Проклятый

Глава шестьдесят пятая: Нелюбимый

Тихий, едва слышный скрип двери натянул нить тишины, царствующей в похоронном доме с глубины ночи. Как ночью было тихо, так и сейчас, когда солнце поднялось над горизонтом и разметало свой свет по дивному, чарующему своей зеленью миру. Пели птицы, купаясь в теплых лучах искрящей золотом силы, которая каждый день возвращалась снова и снова. Эту силу поглощала ночь, и она же рождала её обратно. Лоно, а не враг, плодородная мать, а не бравый воин… Дверь отошла еще чуть-чуть и уже можно было увидеть, как на поверхности дерева видны кончики пальцев, которым, казалось, не под силу было удерживать эту тяжелую дверь от скрипа, однако им это удавалось. Внутрь с острахом, который побеждало любопытство, выглянула часть головы. Темные глаза на фоне черных прядей, румяная кожа щек, белый невысокий лоб. Очень важно было понять, не таит ли эта тишина ловушку и правда ли она спящая, а не затаившаяся. Некто заглянул внутрь еще больше, постоянно смотря вправо. Там, в глубине дома, стояла кровать, стояла вплотную к стене. Эта часть дома, именно та, где была эта кровать, была чем-то вроде запретной территории, куда не следовало ходить даже в самом крайнем случае. Там, на этой кровати, высилось одеяло, натянутое почти до самой головы. Ни одна часть тела не выглядывала из-под него, этого одеяла, а внутри было тихо, и дыхания не услышишь. Однако оно было, это дыхание, и он слышал его, слышал вопреки тому, что не должен был. На цыпочках маленькие ножки ступили внутрь. Они были босыми, обувь осталась снаружи. Точно зная, какая доска не скрипнет, он ступал на самых пальчиках, практически затаив дыхание, и только глаза его были даже настороженней, чем тело. Темная радужка блестела, как мокрый камушек, а суженный зрачок расширялся, когда нужно было присмотреться. Одеяло шевельнулось, и наружу, выпав, как волна черного шелка, скользнула прядь иссиня-черных волос. Даже при том, что это была лишь часть длины, с уверенностью можно было сказать, что волосы были в разы длиннее. Он замер, когда это случилось, застыл, широко распахнув глаза. Нет, всё хорошо, одеяло больше не двигалось. Пылинки в солнечных лучах танцевали медленный хоровод, слишком громко пропела птица, точно в попытке влить в эти «пыльные» пляски кусочек чарующей музыки. Он затаил дыхание еще больше, ножки двинулись вперед быстрее, и, передвигаясь уже так, словно бы бежал, он рванул вперед, напоследок в самом движении решив бросить последний, как он обычно делал, самый тайный и наиболее близкий к этой кровати взгляд, когда вдруг резко во что-то врезался и тут же упал на пол. — Не ушибся? — ни плач, ни вскрик, ни даже молчание не сопроводили эту ситуацию, а только тихий, едва различимый шепот, сразу очевидно — осторожный. Было удивительно, что вопреки ситуации человек не сорвался ни на вскрик, ни на испуг, в общем ни на что, что могло бы породить цепочку звуков. Человек лишь протянул руки, свои тонкопалые, очень изящные, но, а он об этом знал не понаслышке, такие сильные руки. Они никогда не были просто теплыми или горячими — они всегда были прохладными, и даже зимой эта прохлада не отталкивала, а внушала тихий уют. Смотря на высокого человека в белых одеждах, он моргнул, а затем изящная, полная красоты улыбка расползлась по зарумяненному лицу. Вытянув руки в ответ, он ждал, когда его поднимут, и человек в белом не стал утруждать себя ожиданием ответа. Он словно бы видел или заранее знал, как всё будет и чего от него ждут. — Душа моя, сыночек, — подняв на руки ребенка с виду пяти-шести лет от роду, Сяо Синчэнь тепло поцеловал дитя в висок, — не ушибся, сильно болит? Пойдем. Не нужно его тревожить. Ступая точно так же, то есть с знанием того, какие доски скрипят меньше, Сяо Синчэнь, шею которого обвили маленькие руки, направился к выходу. Шаги его как всегда были взвешенными и выверенными, он так долго ходил по этому дому, что никогда бы уже не оступился. Одеяло на кровати шевельнулось еще раз, однако в этот раз движением руки было отброшено, его край свесился с кровати, едва дотянувшись