Проклятый

Воспоминания губительны. Но еще губительней, когда их качели качают душу не в голове, полной безысходного мрака, а в… реальности, ведь в таком случае просто не остается пространства, чтобы что-то оставалось лишь воспоминаниями. Оно… и есть твоя реальность. Он помнил, он хорошо всё помнил. Помнил в процессе, помнил в окончании. Помнил, потому что каждое воспоминание было выжжено по ту сторону век реальностью, которую он прожил. Да, реальность… пожирала его беспощадно и безжалостно. Он… помнил всё, но проблема была в том, что это всё еще приносило ему боль, а раз приносило, то он не просто вспоминал, как существующее, а… проживал это. Чувствами. Страхами. Ненавистью. Кто-то смеется в темноте, и он это слышит. Но не может понять, явь это или мара. Он сильно накачан наркотическими травами, границы между иллюзией и реальностью были стерты. Но он слышал этот смех, этот прыгающий вокруг него звонкой ланью смех. Девушка… это смеялась девушка. А он лежал, спиной на мягких подушках… полностью голый и с широко разведенными ногами, от колен которых тянулись шелковые ленты к столбикам балдахиновой кровати. Это делалось, чтобы он не мог сомкнуть ноги… и значило, что к этому привязанному телу была очередь, и он просто… принимал. Это была даже не близость, не насилие, а просто… скотный двор. Они приходили, он даже не помнил их лиц. С уголков губ стекала слюна, глаза с широкими зрачками и полная бесстрастность на лице. Но кто же тогда… смеялся? Сюэ Ян начал приходить в себя. Его руки затекли, теми же шелковыми лентами они были подняты наверх. О ногах и говорить нечего, внутренняя часть бедра стерта до крови, зато между ног всё текло и пульсировало. Еще… еще больше. Не имеет значения, сколько их будет, просто… дайте еще. И ведь он даже не чувствовал ни трепета, ни удовольствия… ни боли. Но то, что жило внутри него, истекало вязкими соками и, кажется, было полностью счастливо, беспрестанно принимая, поглощая, сжимая. Словно демон, у которого вместо души билась лишь слепая и неразумная похоть, что он готов был сожрать самого себя, лишь бы подкинуть дров в огонь её жадности. На тот момент Сюэ Ян уже был беременным, и это был уже такой срок, когда он, в очередной раз умерщвляя плод, истекал кровью больше десяти дней. Ему даже показалось, что сгустки, на которые он обратил внимание, были какой-то формы… но он быстро отвел взгляд, точно зная, что это не части тела, разве что только-только формирующийся эмбрион, голова, быть может, может туловище… вроссыпь из разделенных клеток, без намека на кость, кожу или даже эпителий. Просто сгусток, но опасный, грозящийся стать телом сгусток. А он не мог этого допустить, только не это. Он столько раз травил зачатки жизни внутри себя, что уже и не понимал, из-за чего конкретно это делает. Потому что его насиловали? Потому что отцами для этих детей были насильники? Он не хотел рожать именно по причине насилия? Или… потому что не хотел, чтобы это проклятое тело исполнило свою главную функцию? Сюэ Ян не знал и даже перестал об этом думать. Понимал лишь, что защищает себя от еще большего кризиса, спасает свою жизнь. Кто вообще мог сказать, выживет ли он, если родит, не убьет ли его дитя, нечаянно застряв в половых путях или вообще не желая выйти. А ведь он был один… кто бы ему помог? Он никогда… никогда не был кому-то нужен, его никто не любил и не хотел. Хоть кто-то вообще смотрел на него как на человека, которому… больно? Смех снова прозвучал, и в этот раз словно бы у самого уха. Одну из рук освободили, но Сюэ Ян всё еще был в дурмане опиума. В комнате кто-то появился. Склоненная голова Сюэ Яна слегка поднялась, шевельнулись его отросшие волосы. Он приподнял свободную руку и несколько раз согнул пальцы в направлении себя. Подзывал, мол, подходи. Понимал и не понимал, что делает. Не было никаких мыслей, не было чувств. Ни страха, ни боли, ни отчаяния. Одна лишь… пустота, глухая, можно сказать оглушенная, и почти слепая. Тот, кто там стоял, начал подходить. Залез на кровать, стал рассматривать разведенные шелковыми лентами ноги. Взгляд мазнул по месту между ними. Сюэ Ян не осознавал, что было дальше. Потому что в ушах звучали всё те же колокольчики женского смеха. Они были… не издевательскими, не насмешка. Просто… как промчавшаяся мимо молодая и свободная лань, тряхнувшая своими золотыми рожками. — А ты красивый, — она уселась возле него, вольготно и даже расслабленно, уселась возле сотрясающегося от толчков тела. — Милый и красивый. Девушка была похожа на бред, чем, собственно, и являлась. Глаза Сюэ Яна были полузакрыты, с губ стекала слюна. Но он смотрел на неё, такую молодую и свободную. Это она… смеялась, но с чего — неизвестно. — Роди мне ребеночка, — широко улыбалась она, — пока они не заебали тебя до смерти. Твой живот раздуется, станет большим, и тогда ты так станешь похож на Адама… вот только груди нет, что плохо. И она цыкнула языком, закинув свое бедро на его ногу. — Это не так уж и больно, — продолжала она, — и даже сладко. Не веришь? Он будет зажат в плаценте, как в коконе… змеиные роды. Не разрежешь плаценту — оно умрет. А разрежешь — получишь ребеночка. Роди, роди мне ребеночка. Ты уже на сносях, и они об этом знают. Скоро они начнут травить тебя, если поймут, что ты выживешь. А если нет… то подождут, пока