По прозвищу К-13

Дождь неустанно бил по крыше, капли воды устраивали на окне автогонки. Ветер завывал, словно приглушенная воздушная тревога. В комнате было тепло, и горела тусклая лампа. Все дети крепко спали под этот природный ансамбль. А мне тем временем приснилось зеленое поле и желтое рассветное небо. Я стоял посреди травы и одуванчиков, надо мной кружили ласточки, и я смеялся. — Карл! — окликнули меня. — Карл, золотце я здесь! Я повернулся и от неожиданности не смог сдержать радостный вопль. — Мама! Мама! Мама! — кричал я, пока несся через все поле к родному человеку. И вот я вновь в теплых объятиях, и вновь слышу родной голос. — Мама, пожалуйста, забери меня с собой. Прошу тебя, забери хоть на край света, но я хочу к тебе. Я больше никогда не буду грубить тебе и никогда не сбегу. Мама молча укрыла меня одеялом и прижала к себе. Мы стояли посреди этого поля и смотрели вдаль. Но внезапно небо стало серым, трава почернела, а вместо мамы передо мной оказался скелет. Я запаниковал и, еще не успев отбежать, заметил в небе точку, превращающуюся в самолет, который с бешеной скоростью несся прямо на меня. От страха я закрыл лицо руками и впал в оцепенение. Огромная машина оглушила меня, а потом — БАБАХ! От страха я подскочил в постели и резко открыл глаза. Меня передернуло, потому что мне показалось, будто я падаю в бездну, а я всего лишь встал с кровати и стал смотреть, кто где спит. Марианна спала напротив, а возле нее стояла еще одна кровать, на которой лежал мальчик, который сегодня за обедом за меня заступился. Возле стенки спали рыжеволосый задира Саймон и еще одна девочка, которую я пока не знал. Вернувшись в кровать, я под звуки дождя вновь погрузился в сон. Но в один миг я почувствовал, как что-то или кто-то плюхнулся ко мне на одеяло. Приоткрыв глаза, я от страха чуть не потерял дар речи. Рядом с моими ногами лежало несколько длинных серых змей, и сверху мне на спину упала еще одна. От страха я на миг окаменел, а когда эти твари начали шевелиться и ползать по мне, я как ошпаренный выскочил оттуда, скинул одеяло на пол и принялся поднимать матрас в поиске этой мерзости. Когда я добрался до сетки, то случайно поранил об нее палец и проснулся в холодном поту. Сначала я не понял, что вообще происходит, но, ущипнув себя за ногу, осознал, что все было лишь дурацким сном. Успокоившись, я все пытался вновь заснуть, но меня не покидала мысль о первом сне, в котором вместо мамы я увидел скелета. В придачу ко мне подобрался голод, ведь днем я почти ничего не кушал. Поднявшись на ноги, я тихо побрел к двери и вышел в коридор. Кухня находилась на первом этаже, и мне пришлось спускаться очень аккуратно, но одна ступенька все равно довольно громко скрипнула мне назло. Испугавшись, что меня заметят, я мигом спустился, переступив две оставшиеся ступеньки, и быстро двинулся на кухню. Там я принялся искать что-нибудь съедобное, и нашел фонарик, с которым стало легче лазать по полочкам. Не найдя ничего толкового, я захотел отыскать кладовку — там то точно будет, что поесть. Найти эту комнатушку не составило большого труда, и, к моему счастью, она была не заперта. При виде еды я забыл про все на свете и схватил первое попавшееся яблоко, потом хлеб, сыр, колбаса, орехи и разные овощи. Я так увлекся, что чуть не пропустил звук шагов, доносящийся из коридора, а когда услышал, то мигом выключил фонарик и спрятался за шкафом в надежде, что меня не заметят. От волнения я весь взмок, а сердце билось так сильно, будто до этого я бежал стометровку. Но шаги стихли, и я решил вернуться в кровать, догрызая при этом морковку. Я в спешке вернулся к себе и заснул как ни в чем не бывало, зато я наконец-то наелся. — Карл, вставай! Доброе утро! — раз за разом повторяла Марианна, пытаясь меня разбудить. — Уже шесть утра, нас всех будят. Вставай! — Не хочу, — пробормотал я и отвернулся к стене. — Еще в душ надо успеть. Карл! А потом сразу работать. Я снова промямлил что-то невнятное и уткнулся лицом в подушку. — Ну и спи дальше, соня. Я больше не буду тебя будить. Только если проспишь — это твои проблемы, — заявила Марианна и швырнула в меня подушку. Я остался в кровати, но мой сон прервали крики, доносящиеся с улицы. От распирающего любопытства я вскочил с кровати и выбежал на улицу посмотреть, в чем же дело. Крики доносились с другой стороны лужайки, там стояло несколько человек, они на что-то смотрели. Подойдя ближе, я увидел маленького мальчика, привязанного к столбу, которого нещадно избивал Альбрехт. Ребенок выл от боли и молил о помощи, пока надзиратель замахивался на него кнутом и оставлял ему на спине один кровавый рубец за другим. От их вида у меня сильнее заболела спина. И вдруг надзиратель резко остановился и схватился за голову, словно ему туда выстрелили. Он отвернулся и, пошатываясь, отошел в сторону. «Что это с ним?» — спросил кто-то в толпе. — Молчать! — приказал надзиратель, вернувшись к столбу. — Иначе всех отлуплю! — Он еще сильнее ударил мальчика. — Всех! Всех до единого! Он развернулся и побрел в сторону дома, а несчастного мальчика наконец-то освободили. Он еле держался на ногах, и его унесли в медпункт, а всех остальных детей отправили по домам. Зайдя на кухню, я заметил, как кухарки бурно что-то обсуждают. На столе лежал поломанный сыр, открытая банка орехов, надкусанная колбаса и открытые пакеты с овощами. — Фрау Камински, что случилось? Когда завтрак? — зайдя на кухню, спросил Саймон. — Сейчас, будет вам завтрак. Нам бы только разобраться, кто ночью из кладовки еду воровал. — Фрау Харатьян, можно сначала завтрак, а потом расследование? Пожалуйста. Там просто Альбрехт сегодня злой, и не хочется опоздать на работу. — Ладно, зови всех кушать, а потом разберемся. За столом я заметил, что Саймон пристально рассматривает каждого за столом. И вот его пронзительный взгляд остановился на мне. От страха я посмотрел на него в ответ. — Что ты опять на меня уставился? — прошипел Саймон. — Что, больше не на кого пялится?! — Да не пялюсь