По прозвищу К-13

— Карл! Карл! Просыпаемся. Уже девять часов утра! — звал меня голос фрау Харатьян. — Что? Как уже девять? — Ты почти сутки спал, вот и решили проверить, жив ли ты вообще. Вставай, сегодня важный день. Вечером у хозяев будут гости, а ты говорил, что будешь в доме работать. — Да, мне Альбрехт приказал, — протирая глаза, еще сонным голосом ответил я. — Ай! Вставать больно! Спина… — Аккуратно вставай и иди есть. В ванной я медленно умыл лицо и долго чистил зубы. Кажется, я слишком много спал, но зато без кошмаров. За месяц у меня успели отрасти волосы, хоть не сильно, но уже лезли в глаза, и я начал их убирать рукой набок. В будущем уже надо будет наверное даже делать хвостик, но я ни за что не хотел стричься налысо, как заключенный, пусть это и удобно. На лице осталось несколько синяков, а точнее на скулах и щеках. Я прикоснулся к щеке и погладил ее, на душе стало теплее, будто меня снова приласкала мама. В доме у хозяев кипела работа. Я пошел в огромную гостиную, где на длинный стол стелили скатерть. Мне и еще двоим детям сказали расставить стулья. Я правда не понимаю: зачем устраивать торжество, когда в стране война? Но я всего лишь слуга, и не мне решать, что и когда делать. — Альбрехт, привет! Вот твоя белая рубашка и перчатки, — воскликнул герр Гутман, зайдя в комнату к сыну. Тот лишь кивнул в знак благодарности. — Кстати ты знаешь, кто сегодня придет к нам в гости? — Нет, а кто? — Нойман с сыном. Это же наши соседи, не помнишь? Ты когда еще на войне был, то в отпуск первый раз приехал, и вы познакомились с Райнером. Помнишь? Взгляд Альбрехта сразу изменился, он вспомнил то, о чем желал бы забыть. Первое убийство. — Райнер…? Помню, помню. — Вы с ним уже два года не виделись. Но сегодня у вас будет такая возможность. А чего ты опять такой подавленный? Голова болит? — Нет, — грустно ответил Альбрехт. Он указал пальцем на стол, где лежали осколки. —Дрянной К-13 разбил мамину вазу! Ту самую вазу, которую я подарил маме в 2020-м году! — Как разбил? Случайно или нет? — Какая разница?! Эта ваза была дорога для меня, это память о маме! Все! Я так больше не могу. «С ним надо что-то делать», — мысленно добавил Альбрехт. — Я устал и хочу побыть один. Отец ушел. В коридоре осталась служанка. Альбрехт это заметил и вышел к ней: — Эй! Позови мне К-13. Быстро! — Хорошо, мой господин. Я тщательно вытирал бокалы, когда меня позвала одна из служанок. — К-13! Тебя к себе Альбрехт зовет. Быстро иди к нему! — Я занят! И вообще я к нему не пойду, он меня бьет. Служанка подошла ко мне и резко дернула за руку: — Я кому сказала?! Быстро! — Ай! Не дергай меня! Я сам пойду. «Надеюсь, недолго там пробуду. Зачем он меня позвал?» —думал я, приближаясь к дому надзирателя. — Здравствуйте, герр Альбрехт. Зачем вы меня звали? — Привет, Карл. У меня к тебе есть вопрос: тебе здесь нравится? — Вы меня за этим позвали? У меня много работы. Герр Альбрехт, можно я пойду? Альбрехт встал из-за стола, подошел ко мне вплотную и наклонился: — Пока не ответишь, никуда не пойдешь! «Мне здесь совсем не нравится! Тут не платят, как обещали, еще и вы меня постоянно бьете и унижаете. Я работаю как скотина с утра до ночи, а в итоге получаю плетью по спине!» — Д-да, нравится. Только… — Что — только? Тебя здесь что-то не устраивает?! — Только я стал часто уставать, мало отдыха. И с другими нет времени играть. — А ты здесь и не играешь, Карл, здесь ты в первую очередь работаешь. Ты же сюда пришел работать? — Да… — подавленно ответил я. Альбрехт взял меня за подбородок и приподнял. — Вот видишь, ты все понимаешь, умный мальчик. — Не трогайте меня. — Чего?! Как ты смеешь так со мной разговаривать?! Раб! — прошипел он. —Я…я п-просто попросил вас не трогать меня, — и я расплакался прямо перед надзирателем. — Прошу вас, отпустите меня, не могу я тут больше находиться, рядом с вами. Мне страшно! Альбрехт прищелкнул языком, вытер мне слезы и принес воды. Не успел я протянуть руку, как надзиратель сам буквально влил в меня целый стакан. Я чуть не захлебнулся. —Успокаивайся быстро и чтобы к работе вернулся в нормальном настроении. Дошло?! Вон там, в углу сядь и сопли утри. После этого надзиратель зачем-то вышел, и я ненадолго остался один. Альбрехт вернулся с куском торта на тарелке и сел напротив. — Хочешь? — Нет. Альбрехт резко переменился, его взгляд стал более растерянным. — Как это не хочешь? Отказываешься от моего подарка? — Я не хочу сладкое. — Не хочешь?! Ну попробуй, хоть