Celestite Mirror

L понял, что он уснул и сполз на пол, беспорядочно замотавшись в одеяло и поджавшись до эталонной позы эмбриона. Сон был крайне беспокойным, лишённый форм и смыслов, но тяжёлый по ощущениям, заставляющим его шевелиться и нервно пробуждаться каждый раз от звука собственной потревоженной удавки. L был чертовски измотан. Наверняка с камеры этот беспорядочный угловатый ворох, именующийся им, выглядел... Как-то в рамках вкуса Киры, потому что он чувствовал, насколько беспомощной была его поза, если у него не хватило сил спать сидя. Отдалённый интерес заставлял его задаваться вопросом, наблюдал ли Кира за ним в камеру, как когда-то за ним — сам L. 96 процентов он давал на то, что Лайт как минимум следил, 79 на то, что взгляд задерживался дольше, чем было необходимо. Конечно, в открытую не развернёшь просмотр перед следственной группой, ему наверняка приходилось исхитряться, но мальчишке было слишком важно знать, что его действия имеют результаты, а здесь... Они наверняка превзошли даже самые смелые его желания. Как он мог удержаться? В L сидела въедливая мысль, что Лайт намеренно позволил всему случиться. Он помнил, что во второй раз, когда тот пришёл, Ягами уже сменил одежду. Возможно перевязался. Скорее всего вернулся к работе и потерял коллегу, нехитрой дедукцией выясняя её местонахождение. Выглядело, как плохое стечение обстоятельств, когда по камерам ничего не предвещало итогового расклада, сложившегося слишком быстро, но... Сам факт, что Миса обо всём знала, что вероятно она сама смотрела в камеры и видела, чем тут Лайт занимается, был нелогичным. Её выходка была предсказуемой. Была ли предсказуемой выходка L? Его слишком беспокоили настойчивые вопросы накануне об убийстве самого Киры, в которых было излишне много дна, и которые могли быть частью очередного бесчеловечного эксперимента. Будучи полностью ведомым, не следовало удивляться хоть чему-то. Можно недоумевать, но то, как легко L проследовал манипуляциям Лайта, уже почти не уязвляло его гордость, теперь чересчур размытую. На принесённом Ягами подносе ещё с вечера обнаружился сменный пакет с инфузией, которым он заменил пустой на штативе, притащив конструкцию к окну и оставшись с новой трубкой в руке. Была кощунственная мысль игнорировать капельницы — очевидная ловушка разума, которую L быстро отбросил. Независимо от целей самого Лайта, кто-то иной рассчитал ему дозировки и подготовил инъекции, очевидно, желая облегчить состояние L. Если он может себе помочь хоть как-то, он не будет отбрасывать эту возможность — страх в любом случае уже неизбежен. А сгибаться от простого недомогания было для него чересчур низким. За его сон капельница закончилась. В этот раз стараясь не попадаться на триггер, он закрутил колпачок так быстро, как мог. Желания куда либо вставать не было, и, распрямляя затёкшее тело, L вновь сел, пустым взглядом упираясь в окно. Время тянулось безмерно медленно, бесконечные мысли наконец притормозили свой ход, и в странном состоянии, под приглушённость головной боли, он отслеживал только угол падения солнечных лучей. В некотором роде медитативно, наконец избавляясь от бесконечного анализа. Предвосхищение любых следствий отступало, когда вновь поднявшаяся внутри буря, достигшая своего пика, перебесновалась и улеглась, временно сменяясь штилем. Он знал его последствия, но сейчас было плевать. Это время было драгоценным, и как либо разрушать его не хотелось, цепляясь за него, как за прекрасный шанс временного спокойствия. Уже наступил вечер. Прямо сейчас был закат, окрасивший город в приятные тёплые тона, и L впервые ощутил невесомое, почти фантомное удовольствие от простого созерцания. Поглощённый работой, он редко обращал