я на тебя! — возмутился я. — У тебя мания преследования? Я вообще ем. — Спятил, мелкий?! Я тебе сейчас за оскорбления такое устрою! Он подбежал ко мне и замахнулся на меня ложкой, а я закрыл голову руками, и услышал смех: — Ха-ха, попался! Мелкий воришка! Сам себя и выдал, дурак! — смеялся надо мной Саймон. — Смотрите, у него рукав в морковном соку, — схватив мою руку, вопил он. —Эй! Пусти, идиот! Я ничего не крал. — Ничего не крал? Ха! А это тогда что? Вчера мы не ели морковку, так что нечего тут оправдываться. Я вжал голову в плечи, будто сейчас меня отметелят. Саймон грозно навис надо мной, точно сейчас повалит на пол, а остальные позовут Альбрехта, и я снова попаду в ту комнату, где уже был вчера. Снова побьют…точно, точно выпорят. Вот я идиотина! Не удосужился проверить рукава, хотя сам вчера ночью вытирал ими рот. Я набрал в легкие побольше воздуха и выпалил: — Я правда не знаю, что это! Может быть, во время работы испачкался и не заметил. — А вот мы сейчас и разберемся, где ты так испачкался... Саймон схватил меня за ухо и сильно потянул. Но я не растерялся — ударил его ногой в живот и унесся куда глаза глядят. Но на повороте неудачно поскользнулся и упал прямо на свои еще не зажившие раны. Ко мне подбежали несколько мальчишек и схватили за руки. Я побрел вместе с ними на кухню, скорчившись от боли. — Фрау Харатьян! Мы, кажется, нашли воришку. Меня затащили на кухню и заставили показать рукава. —Смотрите, у него рукава оранжевые, видно, наелся морковки и рот рукавом вытер, как свинья. — Это правда? — спросила меня девушка восточной внешности в красном платке. — Покажи рукава. Я медленно протянул руки и отвернулся от нее, чтобы не смотреть в глаза. — Мальчик, скажи правду: ты брал что-нибудь без спроса из кладовки? — Нет, не брал, — тихо ответил я. — Тогда в чем у тебя руки? — Не знаю. — Врешь. — Нет! — испуганно ответил я. Я начал теребить ворот рубашки и огляделся по сторонам, соседи по комнате выглядывали из-за дверного косяка, фрау Камински мешала что-то в кастрюле, а фрау Харатьян взяла в руки пакет, и я уткнулся взглядом в пол. — Смотри, этот пакет с морковкой был запечатан, но его кто-то разорвал и сыр надкусил. Орехи тоже кто-то открывал. Хлеба кусок забрал. Может, ты знаешь, кто это сделал? Подняв голову, я увидел невозмутимое лицо молодой девушки, которая, как мне показалось, уже обо всем догадалась сама, но все равно хочет услышать правду от меня. Со мной такое уже случалось, когда я дома порвал штаны и боялся признаться в этом маме. Поэтому я выдумал какую-то чушь про то, как спасал котенка из канавы и зацепился за проволоку, но к тому моменту мама поняла, что это ложь, и я поменял тактику — просто расплакался и ничего не говорил. Тогда мама меня простила и сказала, что со всеми такое случается и не нужно бояться говорить правду. Тут я решил попробовать так же и уже было насупился и приготовился плакать, но, как назло, из глаз не выкатилась ни одна слезинка. Я молча стоял, и на меня смотрели, как на дурачка. Эта тишина меня сильно напрягала, и я решил сознаться. Будет что будет. — Простите, я был голоден. Вот и решил взять что-нибудь. Я не хотел брать много, это как-то само получилось. — Ты был голоден? — Кухарка уперла руки в бока. — А ужин мы тут для кого готовим? Или тебе наши харчи не угодили?! — Нет, что вы! Мне нравится еда, просто я не привык к таким маленьким порциям. — И поэтому ты решил стать воришкой и съесть то, что предназначено для всех?! Тебя так в семье учили? Я так разозлился, что даже забыл, что, вообще-то, пытаюсь извиниться. — Да что вы знаете про мою семью, чтобы так говорить?! — Не смей повышать на меня голос! — Зачем вы врете? Я же не вру и говорю, как было на самом деле! Просто я не хотел никого ночью будить, да и боялся, что мне не дадут еды, еще и отругают. За спиной раздалось раздражающее улюлюканье детей, а лицо фрау Харатьян перекосила злобная гримаса. Фрау Камински вообще отвернулась. — Даже если бы тебе не разрешили есть посреди ночи, это не повод воровать, а поскольку ты украл, значит, должен быть наказан! — Опять?! Это нечестно! Я же попросил прощения и больше не буду брать еду без спроса. — Саймон, где Альбрехт? — спросила фрау Камински. — Позови его сюда, пусть разберется с мальчишкой. — Не надо нам Альбрехта, у него мигрень. Сами разберемся, — перебила фрау Харатьян. — Саймон, принеси линейку. Мне сказали закатать рукава и вытянуть руки вперед. —Но у меня тут под бинтом татуировка, и ее нельзя трогать, — испуганно предупредил я при виде длинной деревянной линейки. Фрау Харатьян лично наносила удары по моим ладоням и даже не ни разу не посмотрела мне в глаза. После наказания мне запретили есть на протяжении всего дня, а руки жутко горели и болели, я даже минут десять старался ни к чему не прикасаться и постоянно на них дул, в надежде, что так боль поскорее утихнет. Спрятавшись за угол дома, я тихо захныкал и уже начал жалеть о том, что согласился приехать сюда. Боль в спине возобновилась, особенно в том месте, где я ударился при падении. Я отправился знакомой дорогой в медпункт, ведь с такими руками работать будет трудно. Из-за двери я услышал ужасные крики и рыдания, я весь сжался и уже хотел вернуться и залечить руки самостоятельно, но потом все же решился войти в кабинет. И замер на пороге — на кушетке лежал тот мальчик со столба и звал маму, а врач зашивал ему глубокие раны. Подойдя поближе, я поздоровался и показал врачу руки, на что тот ответил: — Карл, привет. Я вижу, что тебя опять наказали, но сейчас я занят. Возьми со стола йод и обработай руки сам. Прости, но мне сейчас не до этого. — Но у меня еще спина… — Карл! Не отвлекай меня! Иди, займись делом каким-нибудь. Не видишь, тут и без тебя забот хватает? Подай мне новую банку перекиси. Я выполнил поручение и взглянул на мальчика, тот тихо повторял одно и то же: «Мама! Позовите мою маму! Где моя мама?» — Где его мама? — спросил я у вошедшей в кабинет служанки. — Я могу ее позвать? — Нет, малыш. Пойдем