кончиком к пыльному полу. Пытливые темные глаза вовсю уставились на вид того, что раскрылось ему: прекрасный, самый красивый на свете человек с черными угольными волосами, такими же черными бровями и густыми ресницами. Кожа лица белая, губы всегда были красны, а чернота глаз поглощала, точно коллапсары в далекой и холодной вселенной. Но сейчас эта бездна «спала», укрытая пологом опущенных век, и густые ресницы едва заметно трепетали, однако сон пока еще властвовал над этим человеком, самым уязвимым и самым опасным человеком на земле. Когда Сяо Синчэнь вышел из дома, он осторожно закрыл за собой дверь и поставил мальчика на землю. — Зачем бежал? — спросил он. — В туалет захотел? Знаешь же, что когда он спит, лучше не бегать и не шуметь… Сяо Бай, — Сяо Синчэнь присел рядом с ребенком, — ты должен быть осторожней, если не видишь меня в доме. — Папочка, не переживай, — вовсю улыбнулся мальчик, — я всё знаю, я послушен, просто… я думал… Сяо Синчэнь улыбнулся. — Ладно, — он снова распрямился, — тогда пойдем в город? Кушать хочешь? — Очень, — сказал Сяо Бай и протянул к нему руку. Его маленькие пальцы обхватили длинные и тонкие пальцы Сяо Синчэня, а потом ладошка скользнула в прохладную ладонь. — Что тогда покушаем? Учти, первая еда дня должна быть здоровой, никаких булочек. — Яйца, — запально (а теперь уже именно так, ведь они дошли до ворот) выкрикнул он, — с помидорами! — Нельзя, любовь моя, — сразу же предостерег его Сяо Синчэнь. — У тебя на них жуткая аллергия, помнишь? — Но это так вкусно. — И очень опасно. Мы с другими начинками возьмем, а потом чай и сладкие пирожки, идет? — Идет, — снова яркая улыбка, и глаза сияли, словно в них светило маленькое солнышко. В городе эту пару видели часто и даже здоровались. Сяо Бай был смышленым и любопытным ребенком, его темные глаза, вопреки своей отталкивающей черноте, всё же притягивали, а не отпугивали, потому что помимо губ он еще и улыбался глазами, и казалось, что этот ребенок весь светится и соткан из нитей самого солнечного счастья. Он был как утренняя звезда, которой является солнышко на рассвете; очень юный, бесконечно притягательный, Сяо Бай мог влюбить себя тем, какие мысли вызывал у людей. А они смотрели на него и не могли налюбоваться. Мальчик был до безумия красив. Что не удивительно, ведь лицом он пошел в Сюэ Яна гораздо больше, чем в своего второго родителя. Единственное сходство с Сун Ланем было только в прямом носе, остальное же, такое как губы, глаза и даже скулы, невысокий лоб, отражало в себе черты лица именно Сюэ Яна. Но всё же малыша нельзя было назвать его точной копией, он перенял его черты, но сам таким не являлся. Но и чем-то средним между двумя родителями Сяо Бая назвать было сложно. Лилия и жасмин совершенно разные цветы, но визуальное сходство имеют сильное за счет определенных деталей в строении своего цветка. Здесь было то же самое. Будучи лилией, Сюэ Ян был благородней, однако пусть жасмин ему в величии и роскоши уступал, однако то нежное, мягкое, удивительное очарование и сладкий трепет хрупкого цветка сводили с ума не меньше. Жасмин бесспорно был мягче грозной в своей плотности и величии лилии за счет своей хрупкости, однако превосходил лилию живучестью и цветением. Это были такие цветы, которые в природе считались «удушающими ядами», а сама их природа считалась хищной. Это были опасные цветы, оба вида, и там, где они росли, не имели вытесняющих конкурентов за счет своей агрессивности. Самым сильным сходством были глаза, даже не их цвет, а именно их разрез. Это сложно было осознать, то, насколько идеально этот разрез повторил себя на другом лице, при этом само лицо не повторял. Сяо Бай был похож на Сюэ Яна, но одновременно его копией не был. Он был как… как если бы тяжелые лепестки лилии сжались и смягчились в своих концах, округлились. Мальчик был очень добрым, он, без сомнения, также был очень мягок, мягче Сюэ Яна, но это вовсе не значило, что в нем не была заложена природа лилии… как и природа другого своего родителя, однако было одно «но», можно сказать спасающее Сяо Бая от, так