Проклятый

«…без сердця дні мої сумні,

тож поверни його мені!»

Закрыть глаза. Открыть. И пробираться через тьму невежества, гибели… и красоты. О да, она была, красота всего мира сосредоточила свое сияние… лишь в нем одном. Он… сиял. «Нас всех ждет смерть…» Видение? «Нас… гибель ждет. Нам… не выжить». Кто-то болезненно мечется в доме, окутанным золотым свечением пламени свеч. А потом… метание прорывается наружу. Человек выходит, такой же белый, как и его одежды. Он… почти задыхается. За ним, трясясь в слезах, выходит другой, со смолью таких же чёрных волос, как и его одежда. Слова ли его испугали так, что он аж заплакал? Нисколько. Он… не слов устрашился, а вида… и безумия. — Нам не выжить… — снова повторил он, идя куда-то вперед. — Мы все… все. Кроме неё, нашей несчастной… но такой сильной. — Синчэнь, — второй голос, — пожалуйста… ты меня пугаешь. — Нас ждет гибель, — он почти задыхался, вдох давался ему всё труднее. — Она уже идет, ты разве не слышишь, разве не видишь? Чёрным-черно, так темно! — Но почему? — он хватается за него, точно препятствуя ему уйти дальше в лес. — Почему темно, почему? Почему ты видишь столько мрака?! — Он всегда был над нашими головами, — губы Синчэня задрожали. — И в том, что остался висеть… моя вина. Я должен был… а теперь нам не избежать этого гибельного конца. Он придет и всех нас уничтожит. — Кто? — допрашивался Сюэ Ян. Он плакал и испытывал сильнейшую боль, ведь Сяо Синчэнь вел себя так, словно… сошел с ума. — Умоляю, скажи мне, кто этот «он». Я убью его раньше, я выслежу его! Синчэнь круто развернулся. Сюэ Ян даже не пытался увернуться от его рук, которые схватили его за одежду и вдруг слишком резко приблизили к себе. Незнамо как мужчины оказались на коленях. — Этого не должно было случиться, — словно в бреду шептал Синчэнь. — Как же так… как? И стал рвать на нем одежду. Сюэ Ян, прижавшись к его груди, дрожал и трясся, но не сопротивлялся. Сяо Синчэнь сдёр, практически вырвал ткань на его спине, обнажив белую кожу так, что видны были и лопатки, и линия позвоночника, и даже ребра. Сюэ Ян сидел у его груди, полуголый, дрожащий, испуганный далеко не словами, а… болью, которая прямо-таки сочилась из чужой души, туманя этот прежде такой сильный разум. Он был похож на какое-то насилие, раздетый и дрожащий, без намека на сопротивление. И он ниже склонил голову, принимая… всё. Сяо Синчэнь гладил его по лопаткам, он не зря обнажил ему спину. В таком виде Сюэ Ян походил на что-то печальное и падшее, беззащитное и словно бы умоляющее о… чем? Спасении? Любви? Их союз не был делом любви или страсти — это были отношения двух жизней, переплетение двух судеб. Любовь… да что о ней можно было знать? Любовь внушит и вино, но «любовь» ли то будет? А когда люди вместе прорываются через глубокие несчастья, утопая в них и выныривая, даже топя друг друга, но всё равно выживая… «Я подарил тебе детей… я родил их для тебя!» Мужчины дрожали. Сюэ Ян вздрагивал от нервов и холода, чувствуя спиной не столько ночной воздух, сколько какое-то покалывание души, пытающейся пробиться через кожу. Он дрожал на груди Синчэня, сидя возле него на коленях и скрестив руки. Он был весь в нем, который утрачивал разум и бредил их общей гибелью… гибелью их семьи. А Сяо Синчэнь… обнимал его, уже почти царапая его спину, словно пытался доскребтись к чему-то, чего там не хватало. — Помогите нам… — тихо, почти со слезами на глазах прошептал он. Предчувствуя их страшную гибель, Сяо Синчэнь, оглушенный невозможностью что-то противопоставить «такой» силе разрушения, стал взывать к вечно немым к несчастью людей богам. — Кто-нибудь… помогите. Они сидели во тьме, из звуков только шум ночи и таинство объятого мраком леса. Как две маленькие песчинки они замерли в этом чёрном дне, такие далекие, как и звезды в небесах. Те тоже во тьме, и тоже сияют… тоже на дне. Ничего в этот момент больше не существовало, и Сюэ Ян плакал, веря этому пророчеству, но так сильно трясясь из-за того, что испытывал колоссальную боль из-за страданий Синчэня, в которых винил себя и их жестокую, когда-то полную страшного мрака жизнь…

