Проклятый

Сяо Синчэнь тяжело дышал. Он подрагивал, словно бы вот-вот заплачет, а Сюэ Ян, коснувшись губами собственной души, вдруг… наполнился грозовыми облаками. — Как смеешь? — пальцы снова обхватили трясущееся лицо. — Как ты смеешь быть слабым, когда я даже не хотел срывать свою злость! Он задрожал, затрясся, оскалился плотно сжатыми зубами. Глаза его горели огнем. — Как ты смеешь быть слабым?! — снова закричал он. Это уже была не комната, не двое людей. Это была… зовущая другого боль. — Ты, блаженный выродок, выросший в райских садах! У тебя нет права быть слабым, нет права! Ежели ты ослабеешь, то как тогда быть мне… — его голос дрогнул, словно от подступающих слез, — на кого мне опереться, как мне выдержать?! Ты не дал сломить тебя, и вдруг на малую ласку разошелся слабостью и криками, которых я ждал от тебя тогда, когда понимал, что истязаю тебя всем своим кошмаром! Ты же ударил меня этим, Сяо Синчэнь, ты ударил! Хлестнул по лицу, а потом еще, и еще! Сяо Синчэнь дрожал, уже задыхаясь в слезах, которые грозились выйти вместе с кровью из его пустых, спрятанных за плотно сжатыми веками глазниц. — Если ты ослабеешь, — продолжал кричать Сюэ Ян, — то как мне выдержать?! Я сломаюсь, я уже сломлен — это так страшно давит! Я ничего не контролирую, ничего не могу с этим поделать! Они умертвили меня, а дух всё равно живет! А сколько семян зла, страха и ненависти они в меня посадили, и как буйно они зацвели! Я задыхаюсь, я кричу от страха и ужаса — и ты, только ты это слышишь! Так как же мне быть — его лицо исказилось от боли, — если то, на что я так страстно опираюсь, вдруг начнет ломаться под весом этой боли! Ты же не сломался, ты выжил, ты остался со мной, приковал меня к этому дому, заставил… — он осекся, потому что в горло забились брызги собственной слюны, и Сюэ Ян закашлялся. — Я не смогу, Сяо Синчэнь, я не смогу! Казалось, в этой фразе не хватает слов, но то ли по собственной воле, то ли против желания, но Сюэ Ян не произнес их. Он начал дрожать, его тело запылало и сильно напряглось. Он трясся над лицом Сяо Синчэня, и пальцы его тоже дрожали. Сяо Синчэнь был не в себе, во всяком случае не сознанием. Но… его подсознание, словно сон во сне, всё понимало… «этот» сон четко видело и осознавало. «Держи меня… держи меня!» Как отчаянно в его душе что-то эти слова закричало. Сюэ Ян начал метаться, он стал плакать и задыхаться… сходить с ума от страха. Он тоже потерял реальность и кричал, и метался, как мог, потому что давно понял — его услышат, услышат. «Держи меня, держи меня!» Он боялся упасть? Боялся… этой бездны? Он смотрел в пустые глазницы Сяо Синчэня и не верил тому, какой покой ему приносило это живое воплощение трагедии. Может быть потому, что они оба были людьми трагедии, чужое горе вызывало наплыв чувств, в которых не было поверхностной жалости — это было сострадание. Чужую боль увидеть, понять, испытать… Сюэ Ян плакал. Он стал вырываться из других рук, а Синчэнь, так ничего и не сказав, тоже начал с ним бороться. Он уже был сзади него и вдруг обхватил так крепко, что Сюэ Ян издал рваный, сорванный звук, словно воздух не влился в легкие, а как ржавый, зазубренный нож тяжело прошелся по ржавой трубе. Но Сюэ Ян начал задыхаться далеко не от боли. — Еще… — его хрип разрывал ему легкие. — Еще, держи меня еще, еще! Сильнее, сильнее… и чужие руки сжались на нем, кольцом плотным обхватили, сжали ребра так, что те даже затрещали. Сюэ Ян плакал. Он чувствовал это давление и всё сильнее прижимался спиной к заклинателю. Не понял, как нижние части их тел снова стали едины. Откинулся ему на плечо, обнажив шею, и плакал, рыдая отчаянными хрипами. — Держи меня… — умолял он. Толчки в его тело были плавными, но он их почти не чувствовал, словно то и была часть его тела, привычная до такой степени, что просто игнорировалась. И вдруг, чувствуя жар его лица, влажно выпалил: — Укуси меня… Он лежал у него на плече, обхваченный, почти задушенный, плачущий… Сяо Синчэнь приник к его шее, но вцепиться зубами так и не смог. Не потому что сдерживался… а потому что никогда не принес бы Сюэ Яну ту боль, на которую толкает похоть, жажда, инстинкты. А потому… целовал, сжимая его, дрожащего телом и трепещущего нутром, кончающего с хриплыми стонами, мокрого от пота и слез. Сюэ Ян кончил, чувствуя в вплеснувшейся струе какую-то отраву, которая покинула его тело. И он хотел еще. Но хватка не ослабла, когда они упали на бок, и