Проклятый

Присмотрись, прислушайся…

море шумит на закате, шипит,

а на рассвете…

беззвучно простилается…

безпенным штилем…

Во всём была тайна, и это чувствовалось. Чувствовалось даже, как она… шипит, а иногда и шепчет. Она простилалась черной, прямой линией, как черный горизонт, а над нею высились черные небеса с янтарным солнцем, горящим, как застывшая в полете комета. Янтарное солнце… тот же цвет, что и у «его» глаз, которые всё еще смотрели на мир… но в чужих глазницах. Сяо Синчэнь учил его быть осторожным куда раньше, чем послушности и учтивости. Впрочем, пусть Сяо Бай и был активным и резвым ребенком, он каким-то образом улавливал странную атмосферу дома и еще более навострял свои маленькие ушки и удивительные темные глазки, как только ему стало понятно, что в доме, кроме них двоих… живет кто-то еще. И этот кто-то… распространял вокруг себя тайну чёрного моря с чёрными небесами, в которых сияло янтарное солнце, видимое им однажды, да до того близко, до того… страстно жестоко… Когда в тюрьме Сяо Синчэнь оказался так близко у его глаз… нет, это было в зале, когда он прошептал ему свои «прощальные» слова, слова обещания, что они еще увидятся. Тогда-то, должно быть, это и случилось: чёрные небеса его глаз поглотили янтарное солнце других. Тогда-то эти глаза и были приговорены, точно проклятием, но… накладывал ли его Сюэ Ян? Он обещал вернуться… и забрать. Видят боги — забрал. Но какова коварность — чужими руками… и совершенно этого не желая. Он желал отнять то, что можно забрать лишь силой — чувства. Отомстил ему… но через лучшего друга, нисколько не ожидая, к каким последствиям это приведет. Сюэ Ян просто не знал… не догадывался, что есть на свете дружба, которая может быть так… бесполезно глупа, чтобы свои глаза другому отдать. Нет — принести в жертву… Как он смеялся, когда узнал, как же он смеялся… а Сяо Синчэнь, годами вспоминая тот день, видел взгляд, чернее которого нет свете; день, когда черные небеса поглотили янтарь. И то… что когда они наступали, эти небеса, он… не сопротивлялся. Застыл, оцепенел под его взглядом… таким изможденным, безумно уставшим… красивым. Красота, у которой нет сил, красота, которая до безумия истощена — вот каким был тот взгляд. Но внутри этих глаз всё еще жил огонь, огонь жуткой безумно могущественной стихии — то был огонь, который из искры превращался в пожар, способный дотянуться до самых небес. И растерзать их, даже если самому придется умереть. Но это прошлое, хоть и сотворило оно настоящее. А в настоящем… был маленький мальчик, мальчик, которому удалось выжить в этом… пламени. Он прошел сквозь огонь и упал в воду, а потом приливы вытолкали его на берег жизни и вот… эта самая жизнь сейчас сочилась из его глаз, тайно и боязно заглядывающих внутрь места, где всё сейчас… было оповито тайной. Душной… замкнутой тайной. Он видел только его руку. В какой-то момент он увидел «его» руку. Кровать Сюэ Яна уже несколько лет была окружена плотно свисающими вниз занавесями, прикрепленными колечками к балкам. Эти занавеси полностью закрывали его кровать, скрывая всё, что было внутри. И обычно, то есть почти всегда, занавеси эти были задернуты… и гораздо чаще, когда помимо отсутствия самого Сюэ Яна также отсутствовал и… сам Сяо Синчэнь. Вот и сейчас его нигде не было… не было их обоих. И только рука, столь неожиданно показавшаяся шрамированной ладонью из-за занавеси, привлекла маленькие черные глаза, которые впились в эти пальцы не мигая, со страхом, с трепетом. Сяо Бай Ян боялся. Но эта рука… пальцы были вытянуты, слегка дрожа. Звуков никаких не было. И он стал подходить. Один шаг, второй. Сердце безумно колотилось в груди, это маленькое, трепещущее как у птички