***

Без сердца жить не станешь, а с сердцем захочешь умереть. Потому что… больно. Оно бьется, мечется, рыдает… как же больно. А еще больнее не иметь ни единой души, к которой можно было бы приклониться, подойти, попросить утешения… или получить его без просьбы, просто потому что твою боль видят и не игнорируют. Он и не знал, как сильно жаждет утешения, пока не осознал, что в мире всё же нашелся человек, который ему… сострадает. Сюэ Ян считал Сяо Синчэня слабым, а себя сильным, однако именно этот «слабый» человек вытащил его из бездны смерти, а вытащив принял на свою голову всю ту бурю, которой не дали сгинуть, а позволили… быть. Ну и зачем, зачем ей быть, коль она так ужасна? Но разве не после шторма наступает штиль, разве не после ночи наступает рассвет? Одно всегда рождается из другого, одно для другого утроба… и погибель. Но это двусторонний цикл, и не имеет значения сколько раз ты умрешь, ведь столько же и родишься. Но для чего это нужно? Сохранить мир в первозданном облике? Или наконец рассмотреть на небесах луну и солнце, которые всего на один момент рассвета всё же присутствуют вместе в венценосных небесах… Сюэ Ян шел и мысли его бежали следом. Он шел и… не видел ночи. Задыхался. Спешил. Не бежал от кого-то, не уходил… однако за ним следовали, спешили. Но держались на расстоянии. Он чувствовал это. Светила луна, погружая всё в какое-то таинство. Сюэ Яну казалось, что он спит наяву и что может… всё. Он чувствовал эту силу, луна была носителем женского начала, мистического и глубокого. И он чувствовал эту силу, эту капризность, эту… загадочность. «Умру за тебя…» Слова, так легко сорвавшиеся с его уст… а потом эти же уста нашли другие, словно вложив в них эти слова… поцелуем. И он целовал его, целовал горячо и с какой-то страстной потребностью перелить в сосуд этих губ жар собственного нутра, пышущего через его влажные уста, такие горячие и манящие в своей припухшей красноте. Целовал и целовал, пока в конце концов не прервался, чтобы понять, что хорошо понимает, что делает. «Умру за тебя…» Сяо Синчэнь пошел за ним. Сюэ Ян вышел из дома и ушел в темноту, а Сяо Синчэнь всегда был в ней, поэтому, по сути, никуда и не уходил… от неё. Но он всё же вынужден был различать темноту мирскую и свою собственную, а еще… тьму в душе этого человека, ту душащую эту душу тьму, в которой он видел её голубое очертание… плачущее очертание, прижимающее ладони к лицу очертание. «Не иди в болота, там гибель твоя; живет на болотах водяной король, одинокую судьбу плетя…» Сяо Синчэнь приостановился. Сюэ Ян тоже сбавил шаг. — Утащит он тебя на дно, юнец, — звучал голос Сюэ Яна, — в мужья иль в жены, но потащит под венец. «А венцом там был тростник и голубика, — мысленно продолжил Синчэнь, — морошка, клюква и черника…» Эти были стихи, которые они читали… которые Сюэ Ян читал ему. Оповедь была о хозяине болота, короле среди водяных и принце русалок. Водяной король… в одиночестве гнетущем. Сюэ Ян стремительно обернулся, взмахнув во тьме тьмой своих волос. Он смотрел на Синчэня, хорошо видя его в темноте, вообще хорошо видя в темноте. Сяо Синчэнь тоже не перецепился бы ни за один корень и шел уверенно, но… будь он один, его плечи бы не опускались, а голова была бы поднята высоко. Но один он не был… он был с «ним». Луна снова выглянула из-за унесенных ветром облаков. Сяо Синчэнь почувствовал, что он тоже унесенный… и что луна светит ему прямиком в душу, не замораживая, а растапливая покрытое болью сердце. Оно дрожит… и просится в теплые, полные огня ладони. «Согрей…» Свет луны объял Сюэ Яна как призрачный фатин, из-за чего его темная, из-за одежды и волос, фигура стала казаться какой-то мистической, едва ли не явлением, обманом зрения… но только не души. Он пронзал своими чёрными глазами застывшего в таком же бледно-голубом сиянии Сяо Синчэня, который думал, что это настолько… важно, эти чёрные, чёрные-пречёрные глаза. И ничего… важнее того, что эти глаза были чёрными, просто быть не могло. Сюэ Ян же о его мыслях не знал, слушая лишь свои… но при этом смотря только на него. — Я мысленно поклялся, — продолжал вести оповедь он, — что ни солнцу взойти не дам, ни легким вздохнуть, ни капле дождя упасть, ни ветру на себя подуть. Я выстроил башню из песка