сказать, бесконтрольного раскрытия нежелательного. Этим «но» был Сяо Синчэнь. Он дал себе слово любить этого ребенка и вопреки всему раскрыть в нем самое лучшее от его наследованной природы, а вот худшее… Сяо Синчэнь не был глуп и понимал, что то, что заложено в генах, рано или поздно начнет шептать в разум и проявлять себя через действия. С самого младенчества он уже закладывал в, казалось бы, не осознающего малыша сильную волю к жизни и ясный разум, и делал это только ради одного — ради ясного сознания. Чтобы Сяо Бай имел осознание всего того, что же его ждет, всех его трудностей, всех его проблем. Не имело значения какие это будут проблемы, он должен был уметь их «видеть», дать им оценку, проанализировать и, опираясь на ясный разум, решить, подчиниться этому или же удержать. А то, что проблем этих могло бы и не быть, Сяо Синчэнь хорошо понимал. Но… не быть их в любом случае не могло бы, и тому была одна простая причина. Нет, не наследственность, а… Сюэ Ян. До определенного времени Сяо Бай даже не знал, что живут они в доме не вдвоем. Сюэ Ян, разумеется, в жизни мальчика не участвовал даже поворотом головы, и как только тот начал ходить, перестал бывать дома в светлое время дня. Вообще то, как они с Синчэнем вели их личную друг с другом жизнь, уже другой разговор, сейчас же сосредоточимся на мальчике. Прошло три года, а малыш выглядел на пять-шесть лет. То, что он рос быстрее и лучше своих сверстников, Сяо Синчэнь понял сразу. Он удивился такому быстрому росту, не зная, что это отличительная черта их вида, причем чаще всего такой быстрый рост уже указывал на то, какого же пола будет ребенок… но этого не знал даже Сюэ Ян, хотя тоже заметил очевидно быстрый рост мальчика. Но закрывал на это глаза, без сомнений страдая от того, что тот всё же растет, что ничего ему не мешает, что он даже не болеет. Примерно до года и половины Сяо Бай не знал, что в доме есть кто-то еще. Его зубки прорезались в три месяца, говорить он начал в пять месяцев, а пошел в семь. Это было так быстро, что Сяо Синчэнь начал нервничать, но ничего в здоровье мальчика не говорило об опасности. Он только рос быстро, а в остальном был таким же дитём, как и все остальные. Сяо Синчэнь еще до года отмечал его нрав и характер. Пытливый, полный любопытства, бесконечное море энергии, любознательность, жажда познать новое, активность в теле и разуме, жажда внимания и наравне с этим желание слушать и внимать. Сяо Бая можно было назвать послушным, но его жажда познать мир делала его нетерпеливым и слишком активным. И именно так он впервые увидел человека, благодаря которому появился на этот свет. В тот день, последний из тех, который он провел в осознании того, что рядом с ним только Сяо Синчэнь, Сяо Бай был взбудоражен больше обычного. Сяо Синчэнь пытался учить его цифрам, так как подозревал, что у мальчика больше аналитическое мышление, чем творческое, но Сяо Бай был так бесконтролен, так разбросан в своем внимании, что очень сложно было его усмирить. Да Сяо Синчэнь и не пытался, грубая сила или громкий голос отвращали его, он всегда был нежен и применял в методах лишь ласку и ловкие хитрости, про себя посмеиваясь над тем, как же наивен его мальчик. Сяо Баю, чувствующему прилив сил, особенно в нижних конечностях тела, вздумалось поиграть в салочки. Он спрыгнул со стула и начал носиться по дому. Сяо Синчэню это не понравилось, ведь мальчик мог пораниться, к тому же их урок еще не закончился. Решив подыграть мальчику, он не учел того, что судьбе неугодно подставляться под чьи-то планы, и распаленный тем, что его не видят, Сяо Бай выбежал из дома, слыша громкое: «Не беги, ты поранишься!», отвечая на это громким и веселым: «Не догонишь, не догонишь!» и вдруг врезался во что-то, да так сильно, что его откинуло назад. И это действительно было сильно, так, словно бы природа этого отторжения была вовсе неестественной. Бухнувшись на землю, непонимающий, что произошло, Сяо Бай закашлялся от пыли и поднял голову, перед тем увидев перед собой подол темно-синего халата. Поднимающийся взгляд привел его… к солнцу, которое