костлявые руки, лежащие на огромной подушке, словно окаменелости в музее, а острое лицо было похоже на лицо мумии. Я позвал его, и, открыв глаза, он заговорил. — Спасибо, что разбудил. Я боялся остаться совсем один. — Пауль, я так рад тебя видеть! Слушай, я хотел принести тебе печенье, но у меня его забрали. Хочешь я из нашей кладовки что-нибудь притащу? — Не надо. Можешь просто посидеть рядом со мной? — Конечно, могу. Если только никто меня не позовет. — Расскажи, какая сегодня на улице погода? В доме так тихо, я никого не слышу, может, гуляют. — Пауль, было пасмурно, и я не выходил из хозяйского дома, ведь сегодня День рождения хозяина. Поэтому все работают, и дома никого. — День рождения? У кого, у Альбрехта, что ли? — Нет, у герра Гутмана. — Точно. Я уже их всех путаю... И твое имя я снова забыл. Прости. — Карл. — Карл… — медленно повторил Пауль. — Я так не хочу терять тебя. Ты единственный, кто со мной разговаривает. Кто приходит ко мне просто так, не потому что надо накормить или вынести горшок. Я заметил на глазах Пауля слезы, посмотрев на меня, он все-таки не сдержался и заплакал. — Карл, я так хотел снова увидеть маму и папу, который куда-то пропал. А еще я так и не полетаю на самолете. И не стану космонавтом. — Пауль, послушай, ты поправишься, и все будет хорошо. Тебя вылечат. — Нет. Карл, я давно уже понял, что не вылечат, меня даже не везут в больницу. Лежу в этом подвале, пью непонятно что, и с каждым разом этот кашель становится все хуже и хуже. Каждый раз, когда я кашляю мне очень больно, и изо рта идет кровь. А еще я так исхудал, — он показал мне руки и приспустил одеяло, чтобы я увидел торчащие ребра. — Живой скелет. — Тебе дают очень мало еды? Меньше, чем нам? Пауль качнул головой: — Я не помню, сколько вам дают. Мне приносят маленькую плошку жидкой каши. Мне нельзя твердую пищу. И то я не всегда ее ем, хотя и заставляют. Бывает, поем, а потом сразу рвет. А вес я теряю больше из-за болезни. Пауль замолчал, по его лицу было видно, что ему очень тяжело говорить. Он вновь закутался в одеяла и попросил меня рассказать что-нибудь. Я начал рассказывать, как случайно разбил вазу мамы Альбрехта и про пианистку из соседнего поместья. Пауль вроде бы задремал. Но буквально через минуту он начал покашливать, потом все сильнее, и я не на шутку испугался. Мигом вылетел из комнаты и принес ему воды. Другу становилось все хуже и хуже, его трясло, и снова пошла кровь ртом. Я сбегал за врачом, и когда герр Майер уже был у кладовки, Пауль бился в судорогах. Мое сердце колотилось как безумное. Вся постель Пауля и халат доктора залиты кровью. Он тяжело дышал, хрипел и снова закашливался. Тут Пауль заговорил: — Карл, дай мне руку, пожалуйста. Я быстро протянул другу ладонь, и он обхватил ее холодными тощими пальцами. Хватка была настолько слабой, что я спокойно мог бы стряхнуть его руку со своей, но я в ответ сжал ее чуть сильнее, чтобы та не упала. — Карл, мне страшно. Я боюсь, что не попаду в Рай, — со слезами на глазах сказал Пауль. — Ты чего?! Пауль, какой Рай? Не надо так говорить! — Помню, как я ящерицу задавил. Она бегала быстро, а я пытался ей хвост прижать, чтобы в руки взять. И случайно ее убил... Пауль прижался к герру Майеру и заплакал. — В груди больно, — тихо сказал он и закрыл глаза. — Пауль! — воскликнул я. — Пауль! Не закрывай глаза, посмотри на меня! Герр Майер аккуратно положил голову Пауля на подушку и собрался уходить. — Герр Майер, подождите, не уходите! Ему нужна помощь! — всхлипывая, просил я. В ответ врач лишь положил свою руку мне на плечо и попросил не задерживаться. Дверь захлопнулась. Я кинулся к кровати друга. Он лежал все в той же позе и не двигался. Я начал его теребить и звать. Его лицо стало ровным и невозмутимым, он не открывал глаз и молчал. По