один кусочек. — Он поднес ложку с маленьким кусочком торта прямо ко мне: —Открой ротик. — Зачем? Я же не хочу… Поток слов прервал вкус шоколада и металла во рту. От неожиданности я закашлялся, но проглотил шоколадную смесь, и сразу же отведал второй кусок. Альбрехт ускорял темп, и я не мог так быстро есть. Под конец я не выдержал: — Хватит! Не могу я так быстро есть! Я вообще не голодный и не хочу ваш дурацкий торт! — Замолчи! — заорал Альбрехт. — Да вы меня достали! — пнув его руку с тарелкой, я вскочил на ноги. —Ненавижу вас! Вы только и можете над всеми издеваться как настоящий садист! — Как ты смеешь?! — Да чтоб вы сдохли! — со всей силы завопил я. — Заткнись, дрянь! Меня снова схватили за волосы и начали бить головой об стену. Потом Альбрехт кинул меня на пол и стал вопить, что я неблагодарная тварь. — Пошел вон из моего дома! Вон! — орал надзиратель. — Я ему вкусняшки, а он «сдохни»! Глаза Альбрехта наполнились слезами, а в горле застрял ком. В груди словно лопнул пузырек с ненавистью, и теперь она просилась наружу. Надзиратель взял нож и вышел на улицу прямиком к маленькому серому сарайчику, расположенному на другом конце двора. «Твари безмозглые!» — процедил сквозь зубы Альбрехт, увидев в клетках огромных пушистых кроликов. Открыв первую клетку, надзиратель за уши выволок из нее серого кролика. Пушистик впал в ступор и не издавал ни звука. Посмотрев в его глаза-бусинки, Альбрехт достал из кармана нож и вонзил его в одну из «бусинок». При виде крови надзиратель успокоился и умиротворенно вздохнул. Проколов уши кролику, он вышел из сарая и снова вспомнил убитого мальчика. Он словно стоял перед ним, смотрел, прямо в душу смотрел. Альбрехт мигом рванул к дому. Больше держать в себе все, что произошло, он не мог. Минув нижние этажи, где активно шла подготовка к предстоящему торжеству, он поднялся на третий и уже более умеренным шагом пошел к отцу в кабинет. — Можно к тебе? — спросил он слегка приоткрыв дверь. — Да, входи, пожалуйста! Чего тебе? — Папа, я хочу с тобой поговорить. Это очень важно. — Альбрехт закрыл дверь кабинета на ключ. — Пожалуйста, выслушай меня. — Сынок, ты весь дрожишь, у тебя случайно нет температуры? — Выслушай меня! Это очень важно, и если я этого не расскажу, то, наверное, сойду с ума! — Что случилось? — Так вот, папа, позавчера, когда ты уехал, м-мне с-ст-тало плохо, — еле выговорил Альбрехт. — И меня разозлил чей-то смех. Обычный детский смех с улицы. И во мне что-то переклинило, я взял кнут и… и избил одного мальчика. Как оказалось, я… Я убил его. —прошептал он и заплакал. — Что ты сделал?! — переспросил отец. — Я забил его до смерти! — Тихо, не кричи. Говори спокойно и все по порядку. Альбрехт рассказал отцу, с чего все началось. И даже показал те самые черепки статуэтки, которые до сих пор хранил в кармане кителя. — Значит так, Альбрехт, сейчас же успокойся и забудь обо всем, что ты мне сейчас сказал. Рабы поместье не покидают, да и кто узнает, что мальчишка мертв? У него же тут никого не было, значит, и спрашивать про него никто не будет. Мало ли, где он сейчас. А может, его уже Франц «заштопал», и он работает, как ни в чем не бывало. Может же народ так подумать? Там же этих детей столько, и все почти на одно лицо. Никто и не заметит, что одного нет. А хочешь, мы нового купим? Чтобы тебе спокойнее было. — Но меня из-за этого мучает бессонница. Еще он мне привиделся, понимаешь? — Выпей успокоительного и расслабься как-нибудь. Об этом не беспокойся. Альбрехт обхватил себя за локти и отвел взгляд в сторону. — Просто мне страшно. Такое ощущение, что за мной наблюдают, будто хотят поймать... — Успокойся. Никто за тобой не следит и не наблюдает. Иди к себе и приведи себя в порядок. — Хорошо, папа, — Альбрехт грустно опустил голову. Выйдя из отцовского кабинета, он был опустошен. Теперь убийство мальчика не тайна, по крайней мере, для папы. Груз спал с плеч. Альбрехт решил забыть весь этот кошмар, хотя бы сегодня, ведь уже через несколько часов нужно быть веселым на Дне рождении, всячески любезничать и поддерживать абсолютно неинтересные разговоры. Я плюнул на работу в доме и обиженно лег на кровать. Во рту все еще стоял вкус шоколадного торта. Обняв колени, я стал ждать, когда за мной придут и снова позовут, сам я не пойду ни за что, надоело. Я хотел сегодня хорошо поработать, чтобы на время праздника попроситься уйти раньше и отдохнуть в тишине. Мне не хотелось присутствовать в доме, когда там будет куча