отсюда, не будем мешать врачу. — Но почему я не могу позвать его маму? — уперся я. — Потому что его мамы здесь нет. — А где она? — Она уехала. — Куда уехала? — Я видел, что она не хочет отвечать, но не отставал. — Она вернется? — Ты еще маленький, и я не могу тебе рассказать. Все иди отсюда, — прошипела служанка и оставила меня одного на улице. Я вернулся в дом, но там мне сразу же вручили перчатки, швабру и ведро воды со словами: — Малой, вот тебе работа: там через поляну пройдешь и увидишь дом. В нем нужно вымыть полы и пыль протереть. Все понял? — Понял, уже иду. Это оказался невысокий двухэтажный домик с огромными окнами, завешенными черными шторами. Дверь была не заперта, и я вошел в темный коридор. Включив свет, я увидел рядом с собой кучу обуви, выставленную ровно в ряд, а рядом огромный шкаф и лестницу на второй этаж. Я взял швабру и принялся драить черно-белую плитку, бормоча себе под нос один и тот же вопрос: «Кто же здесь живет?». На втором этаже я тоже вымыл полы, смахнул пыль с мебели в коридоре, и отправился по комнатам, к счастью тут их было не так много. Зайдя в комнату с задернутыми шторами, я решил их не раскрывать и работать при тусклом свете, чтобы потом меня не ругали за то, что я трогаю что-либо без спроса. Когда я начал вытирать пыль с полок, мне на глаза попалась коллекция красивых книг в позолоченных обложках и разные деревянные коробочки. Не придав этому особого внимания, я пошел вытирать стол, на котором было гораздо больше всяких интересных вещей. Первое что я увидел — это таблетки, много таблеток: белые, оранжевые, желтые и всякие другие разноцветные пилюли. Я сложил их кучкой, чтобы не мешали, и продолжил свое дело, как вдруг заметил то, что заставило меня вздрогнуть: фотография в золотой рамке, а на ней Альбрехт в военном обмундировании с оружием и какая-то девушка с косичками. Тут до меня наконец-то дошло, чей же это дом. В страхе я стал как можно быстрее вытирать пыль с единственной мыслю: нужно поскорей отсюда уйти. И в спешке я случайно смахнул со стола стопку каких-то бумажек и чуть не разбил то самое фото. От страха я не мог заставить себя поднять все это и сложить, как было, ведь теперь я боялся даже смотреть в сторону Альбрехта, а уж прикасаться к его вещам казалось мне самоубийством. Но я все же схватил стопку и положил на место, как вдруг услышал за спиной какие-то звуки. Повернувшись в сторону кровати, я увидел сидящего на ней закутанного в одеяло Альбрехта. Он, похоже, был болен, это выдавали синяки под глазами и синеватая кожа. Глядя на меня в полном молчании, он будто искал, к чему бы придраться и за что меня можно поколотить. А потом он заговорил: — Эй, ты! Перчатки на тумбочке у стола видишь? Я посмотрел в ту сторону, кивнул и тихо, почти шепотом ответил: — Д-да вижу. — Дай мне их сюда, живо! Получив от меня перчатки, он приказал мне отвернуться и не поворачиваться, пока он не разрешит. Я уткнулся взглядом в пол и не смел поднять голову. — Ты что здесь делал? — спросил надзиратель, положив руки мне на плечи. — Я-я п-полы мыл и пыль вытирал. — Почему в перчатках? — М-меня н-наказали. Альбрехт развернул меня лицом к себе, но я так и не поднял на него глаз. —За что наказали? Ответь мне, что ты сделал?! — прохрипел он. Мне было так страшно сказать ему правду, особенно когда он такой злой, аж рычит на меня. Вдруг побьет пуще прежнего? Я же буду для него воришкой. Вот и решил соврать. — Я-я чашку разбил. — По рукам получил, значит? — Он сорвал с меня перчатки и уставился на мои ладони. — Вот и правильно, жаль, у меня голова просто раскалывается, а то я бы тебя… — Альбрехт замолчал и сел на кровать. — Воды мне принес, —, указав пальцем на графин, приказал он. Он залпом осушил принесенный мной стакан и снова уставился на меня. — Ну что, ты везде полы вымыл? — Да. — А здесь? — Ой, н-нет. Но я с-сейчас, мигом. — Стоять! Ко мне! Альбрехт схватил меня за щеку и сильно ущипнул, потом начал смотреть мне зубы и волосы. Я не на шутку испугался и слегка попятился, но он не отпускал. Я еще больше испугался, когда надзиратель ущипнул меня, это же больно, а потом еще и в рот полез. От такого меня аж передернуло. — Зачем вы щипаетесь? Можно я закончу и пойду? — Тихо! Пока я не разрешу, никуда не уйдешь! — Мне больно. — У меня раскалывается голова, — поморщился он. — Не кричи так громко! — Я не кричу, — сказал я тише, но это не помогло. Альбрехт схватился за виски и сдавил их: — Голова… Живо дал мне таблетки и проваливай! — Какие? — я растерялся. — Тут их много. На всякий случай я дал ему всю стопку и принялся собирать свои вещи, дабы поскорее уйти из этого дома. — Стой! Таблетки мне открой! «Ну так сними перчатки и открой сам! В чем проблема?!» — крутилось у меня в голове, но я подошел к Альбрехту и выдавил ему несколько пилюль из протянутой упаковки. В знак благодарности надзиратель схватил меня за шкирку со словами: — Если кто-то узнает о том, что здесь произошло, я с тебя шкуру спущу. Понял? — Угу — промычал я. — И если еще раз войдешь ко мне в дом без разрешения — прибью, дошло? Дошло?! Я тебя спрашиваю! — Да! Да! Дошло! — захныкал я. — Не трясите меня! — Вон отсюда! Спустившись в коридор, я услышал душераздирающий крик, который перешел в рыдания. Я не мог поверить, что это плач садиста Альбрехта, который только умеет, что злиться, угрожать и над всеми издеваться. Да и сейчас не произошло ничего такого, над чем можно было бы так рыдать. После обеда, который я благополучно пропустил из-за наказания, мне поручили разгрузить посудомойку и вернуться в дом. Наконец-то у меня появилось время сходить в душ и умыться как следует. После теплого душа я уже было собрался отдохнуть, как меня вновь позвали на улицу. «Ну почему опять я? Я устал!» Но спорить было плохой идеей. Завязав шнурки, я спустился во двор. Там выстроились в ряд несколько детей, в том числе и Марианна, которая была очень рада меня видеть. — Итак, дети, перекличка! М-5? — Есть! — С-11? — Тут! — М-14? — Здесь! — К-13? — На месте! —вытянувшись