Проклятый

«Тебе нужно больше света вокруг себя, который вытащит тебя из бездны тьмы, когда она проявит себя…» Этот исчезающий шёпот был похож на удаленное звучание ветра, когда поток уже прошел, но эхо его еще осталось. Сяо Синчэню показалось, что вселенная внутри него сделала зиг-заг, и вот, открыв глаза, он увидел сидящего на табурете юношу, вжимающего пятку в твердую обивку, а колено держа у груди. На нем был только халат, но из-за позы нога и часть груди была полностью обнажена. Ключицы, красивая шея… прекрасный костяк нижней челюсти, такой очерченный, истинно мужской. Сяо Синчэнь напряг сознание. Что… что это было? Ему показалось, что он открыл глаза и увидел перед собой Сюэ Яна, сидящего в легком полумраке за столом и евшего что-то… а еще было ощущение, что такую позу он уже видел, причем в том же самом месте, на том же табурете. Но такого ведь не может быть. Странно, но он понимал только то, что что-то невероятно быстро и даже сказать скользко уходит из его памяти, точно молочный изгиб тумана, втягиваемый легкими небес. Привстав на руки, Сяо Синчэнь машинально скользнул ими вперед, нащупав… пустоту. И мигом выпрямился, напряженно расправив плечи. — Проснулся, — по тону не совсем понятно, вопрос или утверждение, но после этих слов не послышалось никаких других звуков. Это был Сюэ Ян. Он действительно сидел за столом в той позе, которая померещилась Сяо Синчэнь и… ел. Причем ел вкусно и с удовольствием, хоть и лениво. Возле него стоял кувшин с вишневым компотом, он пил прямо из него, запивая перепелов и заячью грудинку, которую с ленцой жевал. Сяо Синчэнь выжарил зайцев на костре так, что верхний слой слишком спекся и зарумянился сладкой корочкой из-за медовой воды, которой он обмазал это мясо. Сюэ Яну нравилась жесткая, словно застывшая, но волокнистая структура, еще и сладкая, поэтому он с ленцой жевал, точно конфету, и был на удивление спокоен и даже сказать мягок, хотя какая-то тень напряжения еще витала в доме, из которого, как и из внешнего мира, еще не ушло царство ночи. — Сюэ Ян… — Синчэнь не узнал собственного голоса. Он сполз к краю кровати и опустил босые ноги на пол. — Прости меня. — Ш-ш, — Сюэ Ян поставил чашку и послышался звук наливаемой туда жидкости. — Лучше закрой рот. Ты как ляпнешь, то так убить тебя охота… замолчи. Сяо Синчэнь не почувствовал и тени обиды, взаправду закрыв свой уж слишком пересохший рот. В горле тоже саднило, словно он кричал… хотя, по сути, стоны — это тоже крик. Вспомнив о прошедшем, Сяо Синчэнь ощутил, как сильный прилив крови ударил в лицо. — Присоединишься? — лениво спросил Сюэ Ян, даже не смотря на него. — Здесь есть соления и фрукты. Сяо Синчэнь встал и, снова расправив плечи, направился к столу. Шёл он ровно, даже сказать твердой поступью, но сознание его было будто на ниточках, а вот кто кукловодил… было непонятно. Но он чувствовал, что просто должен сесть за этот стол и разделить с Сюэ Яном ночную трапезу. — Приятного аппетита, — впервые подняв на него глаза, ровным тоном пожелал Сюэ Ян. — Спасибо, — Сяо Синчэнь чуть опустил голову и потянулся руками к столу, вытянув вперед пальцы. Он уже не помнил, что где стоит, да и был уверен, что Сюэ Ян порасставлял всё по своему желанию. К его немалому удивлению, Сюэ Ян, не вставая, сам поставил перед ним чистую тарелку и, мазнув взглядом по столу, стал брать понемногу из тех мисок, где было не мясное. Сяо Синчэнь, словно электрическим импульсом