Проклятый

В свете… чего? Темноты? Тьма умеет сиять? А кто бы сказал, так ли это… и вообще необходимо ли, чтобы кто-то что-то говорил, необходимо ли узнавать у других? Даже если у тебя нет глаз… то разве не тебе всё равно решать, сияет тьма или нет? Рассказы зрячих о мире, слепым кажутся выдумками, в то время, как и их рассказы о мире, который они познают через звуки, запахи и касания, кажутся если не выдумками, то каким-то преувеличением… почти поэтическим. Или до скучного своей прямотой, мол, вода мокрая, звуки громкие, предметы гладкие или шершавые. Интересно… а как слепые «видят» стихи о любви? Не точно так же, как и зрячие? Стихи — это всегда то, что скорее слышишь, нежели видишь. Не имеет значения, читаешь ты их или слушаешь — в голове одинаково будет голос, а с ним… и ассоциации. В весенней песне стриж запел, он слово каждое искусно перепел, крылом саблевидным взмахнув улетел, в гнезде ласточек быть своим преуспел… Сяо Синчэнь помнил, как выглядели стрижи. Они очень напоминали ласточек, но по нраву сильно отличались. Сюэ Ян читал ему стихи, и для Сяо Синчэня это было… как полет во времени и пространстве, где ветром был голос этого человека. У стрижей были очень короткие и слабые ноги, эти птицы не могли жить без неба — для них это было то же самое, что и для людей земля. Они охотились в небе, ели, спали… любили. Они жили в небесах, потерять способность летать для стрижа было равносильно смерти… как, возможно, и для человека, который всю жизнь видел, потеря зрения была такой же смертью, и не зря: он уже не мог осязать мир так, как раньше, и если хотел жить, то вынужден был словно бы переучиваться. Он больше не мог полагаться на свои глаза и вынужденно применял силу воображения. Сяо Синчэнь слушал. Из-за того «как» потерял глаза, для него «новый мир» не стал смертью. Для него это скорее было наказание и вечное искупление, которое он должен был пронести своими незрячими глазами. Но Сяо Синчэнь не был «стрижом». Потеряв способность «летать», он лишь покрепче спёрся на ноги и продолжил идти. Не видеть… не стало для него смертью. Потому что для тех, кто обладает душой, смерть тела — это просто смерть тела. Но когда стенает душа… то никакое тело уже не поможет вернуть былую радость. И он был рад пребывать во тьме, словно закрытый темными заслонами, не видевший ни лиц людских, ни одно… конкретное лицо. Думал ли он о Сун Лане? И да, и нет. Этот человек был его другом, его единственным и самым близким другом. Они мечтали… верили, надеялись. Сун Лань был вспыльчивым и донельзя прямым человеком, а Сяо Синэчнь был мягким и уступчивым — он выравнивал прямоту Цзичэня своей мягкостью. Сам же Сун Лань ничем не выравнивал что-то в Синчэне, хотя и понимал, что его друг словно бы… скрывается, прячется, побаивается этого мира, осторожничает с ним. Сун Ланю так и не удалось раскрыть в Синчэне осознанную агрессивность, а человек, полагающийся лишь на доброту, неизбежно проиграет. Сюэ Ян стал читать ему книги. Эти редкие моменты учащались по мере того, как просил его Сяо Синчэнь. Он почему-то чувствовал, что сам Сюэ Ян не предложит, даже уже понимая, что к чему, а сам ждет, чтобы к нему обратились. И Сяо Синчэнь обращался. Выискивал среди монотонности их дней те, когда бы аура Сюэ Яна не искрила и осторожно к нему обращался. Тот мог поворчать, словно бы делал ему одолжение, но книгу брал в руки исправно. И читал. Он не понимал, но со временем его голос начинал… преображаться. Он стал делать больше ударений в необходимых местах, где нужно было менял тон и громкость, стишал свой голос или ускорял его ритм. Когда читал что-то смешное, мог взаправду карикатурничать, когда