сердце. Оно билось так, словно толкало тело Сяо Бая туда, к этой руке. И когда он подошел, почти задержав дыхание, видя, что пальцы так и смотрят вперед, словно бы вытягиваются, протянул свою дрожащую ладошку… Движение случилось столь быстро, что от неожиданности ребенок вскрикнул, потому что… его пальцы коснулись других только приближающимся теплом, волна которого мазнула по этим источающим куда больший жар пальцам. И они вдруг схватили его, сильно схватили, цепко сжавшись. Сяо Бай вскрикнул, и что-то за занавесью колыхнулось. А потом… еще одна ладонь, мягко, словно змея, скользя по горячей руке накрыла её, дошла словно волной до кончиков пальцев и только тогда они и разжались. В образовавшейся тонкой прорези Сяо Бай увидел движение, и обе ладони, точно переплетшиеся змея, мягко ушли обратно. Спустя секунд десять занавесь с другой стороны отошла в сторону. Оттуда появился… затягивающий пояс на белом халате Сяо Синчэнь. Его лоб был влажным, а сам он источал немного душный запах пота. Когда занавесь отошла в сторону, наружу вырвался не только запах, но и… звуки, природу которых Сяо Бай в силу возраста понять никак не мог. Это было похоже на… сдавленное мычание или приглушенный стон. Он не понимал этого хрипа, не понимал протяжности этого… стона. Щель раздвинулась больше, и прежде чем Сяо Синчэнь, чьи ноги были босыми, подошел к нему, Сяо Бай увидел… мокрое от пота, измученное и очень… красивое лицо, на котором черной луной горели влажно сверкающие глаза, и пламень губ тоже горел, приоткрытый точно жерло, выпускающее огонь. Это был Сюэ Ян. Сяо Бай успел заметить его грудь, успел понять, что тот лежит на спине, невидящим, даже каким-то больным взглядом смотря куда-то в потолок, хрипя что-то. Сяо Бай увидел очертание его обнаженных ног, и волна распространившегося запаха ударила ему в нос, кажется, обжег его. Этот запах… не был резким, неприятным, но он почему-то спугнул его. — Что ты здесь делаешь? — когда Сяо Синчэнь подошел к нему, он стал так, чтобы закрыть собой щель. Сяо Бай не мог не заметить, что едва щель появилась, как наружу проникли звуки, словно… пока занавеси плотно сомкнуты, ни один звук не прорвется. — Не знаю, — честно, но немного растерянно ответил мальчик. — Я пришел, а в доме так тихо… — Ты должен был играть с «братьями», — слегка осуждающе сказал Сяо Синчэнь. — Они обедают, — ответил Сяо Бай, — а я пришел к тебе, папа. Сяо Синчэнь не ответил. Да и что он мог сказать? «Это» дело графика не имело, иначе он отослал бы ребенка заблаговременно. — Ступай к своим братьям, — спокойно сказал он, присев на колени и обняв плечи ребенка своими ладонями, — побудь там, я заберу тебя вечером… но, если не приду вечером, значит останешься ночевать. Скажешь госпоже, она не выгонит тебя. Ты не против? Теперь уже не ответил Сяо Бай. Он смотрел на повязку Сяо Синчэня, и хотя понимал, что папа его не видит, но всё же боялся стрельнуть взглядом к щели на занавесе. По правде говоря… он предпочел бы остаться, но тепло на плечах всё сильнее превращалось в жар… и начинало давить. Это ощущалось не столько физически, сколько как-то ментально, да так, что ощутили даже кости, ощутили гнет этой… силы, которая лишь исходила через ладони, но не самими ладонями так придавливала. Сяо Бай еще не знал «что» это была за сила… и особенно у мужчины, который в «определенный» момент забывал обо всем, кроме того, что в «этот» момент он… мужчина. Больше и сильнее, чем когда-либо. — Конечно, — улыбнулся он и отступил. — Братья будут рады, — Сяо Синчэнь встал, — ты не часто проводишь с ними время. Его белый халат, надетый на обнаженное тело, казался странным. Слегка заалевшие щеки казались странными. Испарина пота, его горячие ладони — всё, всё казалось странным. Потому что Сяо Бай не понимал, но «чувствовал» — что-то происходит, и это «что-то»… для него не предназначается. — Иди, — Сяо Синчэнь немного вытолкал его за порог, — и пока я сам не приду, не вздумай возвращаться. Сяо Бай? — Я всё понял, — ответил мальчик и снова улыбнулся. Он всегда улыбался, даром что знал, что этого не видят. Но Сяо Синчэнь всегда говорил ему, что он чувствует улыбку, то есть «видит» её. Знать, что тебя видят по-особенному… наполняло сердце Сяо Бая невыразимым чувством любви. Сяо Синчэнь даже не попрощался. Он, как показалось мальчику, немного спешно и чуть громко закрыл дверь, после чего повернулся затвор и всё снова стало тихо. Посмотрев на закрытую дверь еще с полминуты, Сяо Бай развернулся и вышел в их дикий, почти что неухоженный двор, окружавший старый, очевидно обветшалый дом. Ярко светило солнце, неспешно прокатывались по голубому небу белые полоски облаков, точно просыпанная мука на цветной доске. Он жил в этом месте три года и знал, что это его дом, где обитала его единственная семья — Сяо Синчэнь… ну, раньше он думал именно так, до того момента, пока не увидел другого человека, с которым столкнулся, когда был еще младше. Сяо Бай не осознавал, что быстро растет. Ему было три года, но выглядел он на пять-шесть лет. Это удивляло всех, но мало кто задавал вопросы, так как знали, что в Похоронном доме живет заклинатель… и кто-то еще, ни чьего имени, ни даже лица не знал никто. И еще жил мальчик, жил с двумя мужчинами, а матери не было. Никто не задавал вопросов… никто даже не решался. Сяо Бай… был сыном представителей вида, обладающих двуполостью… и дефективностью, имеющую разветвления в виде альфы и омеги. Он был сыном людей, вид которых представлял собой тайну не меньшую, чем тот факт «кто» был его отцом и к какому виду принадлежал он сам. Но мальчик был еще маленький, он еще не вступил в возраст полового созревания, чтобы точно сказать «кто» он. К тому же… только один человек мог точно сказать и определить это — Сюэ Ян. Только он, не дожидаясь фазы полового созревания, уже мог сказать какого, скорее всего, пола был ребенок. Если бы он только на него смотрел… хотя бы. Сюэ Ян… так его звали. Человека, с которым он столкнулся, и человека, который «убил» его одним своим взглядом, в котором ненависти и презрения было столько, что душило, касаясь только глазами. Сяо Бай хорошо запомнил тот взгляд… но он был всего лишь ребенком, который отложил этот ужас в угол сознания и после того столкновения начал искать встречи с этим внушающим страх, но таким красивым незнакомцем. Сяо Синчэнь, тем не менее, обозначил границы сразу. — Тебе не стоит, — спокойно, медленно говорил он, — попадаться ему на глаза. — Но почему? — спрашивал Сяо Бай, пытливо всматриваясь в его лицо. — Кто он, почему живет с нами? И как сюда попал? Когда он пришел? Сяо Синчэнь не отвечал. Сяо Бай вспоминал те жестокие, донельзя черные глаза и любопытство распирало пытливого ребенка. Он ведь не знал, что Сяо Синчэнь скрывал его от глаз Сюэ Яна как мог, следил, дабы не происходили эти встречи, даже если Сюэ Ян «изволил» являться тогда, когда этого меньше всего ждешь, словно бы размахивая этим как палкой перед глазами, мол «я не боюсь, мне всё равно». Но ему не было всё равно. Тоже увидев тогда этого ребенка… он оцепенел. Да, взгляд был презрительный и страшный… а внутри всё похолодело. От ужаса. Сюэ Ян слепым не был и четко видел… видел очевидное сходство во многом, видел «что» у него украл этот маленький монстр. Он украл его губы… его глаза, тон кожи, цвет и плотность волос, даже брови его украл! И только нос, этот благородной породы прямой и аккуратный нос указывал на другого