по струнке, как нас учили в школе, выкрикнул я. — Итак, ребята! — выкрикнул подросток, которого я часто видел работающим в саду. — Это больше для двух новеньких. Нас послали в магазин за продуктами, идти не далеко, но есть одно обязательное правило: когда вы выходите за пределы поместья, даже если вы не собираетесь идти далеко и надолго — нужно надеть на ножку вот эти браслеты. Старший достал из сумки четыре черных браслета и плотно закрепил на каждом из нас. — А зачем это? — спросила Марианна. — Это браслет со встроенным GPS-трекером, чтобы я видел, где вы находитесь и куда идете, чтобы не потерялись. Поняли? —Да! — хором ответили мы. Я поднял руку: — Можно вопрос? — Да, К-13. — А можно его немного ослабить? Он очень туго затянут. —Нельзя, так должно быть, чтобы браслет не слетел. Дошло? Я молча кивнул, и нас вывели за забор. Передо мной открылся потрясающий вид на поля, холмы и озеро, небо было чистым и безоблачным. Мы отправились вниз по склону прямиком в небольшую деревню. По пути я рассматривал высокие заборы и глядел на остальных. От скуки я подбежал к Марианне. — Привет! А ты где была эти два дня? Мы с тобой почти не виделись, только сегодня утром и вчера до обеда. — Карл, ну я же тоже работала! Только в основном в доме Гутманов и еще ходила в магазин. А ты где был? — Я сначала дрова носил, потом полы мыл, затем картошку чистил, а потом… —я уже чуть было не взорвался от злобы на Альбрехта за вчерашнюю порку, но все-таки продолжил чуть тише: — Меня Альбрехт избил! Спина до сих пор болит, а полосы, наверное, еще недели две будут видны. Она вскинула брови и округлила глаза: — Альбрехт? Избил? — Да! Еще велел каким-то мальчикам держать меня, чтобы не дергался! Я чуть от стыда и обиды не сгорел. А ты что, мне не веришь? — Ну… Просто ко мне Альбрехт хорошо относился, не грубил, не повышал голос и тем более не бил, — Марианна явно сомневалась в моих словах. — К тому же я не видела, чтобы он кого-то обижал. — А как он сегодня утром маленького мальчика кнутом побил, да так. Что тот кое-как до медпункта доковылял! В это ты тоже не веришь?! — Я этого не видела. Вообще-то, в отличие от тебя я была в душе, — фыркнула вредная девчонка. — Это ты любишь после беготни по грязной земле сразу завалиться на кровать. — Да причем тут я?! Я говорю тебе, Альбрехт — не тот, кем может показаться на первый взгляд. Вот когда я не хотел делать тату, он притворился добреньким и увел меня на поляну, а там сильно выкрутил мне руку... — тут я начал понимать что сболтнул лишнее и пора бы сменить тему. Марианна пожала плечами и отвернулась. — И все же я не верю, Карл. Ты еще скажи, что он в детстве кроликам глаза выкалывал. Чушь какая! Я сама видела, как он кормит котят и играет с ними, когда белье развешивала. — Да ну тебя! — махнув рукой, буркнул я и быстрым шагом устремился вперед. Внутри меня все кипело. «Я-то считал ее подругой, а она встала на сторону врага. Как так?» — эта мысль терзала меня всю дорогу до лавки. Войдя в небольшое здание, я сразу же уставился на стены, которые были увешаны чучелами разных животных, а под потолком висела огромная металлическая люстра на цепях. Каждому из нас дали списки вещей и продуктов, мне нужно было идти в овощной и канцелярский отделы. Блуждая между стеллажей, я наткнулся на большую корзину с книгами, которые небрежно лежали одна на одной, словно их собрали на сжигание. Тут уже книжки выглядели интереснее, чем в библиотеке Гутманов. Я принялся искать что-нибудь подходящее для меня, но вдруг вспомнил, что если мне и захочется это прочесть, то у меня просто нет денег, а все что нам дали— находится в кошельке у старшего, и эти деньги только на еду и другие вещи для хозяев. Я угрюмо бросил поиски, чтобы потом не сожалеть о не купленной книжке, и пошел за ручками и морковкой. На стене у кассы висел телевизор с новостями, а за столом сидел одноногий продавец и какой-то немолодой мужчина. — Вот ты только посмотри, что творят! От Европы уже скоро ничего не останется, все разбомбят! — возмущался одноногий. — И не говори! Ладно города, людей не останется, чтобы потом все заново отстраивать. На фронте сплошная мясорубка, здоровых парней и девушек всех на фронт отправили, уже и стариков ловят, что покрепче. У меня хоть астма, а еще и сердце барахлит. — А у меня в Каунасе ногу вон оторвало, еще в декабре тридцатого, — он указал на культю, — оттого и не берут. Устроился в эту лавку и живу, как могу. Кассир поцокал языком. — Честно вам признаюсь, когда все это началось, я думал, что конфликт продлится максимум недели две, не больше, и что нас это не коснется. — Многие так думали, но увы. Северные Штаты все еще не наигрались во властелинов мира, снова захотели восток покорить. Еще одиннадцать лет назад все оружие у нас забрали и тем передали, а у них власть сменилась, и стали такое же оружие, как и у нас, а то и помощнее делать. А теперь что? Наши пушки направили на нас самих. — Но все равно Северные Штаты уже не выигрывают, как два года назад, сейчас русские их в Суоми дожмут, и через месяц-два увидите их в Норвегии, точно так же, как и эти скоро Прагу заберут. Я ненадолго отвлекся от разговора мужчин и огляделся по сторонам, на красивые полочки с цветами и разными баночками. Они были такими яркими. А в окно светило яркое солнце, оно так красиво освещало деревянные стены магазинчика, как в какой-нибудь сказке. Марианна с другими все еще бродила между прилавками, а я все ждал когда кассир отвлечется от разговора, не очень хотелось его перебивать и тем самым злить. — Эх, а ведь все наши «главари» могли еще в тридцатом сесть за стол переговоров и просто решить все свои проблемы, а нас, простых людей, не трогать... — Ну, хватит! Вон, смотри, мальчишка стоит, уши развесил. Не пугай мелкого своими рассказами. Привет, малыш, тебе чего? Я стоял, прижав к груди пакет с едой, и внимательно слушал разговор, и когда ко мне обратились, не сразу сообразил, чего от меня хотят. — А-а-а... З-здравствуйте. У меня тут вот, — я