По прозвищу К-13

Свинцовое небо простиралось над руинами Мюнхена, стаи ворон то и дело спускались на землю в поисках добычи, которой после бомбежек было много. Тяжелый воздух сковывал легкие и не давал вдохнуть полной грудью. Спасатели продолжали искать и доставать людей из-под разрушенных домов. В одном из окон я заметил душевнобольного, который наполовину вылез из него и отчаянно что-то вопил, а потом заорал, будто его жгут заживо. Этот крик пронесся по убитым улицам и слился с ними воедино, он словно описывал все, что сейчас происходило на душе у простых людей. Я взял в руки семейную фотографию и, рассматривая ее, вышел на площадь. Кроме палаток с едой и медпунктов там ничего не было, я было уже решился посмотреть, что дают из съестного, но резко передумал. Вдруг заметят, что мальчик один без взрослых и начнут спрашивать: «А ты что один?», «А где твои родители?» Ну и все в этом роде. А чего хуже — позвонят в органы опеки, и меня отправят в детский дом, и тогда все мои планы рухнут. Я вспомнил про консервы, которые взял из дома. Надо попробовать одну, вдруг не вкусно, а я ношу эту тяжесть. По началу консерва не хотела поддаваться, и я переломал все ногти, прежде чем открыть ее, но наконец мне это удалось. Я съел пару ложек этой отвратительной тушенки. Она была настолько гадкой, что у меня на глаза навернулись слезы. Сглотнув оставшееся, я быстро заел ее яблоком и запил водой. Сегодня я, пожалуй, до вечера не буду ничего есть. По пути я снова увидел знакомую картину: как предатели избивают нарушителей комендантского часа. Мне было мерзко на это смотреть, но я не мог оторвать глаз, хотя вскоре пришлось. Меня резко затошнило, я быстро спрятался за углом и вырвал весь свой обед. Сначала я думал, что сильно впечатлился увиденным ранее, но когда полез в рюкзак за водой, я осмотрел консервы… И как же я не заметил? Все они были просрочены. Хорошо, что с обеда прошло не так много времени, а то мне было бы еще хуже. Вечером начали бомбить. От страха я рухнул на землю и закрыл голову рюкзаком, но осознав, что просто лежать опасно, я побежал к первому бомбоубежищу. По пути я схватил какую-то железку и закрыл ею голову, а еще приходилось несколько раз падать. Убежище оказалось довольно просторным, людей было много, все разбирали запасы спальных мешков и пледы. Мне тоже перепал один мешок, и я сразу же залез в него с головой и попытался согреться. Было не так уж и холодно, но по своей природе я мерзляк, особенно когда мне страшно. Ночь выдалась шумной, на улице бомбили, а в убежище плакали дети. Родители их всячески успокаивали, малыши искали защиты на руках своих матерей и отцов, а мне оставалось лишь смотреть на них, ведь мне было не к кому прижаться, не у кого просить утешения. Из рюкзака я достал своего игрушечного лисенка, того самого, которого хотел сжечь Вальдемар. У него был длинный хвостик и глазки-пуговки, сам он тоже был как колбаса, а лапки болтались в разные стороны. Я обнял игрушку, напоминавшую мне о беззаботном прошлом, и перед сном я еще раз посмотрел на семейное фото. Засыпая, я представлял, будто мама сидит рядом, поет колыбельную и гладит меня по голове. На мгновение я даже почувствовал чье-то прикосновение у себя на макушке. Сон быстро завладел мною, я даже толком не успел подумать о том, что сейчас произошло, и просто отключился. С тех пор прошло три дня. Дойдя до западных границ Мюнхена, я порядком выбился из сил. К тому же было изнуряюще жарко, я ходил в одной футболке и шортах, но это не сильно то и помогало, ведь за спиной у меня висел тяжеленный рюкзак, из-за которого мне приходилось чаще устраивать привалы. Вдобавок ко всему я все еще менял повязки, уж очень я боялся занести туда какую-нибудь инфекцию. Чтобы немного отвлечься от жары и не скучать по дороге, я фантазировал. Сначала я представил, будто я научился летать, как Питер Пэн, и могу