всему телу пробежал холод, я отпрянул от кровати и сел возле стены. Наступила гробовая тишина. Я сам не заметил, как расплакался, мои тихие всхлипы наполнили комнату. Спертый воздух и маска на лице мешали дышать. Я подошел к Паулю и взял его за руку. Он умер на моих глазах. Я просидел рядом с телом друга еще некоторое время. Из кладовки вышел, дрожа всем телом. Выбросив маску, я умылся и тяжело выдохнул, но, посмотрев в зеркало, почувствовал ком в горле, снова завыл и спрятался в угол. Я впервые увидел смерть так близко. Альбрехт стоял у окна и разговаривал с гостями, он не вникал в суть беседы, а просто отвечал «да» или «нет» и, где нужно, негромко смеялся. Все его мысли были об Эмили и том, как забрать ее у Нойманов. Лучшего способа, чем выменять ее на кого-нибудь из своих рабов не нашлось. «Теперь главное выбрать кого-то и предложить Райнеру или поинтересоваться у него, кто ему приглянулся из наших слуг», — думал Альбрехт, рассматривая колье на груди одной из гостьей. — Альбрехт, ну как тебе талант Эмили? — подойдя к другу, спросил Райнер. — Райнер, это великолепно, — признал он. — Я давно не слышал такой прекрасной музыки. Эмили просто талант! Мне хотелось ее слушать и слушать, и чтобы мелодия не прекращалась. — Я же говорил, что она превосходно играет. — А откуда у тебя эта девушка? И где она выучилась музыке? — Я купил ее в одном из переулков Дахау. Ну, ты понял, где всех рабов продают. На самом деле мне просто нужна была горничная, но когда она рассказала, что умеет играть на пианино, я купил инструмент у одной музыкальной школы за смешную цену. Все-таки война, и пианино им ни к чему. И оказалось, что она и вправду хорошая пианистка. Теперь, когда, например, устаю или просто скучно, прошу ее сыграть мне. — Ты купил ее в одном из переулков Дахау? Как она там оказалась? Это же ужасно и просто невыносимо для такой прекрасной девушки. Райнер снисходительно усмехнулся, словно с ним заговорил ребенок. — Альбрехт, я ее что, покупал для того, чтобы с ней разговаривать? Неужели ты тратишь время на разговоры с рабами? Альбрехт ухмыльнулся и решил показать этому свину, что он придерживается более возвышенных взглядов на жизнь и лучше знает, как обращаться с рабами, чтобы они слушались. — Я считаю, человеку нужно показать, что тут комфортно, и тогда он будет работать сам, не из-под палки, и работа будет выполняться намного лучше. — Друг мой, мне кажется, ты слишком много уделяешь внимания комфорту рабов. Ведь они просто рабочие и должны слушаться хозяина, а не говорить с ним по душам. Это не наш уровень. Я считаю, что мы выше этого. — Я просто подумал, что было бы неплохо сыграть с Эмили дуэтом, я на виолончели, она на пианино. — Ты хочешь взять ее к себе? В принципе, я не против, но только на время. — Райнер, ты серьезно? —Конечно, если ты этого хочешь, — пожал он плечами. — Спасибо большое! Думал, ты не согласишься. — Для друга не жалко. Только вот мне бы тоже кого-нибудь из твоих взять. Не против? — Если тоже на время, то, конечно же, не против, ведь это справедливо. А кого бы ты хотел взять? — Ну… Помнишь того мальчика, который сок разносил? Ты его еще от мальчишек постарше спас. Припомнив ту сцену, Альбрехт удивился: — К-13 что ли? Ты его хочешь взять? — А почему бы и нет? Мне главное знать, что он умеет. Без дела он у меня точно не останется. — Я могу его позвать. Сидя на полу в ванной, я рассматривал белый потолок и водил пальцем по красному полу. Здесь было холоднее, чем в остальной части дома, тепло становилось только вечером, когда все шли в душ. Мне уже так надоели эти зеленые душевые, где мыться нужно исключительно стоя под сильным напором душа, где еще сложно отрегулировать теплую воду. Повернешь чуть-чуть вправо, и тебя словно облили ледяной водой посреди зимы, а