внимание на простые и естественные процессы вокруг. Сейчас он мог хорошо оценить движение вещей, просто существующих, от него не зависящих: мир двигался вперёд, дальше, и это было непоколебимо никаким происходящим — пространство, в своём чётком стройном алгоритме, всегда будет шагать вперёд, не останавливаясь. Никто никогда не сможет этого изменить. Но едва испытанное удовольствие опасно сменилось скорбью, когда факт его здесь запертости напомнил, что сам L выпал из этого мира. Как призрак, сквозь лимб наблюдающий за течением жизни, к которой больше не причастен. На секунду прикрывая глаза, он постарался отбросить ощущения, пока они не спустились в него глубже допустимого. Ягами не появлялся уже сутки. И L держало странное двоякое ощущение — с одной стороны облегчение и возможность не пересекаться со своим надзирателем, с другой раздражение и скука, когда хотелось уже, наконец, получить свою расплату и прекратить терзаться внутренней, назойливой тревогой. Ягами его подвесил без верёвок, заставляя мучиться, ждать и изнывать. L не исключал, что в действиях того не окажется ничего... Особо критичного, но неопределённость давала чересчур большой простор для фантазии. О, у L она большая, а он знал, что Лайт изощрён. Что тот собирался сделать? Опять избить его? Снова оттрахать? Наверняка это будет основной комплектацией, к которой бонусом добавится что-то похуже. Конечно нечто, связанное с болью, ведь ему так нравилось её причинять. И перечисленным он спокойно мог довести L если не до смерти, то до близкого к ней состояния. Это — парадоксально — и успокаивало, и пугало одновременно, но хуже было, что L мог и понятия не иметь о глубине тьмы Лайта, с которой ещё попросту не сталкивался. Возможно, он совершал ошибку, что провоцировал Киру узнать пределы этой глубины. *** В этот раз он больше увидел, чем услышал открытие двери, сидя к ней полубоком. Сознание, позволившее себе передышку, ожидаемо ощерилось, мгновенно взбитое тревогой. На разум — нет, на всё сознание целиком легла тень, ледяными волнами заполняя L изнутри, заставляя конечности неметь, падая в слабость, обожжёнными запахом смерти. Её ни на что не похожим шлейфом, обжигающим особым льдом. Он чувствовал его каждым сантиметром укрытой одеялом кожи. Ну да, этот кусок материи его точно не спасёт. Его палач наконец пришёл для своего дела? Что-то изменилось. Нечто изнутри мешало ему даже подобраться, как было в прошлый раз, ставя на их крошечное пространство клеймо неотвратимости. Собственное восприятие замедлилось, и L не шевелился, бессмысленно уставившись в окно. Только пальцы на ногах сжимались и переплетались, напоминая самому ему, что он ещё жив, вообще-то, что его тело двигается, а пространство никогда не замирало. Только он в него не вписывался, как ложная фигура. Происходящее, дереализованное, казалось ненастоящим. Опасность касалась его маркеров тревоги играючи, перешагнув все линии защиты, просто напоминая — перед её лицом он бессилен, когда она протыкала каждый своими зубами, просто потому что могла. Уже поздновато предупреждать о чём-либо. Могильный лёд жёг, превращаясь в адское пламя. Сложно было разобрать, где страх, а где... Эта извращённая, жадная похоть, хозяйски стелющаяся ему по телу, облизывая от сердца до паха. Одна только она собиралась изуродовать ему плоть, даже без физических прикосновений. Этот ужасающий монстр был прямо перед L, и L больше от него не отворачивался, ощущая полноту его присутствия. Его право и власть. Ни один в здравом уме не ответил бы на калечащие "ласки" Киры — даже Миса общалась со сравнительно адекватной версией возлюбленного, — но этот монстр нашёл довольство и просил ещё. L видел в нём один-единственный плюс — он