пронзая пространство, чувствовал движения его рук и то, что они делали. — Мясо… — голос его всё еще чуть хрипел, — тоже… если можно. Сюэ Ян искренне и удивленно поднял брови, замерев с маринованным помидором в руке. — О, — чувствовалось что его губы растянула легкая, пропитанная чем-то хорошим улыбка. — Ты что, еще не проснулся? Правда… мяса просишь? — Почему нет? — Синчэнь поднял «взгляд». — Попробую… — В таком случае ты действительно разделишь со мной ужин. «Я должен, — подумалось Синчэню, — не знаю откуда это, но я понимаю, что обязательно должен…» Сюэ Ян положил ему одну целую перепелку и отрезал самый мягкий кусок заячьей ножки. Вдобавок, он положил и корней лотоса, каких-то семян и еще немного маринации. Сам же, вернувшись к своей тарелке, с опозданием понял, что пальцы, которыми он ел, он трогал всю еду, которую клал Синчэню. Подумал, что это нехорошо, но потом почему-то пришла мысль, что Синчэнь… никак бы на это не отреагировал. — Я не ополоснул пальцы, когда накладывал тебе… — Ничего, всё в порядке. И стал есть. Сюэ Ян ощутил что-то теплое в душе и тоже продолжил есть. В конце концов то, что они делали друг с другом в постели и что брали в рот, и рядом не стояло с такой мелочью, как облизанные пальцы. Но Сюэ Яну почему-то стало приятно оттого, что он именно так передал ему еду и что Синчэнь без какой-либо брезгливости принялся есть. Он всматривался в его лицо, ища натянувшиеся морщинки какого-то неудовольствия, но не находил. Сяо Синчэнь взяв лишь чуть-чуть солений, спокойно разбирал пальцами мясо на волокна, едя руками, как и Сюэ Ян. — На, — Сюэ Ян поставил перед ним чашку с компотом. — Спасибо, — Сяо Синчэнь тут же отпил. Сюэ Яну в этот момент показалось, что, что бы он ему ни поставил, Сяо Синчэнь сразу же станет это есть. Будто принимая приглашение, он, собственно, так и делал. Он ели молча, в почти полной тишине, потому что не было привычного потрескивания в печи — огонь в ней давно погас и уже какое-то время она была нетопленая. — Не думал, что станешь есть мясо, — спустя какое-то время сказал Сюэ Ян. — И я не думал. — Зачем же тогда ешь? — Просто. Сюэ Ян вдруг криво усмехнулся. — Думаешь, я не знаю истин? — стул немного скрипнул, когда он опустил ногу и плотнее уселся на нем. — Веды о запрете на употребление мяса и причины, почему стоит соблюдать такое ограничение. — Мы все видим сны, — спокойно сказал Сяо Синчэнь, — но некоторые более осознанно, а некоторые нет. Растения, плоды — они блаженствуют постоянно, не ощущая ни рождения, ни смерти. Рыбы, птицы, насекомые — почти блаженствуют, но поток осознающей энергии очень низок. — Да, — Сюэ Ян пошевелил чашкой в руках, смотря на перекачивание багровой, словно у вина, жидкости, — другое дело хищники и домашний скот, — он снова посмотрел на Синчэня, — особенно домашний скот. Сильнейший грех — с любовью растить что-то живое, а потом убить его, чтобы употребить. Грех — имеется в виду в плане энергии. Но дело не только в любви. Скот и хищники очень хорошо понимают, когда их хотят убить, и когда их убивают, то проклинают своих убийц, их энергия витает не только в бесплотном пространстве вокруг убившего их человека, но и остается в мясе, которое он употребляет. — Вместе с мясом они поглощают страх, боль, ненависть и проклятия убитого, — согласился Синчэнь, — всё это соединяется с ментальным фоном человека и провоцирует болезни не только тела, но и