выложил на стол овощи и канцелярию. —Мне сказали, что это нужно купить, только вот где тот мальчик постарше? Не видели? — Видели, он подышать вышел. — Спасибо. Я выбежал и позвал подростка, который за все заплатил, и мы отправились назад в поместье. Уже сидя на кровати, я обдумывал все услышанное в лавке и вновь заскучал по маме с папой, стал представлять всякие ужасные картины, связанные с войной. От страха я полез за фотографией, запустив руку в карман. Мое сердце на мгновение остановилось, а сам я вздрогнул и принялся шарить по всем карманам. Фотографии нигде не было. Я обыскал комнату, перерыл свой рюкзак, перевернул кровать… Фото будто сквозь землю провалилось. В ванной я осмотрел каждую кабинку — не нашел, спустился на кухню — тоже никаких результатов, кроме подзатыльника от фрау Камински за то, что полез на стол своими грязными от ползанья по полу руками. Вскоре я был вынужден прекратить поиски и пойти в дом Гутманов вытирать пыль. В этот раз мне поручили третий этаж, на котором я еще не был, но мне очень хотелось поскорее продолжить искать самую дорогую для меня вещь. На третьем этаже было много картин, в основном пейзажи и портреты членов семьи, и все они были написаны красками на настоящих холстах. Отложив тряпку, я рассматривал каждый портрет и на некоторых узнавал еще молодого хозяина герра Гутмана — его портретов тут было больше всех. Дальше шли парные портреты уже с фрау Гутман, и на этих портретах хозяева выглядели такими счастливыми, что я сам невольно улыбнулся. Но следующий портрет, который я увидел, отличался от остальных: на нем не было ни ярких красок, ни жены Гутмана. С холста на меня смотрели два лица, одно угрожающее, а другое грустное. Герр Гутман смотрел так, будто увидел своего злейшего врага и при этом его ладонь сжимала плечо бледного мальчика, одетого с ног до головы в черное. Мальчику на вид было лет десять-двенадцать, и он казался таким грустным, что мне стало его жалко. «Кем он приходится герру Гутману, что художник нарисовал их вместе?» — размышлял я. Завернув за угол, я открыл большую дверь и сразу же очутился в комнате со множеством разных игрушек, сидящих на полках ровным строем. Еще один шкаф был забит учебниками и художественной литературой, а на стене висела куча постеров с разными музыкантами и пейзажами. В углу комнаты стояла аккуратно заправленная кровать, а в другом — огромный стол, над которым прикрепили пробковую доску с разными бумажками, нотами и текстами песен. Это явно была детская комната в два раза больше и просторнее моей, с большими окнами. Протирая здесь пыль, я заметил на тумбочке у кровати портрет женщины в черной рамке и с черной ленточкой. «Кто она? — вновь задумался я. — Мама того мальчика с картины? Или тетя? А может, тут другой ребенок живет?» Эта мысль не оставляла меня, пока я мыл посуду и укладывался спать. Я так и не нашел самую важную фотографию и от отчаяния разревелся прямо ночью, пока все спали. Я словно потерял последнюю ниточку, связывающую меня с семьей и прежней жизнью. Меня выгнали из комнаты и сказали успокоиться, иначе буду спать в коридоре на полу, но я и не собирался возвращаться. Свернувшись калачиком на подоконнике, я почувствовал себя маленьким беззащитным зайчиком в огромном безжалостном мире, которого даже некому приласкать и погладить по головке. Я стал повторять ласковые слова, которыми меня называли мама с папой: Карлуша, солнышко, золотце — так обращались ко мне самые дорогие люди, которых я потерял по собственной глупости. И до конца я это понял только сейчас. Прошла неделя, и все это время я был не в духе, просто выполнял работу и почти ни с кем не разговаривал. Гулял вечерами у озера или бродил по полю, ночью смотрел кошмары, а днем при виде Альбрехта сразу прятался, чтобы не попадаться ему на глаза. Сегодня утром я наконец-то решил проведать Пауля, даже стащил для него из дома Гутманов пару конфет пока никого не было на кухне. — Пауль! Привет! Это Карл, помнишь меня? — постучавшись в дверь, спросил я. В кладовке меня встретил бледный Пауль с огромными синяками под глазами. Он еле сел в постели, чтобы лучше меня видеть, и я сразу заметил его костлявые ноги, как у скелета. Он это понял и прикрыл их. Сверху на нем был огромный свитер. — Карл? — он выпрямился. — Эм, ну… нет. Заходи, может быть, вспомню. — А ты уже выздоровел? — Еще пока кашляю. Маску наденешь? — Хорошо. Покопавшись в своем рюкзаке, я нашел то, что нужно. А еще я захватил с собой блокнот с рисунками, чтобы показать их Паулю. — Ну, как ты здесь? Как себя чувствуешь? — Уже вроде бы лучше, только кашляю постоянно. Мне хотелось оправдаться за долгое отсутствие, хоть он меня и не вспомнил. — А я работал, а еще не хотелось тебя тревожить и напрягать разговорами, а еще произошло кое-что неприятное. Помнишь фотографию, которую я тебе показывал? —Семейную? — он наморщил лоб. — Вроде что-то такое было... — Я ее потерял. —тихо сказал я и отвернулся, скрывая подступившие слезы. — А ты ее искал? —Да, но ее нигде нет. Уже неделю ищу и ничего не нашел. Я тихо заплакал и натянул на лицо маску. Но, посмотрев на Пауля, я увидел его невозмутимое лицо, ему словно было уже наплевать на все и всех. Мне стало неудобно, и я затих. — Карл, не плачь. Давай поговорим о чем-нибудь другом. Кажется, ты обещал познакомить меня со своей подружкой. —Я с ней больше не общаюсь! — отрезал я. — Она глупая предательница! Ты только представь, она говорит, что Альбрехт ко всем хорошо относится, и не верит, что он избивает детей. А еще говорит, что он добрый, потому что играет с котятами! Бред! Если человек хорошо относится к животным, это не значит, что он так же относится к людям. Пауль поерзал, удобнее устраиваясь на кровати. — Скорее всего, он просто выбрал себе очередного любимчика. — В каком смысле? — не понял я. — Он может выбрать себе кого-нибудь для общения, а чтобы тот от него не шарахался, Альбрехт начинает хорошо к нему относиться и даже дарить подарки. — А откуда ты это все знаешь? Говоришь