вместе с птицами путешествовать по миру, а не стоять по пять часов на скучной границе, пока какие-то дяди и тети в форме не пересмотрят все бумажки, все сумки и не спросят про кучу прививок — от коронавируса до оспы, а ты тем временем сидишь и маешься. А в полете тебя будет обдувать приятным ветром, и увижу мир сверху: всякие леса, поля, города, реки, пустыни. Хотелось облететь вокруг Эйфелевой башни в Париже и Лахта-центра в Санкт-Петербурге и даже постоять на самой вершине Бурдж-Халифа. Весь мир хотелось вот так увидеть. Я развел руки в стороны и стал представлять, будто парю в небесах. Мне стало так хорошо, как не было последние две недели. Несбыточная мечта успокоила меня, и на душе стало немного легче. Я остановился у какой-то заброшенной булочной, рядом цвело красивое дерево. Кажется, это был персик — у него такие белые цветы, они напоминали бабочек капустниц. Неподалеку стояла автобусная остановка, а прямо за ней маленькое кладбище, на котором было не более десятка могил. Проходя мимо одноэтажных домов, я вслушивался в тишину. «Почему на улице так тихо в три часа дня?» — думал я, заглядывая в окна домиков в надежде увидеть там кого-нибудь. Тишину прервал ружейный выстрел. Я остановился и стал осматриваться. Посмотрев назад, я ничего не увидел, но повернувшись я заметил, как кто-то с бешеной скоростью несется прямо в мою сторону. От испуга я не успел отскочить в сторону, и оно влетело прямо в меня. — Чего встал посреди дороги? Не видишь, я бегу?! Ай! Из-за тебя я, кажется, ногу подвернула! — кричала девчонка, разбавляя возмущенную речь какими-то словами, похожими на русские ругательства. — Давай помогу, вставай. — Я протянул ей руку, а она схватила ее так сильно, будто хотела сломать. — Ну, спасибо. Поможешь собрать эти яблоки? — показав на разбросанные плоды, спросила она. — Помогу. А как твоя нога? — Нормально, — отмахнулась она. Мы принялись собирать яблоки, и я не мог оторвать взгляд от ее красивых, длинных косичек, падавших на хрупкие плечи. — А как тебя зовут? — поинтересовался я. — Сначала ты скажи. — Я Карл, мне десять, если что. — Карл? Тебя что в честь Карла III назвали? — Нет, — я слегка смутился. — На самом деле я не знаю, почему меня так назвали, то ли маме просто имя понравилось, то ли в честь прадеда назвали. Я честно даже не спрашивал. — Ну а я Марианна, — с ухмылкой сказала она. — Марианна? Это как? Два имени в одном? Тебя можно называть и Марией и Анной? Или нельзя? — Нет. Я — Марианна, и точка. Мы собирали разбросанные по обочине яблоки в сумку, которую я извлек из рюкзака: зеленые, желтые, красные. Все выглядели так аппетитно. Может, она и меня угостит. Я же ей помогал. — Можно еще вопрос? — Какой? — Я слышал, как ты кричала по-русски. Ты оттуда, верно? — Тихо ты! — прошипела Марианна, снова схватив меня за руку. — Пошли отсюда, а то нас заметят. — Ты чего? Мы прошли так несколько улиц, и вот она остановилась и начала бормотать что-то под нос, будто рассуждая сама с собой. — Что случилось? — Я подошел к ней поближе и шепотом спросил: — Ты что, правда из стран Восточно-Славянской коалиции? — Сначала ты о себе расскажи хоть что-то, и тогда я решу, хочу я тебе что-то рассказывать или нет. Я рассказал ей о себе и своем горе. Она внимательно слушала, мне даже показалось, что ей стало меня жалко, что ли? Но в своем рассказе я кое-что изменил: вместо того, чтобы сказать, что мою семью забрали по моей вине, я сказал, что на нас просто донесли по непонятной причине, а я просто гулял и увидел, как увозят мою семью. Ну а дальше рассказывал правду. Я сказал так, потому что боялся, что меня осудят и скажут, что я подонок, только о себе и думал и вообще сам виноват. — Получается, ты совсем один? — Да, — тяжело вздохнув, ответил я. — Все мои бабушки и дедушки умерли, а других родственников у меня и не было. — Значит, тебе интересно услышать