что-то серьезное — тон становился прямой и практически деловой. Сяо Синчэню это нравилось даже больше, чем сам текст. Он сидел тихо и почти не шевелился, пока Сюэ Ян читал, сидя на своей постели. Сяо Синчэнь обычно сидел за столом, хоть тот и был далековато. Но вскоре он об этом уже не думал, потому что Сюэ Ян стал сам садиться напротив него за столом, читая то при свете свечей или лампадки, то при свете дня. И да, это были дни, когда мальчика не было в доме. В такие дни и Сюэ Ян был спокойней всего, хотя Сяо Синчэнь знал, что Сюэ Ян всегда ждет, чтобы тот не вернулся вовсе. Из-за близости их отношений он стал рассматривать ребенка как еще более мешающий элемент, из-за чего и бесился по-крупному. Он ему откровенно мешал, надоедал, устрашал своим присутствием. Не будь его, мысли Сюэ Яна совершенно успокоились бы. У него был бы «его» дом, и в этом доме был бы человек, который никуда не уйдет, который даже нуждался бы в нем. А ну как этот маленький сатана научится читать, что тогда? Зачем Сяо Синчэню тогда нужен будет Сюэ Ян? В минуты таких мыслей Сюэ Ян мог замолчать, а после громко захлопнуть книгу и так же громко бросать её на стол. Сяо Синчэнь не понимал этих его всплесков и был откровенно удивлен, размышляя, что же он мог сделать не так. А Сюэ Ян молчал, так же молча беря свой меч и шумно уходя из дома. Каждый его шаг был отражением того, какая буря царила в его душе. Он уходил на два, три или даже семь дней, но возвращался всё равно недовольный. Только увидит ребенка — и тут же тьма затмевала ему глаза. Что он ненавидит это дитя Сяо Синчэнь очень хорошо знал. Ненавидит и… боится. Сяо Бай быстро рос и это напрягало обоих. Сяо Синчэнь не мог не думать — а ну как умрет? Как скоро он достигнет половой зрелости? И… сколько проживет после. Хотел спросить у Сюэ Яна, как тот рос, но остерегался нарваться на скандал, который несомненно бы был. А мальчик… мальчик называл папой его, и Синчэнь не мог отказать ему в этом. Да, по крови не отец, но в остальном… чем не папа? Он растил его, любил, оберегал, заботился, утешал. Мальчик рос добрым и невинным ребенком, активным, самое главное здоровым, но… рос слишком быстро. В животном мире такой скорый метаболизм был показателем неизбежно малых лет жизни. Но ведь Сяо Бай не был обычным человеком. Он был ребенком другого вида и сам представлял этот вид, но к какой именно ветви принадлежал… еще было неясно. Только Сюэ Ян мог сказать, но и он пока не знал… и вообще непонятно было, знает ли он какие именно признаки эти ветки выдадут? В отношении омег — да, знал. Но альф… возможно, что и нет. Но Сяо Синчэнь почему-то думал: знал. Причем хорошо знал. Но спрашивать не рисковал. Оберегал Сяо Бая и трясся над ним. И… не только над ним. Циклы Сюэ Яна становились короче. И Сяо Синчэнь стал это подозревать. А почему стал… из-за поведения Сюэ Яна. Когда они только начинали, то в каком бы аду своего желания ни горел, а Сюэ Ян никогда не был… агрессивным. Он скорее был умоляющим и страдающим, порой его слезы доводили Сяо Синчэня до истерики и ему долго пришлось привыкать к тому, чтобы они его не убивали, чтобы они его… не ранили. Сюэ Яну нужно было помочь, а плакал он во время «этого» или нет, значения не имело. То был даже не он… а реакции его тела. Но годы спустя всё начало понемногу… изменяться. И стало оно меняться ближе к третьему их году вместе, когда общие дела на закрытом занавесями ложе стали приобретать всё больший размах, всё больший… эротизм, очень открытый разврат. Сяо Синчэню и к этому тоже пришлось привыкать, в том плане, чтобы сделать это какой-то обыденностью, чтобы не дай бог не… «надеяться». Но не