так, словно ты и был его… — Я резко остановился и тут до меня дошло: —Ты был любимчиком Альбрехта? — Недолго, пока не заболел. — Расскажи, пожалуйста, каково это, если не трудно. — Ну-у-у… Если вспомню что-нибудь. —К-13! — раздался пронзительный голос из коридора. — Где он? Где этот ленивый мальчишка?! — Ой, меня зовут. Пауль я пойду? Кстати держи конфетку. Поправляйся. — Я отдал Паулю конфету и ушел, но мне не терпелось поскорее вернуться и услышать рассказ друга. — Ты можешь быстрее идти?! — подгоняла меня девочка лет шестнадцати. — Поедешь в город за покупками. — В город? А с кем? — Молчать! — Молчать… — недовольно пробормотал я пытаясь догнать девчонку. Меня привели к гаражу, нацепили браслет на ногу и сказали ждать Альбрехта. «А его зачем звать? Неужели со мой поедет?» — от этих мыслей меня передернуло. Все-таки я боялся надсмотрщика и не знал, чего от него ожидать. Из дома вышел человек в костюме, а за ним Альбрехт с тростью, и он направлялся прямо ко мне. — Привет, К-13. Сегодня едешь со мной в город и будешь делать там все, что я скажу. Понял? —Да. — Садись в машину. В машине было очень просторно, и я устроился на заднем сидении, а рядом со мной сел Альбрехт. Я старался даже не смотреть на него. Поначалу мы оба молчали, но потом Альбрехт заговорил со мной. — Ты когда-нибудь был в Мюнхене? — В Мюнхене?! — взволнованно отозвался я. — Да, бывал там. — Понравился городок-то? — Понравился, — скованно ответил я. — Старинный. — Да, красивый город, только разрушен. Я молчал, потому что боялся сказать что-нибудь лишнее. — А ты сам откуда родом? — резко спросил надзиратель. — Зачем вам это? — пробормотал я и резко замолк. — Не груби и отвечай на вопрос! Где ты родился?! Я весь сжался и вцепился в сиденье так крепко, как только хватило сил. — Боишься меня?! — придвинувшись ко мне ближе, спросил Альбрехт. — Вот и правильно, К-13, — схватив меня за подбородок, прошипел он. — Я… я из Д-дахау. — Совсем недалеко отсюда, значит. Учти, в Мюнхене ты ни на шаг от меня не отходишь! Я тебя найду, и ты обо всем пожалеешь. Дай ногу! Он схватил меня за ногу, на которой был браслет, и затянул его еще туже, что я аж скривился от боли. — Ну-ну, не ныть мне тут. Водитель, поехали! Я уставился в окно и попытался представить, что нахожусь в машине один. Мы проезжали холмы и поля. Передавленная нога болела и не давала мне думать о чем-либо другом. День был солнечным, и Альбрехт закрыл в машине шторки на окнах и заткнул уши наушниками. А я от скуки рассматривал свои кеды и татуировку, стараясь отвлечься от боли. Повернув голову, я уставился на задремавшего надзирателя — сонный он не казался таким уж злым. Но стоило ему приоткрыть глаза, так я снова уставился в пол. В Мюнхене мне не терпелось поскорей выйти на улицу и увидеть родной город. Но я старался быть сдержанным, чтобы Альбрехт не злился и не заподозрил меня в обмане. — К-13, мы долго ехали, и я проголодался. Поэтому сейчас зайдем в одно кафе, а потом отправимся за покупками. — А разве мы не можем купить что-нибудь перекусить в магазине? — Не перечить мне! Мы идем куда я скажу, щенок! — схватив меня за руку, процедил надзиратель и потащил меня в кафе в подвале одного из домов. — Внутри ни с кем не разговаривать. Понял? Ни с кем! Молча сидишь рядом со мной и на людей не смотреть. — Понял. А мне можно будет что-нибудь съесть? — Перебьешься. Я за тебя платить не собираюсь. В кафе было немного людей. Мы сели на предпоследний столик у стенки, и Альбрехт сразу заказал себе еду. Я лишь завистливо наблюдал, как он ел салат с супом и куском какого-то мяса. Рядом с Альбрехтом меня не покидал страх. В его присутствии мне было трудно разговаривать, я боялся сказать что-нибудь не то и разозлить его. Я снова опустил голову и стал ждать, пока надзиратель доест. Мне так хотелось узнать, что с моим домом, стоит ли он еще на месте или превратился в руины. На месте ли школа, парк — все, что могло бы напомнить о прежней жизни. Когда мы заехали в Мюнхен, все кругом было разрушено, вот я и испугался за свой дом, вдруг его постигла та же участь. К сожалению, я этого не узнаю, бежать бесполезно. Я посмотрел на ногу — она уже покраснела. — Герр Альбрехт, — прошептал я. — У меня нога болит. Пожалуйста, ослабьте браслет. Но надзиратель молчал, сидел с закрытыми глазами и молчал, будто не слышал меня. — Ну герр Альбрехт, пожалуйста. — Замолчи, дай отдохнуть. — Пожалуйста! — захныкал я. — Рот закрой, или ты хочешь, чтобы на нас обращали внимание? Хочешь, чтобы забрали тебя от твоей подружки? Нет? Тогда заткнись, — прошептал он. — Сиди тихо, иначе по возвращению за волосы оттаскаю. — За что? Я же просто попросил ослабить. — За то, что не можешь пару минут тихо посидеть. — Но… — Тихо! — поднеся палец к губам, прошипел Альбрехт. Через пять минут к нашему столику подошли две молодые девушки, одетые в весьма странные наряды. Одна из них, наверное, курила, у нее на шее висела такая же электронная штука как у Альбрехта. — Привет, красавчик! Развлечься не хочешь? — спросила брюнетка. Альбрехт молчал и не обращал на них внимание. А я за ними наблюдал и не мог понять, чего они от него хотят. — Ну же, парень, давай. Всего 100 долларов за час. Ну? — продолжила чернокожая. — Нет! — резко ответил Альбрехт. — Да ну, брось, расслабишься. Пойдем! Я заметил, как надзиратель уже сжал кулаки и стиснул зубы. —Дура, до тебя не доходит?! — прорычал Альбрехт. — У меня есть жена, и я верен ей до конца своих дней! Проваливайте! Вон! Я вздрогнул и закрыл голову руками, сделал это машинально, так как подумал, что он меня ударит. — Пошли вон, твари бесстыжие! — орал Альбрехт на все кафе. При виде охранника он замолчал и дрожащей рукой схватил меня: — Пошел! Быстро. — пробормотал он, оглядываясь по сторонам. На улице мы сели на лавочку возле развалин. Я смотрел на разрушенный торговый центр и дома, слушая пение птиц. Альбрехт сидел и тяжело дышал. Так продолжалось несколько минут. Повернувшись ко мне, он наконец-то заговорил: — Спина все еще