гостей, наверняка будет шумно, и у меня все еще болит голова, и еще не хочу видеть этого Альбрехта. Но сейчас боль в спине и голове отняла у меня почти все силы. Вскоре мне пришлось встать с постели. Я решил навестить Пауля, давно я с ним не виделся. Наверное, он уже забыл меня. В его комнатке было тихо, я постучался и, не дождавшись разрешения зайти, открыл дверь, предварительно надев на лицо маску. — Пауль, привет! Как дела? Прости, что так долго тебя не навещал. Пауль молчал, он стал совсем похожим на скелета. Был бледен, а под глазами огромные синяки. — Кто это? — не открывая глаз, спросил Пауль. — Зачем открыли дверь? Мне холодно. — Пауль, это Карл. Прости, я сейчас закрою. Как ты здесь? — Уходите, я не знаю никакого Карла. Мне плохо! — застонал он. — Я позову врача! — Уходи! — заорал Пауль и сильно закашлялся. Тут в комнату забежала служанка. — Ты чего к нему ходишь?! — накинулась она на меня. — Живо за врачом! Не слышишь, у него приступ! Я отправился за врачом, шел настолько быстро, насколько позволяла боль в спине. Когда я все рассказал врачу, он сразу же сорвался с места и побежал в дом. Я еле успевал за ним. В доме Пауля сразу усадили в кровати и дали воды. Он дрожал и плакал, изо рта шла кровь. К его ногам положили грелку, но его все еще знобило. — Я могу чем-нибудь помочь? — Нет! Карл, не лезь не в свое дело! — ругалась служанка. — Зачем ты вообще к нему приперся? — Он мой друг. — Если твой друг тебе дорог, то не мешай нам его лечить. — Я не мешаю, я позвал врача! — Иди работать! — угрожающе произнесла служанка и вытолкнула меня из комнаты. — Пауль! Держись! Все будет хорошо! — прокричал я. Дверь закрылась, и я остался в коридоре. Во время работы меня не покидало какое-то странное чувство пустоты, руки были тяжелыми, а все вокруг словно нарисованным. Кажется, я зря потревожил Пауля, ему стало плохо как раз в тот момент, когда я зашел. Может, мне не стоит ходить к нему? И его меньше буду тревожить, и сам не буду нервничать. А когда он выздоровеет, то сам ко мне придет или мне об этом скажут. Вечером нам всем сказали умыться, чтобы не позорить хозяев перед гостями. Я лишь слегка намочил лицо для вида и причесался. Протер обувь мокрой тряпкой и пошел на кухню за едой. Ужинали мы раньше, чем обычно, потому что, как сказала фрау Камински: «Сегодня будем работать допоздна, хозяев обслуживать весь вечер, а потом еще убираться после веселья». Я надеюсь, что хотя бы детей отпустят пораньше, ведь обычно после работы я уже валюсь с ног, и если нет бессонницы, то сплю как убитый. «Так, туфли начищены и блестят, галстук есть, перчатки…белые, но главное, что вообще есть, — думал Альбрехт, рассматривая себя в зеркале. — В этом костюме я как клоун, честное слово… особенно в белой рубашке и белых перчатках. Ненавижу светлые рубашки, они меня полнят». Наплевав на все просьбы отца, Альбрехт сменил белую рубашку на темно-синюю, а белые перчатки на свои родные — черные. Комфорт превыше всего. Взглянув на стол, он взял фотографию своей жены. Покойной жены. «Прости, дорогая. Я сегодня иду на бал. Но ты не думай ничего плохого, я все еще верен тебе. На самом деле это меня папа заставил туда иди и даже не подумал о том, что я еще в трауре. Мне так тебя не хватает. Совсем нет сил веселиться, даже просто сидеть за столом с посторонними людьми. Меня уже все достало! Я хочу вновь сидеть с тобой рано утром на берегу озера, держатся за руки, пить кофе. Эх…это был наш первый совместный отпуск», — вздыхая вспоминал Альбрехт свою Фредерику. В комнату постучался отец: — Альбрехт, ты готов? — Да. —Ты все же надел синюю рубашку… — огорченно вздохнул герр Гутман. — Но ничего, пусть так и будет. Я вот о чем хочу попросить — не пей сегодня, алкоголь с лекарствами не сочетаются. И надень свою награду. Хорошо? Альбрехт поморщился. — Пап, ну зачем награду? — Пожалуйста, надень медаль. Ты же у меня герой? — Герой. — Вот пусть все знают, что мой сын герой. — Только Фике я не спас… сам выжил, а она нет. Отец раздраженно закатил глаза. — Так, прекрати мне тут эту меланхолию разводить. Ты сам прекрасно понимаешь, что у тебя не было шанса. Все! Не хочу это даже обсуждать, надевай медаль и выходи во двор. — Скоро выйду, — тихо произнес Альбрехт и достал из тумбочки бархатную коробку с наградой. — Ладно, один раз надену, ничего же не случится. Начали прибывать гости. Я заметил их во дворе, когда вышел из дома. Они пожимали руки герру и фрау Гутманам и поздравляли хозяина с днем