разума. Нимфомания, страх, ненависть, жадность, садизм, убийство… — Синчэнь ненадолго умолк, — это всё энергии оттуда. — Поэтому из мяса я ем только птиц и самую мелкую живность, — вдруг сказал Сюэ Ян. Синчэнь поднял на него «взгляд». — А что ты смотришь? Я же сказал, что знаю эти истины, вот почему понимаю, отчего ты в пищевой аскезе, но при этом настолько… — Сюэ Ян замолчал, — сильный. Сяо Синчэнь вдруг ощутил сильнейший приступ смущения и одновременно с ним желание расправить плечи и слегка натянуть грудь. Он чуть повернул голову, точно страус, который вот-вот запихнет её в песок, и совсем не знал, что сказать. — Когда человека, имеющего тяжелую жизнь, окутывает тьма, — продолжал Сюэ Ян — ему иногда кажется, что он слышит… крики, причем слышит не физически и не в голове, а именно на ментальном фоне. Это тоже оттуда. У меня много пустоты внутри, и большую часть жизни я испытывал истощение и голод, — продолжал он, — поэтому ем мясо птиц и ем рыбу, очень много порой за раз поглощая, чтобы набить живот и… — Уснуть, — закончил за него Синчэнь. Сюэ Ян посмотрел на него и, казалось, слегка кивнул. — И ты… слышал эти крики? Сюэ Ян смотрел на него. — Да, — с легким нажимом сказал он, — когда меня стали насиловать. Тогда я еще ел мясо свиней и коров. Мои крики сливались с их проклятиями. Позже я стал пить молоко и есть сыр, но молоко так и не полюбилось мной. А вот хлеб, — он тихо улыбнулся, — хлеб я полюбил всей душой, — и с нежной грустью продолжил: — Когда выпадали времена, когда я был совсем один, я неделями ел только один хлеб, который сам… сам пек. Ел его, пил чай, брал сыр, орешки с сухофруктами. Мне было очень, — голос его вновь сделался мечтательным, — хорошо. Знаешь, когда опара растет, это словно маленькое солнышко, которое становится большим. И когда хлеб печется, он тоже растет. Я… очень люблю хлеб, я умею его печь, я люблю его печь. В детстве я грыз только сухие корки. Я очень люблю мякиш с маслом, с вареньем, с чаем… Сяо Синчэнь заплакал. Он почувствовал, как заболели глазницы, но повязка пропиталась не сразу. Он сидел со сдавленной, но всё равно улыбкой, и… плакал. Молча. Сюэ Ян, посмотрев на его лицо и увидев это… замолчал. — Хах… — сдавленный всхлип вырвался вместо слов «Почему остановился?» и Синчэнь ощутил, как что-то разрывает ему грудь. Сюэ Ян смотрел на его полнившееся страданием лицо, на котором, вопреки боли, дрожала сдавленная улыбка, и, почувствовав колючий комок где-то в горле, вдруг встал, обошёл стол и стал позади Синчэня. Тот не шевельнулся, когда его вдруг обняли руки, уложившись ему на плечи. — Почему ты плачешь? — шёпотом спросил Сюэ Ян, хотя они оба знали, почему. Но всё же Сюэ Ян заговорил. — Моя боль ранит тебя сильнее всего, когда в моей тьме пробиваются слабые нити облаченного надеждой света… сладкие, счастливые мгновения тихого покоя и… любви. Он не это хотел сказать, а почему употребил именно эти слова — не понимал. Но ясно осознавал, что говорит о любви не с точки зрения отношений, а скорее в масштабе, в чём-то фундаментальном. — Просто это так… больно, — он положил свою ладонь на внешнюю сторону его пальцев, — что сердце не в силах эту боль остановить. — И куда же сердце, столь отчаянно бившись, прорывается? — Не знаю, — как-то вопросительно выдохнул Сяо Синчэнь. — Оно бьется внутри, словно зажатое клеткой из ребер… — Так и есть. — И единственным способом облегчить это страдание, было бы… — Остановить его. Но что? Сердце? Боль? Убить