поможет ему пережить от Киры всё, что прямо не отнимет ему жизнь. Не будь этого зверя, не оставляй он свой яркий пахучий след, этой жизни бы уже не было. Лайт оказался бесшумен. Угол обзора раскрывал его движение, но шёл он удивительно мягко, не торопясь. Резкий звук прогибающегося матраца каким-то образом был неожиданным, заставляя L вздрогнуть, а руке, как по команде, вскинуться к губам, привычно толкая палец между зубами. Шелест пакета, принесённого им с собой, был следующим, когда Лайт поставил его у кровати. Больше звуков не было, когда тот молчал и не шевелился. Он не спешил как-то обозначать своё присутствие, но каждым своим волоском L ощущал ложность спокойствия. Что-то изменилось в самом Ягами. И это что-то вызывало панику за пределами любых чувств. Он что-то подготовил. И не те вещи, при которых он сгорал от нетерпения и проявлял себя, почти торопясь, а то новое, что требует обдумывания. Подготовки. L чувствовал, что тот пришёл с чётким пониманием, что ему здесь нужно. Ощущал его взвешивающий взгляд, неотрывный, оценивающий. Наслаждающийся видом такого L? Убеждающийся, что его идея, с какой бы он ни пришёл, доставит ему удовольствие? Получал ли Лайт восторг от вида своей марионетки, которую мог взять как угодно и в какой угодно момент? Сомневался ли Лайт хоть на какую-то долю, смотря на заклятого врага, попавшего в его власть?.. L видел того периферийным взглядом, пассивно наблюдая за комнатой. В конце концов, именно он не выдержал первым. Отвернувшись от окна, L бросил взгляд на своего посетителя: — Лайт-кун забыл, зачем он пришёл? И встретил его взгляд — чуть опасливо, но прямо — ища ответы. Которые привычно были прикрыты внешним спокойствием, выдаваемые даже не привычным огнём — теперь подконтрольным, стиснутым в кольцо, и будто концентрированным. L наконец наблюдал ответную жажду, которую Ягами, скорее всего, сам осознавал прямо сейчас, столкнувшись с ней прямо, без ужимок и самообмана, полностью принимая. Там не было ни одного сомнения, лишь развернувшееся предвкушение и такая же, как у L, похоть. Лайт видел, что L копает ответы, и выдавал их — понемногу, порционно, с довольством наблюдая, как сильно его пленник в них нуждался. Как приманкой поводя. Лайт выглядел тем, кто полностью контролирует ситуацию и абсолютно уверен в том замысле, который сюда принёс. L мог бы надеяться, что ничего дикого тот не задумал, но чем дальше, тем яснее было обратное. Надежды трусливо поджимались от убеждений, что Лайта удовлетворяет его искалеченный и измождённый вид (лишь бы не наблюдение переломанных костей и вывернутых внутренностей, L не был уверен, что хорошо с этим справится). — Миса, оказывается, провела серьёзную работу, — наконец Лайт нарушил тишину, резко подаваясь вперёд, опираясь локтями на колени, заставляя L вздрогнуть всем телом, — я избавил мир от весьма большого числа ублюдков. Она соотнесла все данные по преступлениям, с периода, когда я подобрал Тетрадь, до текущего, и знаешь какой результат? За время моей деятельности процент совершённых преступлений снизился на 68. Некоторые крупные группировки распались. Теракты стали происходить реже примерно на треть. Количество насильственных смертей снизилось в пять раз, насильственные детские смерти сократились на 75 процентов. Повысилась безопасность нахождения на улице по ночам в одиночку, на 59 процентов снизилось количество взломов частной собственности с проникновением. Появилось много случаев, когда подкупы за сокрытие информации перестали работать, потому что приходит уверенность, что преступник всё равно, как бы ни ухищрялся, понесёт свое наказание. Все они знают, что Кира не миф, от Киры невозможно укрыться, и правосудие настигнет каждого, не