рождения. Внезапно среди гостей я заметил знакомое лицо — герр Шульман. Неужели это он? Надо срочно к нему подойти и рассказать обо всем, что тут происходит, может, он заберет нас с Марианной отсюда. Только надо подойти так, чтобы Альбрехт или герр Гутман не заметили. Я подошел ближе к гостям, но герр Шульман скрылся из виду, а на горизонте появился надзиратель. Я быстро сбежал в дом, на кухню, где меня заставили переодеться в праздничную одежду. Альбрехт остановился на полпути ко двору. Его напрягали открытые ворота и въезжающие в них машины. Гости одни за другим направлялись к клумбе у дома, все такие наряженные, кто в смокинге, а кто в платье. Все уже о чем-то болтали и подходили к отцу, который радостно пожимал руку каждому пришедшему гостю. «Даже рабов не видать, — подумал Альбрехт всматриваясь в лица. — Точно разогнали для красивой картинки». Он немного поколебался, проверил наличие сигареты в кармане и, выдохнув, направился к шумной толпе. — Папа, я пришел, — неуверенно сказал Альбрехт и встал рядом с отцом. — Наконец-то. Вот, поздоровайся с герром Нойманом. — Здравствуйте! А это Райнер? — удивленно спросил надзиратель, подойдя к толпе. —Райнер! Из толпы выглянул подтянутый парень в синем смокинге, поправив пятерней золотистые волосы, он радостно кинулся к давнему другу. — Альбрехт! Привет! Как же мы давно не виделись. — Два года как-никак. — Ты возмужал! Смотрю, и медалью уже наградили! —Ты тоже изменился. Подстригся, помню, волосы ниже плеч были. Непривычно видеть тебя в костюме. —Меня заставили, — заговорщицки прошептал Райнер. — Где же твоя невеста, которой ты постоянно письма писал? — А… давай пойдем в дом, там и поговорим. Тут как-то неуютно. Новая одежда была чистой и наглаженной, под ней у меня все еще оставался туго затянутый бинт. Ходить было неприятно, но я терпел. Мне сказали носить поднос с безалкогольными напитками и пригрозили, что если я притронусь хоть к одному стакану, то мне не поздоровится. Честно мне просто хотелось, чтобы от меня отстали и дали заниматься своим делом. Я пока не собираюсь ничего брать со стола, и меня очень раздражает, что обо мне думают иначе! Во время праздника я ходил с этим подносом, и многие брали с него сок. Мне понравилось, что меня не прогоняют и не грубят, после того как возьмут стакан еще и благодарят. Пока я ходил, случайно встретился с Альбрехтом, он беседовал с каким-то молодым человеком. Немного помявшись, я и им предложил сок. —Добрый вечер! Не желаете ли сока? —О! Райнер, посмотри, какой славный малый, — с насмешкой произнес Альбрехт, положив руку мне на плечо. — Спасибо за сок, — он потрепал меня по голове и улыбнулся. Я взглянул на Райнера, кажется, он такой же, как и Альбрехт. Только постоянно улыбается и болтает. Он слегка напомнил мне Вальдемара, только брат не такой плечистый. — Альбрехт, ты так добр с обслуживающим персоналом? А они на голову не садятся? Я своих луплю, так они у меня шелковые. — Что ты, как можно такого малыша ударить? Их же еще друг от друга защищать надо, вон этого смотри, как поколотили, все лицо в синяках. Я его поэтому на вечер в дом и взял работать, чтобы, пока хозяин веселится, его опять эти мальчишки постарше не избили. — Ну ты Альбрехт, конечно, и добродетель! Это же не каждому дано, с такой добротой относится к своим рабам. «Почему они называют нас рабами? — задумался я, переводя взгляд то на Альбрехта, то на его друга. — Мы же просто рабочие, выполняем дела по дому. Да, нам не платят, но мы же не работаем на хлопковых плантациях, не следим за крупным скотом, как это делали, например: рабы-негры в Северных и Южных Штатах еще в девятнадцатом веке. Но почему они нас так о нас говорят? Я уж точно не раб!» Я прикусил губу и снова уставился на Альбрехта. — По правде сказать, мне с ними бывает тяжело, но я стараюсь держать себя в руках. Пару раз крикнуть, и они сразу по струнке ходят. Уважают. Так, К-13, ты чего тут встал и уши развесил? Давай иди работай. — Хорошего вечера, — сдавлено ответил я и ушел. Добродетель?! Защитил от мальчишек?! Жалкий лжец! И дружок этот его все комплиментами засыпает! Ненавижу! «Надо найти герра Шульмана и все ему рассказать», — подумал я и зашагал в другой конец зала.. Я бродил среди гостей в дорогих костюмах и все никак не мог найти человека, похожего на папу. Человек с золотистыми волосами стоял в углу зала и говорил по телефону, «Это он», — мысль пронеслась в голове так быстро, что я аж заволновался и ускорил шаг. Я