мог. Жар чужого тела согревал его до самых глубин души и… тело это слишком отзывалось, слишком живым, слишком «здесь» было. И слишком развратной стала их близость, слишком открытой в своей чувственности. Мало того, что они начали целоваться, так они еще и прибегли к ласкам, и каким! Сяо Синчэнь не знал, что он «раскрыт» в своих действиях, что Сюэ Ян всё чаще стал понимать, что происходит и… «чувствовать» не течкой, а уже своими ощущениями. Он хорошо понимал, как Сяо Синчэнь осторожен и бдителен, но даже ему не всегда удавалось преодолеть свой мужской зов. И когда он терялся в этом, терялся в «нем», Сюэ Ян, будучи в сознании, стал обнимать его, прижимать к себе. Сяо Синчэнь не обратил на это внимания, ведь это был рефлекс. А вот Сюэ Ян всё хорошо понимал. Из недели или даже двух, его цикл именно в бессознательном состоянии стал сокращаться, и хотя желание оставалось, но один или два дня он встречал его почти с открытым сознанием. Его не отпугивало, что рядом с ним при пробуждении лежит голый мужчина, хотя, как голый? Сяо Синчэнь всегда оставлял нательный халат и всегда запахивался после близости, сколь бы мокрой она ни была, и только когда всё заканчивалось окончательно уходил приводить себя в порядок. Он боялся страха Сюэ Яна перед полностью обнаженным мужским телом, хотя тот и сам был мужчиной. Вот с этого-то всё и началось. Сюэ Ян смотрел и видел — Сяо Синчэнь мужчина. Полноценный в своем мужском начале, свободный от оков дефективности. Ничто не рвалось у него изнутри кроме семени, и его член не полагался на какие-то там «внутренние» резервы. И по той причине, что Сяо Синчэнь был представителем незапятнанного мужского начала, Сюэ Яну… бесконечно полюбились его реакции. Он стал трогать его член, ласкать его, чувствуя какой-то восторг, какое-то возбуждение. Сам он тоже кончал членом, но зудело-то ему в другом месте. А вот Сяо Синчэнь… кончал только членом и был свободен в своем удовольствии. Сюэ Яну… полюбилось его тело. Он трогал его, обнимал, целовал и даже сосал, не чувствуя ни отвращения, ни стыда. Это было тело, о котором он сам мечтал, это был мужчина, которым он сам хотел быть. То есть — полноценное мужское начало. И его стало тянуть к этому мужчине, тем более, что неожиданно, хоть это и заняло много времени, развязался узел его травмы на почве близости, удовольствие от которой он принимать не хотел и сильно страдал всё же испытывая его. Но теперь всё было иначе. С Сяо Синчэнем он получал какое-то другое, совсем отличимое от обычной похоти удовольствие, и главной тому причиной было то, что он ему… доверял. И что… Сяо Синчэнь больше никого не «знал», и что Сюэ Ян, а это было почему-то для него важно, осквернил его, взял, овладел. Он рассматривал это не с позиции того «что» он у него украл, а скорее как-то, что несмотря на это, Сяо Синчэнь всё равно, всё равно… Но всё же, в моменты приливов, он не мог не чувствовать душного восторга от осознания, что у него был и есть только он. Вот почему он стал агрессивней, и вот почему Сяо Синчэнь начал это замечать. Его поцелуи становились порывистей и глубже, его касания приобретали требовательный оттенок, а ласки… словно взяли себе за цель довести заклинателя до припадка. Потому что, всё чаще приходя в сознание, Сюэ Ян не хотел его отпускать. Он и себя-то изучал благодаря их близости, и вдруг обнаружил, что сам он, без своего проклятия, гонится совершенно за другим, не за оргазмом. Близость… именно близость, когда два тела обнажены и прижаты друг к другу — вот, что ему нравилось. Ему нравилась душность за занавесами, нравился жар дыхания, нравилась влага слюны, пота и выделений. Он отрывался от желаний