если влево — на тебя хлынет кипяток, и ты становишься красный как рак. Но мне удавалось настроить воду. И все равно, когда моешься после избиений, приходится терпеть боль и наблюдать, как вместе с водой на полу оказывается кровь. А еще мне неприятно смотреть на голые тела, это противно, особенно когда старшие мальчики не прикрываются полотенцем. И мерзко ощущать на себе взгляды других людей. Но сейчас мне на это все плевать, умер мой единственный друг, а Марианна словно забыла меня, проходит мимо, когда мы оказываемся вместе на кухне. Может, она обиделась? Или я тоже забыл про нее? Надо будет обязательно встретиться с ней, поговорить, узнать, все ли хорошо. Я вернулся в хозяйский дом, не знаю, правда, зачем, Марианна наверняка сейчас занята, но проверить все равно стоит. На кухне ее не было, в гостиной тоже, а по пути в кладовку меня окликнула фрау Камински. — Карл, иди быстро в гостиную, тебя Альбрехт ждет. — Альбрехт? Зачем я ему? — Я не спрашивала, сказал, срочно. В гостиной у окна стоял Альбрехт, его друг и Эмили. Заметив меня, надзиратель улыбнулся и жестом подозвал к себе. — Райнер, вот и К-13 подошел. Ты уверен, что хочешь взять именно его? Райнер схватил меня за подбородок и зачем-то принялся внимательно рассматривать. — Какой-то он щуплый. Что умеешь делать, парень? — Я умею пыль вытирать, еще пол могу помыть, посуду еще умею. Ну а так что попросят, то и сделаю. — Значит, что попросят… Ну хорошо, Альбрехт, я его беру. — Отлично! Надо только одну бумажку заполнить и его медицинскую карту взять. — Подождите! — взволнованно перебил я. — Герр Альбрехт, что происходит? Куда меня забирают? — К-13, ты на месяц отправляешься работать в поместье Нойманов. — Но… я тут только привык, там же люди чужие. И вообще я хочу к маме. — Здесь нет твоей мамы! И вообще закрой рот, когда тебя не спрашивают! — Альбрехт, ну чего ты? — начал успокаивать его Райнер. — Мальчишка просто волнуется. Не бойся, ему у нас понравится. Альбрехт провел рукой в перчатке по своему лицу. — Прости, Райнер, я, наверное, уже устал. — Парню наверняка собраться надо, а мы его проконтролируем, заодно и на свежий воздух выйдем. Альбрехт и Райнер пошли вместе со мной в наш домик и следили за каждым моим шагом. В комнате я достал из тумбочки все свои вещи и сложил на кровать, было странное ощущение, будто меня арестовали или я собираюсь уехать в больницу. Альбрехт сразу же стал проверять все мои вещи, вытряхивал рубашку и футболки, которые я и так не носил. Даже не побрезговал нижним бельем. А когда я достал из-под кровати рюкзак, он буквально выхватил его из моих рук и вывалил все на пол. Мое сердце чуть не остановилось, когда я увидел на полу несколько белых конвертов. Папиных конвертов. — Это что такое? — взяв в руки один из конвертов, спросил Альбрехт. Я весь похолодел и, казалось, проглотил язык. — Деньги?! — воскликнул он. — Чье это?! Украл? — Отдайте, это мое! — Твое? Сам заработал? И каким же способом? — Это деньги моего отца! — Рот закрой! Собирай шмотки и на выход! Альбрехт забрал себе все конверты, все сорок тысяч долларов, которые я взял для спасения родителей. — Карл? А ты куда собрался? — прозвучал девичий голос из коридора. — Мари? Это ты? Марианна удивленно глянула на меня, затем на Альбрехта с Райнером и зашла в комнату. — Да, а куда ты собираешься? — Меня забирают в поместье Нойманов на месяц. — Жаль. А это что за конверты? — заметив белые свертки в руках Альбрехта, спросила она. — Твое? — Уже не его,— буркнул надзиратель. — Я у него это забираю, ему сейчас деньги ни к чему. — Деньги?! — заволновалась Марианна. — Карл, все это время у тебя были деньги, и ты молчал?! Признаваться не хотелось, но все же пришлось. — Я взял эти деньги для спасения родителей. — Идиот! Я застряла в этом дурацком поместье