стоял в двух шагах от герра Шульмана и ждал, когда он закончит разговор. Мое сердце забилось быстрее, когда он окончил разговор. Я подошел ближе: — Герр Шульман, здравствуйте! Я Карл, помните меня? Мы встретились с вами в Дахау, я и Мари чистили вам обувь. Помните? — Тихо, тихо! Не так быстро, мальчик, я не успеваю за твоими мыслями. Давай еще раз, только помедленнее. — Я Карл, мы с вами познакомились в Дахау, — более спокойно стал повторять я. — Мы с Мари чистили вам обувь, вы заплатили нам по тысяче долларов и предложили работать здесь. Помните? — Карл, Мари… — бубнил герр Шульман. — Допустим, я вас помню, и что с того? Вам здесь не нравится? Я едва заметно кивнул. Тут герр Шульман резко переменился, и его лицо стало строгим. —Выйди на задний двор и жди меня, — грозно произнес он. Альбрехт стоял посреди зала, рассматривая гостей. Все разговаривали, пили и веселились. «Как будто в стране нет войны», — думал он, переводя взгляд с одного гостя на другого. Райнер ненадолго покинул его, теперь можно и подумать о своем, вернуться к воспоминаниям. Снова госпиталь, белые стены и ширмы по бокам от койки. За окном сгущались сумерки. Альбрехт смотрел то в потолок, то на капельницу, которая должна было вот-вот закончиться. Время тянулось утомительно долго, было ощущение, что в госпиталь он попал не сегодня на рассвете, а вчера или даже позавчера. За весь день к нему подходили только санитары и больше никого. Голод давал о себе знать. «Как я буду есть? Руки забинтованы и неподвижны!» — возмущался Альбрехт мысленно. Минут через десять к койке подошла молодая медсестра. — Здравствуйте, я пришла поменять вам повязки и капельницу. Альбрехт приподнял голову и увидел красивое молодое личико медсестры, на ее голове была белая шапочка с красным крестом, а сама была одета в белую медицинскую форму. «Как ангел», — подумал Альбрехт и поздоровался в ответ: — Здравствуйте, спасибо огромное. А можно вас спросить? — Конечно. — А кровать как-нибудь поднимается? А то я уже не могу в потолок смотреть, будто падаю постоянно. — Давайте сначала я сменю вам повязки, а потом подниму кровать. — Ну, давайте. Стоило медсестре прикоснуться к рукам Альбрехта, как он весь сжался, точно маленький щенок. Все тело будто изнутри кололи иголки. — Что с вами? Я еще ничего не делала. — Страшно, — прошептал он. — Страшно увидеть то, что под бинтами, и я боюсь боли. Наверняка щипать будет или даже жечься. Медсестра снисходительно улыбнулась. — Не бойтесь, я буду аккуратно снимать и использую специальные средства. Старайтесь просто не смотреть. «Какой ужас!» — подумал Альбрехт при виде своих рук. Не сдержавшись, он все же расплакался. — Не плачьте, пожалуйста, — взволнованно заговорила медсестра. — Шрамы ведь можно потом убрать. — Вы не понимаете, — всхлипывал Альбрехт. — Я музыкант, мне руки важны так же, как и слух. Если я буду долго заниматься операциями и реабилитациями, то могу растерять навык. Она растерянно огляделась, подбирая нужные слова, и спросила первое, что пришло на ум: — Сколько лет уже занимаетесь музыкой? — С шести. — А на чем играете? — Виолончель. — Мне кажется, раз вы так долго занимаетесь музыкой, то за полгода навыки не уйдут. —Надеюсь. — Он еще раз посмотрел на молодое личико медсестры и спросил чуть смущенно: — А вам нравится музыка? — Смотря какая. Я люблю рок и классическую, а еще нравится Dreamcore музыка. А вам? — Тоже рок люблю, ну и виолончель. — Так, сейчас не отвлекайте меня, я забинтовываю руку. Альбрехт вновь скривился и отвернулся чтобы не смотреть на ожоги. Спустя время он не выдержал: — Можно смотреть? — Альбрехт посмотрел вниз и слегка улыбнулся. — Спасибо вам огромное, вы единственная кто за весь день со мной поговорил. — Пожалуйста, — кивнула медсестра поменяв капельницу. — Извините, а как вас зовут? Я должен знать имя такого прекрасного человека. Медсестра слегка усмехнулась и, закатив глаза, ответила: — Фредерика. А ваше имя? — А… а это теперь мое любимое женское имя! — выпалил он. — Ой, простите, Альбрехт, Альбрехт Гутман. Очень приятно. — Альбрехт Гутман, — задумчиво повторила Фредерика. — Гутман. — Что-то не так? — Знакомая фамилия. Вы однофамилец того конфетного бизнесмена? — Получается, да, — усмехнулся он. — Ой, вам же кровать приподнять нужно! Простите, забыла. — Точно! А я и сам забыл, вы очень интересный собеседник. Фредерика наклонилась к пульту управления, и Альбрехт не упустил возможности посмотреть ей в глаза. Глаза — самое прекрасное