Проклятый

Как волна резко выбрасывает водный поток на берег, так и мир снов, будучи океаном тайного светила души, дотягивая что-то к берегам привычной реальности, выбрасывает на них душу волной, порой резкой и шумной, а порой мягкой, почти шелковой. Так он и очнулся, когда мир снов выбросил его на берега реальности. В прошлом он первым делом поднял бы веки. Но за годы слепоты так привык к тому, что они лишь западают в его пустые глазницы, что старая, казавшаяся укорененной привычка начала меняться, и чем больше проходило времени, тем меньше дергались его веки, этот когда-то полог горизонта между тьмой ночи и рассветом. Сяо Синчэнь пробудился, и пробудился в сильной тревоге, впрочем, чувствуя сильный упадок сил. — Сюэ Ян?.. — он сам не понял, почему позвал именно его, еще и по имени: просто лежа на более мягком, скорее физически догадался, что лежит в его постели. О, для него это до сих пор было чем-то особенным. Постель Сюэ Яна была мягче за счет того, что он сам об этом позаботился. И очень редко удавалось именно просыпаться в ней, а не просто вставать с неё. Так-то Синчэнь весьма редко там спал, практически никогда, и до сих пор считал, если уж быть честным, свою кровать «не своей». Она перестала быть его в тот же миг, как он положил на неё Сюэ Яна три года назад. Сяо Синчэнь прислушался. Он точно понял, что кто-то к нему повернулся. — Папочка, — улыбающийся голос заставил заклинателя вздрогнуть. — Ты проснулся? — Сяо Бай? — голос Синчэня дрогнул. — Ты что… что здесь делаешь? И подорвался. — Живо уходи! — голос его стал источать тревогу. — Если он тебя заметит… — А Сюэ Яна нет, — всё с той же улыбкой ответил Сяо Бай, и Сяо Синчэнь замер. Он вдруг понял… что назвал «его» имя, потому как раньше при ребенке не употреблял его. Он и так со страхом отсчитывал дни, когда мальчик сам начнет докапываться к тому, что происходит, и интуитивно старался оттянуть этот момент. — Уже давно. Сяо Синчэнь снова встрепенулся. Голова, еще чуть болевшая после резкого пробуждения, начала восстанавливать свою работу. Так, он лежит на постели Сюэ Яна, рядом Сяо Бай, самого Сюэ Яна нет и… — Ты жуешь что-то? — нахмурился Синчэнь. — Ага, — мальчик сидел на кровати и болтал ногами, всё еще радостно улыбаясь. — Присохло немного, затвердело, но всё равно… вкусно. Как же это называется… когда в тесто еще мед кладут. Так сладко… И снова сомкнул зубы на булочке, при этом держа в руках одну. — Держи, — он протянул её Сяо Синчэню, — я отряхнул от пыли, так что чисто, есть можно. Сяо Синчэнь не был привередлив в еде и болезненным чистоплюем, как тот же Лань Ванцзи, тоже не был, но Сяо Бай знал его щепетильность. Синчэнь был в этом плане немного… ну, все овощи и фрукты он мыл в десяти водах, при этом как мог обходил стороной мойку пола и не всегда вспоминал помыть посуду, часто моя её уже перед новым приемом пищи. А вот готовку он всегда держал чистой, даже зерна и крупы перемывал, хотя и не видел, прозрачная вода или нет. Просто мыл десять раз, а потом еще и замачивал, и даже ту воду сливал по десять раз и менял. В пустыне его бы тоже раз десять вздёрнули бы на дыбе за то, что так растрачивал истинное золото дальнего Востока — воду. — Спасибо, — слегка растерянно сказал Сяо Синчэнь, машинально беря булочку. — А откуда… госпожа дала? — Нет, — Сяо Бай всё еще болтал ногами. Ему это нравилось, сидеть на этой кровати, в конце концов такое счастье ему выпало впервые за три года. — Она уже была здесь. — Здесь… — пробормотал Сяо Синчэнь, пока в голове кружились слова «добавил в тесто мед». Сяо Бай ничего не ответил и просто доедал. Он ощущал какую-то радость, а какую не знал. Просто ел и… испытывал прилив счастья. Разве же мог он знать, что появись у этого зрелища третий свидетель в лице «кое кого», да еще и увидь такую картину «кто» сидит на его кровати и «кто» ест его выпечку… Но Сяо Бай еще был в блаженном неведении, оберегаемом человеком, который, так и не поняв, что наполовину распахнут, сидел на кровати и сжимал пальцами булочку. Его голова болела от усиленной работы ума и мысли, он всё пытался что-то вспомнить, что-то очень