что-нибудь обо мне? Ну, слушай… Меня зовут Марианна, ты это уже знаешь. Мне, кстати, тоже десять. Ты ведь в Мюнхене родился? — Да, я местный, — уверенно ответил я. — Я тоже родилась в Мюнхене, но мои родители — киевляне. Они в 2022 году в Германию перебрались. Ты ведь понял, о чем я? — Что-то слышал. Это когда российская спецоперация началась? — Ага. Спустя год, в феврале, уже в Мюнхене родилась я. — А я в мае родился. Получается, ты меня на четыре месяца старше. — Не перебивай, пожалуйста. Ну вот, мы тут жили и прижились, я свободно говорю и по-русски и по-немецки, пошла в немецкую школу. А потом… — она запнулась. — А потом начались гонения на славян. Моих родителей арестовали, а я сбежала. Она явно больше не хотела говорить об этом. Вот я и решил отвлечь ее: — А я хочу попасть во Франкию, в город Исудён. Там же, помнишь, я говорил, есть лагерь, куда, возможно, увезли мою семью. И вот я подумал, может быть, твои родители тоже там? — Ты точно уверен, что твоя семья именно там? Тут я резко засомневался в своих намерениях. Ведь правда, откуда мне знать, что моя семья в этом городе и именно в лагере «Брив», о котором мне рассказали? Я насупился и сел в траву. — Эй, ты чего? Реветь собрался? Промолчав, я достал из рюкзака свой блокнот и карандаш. Решил что-нибудь нарисовать, чтобы отвлечься, но при виде белого листа сразу отпало всякое желание рисовать. Стало очень больно. Сжавшись в комок и закрыв руками лицо, я расплакался. Мне было очень неловко, ведь раньше со мной такого никогда не случалось, разве что только перед мамой мог пустить слезу, но вот перед чужой девочкой — это впервые. Марианна продолжала сидеть с каменным лицом, наверное, ждала, когда я успокоюсь. Я быстро замолк, что тоже было в новинку. Обычно я плакал долго, особенно расклеивался, когда меня начинали жалеть, обнимать, гладить по головке, целовать и всячески сюсюкаться. Видимо, так я чувствовал себя в безопасности и мог выплакаться. Я знал, что меня выслушают и не станут ругать или осуждать, но а если я в чем-то был виноват, то меня могли поругать и простить в тот же день. А если меня наказывали, то только десятью минутами в углу лицом к стене Да и в углу мне было не скучно, там я фантазировал, было очень увлекательно, время пролетало незаметно, и вот уже меня окликал папа и говорил, что я могу быть свободен. Как ко мне и моим чувствам с эмоциями будут относиться незнакомые люди, я пока не знал, и поэтому решил лишний раз не проявлять их, чтоб не нарваться на неприятности. Ну а поплакать или посмеяться можно и в каком-нибудь безлюдном месте, где мне никто не помешает. — Что на тебя нашло? — спросила Марианна. — С того дня, как я узнал про тот лагерь, я шел себе и представлял, как встречусь с ними, как мы вернемся домой и все будет хорошо. Но теперь... я ничего не знаю! Понимаешь? Там же этих лагерей, наверное, десятки. И если мне и удастся найти нужный лагерь, вдруг мама и папа не там? А если даже и там, узнаю ли я их вообще? Узнают ли они меня? Меня туда и не пропустят, а если я попытаюсь пробраться туда, меня поймают и…и… — я вновь заплакал и стал повторять, что хочу к маме. Марианна слезла с камня и, наклонившись ко мне, сняла с моей головы кепку. — Карл, прости, если что. Не плачь, пойдем. Я продолжал сидеть и словно не замечал ее. — Хватит тут реветь! Ты же шел к своей суперважной цели и не думал ни о каких преградах! Но вот ты дал слабину и испугался. Неужели ты сейчас готов сдаться? Я поднял голову и посмотрел на затянувшееся тучами небо, а потом на Марианну. — Мне страшно. —тихо произнес я. — Понимаешь? Мне страшно сейчас все бросить, тогда я не смогу жить дальше, зная, что моя семья где-то там. Я хочу надеяться, что когда-нибудь найду их. А надеяться я могу, только шагая вперед. Марианна, услышав мои речи, победно улыбнулась и помогла подняться. — Так чего мы стоим? Пошли! — Ты