своей дефективности и раскрывался в совершенно других желаниях — своих собственных, продиктованных его волей. Кто бы мог подумать… но он действительно желал. И терял стыд. Он без смущения усаживался заклинателю на лицо, без смущения охватывал его губами, проталкивая «его» в свое горло и рот. И он не чувствовал себя течной сукой, когда делал это, потому что… Сяо Синчэнь ему отвечал. Когда он ласкал его, то чувствовал, как дрожит чужое тело, как волны трепета поднимаются и опускаются, вынуждая деревенеть и… терпеть. Пребывая в ясном сознании Сюэ Ян не любил проникновения, предпочитая наружные ласки. И Сяо Синчэнь тоже это заметил. Сюэ Ян мог очень долго не отпускать его, и всё чаще не отпускал, даже тогда, когда доходило до финала. Постель не была донельзя широкой, но они как-то умудрялись сплестись в оральных ласках, лежа на боку. Сяо Синчэнь смущался сильнее и старался нешироко разводить ноги, а вот Сюэ Ян почти закинул ему свое бедро на плечи, подаваясь тем, что было у заклинателя во рту, в то время как тот же орган был в его. Они переплелись точно змеи в период спаривания, и когда Сяо Синчэнь, не выдержав, кончил первым, при этом всё равно попытавшись выйти из рта Сюэ Яна, тот ударил его по руке и всё равно встретил его «проигрыш» своим горлом. Но на этом не закончилось. Высвободившись, Сюэ Ян взобрался на него и стал тереться пахом об его пах, поднимая его лицо к себе и сильно целуя. — Сюэ Ян… — Сяо Синчэнь задыхался, — пожалуйста, я ведь только что… А Сюэ Ян держал глаза открытыми. Он был немного не в себе и гладил его волосы, целовал его лицо… и смотрел. Вставил в себя его член и начал двигаться, смотря ему прямо в лицо, причем с таким выражением, словно был сетью, которая хочет поймать в себя всё. А Синчэнь почти умирал. Он был изможден и усталость сильно давила на него. Но он и не думал отстраняться, полагая, что Сюэ Ян просто дожимает свое удовольствие, в то время как он как раз-таки дожимал его. У Сяо Синчэня просто не оставалось ни выбора, ни терпения: с немного сорванным, почти хриплым стоном, рвано прозвучавшим, он кончил внутрь, и перед этим была небольшая борьба за то, чтобы спрятать свое лицо. Но Сюэ Ян не дал. Он поднял его лицо и смотрел в него ловя каждую перемену в его выражении. Сам не кончил, но жадно смотрел на лицо кончающего Сяо Синчэня. Тот излился и задрожал в ногах и руках, дыша тяжело и отрывисто. Только тогда Сюэ Ян его и отпустил, тихо шепча «поспи, поспи», помогая ему медленно упасть на кровать. И Сяо Синчэнь лег, забывшись, что кончил в него, а спустя мгновения уже пребывал в сонном дурмане, который и сном-то не назовешь — это был скорее мягкий обморок изможденного и тела, и разума. Сюэ Ян шевельнулся, чувствуя, как член выскальзывает из него и тяжело валится на бок. Он обернулся, чтобы посмотреть, отмечая, что, пусть и не маленький… но у него всё равно больше. И удивился этому, ведь это Сяо Синчэнь был нормальным мужчиной. Хотя, по сути, и Сюэ Ян мог иметь детей от женщины, если бы захотел. Всё портило то, что жило в глубине его дефективного нутра… Редкость, но в сознании остался сам Сюэ Ян, а не Сяо Синчэнь. Он спустил ноги с кровати и, подняв руки, пальцами зачесал влажные волосы назад. Не одевшись, он голым подошел к столу и взял большой кувшин, где, к его удивлению, был какой-то узвар, а не вода. Напившись, осушив его почти до конца, он снова подошел к кровати, оценивающим взглядом проходясь по другому телу, которое было одето в нательный халат. Он не понимал, почему Сяо Синчэнь не раздевается… и понимал одновременно. А не понимал он того, чего хочет: чтобы тот разделся или чтобы все-таки был в одежде. Это