важное. Пустой дом, кровать, ребенок… булочка. — Боже… — он вдруг побледнел, и булочка выпала у него из рук. — Нет! Сяо Бай, испугавшись его голоса, дернулся в сторону, не успев проглотить как следует непрожёванный кусочек теста. — Боже мой, боже… — Сяо Синчэнь заметался по комнате. — Что же я… о боги. Он… всё вспомнил. И близость, и свой практически истощенный обморок и… что было после. Едва ли не впервые отключился он, а не Сюэ Ян, и последний был так добр, что не стал сгонять его с кровати, не стал ругаться, кричать… а испек ему выпечку и угостил ею. А Сяо Синчэнь… — Как я мог… — Сяо Синчэнь схватился за голову. — Это не я, я не хотел… Сюэ Ян. Он так растерялся, что снова забыл о ребенке, который во все глаза смотрел на него и слушал его отчаянное бормотание. Сяо Синчэнь был распахнут, и его худая грудь была полностью на виду. Халат и так был тонким, а потому в свете, который просачивался в дом, были видны и очертания нижней части его тела. Это был высокий, с длинными ногами мужчина, только худой очень, но на удивление крепкий. Сяо Бай впервые видел заклинателя в таком виде и… смотрел не мигая. Он ведь понимал, что тоже мужчина, только будущий, и что перед ним — его «отец», а значит… сам он тоже когда-то будет таким? Таким же худым и высоким? Мальчику не хотелось быть таким худым, и, наверное, потому у него был сильный аппетит. Сяо Синчэнь, учитывая свою диету, ни в чем ребенка не ущемлял, кормил его и рыбой, и мясом, и выпечкой. Сяо Бай ел очень много и очень часто. Сяо Синчэнь списывал это на то, что тот растет, правда подмечал, что скорее вверх, нежели вширь. И это учитывая его аппетит! Смотря на мечущегося заклинателя, Сяо Бай взял с постели уроненную булочку и вгрызся в неё зубами. Мальчик чувствовал себя счастливым: он сидел на «этой» кровати, в диалоге словно походя произнес имя «того» человека. Не удержавшись, он упал на неё боком и сжал простынь. Пахло… чем-то, чем-то немного душным. Простыни, конечно, не меняли, не успели, но ему повезло, что упал он на ту их часть, которую хотя бы не приходилось выжимать от влаги. — Я безумец, — продолжал Сяо Синчэнь, — невежественный, глупый, деспотичный… он хотел меня угостить, а я так обидел его. Сяо Бай! — мальчик снова дернулся и резко выпрямился. — Принеси мой халат. — Да! — он соскочил с кровати и побежал к их части дома. На самом деле это было даже за счастье, учитывая «кто» с ними жил, а именно человек, сразу утвердивший себя «царём-богом» места, которое по факту даже не было его и в темпераменте которого было считать своих «соседей» приживалами, а не хозяевами. Поэтому называть «щедро» отведенный им угол «их» частью дома действительно было за счастье, особенно учитывая соседство человека, который мог превратить любую жизнь, их тем более, в чистый ад. Поэтому лучше не высовываться лишний раз и радоваться тому, что в их же доме у них есть «их часть» дома, которую им «щедро» отвели, хотя по сути — куда они вжались. — А обувь? — Где она? — Старая у порога, а новая… — Сам возьму, — и жестом призвал ребенка, — скорее же! Сяо Бай побежал к нему так быстро, что едва не упал. За какие-то секунды натянув халат и сильно затянув пояс, Сяо Синчэнь подхватил уже довольно увесистого ребенка на руки и, выбежав из дома, вытянутой рукой призвал к себе свой меч, а когда тот прилетел, схватил его пальцами, потом тут же разжал их — меч повернулся против часовой стрелки — и направлением пальцев направил меч вниз, после чего вскочил на него и… улетел. — Ваааа! — сильно хватаясь за его шею, радостно и очень громко закричал Сяо Бай. — Папа мы летим! Папа… мы летим! И засмеялся, возбужденный и перепуганный одновременно. Это был первый раз, когда Сяо Синчэнь брал его в полет на мече, да и вообще первый, когда бы показывал свою силу. Сидя у него на изгибе локтя, обхватив ногами и руками, Сяо Бай смотрел, как они быстро летят, и сердце его заходилось от восторга. В тот же момент, как меч оторвал их от земли и унес ввысь, в сердце мальчика мгновенно распустилась любовь к полету, причем такая сильная, что сердце едва ли не выскакивало из груди. Он был мал и