позволяя испытывать судьбу понапрасну. Это то, что работает. Статистика говорит об этом лучше любых доводов. L молчал — ему было нечего ответить. Зашедший с диалога Лайт сбивал с толку. Очевидно, он был чертовски горд собой, но чтобы вытащить из L признание, ему нужно куда больше усилий. — Меня действительно не интересует, что будет на далёкую динамику, и причины, по которым люди это всё делают, — Лайт пожал плечами, неотрывно держа зрительный контакт и не позволяя отвернуться — этот ответ был прямо для L, — мир меняется всегда, в нём никогда не будет стабильности, как бы в то не верили отдельные умы. Бояться принимать решения только из-за боязни этой истины — трусливо и необъективно, а значит, без права эти решения принимать. Факторы, раскачивающие порядок среди людей, будут всегда, но если я могу хотя бы на время своей жизни обеспечить людям безопасность, я это сделаю, чего бы мне это ни стоило. Если люди понимают только смерть, и могут держать себя в узде только под её угрозой — пусть так, мне плевать. Если это единственное, что работает, я буду это использовать. Я вижу чёткие цифры эффективности, и мне не нужны бессмысленные высокоморальные рассуждения. Выглядит, будто они существуют только для того, чтобы дерьмо продолжало происходить, пока кто-то в своём бункере... Бесконечно рассуждает? Чертовски удобно, L. Детектив решил не открывать рот даже для ядовитых комментариев, просто отворачиваясь обратно к окну. Даже если по странному разумению он признается, что Кире и аргументы не нужны, потому что L уже рассмотрел его сторону... Это не побудит Киру радостно распахнуть двери воли или хотя бы внезапно обрасти жалостью. Объективно, что бы сейчас ни произошло, оно не даст и процента нужного результата. — L нечего сказать? Как неожиданно. Яд в его голосе сочился за двоих, когда Кира, явно не ожидавший, не получил ответ — вообще никакой. Детектив знал, что Лайта это будет бесить больше всего. Ещё одно, за что L собирался поплатиться, но в бесконечной боязни ущерба это было единственной горящей искрой, стоившей того — только от грамотного выбора Киры будет зависеть, услышит ли тот когда-нибудь желаемое или нет. Получит ли свой сладкий приз. Ноготь L царапнул ему губу, когда напряжение свело внутренности. Он ощущал, что Ягами уже учуял кровь и взял след, жаждущий выжать до костей: — Почему молчишь? Снявшись с кровати, тот наконец подошёл к L, вторгаясь в его личное пространство и грубо хватая за цепь, натягивая под челюстью. Вторая ладонь легла на волосы и агрессивно сгребла их, вскидывая его лицо к своему, и L, морщась, вновь поднял глаза, бесконечно хмурый. Слишком важным было тщательно спрятать свою жертву. Лайт её очень хорошо улавливал — столь беспокоящий, дразнящий, невыносимо аппетитный аромат, и готов был расцарапывать, разрывать, и выковыривать ему нужное из каждого ошмётка. Ягами видел, что нечто уже близко, но всё ещё не в достижимом радиусе, и его это раздражало, вынуждая выпускать когти и зубы сильнее и сильнее. — Лицемерная сука. Ответь же! Лайт почти рычал, а затем бок разбила острота очередного удара, когда тот вспылил, очевидно. L, исключения ради, был не против — боль собиралась заменить собой истину, запутывая след для Киры, подменяя понятия. Его волосы всё ещё были в хвате Лайта, не позволяя L ни упасть, ни сильно согнуться, и, несколько оглушённый, криво сгорбившийся, он стискивал живот, прикрывая уязвлённый бок локтем. Расфокусированный взгляд вернулся к Ягами, голос произнёс тихо и глухо: — Делай то, зачем пришёл, и оставь меня в покое. — Не тебе это решать, — с ледяным высокомерием процедили в ответ, а затем L почувствовал, как его отпустили, и той же ногой, нанёсшей удар, упёрлись в грудь