хочешь пойти со мной? — удивленно спросил я. — Думаешь, твои родители тоже там? — Не знаю, — пожала она плечами, — просто нам вместе будет не так тяжело. Верно? А может, они и правда там. Тогда мы оба будем счастливы. Я поднялся на ноги и взял блокнот с рисунками. — Ты рисуешь? — заинтересовалась Марианна. — Учусь. Меня раньше брат учил, а потом я сам. — Покажешь рисунки? — Конечно, — уже более веселым тоном ответил я. — Смотри, это пушистый кит, он умеет летать и может парить над облаками, а на нем сижу я и глажу его шерстку. А это одинокий ворон, он каждый вечер сидит на заборе и смотрит на закат. А это просто солдат. Мы продолжали идти на запад и по пути рассказывали друг другу, кто о чем хотел. Я решил спросить Марианну про те слова, которыми она назвала меня, когда мы столкнулись. — Это русские ругательства. Прости, я от неожиданности, — рассмеялась она. — Так а что они значат? — Например, слово Der’mo мы говорим, когда происходит что-то неожиданное или когда мы злимся. — А Idiotina? — Это значит — тупой или дурак. — К чему тогда было слово Suka? — недоумевал я. — Знаешь, это я просто от боли в ноге наговорила, и это вообще не про тебя. С наступлением темноты начались бомбежки города, мы укрылись в убежище, которое оказалось намного меньше того, в котором я ночевал несколько дней назад. Но тут было как-то поуютнее. В медпункте мне сняли повязки и сказали, что они больше не нужны, а Марианне просто осмотрели ногу и заклеили ссадину пластырем. В углу бомбоубежища устроили маленький кинотеатр. Весь вечер мы лежали на раскладушках и смотрели мультфильмы, а потом нас угостили гречневой кашей с чаем. После ужина я лег в постель и вновь достал фото. — Это твоя семья? — подойдя ко мне, спросила Марианна. — Да, смотри, — шепотом ответил я. — Это мама — Эмма Рихтер, а это папа — Ральф Рихтер, это Вальдемар, а это я…Карл. — Ты очень похож на отца и брата, такой же светловолосый. А глаза голубые, как у мамы. — Мама… — я стиснул зубы, и на глаза навернулись слезы. — Что с ней? Я резко утерся рукавом. — В январе она чем-то заболела, и с каждым месяцем ей становилось все хуже и хуже. Они с папой ходили по врачам, она пила разные лекарства, но ей почти ничего не помогало. Я постоянно спрашивал у отца, что с ней, но он молчал. Рассказал только брату, а тот тоже ничего мне не говорил. Мама, само собой, тоже не признавалась, она хотела чтобы у меня была надежда, но я же не слепой, я же видел что ей становится только хуже. У взрослых была одна отговорка: «Ты еще маленький!». Вечно они со своими «взрослыми разговорами» и секретами! Делают детям только хуже…Мой рассказ Марианна слушала с каким-то безразличным видом. Наверное, ей не интересно, или просто устала. «Наконец-то можно лежать на спине», — думал я, глядя в потолок и прислушиваясь к взрывам на улице. Повернувшись на бок, я стал рассматривать других людей, а в особенности детей. Эти взрослые со своей войной отобрали у нас самое главное — беззаботность. Я бы очень хотел собрать всех ребят мира в одном огромном поле и просто там веселиться, дурачиться, играть, бегать босиком по травке и по лужам в дождь. Я бы плюхнулся в эту траву и кубарем покатился бы по склону, а внизу было бы чистое, прозрачное море с разноцветными рыбками. Каждый будет одет, как он хочет, я буду просто в шортах без кофты, уж очень хочется ощущать больше свободы, особенно после школьной формы с туго затянутыми ремнем, шнурками и галстуком. И чтобы в этом поле не было ни одного взрослого, только дети, беззаботно бегающие под голубым, безоблачным небом, наслаждаясь каждой секундой пребывания в этом мире. По правде сказать, мне иногда искренне жалко взрослых. Каждый день им нужно куда-то спешить, работать, и так весь день, даже не успевают поразмышлять о разном перед сном. Жалко тех, кого отправили воевать против их воли, а тех, кто устроил войну, мне