в человеке. Они были как океан, окутанный штормом, цвета морской волны. «Такие же, как у меня», — подумал он, не сводя с нее взгляда. — Теперь удобно? — Да, спасибо. А еще можно вопрос: Когда будет ужин? — Скоро, ждите. — Всего хорошего! — крикнул Альбрехт вслед новой знакомой. «Фредерика, как же вы прекрасны!» — подумал он, посмотрев в окно. Теперь там можно было разглядеть порозовевшее небо и черные силуэты деревьев, которые стояли вдоль узкой тропинки. Задрав голову, я смотрел на звезды, пока ждал герра Шульмана. В темноте было не очень-то и уютно, мне мерещилось, будто за мной кто-то наблюдает. В темноте показался силуэт, направляющийся прямо ко мне, когда я его заметил, то аж вздрогнул, но уйти не посмел. Это был герр Шульман, и я слегка улыбнулся ему, в ответ он лишь снова холодно посмотрел на меня. — Ну, что тебя не устраивает? Я рассказал ему про избиения и унижения. Про то, что здесь не платят и ужасно кормят. А еще про публичные порки, что здесь против воли делают татуировки и не лечат больного туберкулезом. — Герр Шульман, пожалуйста, заберите нас с Мари, нам здесь не нравится. — Нам? Карл, а Мари чего не подошла? — Я не знаю, где она. — Пока что возмущаешься только ты. — Я могу ее позвать, — предложил я. Герр сурово скрестил руки на груди и процедил сквозь зубы: — Карл, послушай, вы не можете отсюда уйти. — Почему? — Потому что герр Гутман не разрешит. Он здесь главный, а вы всего лишь подчиненные. И я не имею права забирать вас у Гутманов. —А если хорошо попросить? — Нет, Карл! — повысил голос герр Шульман. — Я не собираюсь заниматься всякой ерундой ради двух обычных детей. У меня работа, и мне некогда будет вами заниматься! Радуйся, что ты здесь в тепле и уюте, а не в городе под бомбежкой! И ты сам сказал, что будешь работать, значит, иди и работай, а то только жаловаться умеешь! Эти слова меня так взбесили, что я не побоялся повысить голос в ответ: — Заберите меня отсюда! Я хочу к маме! Вы обещали, что я поеду к родственникам! — Замолчи! Я тебе ничего такого не обещал! Я обещал работу и крышу над головой! Здесь этого нет? — Вы обещали, что нам будут платить! — дрожащим голосом возразил я. — Да тихо ты, несносный мальчишка! Как же ты не понимаешь, что не покинешь поместье без разрешения? — Я вас ненавижу, — процедил я. — Чего? — Я ненавижу вас! — завопил я со всей силы. — Прекрати истерить! Ты никуда отсюда не уйдешь! Заруби это себе на носу! Герр Шульман развернулся и ушел в дом. Мне пришлось сглотнуть подобравшийся к горлу ком и идти обратно работать, хотя все, о чем я сейчас думал, — как бы упасть на кровать и закричать. Работу я выполнял не качественно и часто застывал на месте. Ни о чем не думал. Смотрел в никуда, и словно все проходило мимо меня. На праздничном столе красовалось много разных блюд и напитков. Альбрехт предпочел скромный ужин, чтобы не нагружать живот перед сном. Больше он уделял внимания не еде, а людям, сидевшим с ним за одним столом. «Вот Райнер, вроде прилично одет и хорошо воспитан, но при этом ест как свинья и даже этого не замечает. Ненавижу, когда люди едят и параллельно стараются вести беседу. Нужно либо сначала вдоволь наговориться, а потом со спокойной душой поесть, либо сначала отужинать, а потом разговаривать, — думал он, поглядывая на гостя. — А эта рыжая девушка, даже не знаю как ее зовут, постоянно смеется, когда ее мужик что-то шепчет ей на ухо. Надоело уже слушать их дурацкое хихиканье! А папа за вечер ни разу ко мне не подошел. Все со своими дружками разговаривает. Мачехе вообще до меня нет дела. Впрочем, мне и не нужно ее внимание, она для меня никто». Альбрехт посмотрел на медаль на своей груди: «Такое ощущение, что она и вовсе не моя, но я же помню, как мне ее вручили. И с тех пор я ее не надевал, боялся, что украдут». Он слушал разговоры гостей, все они были ни о чем, в основном, про свой бизнес и изредка звучали новости о войне, а когда он слышал «Варшавское государство», то его аж передергивало. Альбрехт вспоминал Вроцлав, точнее, то, что от него осталось. А еще вспоминался первый бой. Когда он только попал на передовую, то вообще не имел представления, что такое настоящая война. Свой первый обстрел Альбрехт встретил в блиндаже, и ему до сих пор было стыдно признать, что тогда он так испугался, что нечаянно сходил под себя. Альбрехт поднял голову и окинул беглым взглядом все вокруг. — Папа, я выйду ненадолго? На свежий воздух захотелось. — Конечно, иди, только ненадолго. Небо