и почти толкнули на пол, опрокидывая, выжимая из-под рёбер весь воздух. Пришлось сцепить зубы — он неудобно лопатками упал на цепь. Пытаясь чуть переместиться, L взялся за туфель пальцами, но Лайт стряхнул их, как нечто незначительное, носком ботинка подцепляя одеяло и оголяя L грудь, выпутывая из ткани. Затем опустился на неё коленом, делая дыхание неоправданно сложным, и в то же время руками выправлял свою жертву из оставшегося кокона, окончательно обнажая и без того нагое тело. L сгибал ноги в коленях, униженно поджимаясь, но это никак не было способно его закрыть — Лайт тут же, хватаясь за главную уязвимость старого коллеги, сунул руку ему между ног и стиснул член, излишне оживлённый, чтобы шептать ответы на самое ухо — L начал возбуждаться ещё тогда, когда Лайт только опустился на постель. — И что же это такое, L Lawliet? — Не знаю, Лайт-кун. Эрекция, наверное? — процедил L, борясь с ощущениями. Лайт демонстративно огляделся, словно пытаясь найти ещё кого-то, а затем вдавился коленом сильнее, вырывая из запертого тела кашель. — На кого же, не расскажешь? Собирался ли Ягами дрочить ночами на эти признания? Было видно, что они доставляют мальчишке огромное удовольствие одной только своей формой слов. Излишне прямые откровения в их играх были исключительной дорогой монетой. — Кира думает, что мимо него некто проскочил? В принципе... Я думаю, в таком случае у меня бы на этот субъект встало. Эти слова явно не то, что ждал Лайт, но правда слишком сладко поглаживала одно непомерное эго. L, к прочему, излишне боязно, чтобы не язвить по поводу и без. Поэтому янтарные глаза напротив неизменно расширяются в голоде, когда лицо искажает пугающая улыбка довольства и недовольства одновременно. На его лице буквально: "играешь? Да без проблем. Поиграем!". L в ответ ощущает некоторый жар и слишком значительную власть похоти изнутри тела (он с надменным к самому себе интересом ждал, когда Кира выкинет что-нибудь, отчего его эрекция в ужасе умрёт, и у него перестанет вставать на простое присутствие Лайта — рано или поздно это произойдёт, когда-нибудь...) — Ты всегда должен помнить, кому принадлежишь. Лайт соскальзывает коленом под рёбра, заставляя мучительно вскрикнуть и вновь вцепляться пальцами в ногу, но кисти ощущались не в пример слабыми, а ноги бессмысленно скользили по полу. Давление на повреждённый живот стягивало всё тело в единый спазм, накатывая тошнотой, не позволяя ни одному вдоху быть полным, обрывая каждый на половине, и L ощущал, как трепещет его сердце, вторя лёгким, вновь борющимся за кислород. Кира опустил ладони ему на левую сторону груди, немного под сердцем, и с восторгом сжал пальцами, желая ощутить этот яркий пульс. L схватил его за запястья, в попытках взять немного контроля, но чувствуя, что своим прикосновением только углубляет звучное эхо. Сияя восторженностью и странным безумием, Лайт надавил основанием ладони на рёбра — резко, с силой, с одной-единственной целью. И ещё раз. И ещё. Будто бы жаждал сломать ритм, настукивающий без его контроля. — Лайт! — невольно выдохнул L, оторопело вглядываясь в мальчишку. Руки Киры толкались тяжёлым дискомфортом, методично выдавливая из него жизнь. Прикосновение было таким, что тонкие длинные кости были готовы треснуть, и... В итоге треснули. Сердце на секунду упало в вакуум. Страшный, глубокий хруст потряс ему внутренности, отразившись глухим эхом изнутри сердца, когда Ягами таки продавил ему грудную клетку, проваливаясь, и чуть отстранился, ощупывая пальцами полученный результат, встречая распахнутый, полный ужаса взгляд L неизменной довольной, издевательской улыбкой: — Лайт — что? Первый действительно калечащий ущерб от него, сжигающий границы дозволенного. Вот