любопытен, не знал страха… пока что. — Так, — они приземлились в лесу у самой черты города, в одной из её сторон, — пойдешь к своим молочным братьям. — Хорошо, — мигом покорился он. Волосы его немного торчали, а лицо, возбуждённое и зарумянившееся, аж дышало восторгом. — Я заберу тебя… заберу, — задумавшись, закончил он и снова встал на меч, — не приходи домой сам. — Да, — крикнул он уже удаляющемуся мужчине, который улетел еще быстрее, нежели когда они оба летели сюда, из-за чего было понятно, что из-за мальчика он вынужденно сдерживал истинный потенциал меча. Шуанхуа, или как называл его порой Синчэнь «Шу-сан», по причине того, что лезвие для него было привезено из Империи восходящего солнца, был очень быстрым и в то же время довольно объемным мечом. Но не тяжелым почему-то. Это был меч стихии ветра и воды, образуя собой эссенцию льда, а как известно лед плотнее жидкости, но в мече почему-то не ощущалась эта тяжесть. Шуанхуа был быстрым, сильным и очень точным оружием, он имел в себе разумную и очень сдержанную душу, спокойную. Казалось: чем такому мечу уравновешивать того, кто по характеру был ему идентичен? Однако, как бы не так. Баошань Саньжэнь была мудрой женщиной и весьма прозорливой. Сяо Синчэнь… не был таким, каким казался или хотел казаться, даже самому себе. Его энергии… не были в равновесии, потому что в какой-то момент он вбил себе в голову определенную линию поведения и делал всё, чтобы ей советовать. Собственно, сделал то же самое, что и Лань Ванцзи, только… с серьезным самообманом. И Баошань не зря дала ему именно спокойный и мягкий в плане энергий меч. Потому что знала, что наступит момент, когда придуманная Синчэнем картинка себя самого и мира рухнет, и вот тогда тот хаос, который завихрит его несчастную душу, завлечет заклинателя пеленой черноты, разрухи и страданий. Для этого и нужны были именно такие энергии меча, которые успокоили бы, уравновесили… утешили бы. И до сих пор Шуанхуа справлялся… хоть и худо-бедно, потому что Синчэнь оказался человеком, который очень сильно гиб в страдании, это раз, а два, что он и хотел страдать, если чувствовал на себе вину. И сквозь этот кокон трудно было пробиться… Сюэ Ян и сам стал тому невольным свидетелем. Сяо Синчэнь хорошо понимал, что произошло. Он… потерял контроль, и плотина, сдерживающая моря его слез, прорвалась и выпустила боль, страх… отчаяние. Он настолько испугался того отличия реальности, в котором пробудился, когда его позвал Сюэ Ян, настолько дезориентировался, что панический страх накрыл его душу от несоответствия тому, что он знал, с тем, что его в тот момент окружило. И его уже не волновало, почему и зачем, по какой причине Сюэ Ян вдруг проявил такое… доброе и заботливое к нему отношение, он об этом не думал. А стоило бы. Но все его мысли были заняты тем, что уже он натворил. Он понимал, что это была катастрофическая случайность, но… как это объяснить? И он не задумывался о том, что эта случайность представила перед глазами Сюэ Яна зеркало его самого и его действий, словно на один трагический миг он увидел не только себя, но и последствия того, что делал с Сяо Синчэнем, какие страхи и боль в нем посеял, и хотя Сяо Синчэнь уже давно ни в чем не винил Сюэ Яна, полностью сострадая его боли и подстраиваясь под его настроение, но… сам Сюэ Ян впервые увидел всё иначе. И был зол. Потому что вступил в конфликт с тем, о чем давненько уже забыл — с состраданием и… совестью. Она у него была… но не было людей, с которыми он мог её применить. А тут… И он зло искусывал губы, пока рубил ветки и щелкал камни, а Синчэень… Синчэнь был в трагической панике. Он вернулся домой, но не сразу. Улетев в самую глубину леса, он заставил Шуанхуа найти все самые близкие перепелиные гнезда, заставил его погоняться за зайцами и даже натравил его на полевок, пока до него не дошло «что» же он делает. Ну, в том смысле, что полевка — это было уже чересчур. Обвешанный тушками зайцев и птиц, он и вернулся в Похоронный дом, вывалил всё это на стол, закатал рукава и принялся метаться по дому, наливая воду, раздувая печь и вытаскивая из погреба овощи. Работал