Синчэнь уже даже слишком, очень сильно его сжав, толкался в него — он-то не кончил. Сюэ Ян больше не мог говорить — он кончил, но чувство наполненности чужой плотью не покинуло его. И его так душили… ему не давали шевелиться, он был полностью окутан чужой силой, не имея сил дать волю собственной… и боли тоже. Это было тем, чего он желал, из-за потери чего он и плакал. Эта опора… не давала ему сломаться, упасть, потерять себя, снова оказаться на дне. Его держали, и он мог… тянуться к солнцу. Но он не понимал, что опора — это нечто уже неживое, тем и такое крепкое, что застыло, точно заледенев в одной форме, потому и выдерживало столь многое. А вот живое… было тонким, гибким, слабым, как лоза, которая может лишь ползти к солнцу, направленная его светом, его… любовью ко всему живому. А опора… Задушенный всхлип вырвался из Сюэ Яна, когда, теряя сознание от удушья он ощутил, как задрожало прижатое к нему тело, как внутри разлилось горячее и вязкое, как чужой пот пропитал его спину, как другое дыхание до самых корней выжгло затылок. Задушенный, задыхающийся, мокрый от пота и слез он обмяк, чувствуя необъятной силы освобождение, впервые наступившее без его криков. Они оба обмякли, мгновенно упав в бессознание, и лишь колыхающиеся тени лампадок устлали им дорогу в мир снов, которые такой же мягкой тенью к ним подобрались…

***

Сюэ Ян спал и видел лишенные тьмы сны. Сяо Синчэнь тоже спал… спал бы, и, возможно, что он и правда еще спал, если бы… не открыл глаза. И мысль, что вместо тьмы он видит тускловатый свет, не сразу была им понята. Он приподнялся, видя лежащего рядом с ним Сюэ Яна в мокрой, задранной к самим бедрам одежде. Он спал на боку, имел распухшие от сна приоткрытые губы и чуть трепещущие ресницы. Белки под глазами двигались, он видел сны. — И правда вкусно, — чей-то голос заставил заклинателя поднять глаза… что мгновенно сделало их больше. — Вкуснятина. На стуле, придвинутом к столу, кто-то сидел. Вернее… это совершенно точно была женщина. Она сидела, задрав одну ногу так, что пятка упиралась в табурет, а колено было в области груди. Но Сяо Синчэнь завис не поэтому. Женщина… — Наставница? — он не верил своим глазам, совершенно упустив из виду, что и в сами-то глаза не особо бы верилось. — Я что… сплю? — Может быть, — она облизала языком сустав косточки, но вид этот был скрыт у неё во рту. — А может и нет, как знать. — Но что вы здесь делаете? — Ужинаю, — улыбнулась она. Молодая и красивая, она была словно вечно юная весна, не знающая не жаркого поцелуя лета, ни насыщенного дыхания осени… ни хладной могилы зимы. — Очень вкусно, Сяо, очень. А ты знал, что даже если не есть мясо, то дух забитого животного всё равно будет витать рядом с убийцей? Потому что так-то вся его боль попадает в тело того, кто его съест и соединит все эти ужасы страха смерти и её боль с собой, но… и убийцу души тоже преследуют, даже если он не ест их плоть. — Знаю, — спокойно ответил Сяо Синчэнь. Он говорил тихо, удивляясь тому, что Сюэ Ян всё еще спит. Сюэ Ян ведь… просыпался даже от мышиного шороха. — Но выбора нет, я… должен. — Вот как? — она с легкой улыбкой опустила взгляд и краем глаза стрельнула на него, вдруг распрямившись. — О, не волнуйся, всё останется на своих местах. Я только съела энергию страха и ненависти, чтобы и ты мог отведать блюд с этого стола, ведь когда «он» проснется, разумным будет разделить эту трапезу, а не заставлять его есть в одиночестве, ты так не думаешь? — Что вы здесь делаете? — повторил Синчэнь, всё еще не понимая, что … видит. Даже не кого, а что именно Видит. Баошань Саньжэнь мягко улыбнулась. Это была красивая, с правильными чертами лица женщина, глаза которой не давали солгать, как и её мнимая молодость. Эти глаза… источали мудрость, которая дается только через боль… а также длину и тяжесть прожитых лет. — Это... мой рок? — тем не менее заговорил Синчэнь, словно… разговор уже происходил. — Судьба? Я должен был… пройти через это? — Ох, Синчэнь, — мягко улыбнулась она, — ты всё еще разделяешь мир на добро и зло? Нет же, мой несчастный ученик, это не было прописано в твоей судьбе. Но цепь замкнулась, когда ты принял решение спуститься с горы, веря лишь… — В иллюзии, — Сяо Синчэнь опустил глаза. — Верно, — согласилась Саньжэнь, — и они раздавили тебя, когда начали умирать. Знаешь, а ты-то ведь… мёртв. Сяо Синчэнь поднял взгляд. — Я тоже росла хорошей девочкой, — печально улыбнулась