ты родишь, возьмут дитя и сделают из него то же, во что превратили тебя, ха-ха-ха! И снова засмеялась, и снова это не звучало как насмешка. Просто существо, которое смеется. — Ли… ли… — едва различимо промычал Сюэ Ян и видение исчезло. Он уже лежал в полумраке, почти в темноте. Под ним была мокрая вязкая лужа, а уголки губ треснули и кровили. Кто-то вставлял ему в рот, и по тому, как начинало болеть поврежденное горло, было очевидно, что сделано это было не один раз… и не одним человеком. То было время, когда его силой держали в борделе. Гиблое, умертвившее его душу и волю время. Его спасительница тоже была в этом рабстве, девушка, оставившая своего ребенка умирать в учиненном пожаре. И радующаяся своей свободе. Сюэ Ян ей… завидовал. В его памяти она осталась настоящей воительницей, единственной героиней среди женщин, единственное женское воплощение, которое он не презирал. Она его спасла… она освободилась от своего бремени огнем, а Сюэ Ян — ядом. Странно, но он плохо помнил то, как выживал дальше. В смысле… их пути разошлись? Он точно помнил, что она ушла, а сам он… исчез в темноте леса. Что было дальше, помнил плохо. Будучи дикорослым растением, белладонна росла на рыхлой почве возле гор, в глубинах леса, в зарослях кустарников. Где повлажнее — там будет она. И он её нашел. Он объел добру часть кустарника, откусывая вместе с листьями, глотая с кусочками зелени и пережевывая с волокнами веточек. Ел… пока рвотный позыв не скрутил его, пригнув низко к земле. А потом, чуть оклемав, снова принялся есть. Его снова стошнило… Очнулся в туманном холоде рассвета, грязный от рвоты и земли. Снова потянулся к кусту. «Так умереть охота?» Моргнул и опустил руку. «Нет. Я как раз хочу жить…» Дополз до ручья, шум которого слышал вдали. Почти упаллицом в воду, напился. Снова стошнило, потом снова пил. Изможденно упал на спину, чувствуя, как полный желудок давит на позвоночник. Снова поднялась рвота, которая чуть не задушила его, так как он лежал на спине. В глазах стояли слёзы. «Сколько же я так буду мучиться?» Никто не ответил ему. И это был вопрос… не о белладонне. Вода текла, птицы летали, солнце светило. Мир… жил. И ему не было дела до него, распятого внутри его живучего нутра, где и он был довольно живуч… но еще больше несчастен. Ребенка убить удалось. Пролежав у ручья с полдня и, казалось, отоспавшись, Сюэ Ян пришел в себя, хоть и был бессилен. Встал на ноги, встал через сильно сжатые зубы. Вернулся к кусту, оборвав его дочиста и пересыпав ягоды в кармашек в рукаве. Долго шел на запад, пока наконец, призванный заклинанием, к нему не прилетел его меч. Он расчехлил его и стал медленно водить ладонью по ножнам, где, скрытые магией, были начерчены символы-телепорты, которые позволяли как явить перед собой определенную вещь, так и самому… куда-то явиться, там, где заранее было нарисовано магическое поле. Так Сюэ Ян без помощи талисмана перемещения перенесся в свое убежище, одно из. Поле было нарисовано на стене и сразу после его перемещения исчезло. Он оказался в немного душной, но лишенных зверей и насекомых пещере, скрытой за массивным водопадом. Он любил воду, всегда старался быть ближе к воде. В пещере было всё, в чем он мог нуждаться: одежда, деньги, еда, которая переносила долгое хранение. Он взял лепестки сушеной хурмы и стал пожадливо жевать. Страшно захотелось свежей хурмы, сладкой и влажной. Полез в другие закрома, нашел пропаренный, после высушенный и перетертый в муку рис. Стал есть его охапками. Нашел вяленого мяса и тоже на него набросился. Выполз наружу и, подставляя ладони, стал пить падающую водопадом воду. Зарекся когда-либо пить какую-то другую… таким уж был, хранящим верность тому, что его спасало. Через три дня, когда силы вернулись, он растущую в нем жизнь… убил. Сварил из ягод белладонны отвар на растущую луну, добавил некоторых других трав и выпил. А после… жестоко слег на десять дней, бросающийся то в жаре, то в холоде, проклинающий всё на свете и сам свет. Пил только падающую воду, из-за чего и сам, кажется, падал… но не умирал. А после десяти дней кровавого ада, его бедра перестали скользить от крови. Он сразу понял, что всё закончилось. Плотно прижав к себе колени и обнимая их, Сюэ Ян долго-долго лежал с открытыми глазами, смотря в… никуда. Он… переживал сумасшествие, переживал в молчании, что было самым страшным. «Роди, ну роди мне ребеночка…» — Заебу тебя нахер, — прошептал Сюэ Ян, так и не моргнув. — Вырежу и выброшу собакам, пусть они ебут. Сумасшествие трусилось в нем, и он поддавался этим вибрациям. Хотелось кричать. Хотелось бежать куда-то и всё убивать. Хотелось, чтобы его самого убили. Хотелось кидаться в пламя и им же плеваться в других. Сюэ Ян… сходил с ума, его мозг был нестабилен. Пока лежал, видел видения страшные и кровавые. Не понимал, бредит или переживает наяву. Потерял много крови, но остался жив. Был белым, аж страшно… и глаза не моргали, эти черные, такие черные глаза. Очередной плод насилия убил. Вновь оскверненный… слишком много крови, в этот раз слишком много. Это было… страшно. В этот раз. Думал, не переживет. Нельзя рисковать, нельзя дотягивать до полного месяца. Тогда он это понял… но споткнутьсяна этом знании или же безопасно обойти ему не дал один губительный просчет. Вторая встреча с Сяо Синчэнем.