или… жить? Сюэ Ян плотнее прислонился щекой к щеке Сяо Синчэня, до этого слегка касаясь ею виска и волос. — Ты бы умер за меня? — таким же шёпотом спросил Сюэ Ян. — Твое сердце так болит из-за меня, но… умер бы ты за меня? — и задышал чаще, отчего и прижался крепче, сильнее сжав свои руки и заговорив так, будто бы… исповедовался в отчаянной молитве. — Всю свою жизнь я ощущал себя в страшно тугом коконе из кошмаров, ни отвернуться от которых, ни преодолеть был не в силах. Не могу, — голос его дрогнул — он смотрел в одну точку, но вдруг сильно зажмурил глаза, — не могу выбраться, не могу пробиться. И кричу не криками умерщвленных, а своими собственными, точно птаха, подстреленная прямо в полете и отчаянно падающая на землю. Я связан так крепко, что и не вдохнуть… и я задыхаюсь, задыхаюсь в столь страшных муках и в таких криках, которые всё равно… не слышат. Не слышат! И снова повторил это, а потом еще раз. Его тело начало дрожать, он опустил голову на плечо Синчэня, вжавшись в него лбом. Пробыл он так довольно долго, прежде чем услышал до странное мертвенное… и наполненное чем-то таким, что и не разобрать, но определённо — наполнено: — Я уже давно… умер за тебя. Сюэ Ян вскинул голову и мокрыми от слез глазами посмотрел на Сяо Синчэня. Тот свою голову склонил. — Сострадая мне?.. — Да, — его голос звучал обреченно, но в этом не было упрека. — Едва впустил это в свое сердце, как тут же, словно в нем кто-то появился, начал рваться наружу, разрывая мне грудь. И я тоже… слышал крики. Твои. — Мои, — согласился Сюэ Ян, — я… кричал. Потому что оно не покидает меня, оно впилось в меня смолой и вырывается только вместе с кусками кожи. И я сказал тебе крепко меня держать, потому что когда оно вырывается, оно тянет за собой и меня… и я так боюсь этой бездны, куда оно меня тащит, я так кричу… Вместо слов, Сяо Синчэнь повернул к нему, дрожащему, свое лицо. Ресницы Сюэ Яна трепетали, а вместе с ними и влага, которая тончайшими крупинками поблескивала на них. Губы его были приоткрыты и тоже слегка дрожали. — Ты мужчина, — тихо сказал Сяо Синчэнь. Взгляд Сюэ Яна стал больше. — Ты полноценный и чистый мужчина, Сюэ Ян. Твоей вины нет в том, что природа твоего проклятия решила это оспорить… и, быть может, вовсе не она, а не нечеловеки, которые не знают сострадания и которые, словно демоны, рвут на части всё живое, лишь бы добраться до его тепла. Сюэ Ян, — пальцы на его ладони сжались крепче, — оно не отпустит тебя, я знаю. Но как бы ты ни кричал, никогда не смогу спокойно это слушать, не содрогаясь в страшном, почти проклятом страдании, ведь знаю, что даже один день счастья не перекроет годы твоих мучений, как знаю и то, что, возможно, твоей душе не найти покоя. Что ж… пусть будет и так. Потому что… мы всё равно живы, Сюэ Ян. Юноша молчал. Между их возрастами был лишь год разницы, но в этот момент Сюэ Ян ощутил себя юным мальчишкой лет тринадцати, который только-только прислушивается к миру, а этот человек… уже давно его знает. И говорит с ним об этом, терпеливо слушает, позволяет задавать вопросы. — Ты правда умер за меня?.. — выражение лица Сюэ Яна было сложно описать, но совершено точно в нем не было… ненависти. — Умер, — прошептал Сяо Синчэнь, — и буду мёртвым… пока ты не воскреснешь. Сюэ Ян вспоминал. Тот день, когда Шуанхуа пронзил ему живот и из-за внутреннего кровотечения Сюэ Ян был в шаге от смерти. Сяо Синчэнь тогда… принял решение уйти