уже были не плоды цикла — он спал с ним и постепенно это осознавал. Понимал, что не испытывает отвращения… и что порой действительно «хочет». Но это никогда бы не слетело с его языка. Сюэ Ян пошарился на кухне, отмечая, что человек, который сам никогда ничего не печет, почему-то хранит разные виды муки. А тем, кто умел печь… был только Сюэ Ян. Сяо Синчэнь и не стал бы возиться с мукой, он изначально понимал, что выпечка — не его. Он больше любил варить или жарить, но печь… даже не пытался. Настроение у Сюэ Яна было хорошее, даже сказать веселое. Непонятно почему, но ему вдруг сильно захотелось… что-то приготовить, что-то из выпечки, а именно хлеб. Раньше он делал это только для себя и взаправду любил это всем сердцем. Это была единственная и самая редкая любовь в его жизни — любовь к хлебу и его готовке. Но у него не было закваски и не было пшеничной муки. Была рисовая, и Сюэ Ян решил вырастить из неё закваску. Он взял большую горсть рисовой муки и залил её чистой водой, тщательно размешал, после чего поставил в самое теплое место — под печь. — Что мне делать? — лениво пропел он, осматривая не слишком шикарные запасы. — Мука есть. Может лепешки... с булочками? Он присмотрелся к печи. С такой печью он никогда не сталкивался и подобную конструкцию видел впервые. Для печи для трупов она была узковата, да и располагались они чаще всего за домом. А эта была странной, почти диковинка, учитывая, что до того, как стать похоронным домом, это место явно было усадьбой. Но непохоже было, чтобы эту печь встроили в сам дом — её явно добавили позже. Сюэ Ян походил вокруг неё — он ведь никогда на этой кухне ничего не готовил! Посмотрел, как стоит вок, увидел, что нет места для плоской жарки, только одна, мать его, печь. — Ладно, — он закатал рукава и взял муку, — тогда пусть будет самая убогая, то есть простая, сдоба, которая вырастет за счет яиц. То есть, почти ни черта и не вырастет, но хоть цвет будет. А, собственно, для кого? Соседствующий с ним человек всё равно не видит. «Ай, — махнул рукой Сюэ Ян, — и так сойдет». Но, разумеется, на «так сойдет» он не пошел, и провозившись до двух часов всё же спек что-то вроде мягких лепешек, мысленно матерясь на эту странную печь. А вот Сяо Синчэнь к ней давно привык. «И я тоже смогу, — подумал Сюэ Ян, — она очень пригодна для хлеба». Эта мысль утешала, хотя почему он не знал. Найдя глиняную посуду с вареньем, Сюэ Ян достал её, заварил чай и, разложив на тарелку булочки и сладости, пошел к своей постели, где тихо досапывал Сяо Синчэнь. — Эй, вставай, — с улыбкой сказал он и поставил тарелку. — Ты так ужин проспишь, вставай. И начал есть, отмечая, что даже на рисовой муке, столь им нелюбимой, получилось весьма… вкусно. Яиц он добавил много, сахара не пожалел, плюс изюм, который он бросил, и сушеная клюква сделали свое дело — у Сюэ Яна рот был до ушей от улыбки, было сладко и вкусно, а в чай он бросил ложку меда, так же вкусно остатки меда с ложки облизав. И он был бы рад, если бы его радость разделили… но почему-то вышло совсем иначе. Сяо Синчэня разбудил его голос… и подорвался он по той же причине. Голос был… радостным, веселым, из-за чего Сяо Синчэнь вообще не понял, где проснулся. То есть… не о месте речь, а практически о… жизни. За все прожитые вместе годы он еще никогда не просыпался под чей-то радостный голос, ребенок не в счет, так как его голос он знал. А этот…. И Сяо Синчэнь мгновенно покрылся холодным потом. Он вздрогнул и распрямился, пытаясь свести халат. И попятился назад. — Ты чего? — удивленно моргнул Сюэ Ян. — Никак кошмары приснились? Вот, съешь булочку, это я… И не закончил. Лицо Сюэ Яна потеряло прежнее