ни капельки не жалко. А за что их жалеть? Сидят у себя в теплых кабинетах, пока чьи-то отцы, мужья, братья и сыновья погибают, раз эти правители что-то не поделили. Утром мы снова двинулись в путь. Через часа два мы уже подходили к Дахау. Там мы решили сделать привал. — Карл, слушай, у меня появилась идея, — усевшись на лавочку, сказала Марианна. — Какая? — Может, нам начать зарабатывать? Хоть по чуть-чуть. Например, будем чистить людям обувь за деньги. Я слегка растерялся, ведь в рюкзаке у меня были деньги, но я о них не говорил, так как уже решил, что они мне пригодятся для освобождения семьи из лагеря, если они окажутся там. Например, я кому-нибудь заплачу, чтобы их освободили. Но заработать еще — неплохая идея. Я согласился. Мы нашли щетки, ведро, сделали табличку и принялись ждать клиентов. В первый же день нас ждала удача — мы обслужили аж десять клиентов. Правда заплатили нам только шестеро, а остальные, когда их ботинки были вымыты до блеска, просто вставали и нагло уходили. На протяжении недели мы ходили по городу и чистили прохожим обувь за десять долларов. Попадались и более щедрые клиенты, которые не жалели и двадцать и даже девяносто, но встречались и такие, которые могли нахамить или даже ударить, если думали, что мы плохо выполняем свою работу. На третий день работы какой-то старикашка отлупил меня тростью по рукам за то, что я работал без перчаток и мог запачкать своими грязными, как он сказал, «лапами» его дорогие туфли. А на пятый день какой-то итальянец, пока я чистил ему кроссовки, что-то бурно обсуждал по телефону, но что именно — я не понимал. В итоге он бросил трубку и начал на меня кричать, а я отвечал, что не говорю по-итальянски и не понимаю его. В итоге он просто ударил меня кулаком в живот и ушел. Больше таких случаев не происходило, а за всю неделю мы собрали две с половиной сотни. На другой день к нам подошел один очень вежливый мужчина, он поздоровался и спросил, можем ли мы почистить его туфли. Он был не дешево одет, на руке у него блестели дорогие часы, а туфли были большие, красивые и черные, правда, немного пыльные. Внешне этот человек очень сильно походил на папу. У него были такие же золотистые волосы, немного оттопыренные уши и зеленые глаза, и мне показалось, что он почти одного возраста с папой. Только нос у него был не такой, как у папы — у папы был аккуратный, прямой нос, а у этого господина с горбинкой. — Gut! Sehr gut! — рассматривая свои чистые туфли, сказал господин. — Ребята, где вы так научились? Туфли стали как из магазина. — Мы просто хорошо знаем свое дело, — заявила Марианна. — Это очень похвально. Вы молодцы. Держите заслуженную награду. Тут я не поверил своим глазам. Этот человек достал толстый бумажник и вынул оттуда много серых купюр и протянул нам. — Вот девочке, а вот мальчику, — отсчитывая, говорил он. — Спасибо вам, ребята. Он дал мне и Марианне в сумме по тысяче долларов. Мы даже рты пораскрывали. — Вы шутите? — удивленно спросил я. — Нет-нет. Никаких шуток, берите. — Спасибо вам огромное. Как вас зовут? Пожалуйста, скажите, я никогда не забуду вашу щедрость! — говорил я, сдерживая слезы благодарности. — Ну что же ты, малыш, я себе на эти деньги и хороший одеколон купить не смогу, — с улыбкой ответил господин. — А зовут меня герр Шульман, а вас как? — Я Карл — А я Мари. — Очень приятно. Можно вас спросить? — Да, — неуверенно ответил я. — Вам нужны еще деньги? Мы дружно кивнули, ведь нам стало любопытно, что он скажет. — Я так понял, вы живете где-то недалеко отсюда. Или у вас нет дома? Наверное он начал задавать такие вопросы из-за нашего внешнего вида. Мы действительно уже давно не принимали ванну, а наша одежда была грязной и пахла. А еще очень сильно хотелось почистить зубы и помыть голову. — А где же ваши родители? Я не знал, как отреагирует герр Шульман на то, что наших родителей арестовали, поэтому