болит? — Нет, уже не болит. А зачем вы спрашиваете? — Просто спросил. Наверное, обиделся на меня. Да? Я думал, что если стану отвечать более безразлично, то надзиратель быстрее уйдет от этой неприятной темы, и я снова вспомнил жгучие удары и его странную улыбку. — Ну, было больно, и шла кровь. А можно вас спросить? — Попробуй. — Почему вы накричали на тех девушек? И чего они хотели? — Маленький еще такое знать, — отрезал надзиратель. — Маленький… Ну можно тогда еще вопросик? — Только если после этого вопроса успокоишься. — Зачем вам трость? Вы же такой молодой. — Это чтобы меня на фронт не вернули. Доволен? — А где вы воевали? — Так! Был уговор. — Еще один вопросик, но другой! Пожалуйста, и я точно отстану. — Надеюсь какой-нибудь нормальный. — У вас правда есть жена? Альбрехт замолчал и уставился на выцветавший плакат-рекламу вышедшего еще в январе тридцатого года фильм «Великий Гэтсби», а потом снова посмотрел на меня: — Не смей даже упоминать своим грязным ртом мою прекрасную Фике! — процедил он. — Простите, просто вы сказали тем девушкам, что женаты, вот мне и стало интересно. А где ваша жена? — Замолчи! Тупая скотина! Это не твое дело! — сдавленным голосом заорал он. Я отодвинулся от него и замолчал. — Пошли за покупками, — окликнул меня Альбрехт, и мы пошли в ближайшую лавку, где первым делом зашли в отдел с алкоголем. Я нес корзину. Надзиратель взял две больших бутылки и положил мне в корзину. — Тяжело! Ай нога! — возмущался я. — Да что там с твоей ногой?! Весь мозг уже выел мне, — раздраженно прорычал Альбрехт, наклонившись ко мне. — Я ступню почти не чувствую. — Покажи. Я снял кед и от увиденного чуть не закричал: — Мамочки! Нога уже темно-багровая. Все из-за этого браслета. — Да тихо ты! — шикнул Альбрехт. — Сейчас ослаблю. Только не реви. — Мамочка... Хочу к маме, —захныкал я. — Я так соскучился по ней, мы так долго не виделись… — К-13! Помолчи, пожалуйста. Я, может быть, тоже хочу к маме, но я же не ною. — Альбрехт наконец-то ослабил ремешок браслета, и по всей ноге пробежала судорога. — Ну все, доволен? А теперь молча носишь корзину. Понятно? Я кивнул и схватил корзину с бутылками. После магазина мы отправились бродить по разрушенным улицам. Я покорно шел за Альбрехтом, мне хотелось как можно дольше побыть в родном городе. Кругом пыльно и много людей, светило яркое солнце. Надзиратель шел в ногу со мной, периодически опираясь на трость. Мы остановились у полуразрушенного дома, и Альбрехт стал рассматривать останки квартир, на его лице промелькнула улыбочка. Рассматривая усыпанную булыжниками дорогу, он наткнулся на какую-то фотографию. На ней была семья с ребенком, он недолго думая сунул чужую вещь себе в карман: — Хорошенькое фото. Эй, ты! Бегом за мной! — скомандовал он. — Зайдем еще в парикмахерскую, если она работает, и мне за вкусностями — За вкусностями? — обрадованно переспросил я. — Тебе я, конечно, ничего не куплю, даже не проси, — с насмешкой ответил Альбрехт. Путь в парикмахерскую оказался не легким, после вчерашнего налета вся улица была в воронках и развалинах. Я шел медленно, иногда даже приходилось перелазить через развалины и перепрыгивать огромные воронки. Видимо, в этой части города находилось что-то важное, раз этот район так бомбили. Альбрехт шел быстрее меня, и я быстро выдохся, пытаясь за ним угнаться. — Герр Альбрехт, а почему мы не на машине? — Дорога после бомбежки почти уничтожена, да и идти тут не далеко. — А разве вы не устали ходить по этим руинам? — Это ты еще во Вроцлаве не был, вот там развалины такие… Казалось, что город просто пережевали и выплюнули. А под Варшавой просто все с землей сравняли, — сам себе бормотал надзиратель. — Поэтому я и не по таким развалинам ходил. Я его не слушал, все продолжал смотреть по сторонам и случайно заметил под развалинами что-то черное. Подойдя поближе, я отбросил камень ногой и в ужасе закричал: — А-а-а! Герр Альбрехт, здесь девочка мертвая! — Где? — подойдя ко мне, спросил он. — Хм, ужас какой, —невозмутимо пробормотал надзиратель. — Бедная девочка. Война никого не щадит. Ну, хватит на это смотреть, пойдем. Он схватил меня за руку и потащил вперед. — Герр Альбрехт! Подождите, там же эта девочка, с ней надо что-то сделать. — Глупый! Она умерла, и ей уже все равно, что будет дальше. — Но ее надо похоронить! — Вот дурак! Когда развалы будут расчищать, ее, может быть, отдадут родственникам или сожгут. Я с этим возиться не собираюсь. В салоне к Альбрехту сразу же подбежал парикмахер и крепко его обнял —Альбрехт! Дружище, как же мы давно не виделись! Ты чего не приходил? Забыл фронтового товарища? — Привет. Нет, не забыл, дела, понимаешь ли, да и в город я не особо люблю ездить. — Ну тебе-то на природе, конечно, лучше, чем тут у нас, под обстрелами. Ну что мы все о войне? Ты вот за чем приехал? —Я как всегда — виски чуть-чуть выбрить, челку подправить и зачесать. — Строгий стиль, — покивал парикмахер. — Что ж, будет сделано. Присаживайся. А это у нас тут кто такой маленький? — воскликнул он, заметив меня. — Это прислуга. Я взял его с собой, чтобы он пакеты носил. Сейчас все покупки в машине, а его я решил на всякий случай не оставлять. — Славный мальчонка. —Это да, он симпатичный... — Альбрехт повернулся ко мне и недовольно закричал: — Что стоишь?! Живо сел на диван и ждать меня Я в тот момент стоял и рассматривал рисунки на стене и вздрогнул от этого неожиданного крика. — Не кричите на меня, пожалуйста! — Ты мне еще тут указывать собрался?! Молчать! — отвесив мне пощечину, приказал Альбрехт. — Еще раз откроешь свой рот — язык вырву! — Альбрехт, что на тебя нашло? Успокойся, прошу, — вмешался парикмахер. — Садись в кресло, у меня уже все готово. Альбрехт сделал три глубоких вдоха и, стиснув кулаки, сел в красное кресло. Он сначала мялся, что-то бормотал, а потом сказал: —Прости, друг… Просто эта дерзость выводит из себя, особенно со стороны мелких, вот и пресекаю. — Дело, конечно, твое, но не кажется ли тебе, что можно было бы и спокойно объяснить