веселое выражение, став насторожено-сосредоточенным. Сяо Синчэнь… был вжат в стену и почти дрожал, обливаясь потом. Сюэ Ян моргнул и склонил голову. Что… что происходит? — Что происходит? — Сяо Синчэнь тяжело дышал. По его виску стекла капля пота. — Что… что такое? Паника, охватившая его, стиснула ему голову. Он не понимал где он и что происходит, не понимал почему слышит то, что слышит и… почему Сюэ Ян вообще с ним говорит. Он подумал… что умер и это лишь бред его оторванной от тела души. Сразу же подумалось о ребенке, и Сяо Синчэнь едва ли не силой удержал себя, чтобы не сорваться и не начать звать его. — Да что с тобой? — снова прозвучал голос Сюэ Яна. — Я… И снова замолчал. Сяо Синчэнь дернул носом, явно учуяв угощение, и бледность на его лице стала проступать еще сильнее. — Что происходит?.. — голос его начал дрожать. — Что происходит?! Он вел себя так, словно у него была паническая атака, и эта постель уже знала подобное — с самим Сюэ Яном. И сейчас, смотря на него, Сюэ Ян, не понимая, что происходит, вдруг преисполнился… гневом. Впервые за столь долгое время он снизошел до такого хорошего настроения, а этот человек ведет себя так, словно он не булочками его угощает, а чуть ли не ножом режет. — Ты издеваешься?! — куда и улетучилось его томление в отношении недавно прошедшей близости. — Да что с тобой?! — Не трогай меня! — Сяо Синчэнь, бледнея и потея, отбил его руки. — Это не ты, такого не может быть… — Сяо Синчэнь! — Сюэ Ян раскраснелся от гнева. — Да ты… агх, проклятие! Ругательства стали слетать с его рта, как из рога изобилия. Перевернув чашку с чаем, Сюэ Ян агрессивно схватил тарелку со сдобой и швырнул её на пол, словно собаке. Она, конечно же, разбилась, а булочки покатились по полу. Сяо Синчэнь, слыша звуки разрушения вокруг себя, обхватил руками голову и повалился на бок, задрожав всем телом. И выглядело это настолько доведенным до идеального рефлекса на… падающую на голову бурю, что просто не умещалось в сознании. Едва заслышав первые вспышки молний, Сяо Синчэнь уже понимал, что нужно делать — упасть и не шевелиться, закрыть голову руками и… ждать. Пережидать бурю. Увидев это и, скорее всего, поняв «что» делает Сяо Синчэнь, Сюэ Ян так рассвирепел, что только откровенно жалкая поза заклинателя не давала ему накинуться на этот сжавшийся комок из страха и конвульсий, которые уже пробивали себе дорогу через это тело. Даже поза — поза! — и та была ровно такой, чтобы ни единым изгибом не выказать хоть каплю сопротивляемости или жажды борьбы. Всё, всё в заклинателе кричало о том, что он не станет сражаться, что он беззащитен и что… сопротивляться не станет. Продолжая рычать, Сюэ Ян взял верхний халат и шумно вышел из дома, стал на меч и улетел, дрожа от ярости. Он не понимал, что произошло… но что-то всё-таки понимал, подсознанием, которое отрицало его раненое, точно гордость, сознание. А было произошедшее… делом терпения, которым Сяо Синчэнь подавлял свой страх и свою боль с самого начала их второй встречи. Когда столько дней, месяцев и лет только то и делаешь, что подавляешь и подавляешь… В глубине души Сюэ Ян разозлился не на него — он испытал отчаяние. Потому что он понял «чем» такая реакция на самом деле была. Она говорила о том, что Сюэ Ян… до такой степени запугал душу Сяо Синчэня, что, попав в ситуацию, когда заклинатель невольно упустил из осязания реальность, что-то, что совершенно от неё отличалось, но придя к нему в том же человеке, перепугало его настолько, что он подумал, что умер и попал куда-то еще. И его реакция в момент полной беззащитности… говорила о сильнейшем сломе, о глубоко затаенных страхах, о чувствах, которые