мне пришлось соврать. — Наши родители на фронте, а дом разрушен, и мы ночуем в бомбоубежищах, поэтому мы собираем деньги на поездку к родственникам. Он смотрел на нас жалостливым взглядом и внимательно слушал. А когда мы закончили, он наклонился и заговорил: — Ребята, это, конечно, не мое дело, и вы в праве решать сами, но разрешите мне предложить вам помощь. — Вы хотите помочь нам? — косо посмотрев на него, переспросила Марианна. — Но как? — У меня есть одни хорошие знакомые, они организовали у себя маленький приют для таких, как вы. Там вы сможете заработать гораздо больше, чем на улице, и будете нормально жить, питаться три раза в день и спать не в бомбоубежищах, а в нормальных постелях. — А там уже есть другие дети? — спросил я. — Конечно, есть. — А там правда деньги платят? — Конечно, Мари. — А там нас будут учить? Ну, как в школе? Герр Шульман рассмеялся. — Карл, это же приют, где будут дети, конечно, образование будет! — А когда мы заработаем достаточно, то сможем поехать к родственникам? Наш новый знакомый важно кивнул. — А чего это вы вдруг хотите нам помочь? — прищурилась Марианна. Я заметил, как герр Шульман ухмыльнулся и огляделся по сторонам. На улице сегодня очень жарко, да и взрывы тут слышно. Может, стоит согласиться? Я не хочу, чтобы меня опять, то в живот, то по рукам били, и денег не давали. — Просто я люблю детей и не могу пройти мимо тех, кто нуждается в помощи и защите. — Минуточку! Нам надо посоветоваться, — взяв Марианну за руку, сказал я. — Мы отойдем. — Пожалуйста, разговаривайте, сколько нужно. Мы отошли от герра Шульмана подальше. — Как ты думаешь, — спросил я у нее, — ему стоит верить? Какой-то он слишком добренький… — Ну смотри, как он хорошо с нами разговаривает, и деньги настоящие. Может, он и не врет про приют. Я призадумался. — Может ,там нам будет лучше. По крайней мере, мы сможем поесть, переодеться, умыться и выспаться. И я буду стараться поскорее заработать денег. Если нам будут платить так, как только что заплатил герр Шульман, то мы быстро накопим деньги и доберемся до Исудёна на автобусе или поезде. — Но тогда нам придется усерднее работать, чтобы поскорее продолжить путь и найти твою семью, — протянула Марианна неуверенно. Я рассердился. Не хочет — не надо. — Ради своей родни я возьмусь за любую работу. Понятно? Пойду и скажу герру Шульману, что согласен. Марианна еще что-то вдогонку хотела мне сказать, но я ее уже не слышал, моя голова была занята другим. — Герр Шульман! — окликнул я его. — Я согласен на ваше предложение! — А Мари? — он склонил голову набок. — Она еще сомневается. — Так что же, ты один поедешь? Я обернулся. Марианна смотрела на меня, я подбежал и крепко обнял ее на прощание. — Я буду скучать по тебе. — Карл, я тут подумала, что одна я уже не смогу. Все-таки буду волноваться за тебя, да и чистить ботинки за мелочь надоело. Я поеду с тобой. Мы взялись за руки для уверенности и пошли к машине герра Шульмана. Это был черный Мерседес с просторным салоном. Мы сели, и я спросил нашего нового знакомого: — Герр Шульман, а кем вы работаете? Мне просто интересно. Рассмеявшись, он ответил: — Карл, я работаю с людьми. Помогаю им в трудных ситуациях. — Вы врач? — Нет, я больше основатель всяких волонтерских движений, вот и все. Мы ехали довольно долго, и наконец городские пейзажи сменились на природные: поля, холмы, деревушки… Солнце уже скрылось за тучами и не слепило меня. Минут через десять мы свернули на другую дорогу и поехали в какую-то деревню. Сначала я думал, что мы остановимся у одного из деревенских домов, но мы выехали оттуда. Машина стала подниматься все выше и выше по склону, вдалеке показался высокий и красивый дом. Даже не особняк, а целый замок, я такие видел только на разных экскурсиях и картинках. Я понадеялся, что герр Шульман направляется именно туда, и мне удастся побывать внутри.