совсем стало черным, фонари были только возле дома, а все остальное с поляной, озером и полем полностью погрузилось во тьму. Альбрехт прогулочным шагом пошел к себе. Из внутреннего кармана пиджака он достал любимую электронную сигарету с клубничным вкусом. Закурить помешал посторонний шорох, доносившийся из кустов. По всему телу пробежались мурашки, он машинально осмотрелся и медленным шагом направился к кустам. Воображение само стало рисовать страшные картины, будто из темноты на него нападает тот самый белый трехметровый монстр, который приходит в ночных кошмарах. Я спрятался в кладовке и обдумывал все, что сейчас услышал от герра Шульмана. «Как же так можно? Я же поверил ему, рассказал все, что с нами произошло, все, что здесь со мной происходит. А он просто плюнул мне в душу!» Я сидел на той самой лавке, где меня недавно били. Присмотревшись, я заметил на полу пятнышки собственной крови — их даже не убрали. Почему все молчат? Почему этому надзирателю все можно? Почему ему можно всех мучать, и ему за это ничего не будет? Я не сдержался, заплакал, сильно заплакал. Лег на лавку и уткнулся лицом в дерево, как будто это могло меня утешить. В кладовку кто-то зашел, и я этого даже не услышал. — Кто тут плачет? — Никто! — резко вскочив, ответил я. — Я не плачу, просто захотел побыть один. — Вижу, вижу, а чего глаза такие красные? — с улыбкой спросила девушка. Я уставился на высокую незнакомку в бордовом платье с передником. Ее каштановые волосы были собраны в тугую гульку и убраны назад, только одна прядь красиво падала у лица. Она почему-то улыбалась, глядя на меня. — Просто настроение плохое. Ты кто вообще? Я тебя тут раньше не видел. — Я служанка из дома Нойманов. Мои хозяева приехали сюда в гости на День рождения и меня с собой взяли. — А зачем? — Все-то тебе нужно знать, — засмеялась она. — А может, это секрет? Лучше скажи, как тебя зовут. — Карл, но называют меня К-13. Вон даже тату на руку набили. — А у меня тоже такая есть. — Она показала запястье. — Э-11. Я Эмили. — Эмили, ну расскажи, зачем тебя с собой взяли? — Да не знаю я. Мне куда хозяин сказал идти, туда и иду. — А меня вообще не выпускают, — поделился я. — Только один раз в городе был и один раз в магазин ходил. — Ты давно тут? — К-13! — позвал меня подросток из слуг Гутманов. — Быстро на кухню! Ты где пропал?! А ты еще кто? — посмотрев на Эмили, спросил он. — Я Нойманов рабыня. — Иди отсюда! В кладовку вообще нельзя заходить, особенно чужим. Альбрехт медленно крался к кустам, хотя внутри все колотилось. Шорохи не прекращались. Он полез в карман за телефоном, посветить им в эти проклятые кусты. Надежда, что там никого нет, все еще не оставляла его. «Какого хрена?! Где телефон? — испугался Альбрехт проверяя карманы. — Неужели дома оставил? Дурак. Ладно, так посмотрю и сразу же вернусь в дом». Поборов себя Альбрехт раздвинул кусты и сразу же уставился на сидевшего там мальчика. — Ты чего тут сидишь? — прошептал надзиратель. —Тебе заняться нечем? Мальчик испуганно смотрел на возвышающийся над ним силуэт и молчал. В темноте он не сразу понял, кто перед ним. — Идиота кусок, ты что тут сидишь?! — прорычал Альбрехт. — Иди работать! Мальчик покачал головой и, обняв колени, отполз глубже в кусты: — Не хочу, у меня ручки болят. Альбрехт стиснул зубы и полез в кусты следом за мальчишкой. — А ну, иди сюда, щенок. Что у тебя там? Ручки болят?! — Не подходите! — заревел малыш. Альбрехт набросился на него и повалил на землю лицом в траву, чтобы тот не кричал. Он принялся лупить его и вырывал малышу волосы. Пальцы надзирателя крепко сжимали каштановые волосинки и резко выдергивали их почти до крови. Мальчик продолжал плакать и кричать. Альбрехту надоели его вопли и, набрав в руку горсть земли, он затолкал черную грязь в рот мальчику, тот аж закашлялся. Следом он несколько раз со всей силы ударил его об дерево, сломав ребенку нос и выбив несколько зубов. — Из-за тебя я снова вспомнил это чудовище! — злобно повторял Альбрехт, нанося удары. После сильного удара в грудь мальчик перестал кричать и захрипел, периодически откашливая кровь. — Зачем ты здесь сидел?! Придурок! Напугал меня! Из-за тебя я не расслабился! — кричал надзиратель. Под конец экзекуции Альбрехт кинул мальчика на камни и наступил ему на горло. Вскоре тот перестал дышать. Альбрехт слегка улыбнулся, взял тело на руки и отнес его подальше от своего дома. После содеянного он наконец-то закурил, чтобы от него пахло клубникой, и папа