***

луна светит надо мной немым криком.

мой ангел упал в море, полных гибели надежд,

и мрак окутал всё.

я умолял луну сохранить этот секрет…

а она опустилась в мой живот,

приблизив… рассвет.

Сейчас, даже не столько спустя три года, а именно сейчас, далеко не потому, что три года прошли, Сюэ Ян явственно ощущал всё более вырисовывающуюся истину. Это дивное, странное, полное какой-то трагической откровенности уединение с Сяо Синчэнем не оставило равнодушным, просто не могло оставить. Мир, который разлился между ними, разлился, как между двух берегов разливается река… А были ли мосты между этими берегами, или же одна только река? Она… бушует? Она… тиха? Её можно пересечь вброд или же скользкие камни и сильная глубина просто не дадут шанса сделать этого своими силами? Лодку перевернет, плот разрушит, кусок дерева просто унесет сильным течением. Что это была за река… и действительно ли она разделяла или же… наполняла, вливалась как кровь в пустующие вены, как влага в иссушенное горло. Река… омывала, освежала, наполняла. И этого ему было довольно. Абсолютно точно — довольно. Он не мог назвать это ночами любви или войны, но также не мог назвать это время и просто близостью по нужде. Потому что её не было. Губительного время месяца… не было. А была… только луна, человек в белом, старый дом с дырявой, всё еще дырявой крышей, большим залом, странной печью, гробами вместо кроватей. Это был… дом на краю света, на самом краю, где будущее определялось лишь сменой времен года, а прошлому… не в чем было пустить корни. Однако… Один корешек всё же был. Единственный, который не просто укрепился в земле, но еще и рос. Слишком быстро. Сюэ Ян не мог не признавать эту истину: сейчас, пусть и не было разговоров о прошлом самих мужчин, но единственной и очень серьезной пропастью между их отношениями был… этот ребенок. «Между» ним и Синчэнем, во всех самых огромных смыслах, слишком резким острием выступал именно этот ребенок. Но, разумеется, держал это острие… Сюэ Ян. Потому что этот мальчик… был сыном Сун Ланя. Потому что это был ребенок насилия, ненависти и боли. Потому что вопреки судьбе — или по её воле — он не разделил участь предыдущего потомства и не умер ни в утробе, ни выйдя из неё. Сюэ Ян даже сам не понимал, что сильнее доставляет ему боли: то, что ребенок всё же родился, или что руку к этому приложил Сун Лань. Он был лучшим другом Сяо Синчэня, опасной, бесконтрольной тварью, способной гнаться до изнеможения, лишь бы отомстить. И когда эти два дружка пленяли его… именно Сун Лань оказывал Сюэ Яну куда большее «гостеприимство», нежели это делал Сяо Синчэнь. Сюэ Ян их помнил, этих двух бывших друзей. Помнил их возвышающиеся над собой фигуры, помнил их подернутые жаждой справедливости и уверенностью в собственной правоте лица. Помнил их боевые навыки, как помнил и их силу. Сяо Синчэнь был сдержан и не полагался на эмоции, а вот Сун Лань… эта не щадящая даже саму себя тварь била наотмашь и пощады не знала. Сюэ Ян сразу ощутил — тот его ненавидит всей душой. Но почему? Потому что Сюэ Ян был темным заклинателем, к которому у него было взращенное в храме Байсюэ отвращение? Или потому что Сяо Синчэнь… смотрел на него. Сюэ Ян это заметил, но значение придал вскользь. Он умел