словно ореол светило над головой человека, который перед ним предстал… высокого, совершенно незнакомого человека, и из-за расположения солнца и маленького тела мальчика, сужающего ему обзор, Сяо Бай не видел лица, видя вместо него, ослепленный солнцем, черное пятно. Он интуитивно отсунулся, солнце тоже «сошло» с места и в тот же момент сердце мальчика застыло в груди. Такого… красивого человека он не видел еще никогда. Он не был похож на Сяо Синчэня, не был похож на людей в городе. Светлое чистое лицо с алыми губами и черными как сама ночь глазами, красивыми ресницами и густыми бровями; черные волосы спадали с плеч, халат был туго подпоясан, узкие рукава облегали сильные руки. Этот человек был настолько красив, настолько, что ребенок, увидевший такую красоту, просто парализовался, еще не имея знаний и опыта дать ей верное определение и составить о ней осмысленное мнение. Что ребенок может видеть в красоте, как способен её оценить? Только как что-то доброе и прекрасное, к чему сразу же тянешься. И он, разумеется, тоже потянулся, он так ярко улыбнулся и мгновенно протянул руки, привыкший к тому, что Сяо Синчэнь всегда поднимал его на руки, часто на них носил. Но это был не Сяо Синчэнь, и явно не один из людей на рынке. Те всегда улыбались, говорили теплые слова. А этот человек… Улыбка Сяо Бая погасла. По его телу словно бы прошлась ледяная волна, потому что эта словно возникшая из темноты, как луна, красота, впрочем, такая же луноликая, как и сама луна, обожгла его таким холодом, таким… льдом практически, что маленький ребенок, еще не понимающий, что такое отвращение, в полноте испытал на себе эти ледяные иглы. То, как Сюэ Ян на него смотрел, его леденящий, вгрызающийся в душу острый взгляд, полный лезвия и пламени, плетей и шипов… Он смотрел так, как смотрят затаившие страшную месть, как смотрят в самое сердце обиженные люди, потерявшие человечность в погоне за отмщением. Взгляд Сюэ Яна… уничтожал мальчика так, как не уничтожило бы ни одно слово. Он смотрел на него льдом и пламенем, даже руки его сжались в кулаки. Это, можно сказать, была первая их встреча, хотя ближе людей, чем были они друг у друга, природа еще не придумала. Практически убитый этим взглядом, маленький ребенок отреагировал так же, как и любой другой мальчик его нежного возраста: ощутив страх, безнадежность и слишком сильную угрозу, Сяо Бай начал хныкать и тут же громко расплакался, дрожа от страха и холода. Сюэ Ян, которого этот крик не заставил вздрогнуть ни один нерв, так и не мигая смотрел на него, убивая своими черными глазами, готовый задушить его своей агрессивно настроенной волей, и сделал бы это… но пришлось отступить. Буквально, потому что на крик из дома вышел Сяо Синчэнь и быстро пошел к ним. Увидев его, Сюэ Ян тут же сделал шаг назад и перевел свой взгляд на заклинателя. — Я не трогал его, — быстро сказал он, прекрасно понимая, что Сяо Синчэню известно о его присутствии… как, впрочем, и всегда. Скрыть это от него было не легче, чем черную кляксу на белой бумаге. — Он сам в меня врезался. В иной ситуации можно было бы поднять крик, мол, раз видишь, что плачет, подними и утешь его. Но Сяо Синчэнь молчал. Он прекрасно понимал, что наконец-то произошла эта встреча и что Сюэ Ян действительно мальчику ничего не сделал, хоть тот и заливался истошным криком и плачем, испуганный и дрожащий, будто его облили ледяной водой. А всё из-за этих глаз, один взгляд которых уничтожил его до такой степени, что мог бы и искалечить не просто психологически, но и ментально. И именно в тот момент этот маленький ребенок, который еще не владел в достатке своим разумом и своими мыслями, который не понимал природу добра и зла, не умел дать правильное определение вещам и понятиям, вдруг остро ощутил то, чему определение было, и в будущем это чувство не покинет его никогда, как и то первое ощущение, которое он испытал от этой встречи, которое сразу определило его отношения с этим красивым, но донельзя жестоким человеком. Сейчас он еще не знал, как это называется, но ощутил это состояние сполна. Нелюбимый.