на этой дурацкой работе из-за тебя! Все потому, что ты не мог взять хотя бы часть этих денег и потратить их на дорогу! Альбрехт и его друг стояли неподвижно и ехидно улыбались. А я весь покраснел от стыда и даже не мог ничего ответить. Я чувствовал себя виноватым и ужасно глупым лжецом. Ведь я и вправду мог рассказать о деньгах и взять из конверта денег хотя бы на дорогу в Исудён. Сейчас же я просто потерял все, что у меня было, я остался без гроша в кармане. Ту тысячу долларов, которую я получил от герра Шульмана, тоже забрали. — Мари, прости, я правда не мог тебе сказать. Я ведь тогда тебя плохо знал. Да и хотел поберечь. Я же не знал, что все так сложится! — Замолчи! — топнула ногой Марианна и со всей силы ударила меня в живот. — Эй! Мелочь, хватит тут разборки устраивать! — вмешался Альбрехт. — Придурок, ненавижу тебя! Тупой предатель! — вопила Марианна, пока я, морщась от боли, поднимался с пола. — Ну и проваливай на все четыре стороны! Видеть тебя не хочу! Альбрехт выгнал Марианну и приказал мне собраться за пятнадцать минут. Я побросал все вещи в рюкзак и надел уже привычные мне огромную рубашку со штанами и мои поношенные кеды. Спустившись на первый этаж, я заметил, как все столпились у каморки Пауля. Двое мужчин вынесли накрытое простыней тело друга, я сразу же отвернулся и заметил резко изменившееся лицо Альбрехта — он весь побледнел и подошел к носилкам. Мне велели стоять на месте. Надзиратель, опустившись на одно колено, отодвинул с лица простыню и каким-то опустошенным взглядом уставился на труп, что-то нашептывая. Мне показалось, что надзирателю стало жалко Пауля, но почему? К сожалению, спросить не у кого, и на меня никто не обращает внимания. Альбрехт еще постоял у носилок и вернулся. — К-13, обещаешь вести себя хорошо и не позорить хозяина? — Обещаю. — Смотри мне, я потом спрошу у Райнера про твое поведение и насколько хорошо ты работал. — А почему вы подошли к Паулю? — невольно вырвалось у меня. Надзиратель косо посмотрел на меня и ответил: — Просто хороший рабочий был, тихий и спокойный. Я его реже всех бил. — Он вздохнул. — Но все равно бил. Тут все битые. Я его не слушал, у меня болел живот от удара и плечи от рюкзака. Меня подвели к черному внедорожнику. — Садись на заднее сиденье и веди себя тихо. А мы с герром Альбрехтом кое-что обсудим. — сказал Райнер и открыл мне дверь. — Водитель, проследи за мальчишкой. Я сел на идеально кремовые сиденья и стал осматриваться изнутри. Было немного страшновато в чужой машине, поэтому я взял семейное фото и решил отвлечься. Но ничего не получалось, я не мог сконцентрироваться на родных лицах, мысли разлетались в разные стороны. Жутко ехать в незнакомое место. Я представил себе огромный серый особняк, над которым сгущаются тучи, и трава там вся сухая и желтая. Все работяги живут в подвале и спят на голых матрасах. Дети по ночам от холода жмутся к своим родителям. А те, у кого их нет, прижимаются друг к другу, как пингвины. Я повернулся к окну, там горели фонари, кругом ни души, все дома. Я вспомнил тот роковой день, когда убежал из родного дома, прямо перед переездом. А если бы нам удалось уехать? Что было бы тогда? А если бы папа меня не наказывал? Или я не потерял бы дневник? Загадывать можно все что угодно, но одно я знаю точно — все было бы не так. И пусть бы мы жили в каком-нибудь бедном районе Буэнос-Айреса или в общежитии для беженцев, но мы были бы вместе, всей семьей. А сейчас меня увезут непонятно кто, непонятно куда. Новых хозяев, Нойманов, я ждал примерно час. На прощание Альбрехт дал мне шоколадку со словами: «Чтобы вел себя хорошо!» Герр Нойман старший — мужчина невысокого роста с серыми волосами. Почти не обратил на меня внимание. А вот младший, Райнер, сел на заднее сиденье рядом со мной и стал на