человека… и, скорее всего, телосложение. Сун Лань не был слишком крупным, но всё же был массивней Сюэ Яна. И выше. Глаза Сюэ Яна мазнули по голым стопам мальчика. Уже тогда оценив их размер он понял, что скорее всего ребенок вырастет высоким… под стать своему папаше. Он будет высоким, сильным и мускулистым… если доживет. Эта мысль полоснула огнем, заставившим зацепенеть его тело, и Сюэ Ян шевельнулся, а потом резко отступил — подходил Сяо Синчэнь. Что бы он сделал, если бы заклинатель не вышел? Этого уже не узнать. Не узнать даже того, в полной ясности ли ума был бы, а не в аффекте, в страхе… в панике растревоженных душевных и физических ран. Он ведь, в конце концов, этого ребенка не только зачал, но и… рожал. И оба события сломали его не только физически, но и психологически. С тех пор Сяо Бай стал выслеживать этого человека, совершенно точно убедившись, что тот действительно живет с ними в одном доме. Он был молчалив, скрытен и даже сказать груб. За неимением комнат Сяо Баю приходилось спать с Сяо Синчэнем… в большом гробу, широком и просторном, который тот сам сколотил и обложил внутри мягким тюфяком, подушками и одеялом. Почему не кровать? Да потому что нужен был плотник, а где его взять? Сюэ Ян запретил кому-то входить в этот дом, без разницы какая причина. Никаких гостей, никаких посетителей. Он особо акцентировал на том, что они оба живут своей жизнью, которая не должна пересекаться в месте их общего проживания. Сяо Синчэнь редко спорил с Сюэ Яном, главной причиной тому был, конечно же, характер его «сожителя», поэтому и сейчас спорить не стал. Он давно уже поглядывал на две запустелые комнаты на втором этаже, которые очень сильно нуждались в ремонте, понимая, что мальчик будет расти, и просто невозможно, чтобы он продолжал спать в гробу с ним. Что-то неправильное было в красоте незнакомца. Она была… внушала трепет и восторг, а вот сам Сюэ Ян… внушал страх. Когда их взгляды пересекались, глаза Сюэ Яна метали огонь и перещили наточенным лезвием, и единственной причиной, почему это всё еще были только взгляды, а не реальные ножи, был Сяо Синчэнь. Он стерег мальчика, мешал уединению этих двоих, уводил Сяо Бая от разозленного или спящего Сюэ Яна, сразу начав учить, что к спящему подходить нельзя еще сильнее, чем к бодрствующему. В таком ритме прошло довольно долгое время. Сяо Бай ничего не знал, Сяо Синчэнь уводил его и от Сюэ Яна, и от любого разъяснения, не давая ни четких ответов, ни позволяя задавать очевидные, как для ситуации, вопросы. Сюэ Ян же… как был для мальчика загадкой, так и оставался. Ничего, ничего он о нем не знал, а видел так редко, что от возбуждения тут же застывал, даже не пытаясь спрятаться. Когда Сюэ Ян видел его… мог тоже застыть с ледяными глазами и сжавшимися кулаками. Кровь поступала к его глазам, стягивались в тонкую линию губы… а иногда он разворачивался и уходил, громко хлопая дверью. Но так случалось редко: Сяо Синчэнь бдел, чтобы этих встреч один на один не происходило, но и он не был безупречен. — Кто это? — как всегда за ужином спрашивал Сяо Бай, уже отчаявшись получить ответ. Но тут вдруг… — Трагедия… — то ли будучи в себе и моментом потеряв контроль, то ли в другом была причина, ответил Сяо Синчэнь. Сяо Бай, колупая рис своими детскими палочками, открыл рот от изумления. Что касается принятия пищи, то Сяо Синчэнь стал учить его есть приборами сразу, как только у Сяо Бая окрепли пальцы. Он, впрочем, любил кормить его сам, но понимал, что попав в компанию к другим детям, нужно уметь обслуживать себя самому, ведь мальчик мог попасть за чужой стол, где его кормить с рук не будут. А есть пальцами… ну, Сяо Синчэнь никогда бы не позволил. Он много вкладывал в воспитание