рвут его изнутри. Сюэ Ян стрессовал. Он не думал, что Сяо Синчэнь… так сильно и столь многое подавляет. Эта реакция… вот бывало, что люди, всю жизнь терпя беды и злодеяния, в старости попросту сходили с ума. И здесь была та же опасность. Когда уже нечем будет подавлять… что же тогда произойдет? А то, что все годы боли и страхов начнут выражать себя через психоз и деструктивное поведение. Глубоко внутри себя Сяо Синчэнь оказался куда более слабым и ранимым человеком, а тот стержень, за который он держался, было волей не души или веры, а ума, на который Синчэнь мог полагаться безоговорочно. Он выдержал бурю Сюэ Яна, и продолжал её выдерживать. Он нес бремя собственных тяжелых чувств по отношению к его ситуации и своей собственной. Годами он жил, страшась за жизнь ребенка. И вот, совершенно случайно, так неожиданно и резко поведя себя иначе, Сюэ Ян вскрыл этот нарыв, и то, что выплеснулось наружу… Разумеется, Сяо Синчэнь возьмет себя в руки, очнется, даже извинится перед Сюэ Яном, снова станет прежним. Но сейчас… сейчас он плакал, дрожа всем телом, и трясся, как в лихорадке. Вся накопленная боль лилась из него слезами и потом, выходила через дрожь тела и холод с самых костей. В таком виде его и застал Сяо Бай, на пробу аккуратно пришедший домой. Если бы дверь была закрыта, он бы ушел… и она была закрыта, когда он пришел. А потом из неё вдруг вырвался Сюэ Ян. То, что он стал на меч, было правдой, но сделал это немного позже. Он выбежал почти до ворот и только потом вспомнил за меч, до побеления стискиваемый его рукой. А потом… вдруг замер. И медленно повернулся. Там было дерево и только… но вот за самим деревом, едва успев за него спрятаться, всё ж кто-то был. И Сюэ Ян это почувствовал. У него была безумная интуиция и инстинкты, он ощущал чьё-то присутствие или взгляд практически своей кожей. И сейчас смотрел на дерево. Он не сводил с него взгляда своих больших черных глаз, и хорошо понимая, что ни один чужак не сунется в этот двор, пришёл к выводу… что только одно чудовище могло там быть. Эта мысль подлила масла в и без того встревоженный огонь его души и наполнила этот огонь яростью… без страха. Меч был в его руке, Сяо Синчэнь в доме и совершенно беззащитен, а чудовище — слишком мало. Он не сможет сопротивляться сильной руке, которая сдавит ему горло, не сможет убежать от меча, которого только натрави на что-то живое. — Мерзость… — очень сдавленно прошептал Сюэ Ян, — грязное отродье, щенок той бродячей твари… чтоб ты сдох, исчезни, умри. Он очень сдавленно это шипел, поэтому его не было слышно. Этот ребенок всё больше и больше походил на преграду между ним и Синчэнем, и Сюэ Ян всё больше смотрел на него именно так, хотя и не игнорировал, что этот мальчик — его вечный, живой и здравствующий страх, проклятие его тела и его судьбы. Он хотел бы, чтобы это дитя сгинуло, как следы на песке… но сам не мог его убить. Впрочем, рука на мече сжалась сильнее. Если выпустить меч… то и самому не придется руками… но как же тогда «он»? А «он» был в доме, беззащитный. Он бы не успел. Меч был в другой руке и меч ждал уже подрагивая, чувствуя волны ярости и ненависти, испускаемые аурой его хозяина. Вот тогда-то Сюэ Ян и встал на меч, словно бы от «греха» подальше, а не ушел пешком. Сяо Бай, который еще добрых десять минут боялся высунуться, тихонько выглянул, и убедившись, что точно никого нет, побежал в дом. Странно, но его инстинкты были очень сильны — это, по сути, он тоже у Сюэ Яна «украл». Сяо Бай взрослел и всё больше проявлял себя его характер, такой бойкий и любопытный, веселый. Он мог бы вырасти в самозабвенной радости и веселье… мог бы, если бы дали. Сяо