меня пялиться, как на какую-то вещь, которую он только что купил. Когда мы выехали за ворота, я взволнованно обернулся, как будто видел поместье Гутманов в последний раз. И хоть я ненавидел Альбрехта и герра Гутмана, казалось, что я покидаю место, где у меня еще был шанс выжить и найти семью. Оставалось надеяться, что у Нойманов будет хорошо, и меня не будут бить. — Мальчик, — позвал меня Райнер. — Тебя ведь Карл зовут? — Да. Карл Рихтер, — не отрывая глаз от звездного неба, ответил я. — Как тебе у Гутманов жилось? Как ты к ним попал? — Я в Дахау чистил людям обувь за деньги, там встретил герра Шульмана, он был сегодня в гостях, может, видели? И он предложил мне место, где я смогу больше зарабатывать, и привез меня к Гутманам. А жилось, вроде, нормально, только вот побои и унижения все портили. Про родителей я ничего не стал рассказывать, даже придуманную историю, что они якобы на фронте. Если спросит, придумаю, что ответить, а нет, так и промолчу. — Ты не ладишь с другими детьми? — вновь начал Райнер. — Им на меня плевать. — А чего же тогда они тебя избили? Чего-то не поделили? — Это все Альбрехт, — вырвалось у меня. — Альбрехт? — с насмешкой переспросил он. — Ты думаешь, я поверю в этот бред?! Да твой хозяин и мухи не обидит. Я обиженно отвернулся от него и снова стал смотреть на звезды. Неужели он и вправду считает Альбрехта добрячком? Получается, на людях надзиратель надевает маску хорошего человека, а когда никого нет, то делает с такими, как я, что захочет. Так еще и рассказывает о себе, как о добродетеле. А какой же тогда этот Райнер? Если он даже хвастается, что лупит своих рабочих, чтобы были «как шелковые». Я весь сжался и положил голову на спинку сиденья. — Малыш, ты чего замолк? — окликнул Райнер. — Я хочу спать, — отрезал я и отвернулся. — Уснешь, когда я тебе скажу! — дернув меня за плечо, процедил Райнер. — А сейчас ты будешь отвечать на мои вопросы. — Ай! — завизжал я. — Меня же высекли. Мне больно! — А мне все равно, — спокойно ответил он. — Я променял пианистку на тебя, поэтому будь добр слушаться. Альбрехт обещал, что ты будешь послушным. А если нет, то так уж и быть, отправлю на два дня в подвал, вдруг поумнеешь. Я промолчал, не желая наживать новые неприятности. А мысленно попросил у судьбы, чтобы месяц в чужом поместье прошел без происшествий. Хотя этот новый хозяин мне уже не нравился, как бы его угрозы про подвал оказались просто страшилками и ничем большим. В новый дом я приехал поздней ночью. К тому моменту я уже крепко спал, и меня разбудили. Первым увидел здание из красного кирпича и огромный двор, он, наверное, был даже больше чем у Гутманов. Райнер взял меня за руку и повел в другую часть двора, вдалеке я заметил два длинных барака. Неужели нам туда? Бараки были деревянными, но смотрелись достаточно устойчиво, в окошках горел яркий свет, и было слышно шум. У входа в барак висела табличка: «Снимайте обувь!» Я быстро развязал шнурки, но разуться не успел, Райнер уже открыл дверь и толкнул меня вперед. В нос сразу ударил запах сигарет и несвежего белья. — У нас новенький! — громко объявил Райнер. Все сразу посмотрели в нашу сторону. В основном тут были дети, но и взрослых насчитывалось больше, чем у Гутманов. Кто-то сидел один, а другие сдвинули несколько раскладушек вместе и во что-то играли. У некоторых я заметил в руках тлеющие сигареты. Как я понял это мужской барак, тут не было ни одной девочки. — Примите его как положено и расскажите ему про наши правила. Он развернулся и захлопнул за собой дверь. Я вспомнил про кеды и быстро снял их. Все пялились на меня и на обувь. — Куда можно их поставить? — спросил я. — Под койку! — выкрикнул рыжий подросток и затушил сигарету. — Только сначала раскладушку свободную найди, да подошвы протри! — А здесь