и знал, что под ней и сгину! — он задышал чаще, глаза его будто бы отстветили влажным отблеском. — Но не построить не могу… Сяо Синчэнь слушал. Он не задавался вопрос для чего и зачем, а просто… принимал всё таким, каким оно было. В этот момент. — И всё же… — этих строк уже не было в творении, или… Сюэ Ян их просто тогда не дочитал. — Что о предательстве других я знал, я видел, я дрожал! Весь мир мне враг, а я его добыча, и жертвою меня как агнца заклеймили, распять в угоду лжи желая, любовь мою предав и болью убивая! Я плакал и кричал — они смотрели. Я умолял — они нисколько не скорбели. Я умер, — тут голос Сюэ Яна дрогнул, — а их заботила лишь плошка риса, утро ведь, пора вновь жить начать. Мой друг, — голос снова дрогнул, — так как же мне тогда… к любви воззвать? И как себя… спасти, скажи мне, как?! Я так любил, я верил, я простил… Голос его смолк, словно бы потонул во мраке. Сяо Синчэнь не узнавал стихи, но и творчеством Сюэ Яна не спешил их называть. Скорее всего это было из оповедей, которые он ему не читал. Но о какой же боли они были… — Мой друг… — едва-едва улыбнулся Сюэ Ян, — мой друг сердечный! Сяо Синчэнь вспоминал, как уже однажды протягивал к нему руки, когда они оба стояли на дворе, в темноте ночи. Сейчас Сюэ Ян отвернулся, дрожа, и Сяо Синчэнь вновь, словно заколдованный, как и тогда протянул к нему свои руки, с его такими светлыми ладонями и длинными пальцами, настолько длинными и худыми, что это могло бы и отвратить. Но к чему их бояться — они ведь были так нежны и ласковы. Сюэ Ян шморгнул носом и взгляд его скользил где-то в стороне от всего, даже от реальности. — Мести… жажду, — замер и вдруг резко обернулся, — мести! Отомстить хочу, я бесконечно этого желаю! Так отдай же мне… — взгляд его стал печальней, — мое сердце. Без сердца дни мои в беде — отдай же его мне! О чем он говорил? Сяо Синчэнь чувствовал, что Знает, но… не понимает, не понимает разумом, а сердцем… слышит и Знает. — Отдай, — теперь Сюэ Ян почти шипел. Глаза его были влажны от слёз. — Отдай же его мне! — Я умру… — вдруг тихо сказал Синчэнь. Сюэ Ян замер. — Оно теперь во мне… Как странно и трагично удлинилось лицо Сюэ Яна, когда он это услышал. Он не шевелился, лишь смотрел, но глаза его прожигали пространство так же, как его могла бы затопить и вода, то есть… без шанса на спасение. Вот только… разве слепой мог пасть жертвой такой силы? Он не мог посмотреть ему в глаза или показать свои, но… не чувствовать не мог. — Нет тебя, нет и меня, — он с грустью постучал по своей груди, — а истина то или проклятие… решать не нам. — Кому же? — Времени. Сюэ Ян усмехнулся. — Нашел чем пугать, — впервые доброжелательно сказал он, и это уже были не слова из истории, а его собственные. На самом деле Синчэнь так и не понял, говорил ли он от сердца или продекламировал чужие строки. Но так легко они слетали с его рта… словно нить, прошивающая собой нетронутое полотно. Сюэ Ян больше не читал стихи, коими, как показалось, к чему-то дозывался. Сяо Синчэнь тоже замолчал. Свет луны и слабый ветерок овевали его белую, такую печальную фигуру, кажущуюся бесконечно одинокой; словно скиталец, продуваемый всеми ветрами и обожжённый всеми дождями — вот как он выглядел. Он еще не утратил своей молодости, но как гнулись его плечи под тяжестью судьбоносного груза, как склонялась перед неизбежностями голова… и лицо, которое так редко улыбалось, освещаемое радостью, а не горем. — Прими меня… Сяо Синчэнь не понял, послышалось ли ему или же взаправду прозвучало. Лес шептал, но шёпот этот был не всем доступен. Он звучал… где-то в сердце, ведь будучи тайной доверялся только такому же таинству. И два сердца, бившись в этой лунной ночи, были так близко, как, пожалуй, никогда прежде. Может быть, лес уже шептал в них, оповитый этим лунным сиянием, застывший, словно прислушивающийся; не потревожит этой тишины ни одна пташка, ни одна шулика, пугач или даже лисица. Всё, всё замерло, прислушавшись, приглядевшись. Сюэ Ян вытянул руку. — Прими меня, — снова повторил он, и Сяо Синчэнь, на удивление, сделал неширокий шаг назад. Сюэ Ян увидел это, но вместо гнева или обиды, глаза его… чем-то иным заволокло. Опустив руку, он сделал шаг вперед и пошел просто на Синчэня. Тот делать шаги перестал.