Саньжэнь, — соблюдала ту правду, которой меня научили. А когда пришла пора столкнуться с миром… то не сразу и поняла, чем на самом деле туда врываюсь, — она посмотрела на Синчэня. — Я была Белой смертью, понимаешь? И правда оказалась страшнее, чем я могла себе вообразить, а осознав… хм, наверное, как и ты, моя душа тоже… сгинула. Сяо Синчэнь молчал. Его взгляд скользил по спящему Сюэ Яну. — Ты умер в тот момент, когда этот несчастный человек вскрыл перед тобой ужасную для твоих иллюзий и невежества истину. Этот человек… Сяо Синчэнь погрузился в другое. Та страсть, что между ними случилась… не была природой ни дефективности, ни даже человеческой жажды. То, что между ними случилось… было чем-то другим, еще более сильным, чем похоть или страсть. Руководящееся… притяжением слиться, сомкнуться. — Божественная любовь, — снова послушался голос Саньжэнь. — И никто не ведает о ней, но такая сила… она творящая. Люди опустили её к своим желаниям и заботам, не понимая, что же такое на самом деле любовь. Можно сказать, в этой любви нет и капли того, чем о ней бредят люди… и за что её принимают. Они путают её с эмоциями, чувствами… жаждой, страстью. А ведь это лишь желания, и лишь эмоции. Любовь — это творение, и всё, что наш разум способен осязать, и есть плоды её творения, как и сам разум, как и его способности. Не только цветок, плоть или светила — она создала ВСЁ. И это не обуздать, не понять, не приблизиться… пока мы такие. Мы просто… творения созидающие, мы наблюдаем… должны были. А стали… разрушителями, стали голодом, стали… страхом. Сяо Синчэнь не ответил. Он не упустил нить, но чувствовал всё так, словно и с его молчанием разговор всё равно происходил. — Он из тех, кто приходит, чтобы молчать, — словно уловив его мысли, сказала Саньжэнь, — не любовь… но сострадание. И эти отношения… он словно твое божество. Но ты умер, Сяо Синчэнь. Как и я… — И сколько же я продержусь? — Сяо Синчэнь поднял глаза. — Неужели я, подобно призраку, удерживаясь лишь заботами тела? Призрак живет на силе обиды или воспоминаний, а я… только телом? — Ты воскреснешь, — улыбнулась Саньжэнь, — потому что рядом с тобой то, что живее всех живых даже тогда, когда другим было бы очевидно, что оно мертво. Но оно живое… не таким ли ты нашел этого человека — живым? Но как бы ни была сильна жажда жизни, к солнцу пробиться очень непросто. И потому многие сгнили под толщей земли, не смогшие через этот черный саван пробиться. — Я правда умер? — грустно спросил Сяо Синчэнь. — Или сошел с ума и вижу… сны? — Твои крики, столь глубоко ранившие этого несчастного, были продуктом кошмаров твоей души, — кивнула Саньжэнь, — и пока те, кто нуждаются в тебе, слабы, ты удержишь контроль. Но придет время, они станут сильными и уже они будут держать тебя… как сейчас ты держишь их. Этот мальчик… и его мальчик — они очень красивы. И очень несчастны. Путь у тебя будет трудным. Ах, мой маленький Сяо… потому-то я и говорила не спускаться с горы. Я научила тебя «быть», но свободе ты предпочел путы иллюзий. Я учила тебя не тому, что мир полон зла, я учила тебя, что он нуждается в спасении… как и каждый, кто в нем. Вот почему попав в него, ты тоже стал нуждаться в спасении. И смог… его обрести. Береги «его». «Гора тоже была иллюзией, — вдруг отчего-то подумал Сяо Синчэнь, — я просто заменил их на новые, прикрываясь порывом самостоятельности. Сама гора со своим закрытым миром взрастила во мне жажду обнаружить что-то свое, чему-то своему соответствовать. И я ушел не в мир — я отрёк одни иллюзии, уйдя от них в другие — свои, уже только свои. Нигде нет настоящего мира, нигде. Всё и всегда… будет иллюзией». — Но только не любовь, — вдруг прозвучал голос Саньжэнь, словно она читала его мысли, или же он говорил мыслями вслух. — Если есть любовь… то как это может быть иллюзией? Разве спасая ему жизнь и сострадая ему ты приносишь себя в жертву иллюзиям? Разве его боль — иллюзия? Ты оторвал себя от боли, продиктованной твоими не исполнившимся желаниями, и прильнул к боли, рожденной в отчаянии утрат. Так ли иллюзия ли? Не вставая, она повернулась к столу, почти любовным взглядом обозревая соления и блюда. Сяо Синчэнь же, положив голову обратно на подушку, закрыл глаза, словно и должен был так сделать. Ни вопросов, ни нареканий — он закрыл глаза, так и не поняв, что был зряч, а женщина, с которой он говорил, растаяла точно так же, как тает в предрассветной дымке ночной туман…