Сяо Бая; учитывая его быстрый рост прививал ему культуру, мышление, повадки. О своей «молочной маме» Сяо Бай знал с очень раннего детства, и по той же причине, по которой, став чуть старше, Сяо Синчэнь вынужден был спроваживать его из дома — Сюэ Ян, а именно… его «время», которое требовало для себя всего мужчину, всего целиком. И Сяо Синчэнь, пока Сяо Бай был еще в пеленках, приносил Сяо Бая к госпоже, в семье которой Сяо Бай стал кем-то вроде молочного братика уже для её детей. Те очень любили его, завидющими глазами смотрели на его красоту, и сперва опасливо присматривались, а потом, в общих играх и принятиях пищи, этот мальчик стал для них практически своим, хотя и был по сути… чужим. Госпожа не знала, кто настоящая «мать» этого ребенка, и её жалостливое женское сердце в какой-то момент задумало самой восполнить эту роль… но неожиданно и довольно жестко этому появилось препятствие. Это был Сяо Синчэнь. Границы он обозначил сразу, и на удивление женщины довольно сурово. Он запретил, как он сам сказал, «пудрить мальчику мозги» и даже не пытаться внушить ему такую ложь. Женщина, естественно, стала возмущаться, мол, что это такое, ребенок не должен быть без женской опеки. — Я сказал «нет», — ответ Сяо Синчэня прозвучал твердым, даже сказать жестким тоном, — и это не обсуждается. — Ты в своем уме? — В своем, — тот же давящий тон. — Уж если столь большая тайна, кто этого несчастного мальчика родил, то позволь хотя бы это сделать. — Нет, — она еще никогда не видела его таким… возмущенным, даже сказать злым. — Всё, что касается этого, обсуждать с ним могу только я… у него есть семья, но должны быть и друзья. Вы в первое число не входите. — Но… — Достаточно, — Сяо Синчэнь «посмотрел» на неё, — и позвольте сказать, что если я узнаю, что он принимает вас за свою мать… вы более никогда меня здесь не увидите. И его. — Ты так бессовестно отнимешь у ребенка шанс чувствовать себя любимым?! — неистово, с возмущением закричала она. В ней говорило её материнское начало, которое заглушало всё остальное. Грудь её тяжело вздымалась, это объемная, тяжело свисающая вниз грудь кормящей матери, действительно «молочной мамы». Сяо Синчэнь промолчал, и его молчание можно было бы воспринять за стыд, но… это было не так. — Мы — пленники своей судьбы, — с малой толикой грусти сказал он, — а у этого мальчика… она бесконечно сурова, причем еще до его рождения. Человек, который родил этого ребенка… страдал так, что от этого сходишь с ума. И этот мальчик… я знаю, о чем говорю, как знаю, что он не должен быть пленником иллюзий. Я знаю… — он стал говорить тише, точно уйдя в себя, — что всё не так просто… но и не так трагично. Он… должен спасти, он выжил не по воле случая — он выжить был должен. И я не позволю… Он вдруг так грустно улыбнулся, что женщине показалось, что из-под повязки вновь пойдут кровавые слезы. — Он должен быть сильным, — Сяо Синчэнь, казалось, взял себя в руки, — он необычный, он так мною любим. Но «этот» человек… и он должен быть сильным, ему придется… принять удары. Только он может спасти, самой судьбой ему это предначертано… или им самим. Бывает, что мы приносим себя в жертву из-за сострадания такой силы, которая толкает нас стать чем-то другим… или теми нами, для становления которыми другой путь просто не предначертан. Он очнулся, точно вынырнув из наваждения, и снова «посмотрел» на женщину. — Прошу вас, — тон его снова стал смиренным, — не делайте его слабее этими иллюзиями. Он знает, что у него нет… «мамы», — на этом слове лицо Сяо Синчэня словно бы чуть исказилось от боли, причем не было понятно: за «маму» или за самого мальчика. — Его никак не сделает счастливым та слабость, в которую вы его втяните, ведь