Синчэнь лежал на кровати и плакал. Заслышав его стоны, Сяо Бай испугался и помчался в ту сторону дома, куда лежал строжайший запрет. Но в этот момент он не боялся… не этого. — Папа! — закричал он, и игнорируя все предупреждающие голоса в своей голове, забрался на кровать. — Папочка, что с тобой? Едва услышав его голос, Сяо Синчэнь завыл сильнее. Он настолько потерялся в этом «выплеске», что совсем потерял связь с разумом. Услышав голос мальчика, который уже толкал его своими маленькими ручками, Сяо Синчэнь протянул к нему свои и сгреб в дрожащие объятия. Его халат раскрылся на груди, и та была влажной и очень горячей… и дрожащей. Он прижал к себе мальчика и стал выть сквозь слезы, стал сжиматься сильнее, как эмбрион… держа дрожащими руками трясущееся в панике тело. Он ничего не говорил, а Сяо Бай даже не смог осознать, что впервые лежит в постели человека, который с ними живет. Он даже толком не видел её, вообще ничего не видел, лишь чувствовал горячую дрожащую грудь, запах пота и влагу слез. Они так очень долго пролежали, Сяо Бай тоже начал плакать, потому что ничего не понимал. «Почему ты плачешь?» «Потому что ты плачешь!» И он плакал. Дрожал, попытался вытянуть руки, чтобы обнять. Сяо Синчэнь никогда еще так отчаянно его не обнимал. — Он тебя обидел, да? — сквозь слезы пробормотал Сяо Бай. — Он тебя ударил? Ты поэтому плачешь, что тебе больно?.. Ярости Сюэ Яна он был свидетелем лишь за закрытой дверью, так как Сяо Синчэнь сильно берег его от присутствия во время каких-либо скандалов. Сам выводил его из дома, едва те накалялись или предчувствуя их заранее. Но мальчик не мог не слышать этих криков даже за закрытой дверью. Криков, и порой… чего-то бьющегося, какой-то схватки. Такое происходило очень редко, с годами всё реже, но всё же происходило. А теперь вот впервые Сяо Синчэнь так дрожит и плачет, из чего мальчик сделал вывод, что тому человеку удалось его сильно обидеть или ударить. Весь полет Сюэ Ян молчал. Он был зол и дик в своей злости. Залетел на какую-то гору и бросился размахивать мечом, срубая ветки и кустарники. Не поберег бедолагу даже от ударов об камни, кидался на них и переворачивал — расходовал силы, которые клокотали внутри него жаждой разрушения. Еще никогда он не чувствовал подобного, еще никогда ему не было… вернее, давно уже так не болело внутри. Он не мог отрицать, он понял, что пришел к верным выводам. Внутри Сяо Синчэня было куда больше ран, куда более опасных, старых, не затянувшихся ран. И чувствительности… ведь получается, не был он так силен — он просто терпел и прятал свою боль. И Сюэ Ян вдруг ощутил уже свои собственные силы. «Я могу тебя утешить, — с широко распахнутыми глазами подумал он, — ты ведь не боишься меня обнимать…» Сяо Синчэнь не боялся ни гневливого Сюэ Яна, ни радостного. Он просто был… сломлен, причем не один раз. Он тоже нуждался в утешении, и самым сильным для него утешением был только мальчик. А Сюэ Ян… к нему он мог прижиматься лишь во время циклов, мог отдаваться чему-то тайному и «порочному» только подстраиваясь под его ритмы. Но о каком утешении думал Сюэ Ян? Тела или… души? Сяо Синчэнь заснул очень крепко, почти как под сонным зельем. Мальчик выполз из-под него и спустился с кровати. На полу были разбросаны булочки, и почему-то он был убежден, что они не с рынка. Он взял одну такую, подул, чтобы стрясти пыль, и откусил. Они уже немного затвердели, но всё равно… было очень вкусно. Сяо Синчэнь выпечку не любил и в дом её не покупал. Значит… это «того» человека. Сяо Бай подбежал к печи, увидел следы муки на столе, увидел грязную посуду… «Это он, — подумал Сяо Бай. — он испек. «Этот» человек…»