есть свободные койки? Рыжий ткнул пальцем в середину ряда справа от меня. Я взял все вещи в руки и босиком пошел к своему месту. Это был длинный барак с двумя рядами раскладушек. Пол застелен разными коврами, цветными, однотонными, гладкими, пушистыми, и так во всем бараке. Стены светлые, но их портили разные надписи маркерами и краской. Раскладушки были подписаны, а моя оказалась без надписи. Рядом с кроватью стояла маленькая тумбочка, и лежал синий коврик. Под тонким колючим одеялом обычная наволочка. Подушка оказалась мягче, чем на прошлом месте, но матрас был тоньше, и как только я сел, сразу же почувствовал все деревяшки, которые обязательно потом вопьются мне в ребра. — Рекомендую это место подписать, иначе займут! — предупредил рыжий. — Вон там, —он указал пальцем в угол, — можно взять бумагу, скотч и маркеры. — Спасибо! Я написал на листке «Карл Рихтер (К-13)» и стал приклеивать его к раскладушке, как вдруг меня окликнули. — А ну-ка быстро показал, что ты там написал! Я протянул рыжему листок, и тот живо забрал его у меня. — У нас здесь нет имен! Понял? Покажи руку! Так, значит К-13. Будем называть тебя К-13 и никак иначе! — А почему я не могу быть Карлом Рихтером? — Карлом Рихтером? А не слишком ли круто для обычного рабочего?! Имена здесь носят только избранные, и это одна Эмили. Да и то она без фамилии. Я задумался. — Странно, меня у Гутманов другие рабочие называли Карлом, а К-13 — только хозяева. Подросток равнодушно пожал плечами — Такие у нас правила, просто прими это. Я Р-4, приятно познакомиться, — холодно сказал рыжий и вернулся на свое место. — А во сколько выключают свет? Я уже спать хочу. — Свет выключают ровно в полночь, так что ложись как есть, а если не можешь уснуть, это твои проблемы. — А здесь есть медпункт? Мне надо повязку сменить. Р-4 посмотрел на меня и сказал: —Я не уверен, что тебе понравится у герра Кёнинга. — Он подошел и наклонился к моему уху: — Он заставит тебя сдавать кровь. — И что? Это обычная процедура, мне ее герр Майер в прошлом поместье делал. Да и раньше у меня брали кровь, правда, из вены страшнее, чем из пальца. — Он берет кровь для переливания раненым солдатам, и ее нужно много. Половина большого пакета, хотя у тебя могут взять меньше, ты же маленький. Я представил, как в вене скальпелем проделывают большую дырку, подставляют под руку целлофановый пакет. И из этой дырки течет багровая струя. Я вздрогнул и пролепетал: — Я не хочу столько сдавать! — возмутился я. — А как мне тогда повязки поменять? — Что за повязки? — поинтересовался Р-4. — Пороли, что ли? Я кивнул. — А! Ну, если не хочешь попасться Кёнингу, тогда можешь подойти к В-17, это вон тот русый мужчина в углу, он у нас местный лекарь. Раны забинтует, но если что-то посерьезнее, то тут хочешь, не хочешь — придется идти в медпункт. Ладно, иди давай, удачи. Подходя к раскладушке, на которой сидел В-17, я заметил его сидящего в позе лотоса, как йог. Он с закрытыми глазами шептал что-то на чужом мне языке и не сразу меня заметил. — Здравствуйте! Вас зовут В-17? — Привет, — спокойно ответил он, открывая глаза. Его голос звучал вполне дружелюбно. — Да это я. Что-то я тебя раньше не видел, как тебя зовут? — К-13. — Очень приятно. Так зачем ты пришел ко мне? — Меня в прошлом поместье вчера избили, а сейчас нужно сменить повязки. Я тут новенький и не знаю, что где найти. Вот меня к вам и направили. — Хорошо. — Он вскочил с раскладушки и полез в тумбочку за всем необходимым. —Снимай рубашку и ложись, сейчас посмотрим, что там у тебя. Положив рубашку на край койки, я лег на мягкое одеяло голубого цвета. В этой части барака светили белые лампочки, и складывалось впечатление, будто я попал в настоящий медпункт. В-17 аккуратно разрезал бинты и, слегка намочив, снял их с меня. Я уже по