не задавал вопросов. Зайдя к себе, он покрутился перед зеркалом и, не найдя на себе следов преступления, побежал обратно в дом. Мне поручили вытирать посуду, Эмили отправили к ее хозяину. А у меня снова начали трястись руки не только из-за нервов, а еще и из-за того, что я начал обкусывать кожу вокруг ногтей до крови, и теперь в эти ранки попадали мерзкие капли мыльной воды и средства для мытья посуды. Было больно, но я терпел. К тому же это не сравнится с болью, которая появлялась при каждом походе в душ после избиений плетью. Это был настоящий ад, все тело буквально горело, и когда я вытирался, мое полотенце было в крови. А потом перед сном мне заново бинтовали спину. Ночью я мог резко повернутся в постели и проснутся от жгучей боли. После этого я обычно долго, до самого утра не мог уснуть. Когда я еще жил с мамой и папой, у меня бывали такие бессонные ночи, в основном из-за войны и частых налетов. Но еще и из-за специфического увлечения моего брата. Он просто обожал фильмы ужасов. А я любил подглядывать за ним, когда он смотрел ужастики. Однажды я зашел в комнату к Вальдемару, он меня не заметил, потому что был в наушниках. Он смотрел очередной ужастик, и пока брат не видел, я решил немного понаблюдать за происходящим на экране. Лучше бы я этого не делал. Там была какая-то страшная девочка, которая вылезла из телевизора. Я очень испугался, а Вальдемар просто сидел с каменным лицом. Я ничего не сказал родителям, думал, что не буду бояться. Но уже этой же ночью мне было страшно сходить в туалет, потому что в коридоре было темно. А еще я боялся подниматься с кровати с одной ноги, поэтому старался вставать сразу на обе и мигом бежать в туалет, по дороге включая свет в коридоре. Потом мне страшно было возвращаться к себе, оставаться одному, и страх не позволял мне закрыть глаза, а я уже сильно устал, но не мог уснуть. Я тихонько вошел в комнату к родителям и лег между ними. Разбудил обоих, случайно, я не хотел этого делать. Мама начала спрашивать, зачем я пришел и не заболел ли. Я сказал, что мне неуютно спать одному в комнате и хочу чтобы меня обняли. Насчет первого мама не сильно поверила, ведь я всегда прекрасно спал один в комнате и ни на что не жаловался. Тогда я признался, что боюсь того, что в моей каморке кто-то есть и сегодня я хочу поспать у них. Мама разрешила остаться, но попросила утром рассказать, что именно меня так напугало. Я наконец-то заснул, предварительно перетянув папино одеяло на себя и обняв мамину руку. Сейчас же у меня могут быть бессонницы из-за страха перед надзирателем. Обычно я лежу на животе и смотрю на закрытую дверь, кажется, что вот сейчас она откроется, и на пороге будет стоять Альбрехт с кнутом в руках. Сорвет с меня одеяло, уложит на стол и будет лупить до посинения. —Карл! Что ты стоишь столбом с этой тарелкой?! А ну быстро в гостиную! — ругалась фрау Харатьян. — Дай я сама все закончу. Мечтатель. Альбрехт свернул к черному ходу. Решил незаметно пройти в дом, чтобы лишний раз не попадаться кому-нибудь на глаза. «Просто как ни в чем не бывало сяду за стол, меня и не заметят, а если что я курил». Поднявшись по ступенькам, он шагнул в коридор и ускорил шаг почти до бега. Он в очередной раз проверил пиджак и вдруг столкнулся с девушкой. — Ой! Простите, я вас не заметил. Вы не ушиблись? — помогая поднять бумажки с пола, спрашивал Альбрехт. — Немного. Простите, пожалуйста, я просто задумалась. — Это вы меня простите, я бежал и совсем не смотрел по сторонам. Вот ваши вещи, —Альбрехт протянул ей бумаги. На листах были ноты, и это приятно удивило его. «Она музыкантка?» — подумал он и решил познакомиться поближе. — А я вас раньше не встречал? Откуда вы? — Это не важно, спасибо большое. И простите меня, я не должна была тут бегать. Альбрехт был немного растерян, он очень хотел познакомиться с этой девушкой, она показалась ему приятной, еще и ноты только подогрели интерес к этой особе. Но она куда-то спешила и неохотно шла на контакт. — Прекратите извиняться, это же я вам сделал больно. — Ладно, я вас, наверное, задерживаю. Идите в гостиную, вас там ждут. — Подождите, вы так и не сказали, откуда вы и как вас зовут. — Я Эмили, служанка Нойманов. Простите, что задерживаю, — она развернулась и зашагала прочь. За столом все еще сидели гости и говорили ни о чем. Альбрехт тихо подошел к нему и сел на свое место. Он больше ни на кого не смотрел, спокойно ел, не привлекая внимания. Но тут вновь зашел разговор о политике.