придет день и он узнает правду… он должен быть готов, ведь это будет… губительно. — Сяо Синчэнь, — женщина была бледна, — ты… о чем говоришь? Кто же та женщина, что родила его на свет, что твои речи звучат так, словно бы это… кто-то настолько опасный и… сильный, что ты и сам… боишься. «Я не «его» боюсь, — думал Сяо Синчэнь, — а той боли, которая сломает моего мальчика. Она… непременно сломает, ведь как объяснить… я всё еще не знаю, днями и ночами болезненно гадаю, подбираю слова. Сюэ Ян… может сделать это в любой момент… и любым способом. А Сяо Бай еще маленький. Я чувствую, что он не даст ему времени окрепнуть разумом и сломает мальчика тогда же, когда был сломлен и сам — в самом нежном возрасте…» Вспоминая тот разговор, женщина поглядывала на пришедшего к ним Сяо Бая, который резвился за столом с её детьми, тремя мальчиками и старшей девочкой, которая была без ума от него. Приближалось время ужина. Госпожа смотрела на малыша Сяо Бая и её материнское сердце корпело над ним, как над родным: какой красивый, какое доброе чистое лицо, а нрав-то какой добрый и ласковый. Сяо Бай был очень нежен, был резв, но послушен, смущался, но также обладал и смелостью. Он резвился с её сыновьями, играл с ними, ел, пропадал с ними в гульках и играх. Но… Материнские глаза не обмануть. За всем этим ей было видно одно, а именно… одиночество этого мальчика. Оно сочилось из его больших темных глаз, струилось через взгляд, через движение губ, надлом бровей. От этого ребенка исходило одиночество смущенной, робкой, тихой… недолюбленной души. Растерянной души, жаждущей души. Но что было причиной этому? Как знать, подумал бы кто-то, а иные, через такое прошедшие, ответ имели однозначный. Ребенок чувствует одиночество только… из-за кого-то, кто отвергает его, не принимает. Только столкнувшись с другим человеком можно ощутить всю боль одиночества. Сяо Бай не знал бы его… если бы не Сюэ Ян. Он инстинктивно тянулся к нему, этот человек был для него тайной. И именно потому что Сюэ Ян сразу дал понять, что отвергает его, Сяо Бай впервые в жизни и ощутил… одиночество. Это такое пустое пространство, в которое тебя ввергает чье-то отторжение, когда тебе запрещено пройти за проведенные кем-то границы, оставить там след, запечатлеть там свое присутствие. — Мама… — однажды сказал Сяо Бай госпоже, словно бы прощупывая возможность того, что эта женщина, к которой так часто его приводил Сяо Синчэнь, в самом деле может быть… его матерью. И он совсем не понял, почему глаза его «мамы» наполнились влагой. — Прости, — только и сказала она, крепко-крепко обняв его, прижав к своей тяжелой большой груди, — я лишь выкормила тебя, дитя. Я… не твоя мама. Мне так жаль. Она подчинилась воле Сяо Синчэня. А что же в тот момент испытал Сяо Бай? К его же удивлению… ничего. Ни боли, ни грусти. Ему бы заплакать… но лицо его вдруг стало бесстрастным. Потому что он вдруг почувствовал, что то место, то пространство в его душе, которое должно наполняться «мамой»… осталось нетронутым этой ложью, этой… иллюзией. И столь священно оно было, что понимание (хотя в силу возраста он еще сформировать этого не мог, но сделает это позже») что его ничего не тронуло, не втиснулось, заполняя, привнесло в маленькое сердечко только одно — бесстрастие. Что-то святое в нем осталось нетронутым ни ложью, ни иллюзиями. Сяо Бай не испытал того, что испытали бы другие дети, то есть отчаяния. Он прощупал почву… и почувствовал не грусть, а силу, которая наполнила его ответом «нет». Он вспоминал черные, такие черные глаза и светлое лицо в лучах солнца… вспоминал человека, чей жестокий взгляд сотряс его, как поток ледяной воды. «Мама, — подумал Сяо Бай, прижатый к тяжелой груди, — мама…»