привычке прикусил губу и зарылся лицом в подушку. — Господи, — выдохнул В—17. — Что же ты натворил, малыш? — Я вытирал пыль и случайно задел любимую вазу мамы надзирателя, вот она и упала. Потом он меня высек. — А кто у вас там надзиратель? — Сын хозяина, Альбрехт Гутман. Он очень жестокий. — Тихо, нельзя о хозяевах такое говорить. Особенно в чужом поместье. Доложат, и тебе конец. Я испуганно поднял голову и посмотрел по сторонам. На нас вроде бы никто не смотрел, но я все равно замолчал. — А как вы сюда попали? — спросил я, чтобы перевести тему. — Мальчик, не здесь. Если получится, то я завтра тебе расскажу. Тут лучше об этом молчать. — А какую работу тут детям дают? — Можешь работать в доме, а могут и в поле послать. Комбайны сейчас же не используют. Боятся, что снаряд прилетит. — Хорошо. Ай! А-а-ай! — застонал я, когда В-17 стал обрабатывать раны. — Терпи казак, атаманом будешь. —Что? — Это пословица такая. Из «Тараса Бульбы» Гоголя. Знаешь такого классика? — Эм… Я только фамилию слышал. Это русский писатель? — Да. Он еще много чего написал. Но вы в школе наверняка не проходили. Ты в каком классе? — Четвертый почти закончил. — Хм, я думал, ты старше, — удивился В-17. — Правда? Неужели я за месяц постарел? — испуганно прошептал я. — Не хочу быть старым. А вдруг я так состарюсь, что меня мама не узнает?! — К-13, успокойся, ты выглядишь как нормальный ребенок своего возраста, — начал успокаивать меня В-17. — Я не знаю, сколько ты не видел свою маму, но уверен, что она тебя узнает. После того как В-17 забинтовал мне спину, я, не разбирая свои вещи, сразу пошел спать. Но заснуть не получалось, все шумели и готовились ко сну. Взрослые подгоняли детей, чтобы те шли умываться и скорее легли спать. Кто-то продолжал курить и громко разговаривать. Один из мальчиков с сигаретой сел на соседнюю раскладушку и дышал этим мерзким дымом прямо на меня. «Вы меня уже все достали!» — подумал я и забрался под одеяло с головой. Даже не помню, как уснул, но проснулся от того, что во сне я упал с высокого шкафа. За мной кто-то гнался, и я по лестнице залез на старый высокий гардероб, который в высоту был, наверное, метра четыре. Но этот кто-то начал карабкаться за мной по лестнице, и взглянув краем глаза на покрытый черной плесенью пол, я прыгнул прямо но огромную люстру, но пальцы соскользнули, и я кубарем полетел вниз. Я сидел на неудобной раскладушке, доски давили мне на бока. Рядом спали мои соседи, которых я еще не знал. В бараке было темно, только полная луна светила через окошко. Аккуратно свесившись с койки, я достал из тумбочки связку колосков собранных на поле Гутманов. Они уже высохли и были острые, как иглы. В темноте я пытался рассмотреть там хоть что-то, но ничего не вышло. Я встал с постели и поднял связку над головой. Теперь мне было видно только алую ленту, связавшую черный пучок. Опустившись на раскладушку, я посмотрел на соседа. Это был маленький черноволосый мальчишка, на вид младше меня, но я отлично помнил, как перед сном он затягивался сигаретой. Какие-то тут все странные, не называют имен, курят с малолетства, живут все в одном бараке. И это я еще не работал. Я понадеялся с кем-нибудь познакомиться и пообщаться, расспросить про это место. Можно и с Р-4 и В-17 поговорить, если будем вместе работать. А так мне тут не нравится. Утром меня разбудили чьи-то вопли. Открыв глаза, я увидел, как дерутся двое мальчишек, оказалось, что один украл у другого сигареты. — Доброе утро, К-13, — поздоровался со мной Р-4. — Готов к работе сегодня? Я сонно кивнул ему и снова закрыл глаза. Но Р-4 принес пшикалку с холодной водой и начал брызгаться. — Хватит! — взвизгнул я и встал с постели. По дороге в ванную Р-4 рассказал мне про драку и вскользь упомянул, что слышал, как я во сне звал маму.