ощущать мужскую похоть едва посмотрев мужчине в глаза, и потому сразу понял, что Сяо Синчэнь еще даже не «мужчина» — мужское в нем заменяли духовные качества. Потому и не придал значения, сразу же отмахнувшись, не зная, почему Сяо Синчэнь на него в самом деле смотрел — потому что встречал его раньше, единожды лишь, но первой мыслью было одно. «Красивый». Может, ненависти предшествовала ревность? Ревновать друга — дело житейское, но… в этой ненависти словно было что-то совсем другое. Потому что когда так неистово ненавидишь, это равносильно тому, словно бы что-то остервенело отрицаешь. Но что отрицал Сун Лань? Сюэ Ян этого не знал. Знал лишь, что тот гнался за ним долгие месяцы, как дикая собака, а когда нашел… не пощадил. Ни как врага, ни как… мужчину. Потому что они оба оказались представителями дефективных, и потому… по воле судьбы сцепились иначе, нежели в драке. Сяо Бай Ян был его сыном. Но также он был сыном и Сюэ Яна. Мальчик был пропастью в самом что ни на есть настоящем, пропастью между двумя, судьбы которых переплелись, и как-то так получилось, что чем дольше всё затягивалось, тем тяжелее было эти срастающиеся нити распутать. Ночь полной луны… дышала в Сюэ Яна прохладой мира и покоя, он нисколько не любил этого человека, потому что и самой любви не знал, но… но сейчас думал именно о ребенке. Не мог Сюэ Ян не посматривать в сторону кое-чего определенного, а именно… чтобы вот так было всегда. Он в этом доме… с этим человеком. Который… делит с ним ложе и всё сильнее становится на этом ложе мужчиной, который проигрывает как своей, так и чужой чувственности. Сяо Синчэнь «проигрывает»… и Сюэ Ян не мог этого не ощущать. Его чувственная слабость, его растущая жажда, его… зависимость, его способности. Стыд уходил восвояси, уходила и дрожь, слезы… больше не стекали. Как… странно и как дивно! Любовник… да, он был его любовником — они были друг для друга любовниками! И всё бы ничего, прошлое могло просто сгинуть, ведь здесь не было почвы, где ему разрастись, но… между ними был этот ребенок, это неуместное, враждебное всей природе Сюэ Яна существо, которое Сяо Синчэнь… любил. И страх, что он узнает «чей» этот ребенок… всё сильнее разливала жидкий холод в голове Сюэ Яна. Ведь если Сяо Синчэнь узнает… это практически сотрет Сюэ Яна как фигуру на доске их общей жизни. Он заберет ребенка и сбежит, а если вернется… то только вместе со своим дружком и… убьет его. Они оба его порежут и счастливо отправятся в закат, получив всё: Сяо Синчэнь вернет друга, Сун Лань получит ребенка, а сам мальчик наконец-то обретет родного по крови родителя, который будет его любить… Любить? Тут Сюэ Ян призадумался. А позволит ли нетерпимое сердце Сун Ланя любить того, кто вышел из утробы его врага? Но ведь Сяо Синчэнь любит это бедствие, а Сун Лань привязан чувствами с Сяо Синчэню. Хотя, кто знает… всё Сюэ Яну казалось, что Сун Лань скорее бы бросил это исчадие умирать, как, без сомнений, бросил бы и самого Сюэ Яна, если бы очнулся раньше… хотя более реальным вариантом было то, что он бы просто его добил, ведь бросить умирать — это не подвиг, и даже не жалость. Добить — вот, что красит любого из этих смерть несущих. Сюэ Ян вдруг громко расхохотался, и его смех эхом проплыл по утреннему лесу.