он так, что другой бы человек удивился: а ради чего? Но он готовил, жарил и тушил, его лоб был мокрым от пота, волосы прилипли к коже. Он готовил с таким самозабвенным отчаянием и вдохновением одновременно, что просто не оставлял себе места для подумать. Просто делал, не думая ни о чем, не планируя, не предугадывая. К ночи он запек разделанные тушки зайцев, стушил с овощами и зажарил на открытом костре перепелов, делая как бы два блюда из самой любимой птички Сюэ Яна, достал различную маринацию, в том числе и не так давно полюбившиеся Сюэ Яну корни лотоса, только те, которые были мягкими, а не твёрдыми, пожарил тофу, сделал кисло-сладкие овощи, пережарил орехи, перемешав их с медом, черносливом и изюмом, посыпав мятой, сделав очень вкусное лакомство, после чего с гудящими ногами упал на стул, когда всё это было расставлено на столе. В этот момент он наконец-то позволил мыслям затечь в гудящую от переутомления голову. Он делал всё это, но… совершенно не имел понятия, что Сюэ Ян не просто вернется, а вообще ли вернется. Но где-то внутри, словно бы зрел в корень, знал, что да, он придет. И придет сегодня. Он увидит всё это изобилие и не сможет сдержаться — Сяо Синчэнь знал его вкусы в еде, как знал и то, что Сюэ Ян был охоч вкусно поесть, даже не столько много, а чтобы именно вкусно. За годы их совместной жизни, пусть Сюэ Ян чаще всего и отвергал заботу о себе, но если сделать и поставить, а еще лучше с глаз долой, то были шансы, что он подойдет и возьмет. И Сяо Синчэню это нравилось. Он никогда не вкладывал в это надежду, только усилия, и был рад, когда Сюэ Ян брал, но и не сильно огорчался, когда тот не притрагивался к еде или к предметам личного использования, таких как например мешочку хороших перьев, чтобы набить подушку, или новой простыни. Главным образом Сюэ Ян не трогал это, потому что заботился о подобном сам, но самому Сяо Синчэню никогда не приносил ничего, даже не готовил… до сегодняшнего дня. И для Сяо Синчэня сам факт того, что он это сделал, стало чем-то очень особенным, даже сказать масштабным событием. И страстное желание извиниться горело в нем с такой силой, что он даже толком его не осознавал, вообще не мог понять, что с ним и почему так себя ведет. И его это не волновало. Первостепенным было сделать то, что он сделал, а потом… а что, собственно, потом? Тут он призадумался. Ждать? Да, можно и ждать… но куда бы лучше переместиться? — Он любит ягоды, — прошептал Сяо Синчэнь, — а сейчас ведь не сезон… но есть варенье… только не у меня. Он любит пить чай с вареньем, малину очень любит, вишню. А в погребе ничего такого нет. Я должен… И как зачарованный встал и пошел к выходу. Вообще не знал, куда идти, но был ночной рынок, к чему-то да и придет. Поиски заняли больше времени, чем планировалось, он даже успел сходить к госпоже на другой конец города. Сяо Бай как раз ужинал с другими детьми, но увидев заклинателя ни разу не подумал, что это за ним, а соскочил со своего места и спросил, что нужно принести. Сяо Синчэнь просто озвучил ему, и Сяо Бай побежал вместе с другими мальчишками в кладовую дома, где, обрыв всё, они нашли пусть и очень маленький, но кувшинчик с вареньем. — Он был похож на гуля, — сказал один из «братьев». — Почему? — Такой же зазомбированный… и волосы такие, висят. Как ты понял, что он не за тобой? — Никак, — пожал плечами Сяо Бай, — просто он когда не в себе, у него губы приоткрыты. — Интересно, для кого он это? — задумался мальчик. — Ты же вроде говорил, что он сладкое не любит… да и ты его не особо ешь. Сяо Бай знал — не любит. Зато, похоже, любит кто-то другой… и это Сяо Бай тоже знал. Он улыбался и прижал костяшки пальцев к губам. Он никому не говорил, сохранив это при себе, но постель того, кто жил с ними и кого звали Сюэ Ян, пахла чем-то таким… цветочным, резким и сильным, как… лилия. И Сяо Бай не знал, что только он чувствует этот запах. В памяти вдруг всплыло что-то громкое и безжалостное, наполненное криками и слезами, но чего он сознательно не помнил. Это был день, когда Сюэ Ян понял к какой линии вида принадлежит рожденный им ребенок Сун Ланя.