вместе с ним. Новый приток слез прожег Сюэ Яну глаза. Он в самом деле тогда остался с ним, уже не ожидая чуда… а просто принимая итог… в той же участи, в которой должен был уйти и Сюэ Ян. Сяо Синчэнь забыл о ребенке, забыл о самом себе и просто… ступил тот же «в одном шаге» к смерти, держа Сюэ Яна за руку. Его тепло тогда было словно проводник между миром живых и мертвых, тепло которое Сюэ Ян чувствовал на ложе, могшее стать ему смертным. Но стало… ложем любви. Любви? Нет, он не любит его, он не знает, что такое любовь. И Сяо Синчэнь тоже не знает. Сюэ Ян знал лишь страдание и боль, Сяо Синчэнь — стыд и сострадание. Они совсем не любят друг друга как партнеры… но что-то другое между ними, или может не другое, а как-то иначе. — И я умру за тебя, — вдруг страстно выдохнул Сюэ Ян и его губы прижались к его губам. Сяо Синчэнь вытянул навстречу свои и сделал это так же легко, как если бы принимал глоток целительной влаги. — Умру, умру… вместе умрем. Люблю, люблю… — так ведь обычно шептали? А он говорил «умру», что было даже сильнее, ведь что такое слово «люблю», сказанное в момент страстного порыва, ничего не значащее там, где вместо слов нужны действия, теряющее свое значение тогда, когда порыв исходит на нет. А тот, кто готов умереть… потому что истинная свобода в жизни человека наступает лишь тогда, когда он признает, что смертен, что всегда может умереть, или… когда принимает то, что смерть для него неизбежна и он её не избежит. Покой — победитель судьбы. А побуждение «умереть вместе с тобой» лишает всякого страха и бросает вызов всему своему отчаянию и ничтожеству, потому что приятие смерти есть принятие мира, в котором живешь, судьбы, плетущей свою нить с петлей на твоей душе. Сюэ Ян никогда не хотел умереть, его сознательная и безумная воля к жизни была безгранична, как и его оскорблённое и изможденное сердце. Но теперь он говорит «умру», словно впервые принимая, что такой момент всё же может наступить… и не убоялся бы его принять, если бы наступил. Потому что… он больше не один. Рядом с ним, почти у сердца, притаился кто-то, кто боится еще больше, чем он, кто хотел умереть от слабости духа и невозможности принять правду жизни. Но по-настоящему чуть не умер лишь тогда, когда что-то было связано не с ним, не с его душевными метаниями, а с… другим человеком, перед которым уже не стыд, а… чувства, чувства глубокой утраты. Но ведь утратить можно только если имеешь… а чем же тогда был для него Сюэ Ян, что он его имел? Разрешения любить он не получал, да и не просил, потому что… другое чувство было, которое черпало себя не от жажды или нежности, а от глубокой скорби, но вместе с тем и глубокой чувственности, такой болезненной, красивой… да, красивой, как и он. Волосы Сюэ Яна скользнули с его плеча, и Сяо Синчэнь ощутил легкую волну их касания, как и запаха, взметнувшегося, словно тихое движение крыла. Они целовались в глубинной тишине поющих где-то в закромах души слов, поющих музыкой тишины и волн, в спектре белых цветов, отдающих слабой радугой многоцветия, которой просякнут весь внешний мир. Ладонь Синчэня потянулась к лицу Сюэ Яна и погладила его, и дивную теплую прохладу этой ладони Сюэ Ян ощутил куда более горячей кожей своего лица, разгоряченной, ведь в нём жил огонь… летающий где-то над водами его души, тайными и непостижимыми водами. Так когда-то над водами Творения летало Божественное пламя, огонь которого получил имя… Лилит.