и не поднимать на него руку? Надзиратель снова сделал вдох, огляделся по сторонам и снова заговорил, но уже с ноткой раздражения, будто сейчас накинется на своего товарища за неуместные вопросы. — Дружище, я сам решаю, какими методами воспитывать своих подчиненных. — Но он там, вроде бы, плачет… — Ну и пусть плачет. Расскажи лучше, как жизнь твоя. Пока взрослые разговаривали, я на самом деле тихо плакал. Опять на меня ни за что накричали и ударили, еще и при постороннем человеке. «Вот бы этого Альбрехта самого отлупить как следует, еще и на людях, чтобы понял, как это обидно», — косясь на надзирателя, думал я. Сам Альбрехт в это время болтал со своим дружком. «Неужели у этого гада еще и друзья есть? Кто вообще с ним дружит? Этот парикмахер, вроде, нормальный, хотя Альбрехт тоже сначала выглядел адекватным, а потом показал свое истинное лицо!» Осмотревшись по сторонам, я увидел на столике миску с конфетами и быстро схватил одну штучку. От голода вкус яблочной карамели казался еще более насыщенным, чем был на самом деле. Я хотел взять еще несколько, но услышав резко изменившийся голос Альбрехта, оставил эту идею. Прислушавшись к разговору я услышал, что в Париже рухнула Эйфелева башня, и надзирателя это сильно взбесило: — Да как они это допустили?! Почему у них не работало ПВО?! Видите, летят ракеты, так сбейте их! Плевать, что упадут на другие районы, но это же символ Парижа! Это культура! Это красота! История! А теперь она рухнула! — Альбрехт, может, тебе воды принести? — Нет, спасибо, продолжай свою работу, воды мне принесет мальчишка. — Мальчик! — окликнул меня парикмахер. — Принеси, пожалуйста, герру Альбрехту воды, стакан возьми на маленькой кухне за углом, там и налей. Я мигом принес стакан и не успел поднести его надзирателю, как он сам выхватил его у меня из рук. — Сел на свое место, — буркнул Альбрехт, выпив половину стакана. — Спасибо за помощь, — сказал мне парикмахер. Давно я не слышал этого слова. — Пожалуйста. Альбрехт поднял на меня тяжелый взгляд. — Чего лыбишься?! Щенок паршивый! Сел на место! — Альбрехт, зачем ты ему грубишь? Он же помог тебе. — И что? Он должен знать свое место. И хватит поощрять его, он и без того борзый. — Ребенок помог, и я считаю, что его нужно отблагодарить хотя бы словом. Это обычная вежливость. — Все. Забыли этот разговор. Кстати, прическа очень хорошая. Спасибо большое. — Не стоит благодарности. Альбрехт отдал парикмахеру деньги, схватил меня за руку и поволок за собой. По дороге он купил себе багет и дразнил меня этой вкуснятиной, пока мы шли к машине. — Теперь мы едем обратно? — спросил я. — Мне уже надоел твой писклявый голос. В машине Альбрехт сразу же обратился к водителю: — Слушай, выйди ненадолго и покури, я потом позову. — Без проблем. Надзиратель проводил водителя взглядом и, убедившись, что тот отошел достаточно далеко, повернулся ко мне. — На меня смотри! Я весь сжался, но кивнул: — Смотрю. — Издеваешься надо мной?! — заорал Альбрехт. — Ты мне весь день испортил! Своей тупой болтовней! Своим нытьем! Я из-за тебя чуть не поссорился с другом! — Я не виноват, что вы меня ударили. Надзиратель накинулся на меня с кулаками. Альбрехт бил по губам и в бровь, ударил по носу. Огромным кулаком ударил в щеку. Я закрывался руками и отбивался ногами, но, получив в глаз, свернулся клубочком и перестал сопротивляться. — Слабак! Будешь знать, как чужим людям улыбаться! Дрянь! Как еду клянчить! Надзиратель уже было сгреб меня за волосы, но я как-то успел схватить его за ладонь и уже приготовился кусать, как Альбрехт отдернул руку, и его черная перчатка осталась у меня. — Т-ты ч-что н-наделал? — спрятав ладонь в карман, спросил надзиратель. Его затрясло, и он резко притих. — Отдай мне перчатку. Живо! Я помотал головой и еще крепче сжал ее в руках. — Слушай, малыш, прости меня. Я больше не буду тебя бить, только отдай мне эту перчатку, пожалуйста. — Нет. — А хочешь, я тебе конфетку дам? — дрожащим, но более дружелюбным тоном сказал Альбрехт. — Ну, будь ты хорошим мальчиком, прошу, отдай мне эту перчатку. —Я вам не верю! — завопил я. — Вы всегда врете! Я ненавижу вас! Не отдам эту чертову перчатку! Если так нужно, то заберите, как вы умеете! Неожиданно для меня Альбрехт расплакался. Сначала он просто всхлипывал, а потом зарыдал так, что ему стало сложно дышать. Альбрехт уставился на меня зареванными глазами. Руку из кармана он не достал, но начал на меня орать сквозь слезы: —Ты ничтожество! Ничего не понимаешь! Мне и так плохо, а ты еще делаешь мне больно! Я из-за тебя все еще в этом Мюнхене, смотрю на эту войну! Отдай перчатку, сучонок! От страха я швырнул эту перчатку на пол и забился в угол. — Где она?! Быстрее! — орал надзиратель, повалившись между сидений. — А-а-а! Они идут! Они везде! Нас окружают! Я мигом нащупал ручку и выскочил из машины. Водителя я увидел сразу и позвал его на помощь. Когда мы подошли, Альбрехт уже выдергивал себе волосы. Водитель положил его голову к себе на локоть и принялся успокаивать: — Альбрехт! Тихо, смотри на меня, все хорошо, никто не наступает. — Они идут! Войска с Востока! Они повсюду! Огонь! Огонь! — Нет здесь никого. Ты всех победил, ты в машине, все хорошо. — А папа? Я хочу к папе! Он дома? — Папа дома, мы сейчас к нему поедем. Все хорошо, ты скоро будешь дома. — Они огонь разбрасывают! Повсюду! Враги! Их армия везде! — Их здесь нет. Ты в Веймарском Государстве, с папой, и здесь нет никаких врагов. — А Варшаву мы взяли? — Взяли, солнышко, взяли! Мальчик! — обратился ко мне водитель. — Дай мне его рюкзак сюда. Водитель достал какие-то таблетки и отдал их Альбрехту. Тот, весь дрожа после приема лекарств, лег на сидения и почти не оставил мне места. Я разулся, залез на сидение с ногами и, обняв колени, стал слизывать кровь с губ. Правый глаз болел и слезился. Мне очень хотелось спросить у водителя, что произошло с Альбрехтом, но я не был до конца уверен, что надзиратель спит и не слышит разговоров, поэтому решил дождаться возвращения в поместье.