и заслуженная расплата расстелила тени по горизонту. Вдох отозвался спазмом, поднимая непрошенную тошноту ещё выше, а пытающиеся расправиться лёгкие встретили новое сопротивление. По ощущениям треснуло несколько рёбер, и, скользнув по обжигающим кистям Киры, L прикоснулся к месту боли, касаясь его же пальцев. Лайт обманчиво мягко ответил — взял его руки в свои, поднимая, обхватывая запястья, поглаживая подушечкой большого пальца по его коже, и сжал сильно, больно — прямо по саднящему кольцу, — напоминая об агонии, удерживая так, одновременно снимая колено с живота. L извивался от ощущений, чувствуя облегчение от притихшей дурноты и при этом втянутый в новый дискомфорт; видел, как мальчишка ни на секунду не отводил взгляда от него, жадно впитывая каждую эмоцию и каждое изменение с его лица — моментальную реакцию на его действия. Янтарные глаза, потемневшие и словно масляные от глубины сумрачности, провозглашали выходящие за все границы радость и восторг. Наслаждение. Почти буквальный экстаз, окунающий L в неподвластную ему черноту. Медленно, зачарованно раскрывая рот, Лайт соизволил пояснить: — У тебя такие пьяные от боли глаза. Или, может, от удовольствия. Чёрт тебя разберёт. Два идиота. Какой же кошмар, боги. L кинуло в лёгкий бред, с чувством, как в рассудке тяжелеет, когда Кира вытянул его же руку и положил ему на член. Его собственными пальцами, удерживая поверх своими, обхватил его неразрушенное возбуждение (как же ему было плевать на увечья, просто абсурд) и поглаживал, дроча ему его же рукой. Затем Лайт её отпустил, оставляя на плоти, и вытянул ему вторую, доставая из кармана светлый тюбик и выдавливая на кончики подушечек L прозрачный гель. Аккуратно размазал жидкость между ними и опустил его руку на его собственное тело, сдвинув мошонку основанием ладони так, чтобы тонкие паучьи пальцы легли L на его же анус. Направляя их, Лайт вдавил его прикосновение в дырку, с алчным взглядом наблюдая, как ведомый L таким образом скрывается в самом себе. — От себя ведь не сбежать, L. Покажи мне, как тебе это нравится. Лайт вернул касание к рёбрам, водя по ним пальцами и чуть надавливая, заставляя L невольно вздрагивать. Детектив сцепил зубы, легко поглаживая сам себя, излишне скованный дискомфортом позы, но понимающий, что продолжает крепнуть довольно бодро, нисколько не смущённый давлением на трещины. Войти в себя он мог неглубоко, только на первую фалангу, поглаживая и продавливая вход, играясь с тем, как расширялся и сужался сфинктер. Он нашёл лопнувшую точку надругательства, но смазка смягчала ощущения, превращая их в покалывания. Кончиками пальцев потягивая кожу, L гладил себя, впиваясь всем вниманием в Киру, наблюдая за его безмерным интересом. L нравилось, как Кира на него смотрел. Нравился каждый нюанс в его взгляде, начиная от искренней жажды, заканчивая надменностью и высокомерием — слишком много превосходства тот ощущал, — прибивающим его к самой земле. Как же (не)удивительно, что это понимание поддерживало жар в L. — Лайт-куну нравится то, что он видит? Лайт-кун возбуждается от вида искалеченного L? — пробормотал детектив, не прекращая движений, чувствуя, как тот едва уловимо напрягается. Ягами молча изогнул бровь. — Лайт-куну тоже стоит быть откровенным самим с собой. — Ты слишком много разговариваешь для кого-то, кто недавно на мои слова язык сожрал, — янтарные глаза сощурились, в то время как губы L расползались в усмешке — он не был уверен, выглядела ли она здраво хотя бы процентов на 10. — Ты с гордостью хвастаешься достигнутым тобою прогрессом, но тот бог, которого ты воссоздал — это садистичный бог. Это то, что ты считаешь привлекательным, то, что будешь неосознанно искать, какому пути ты бы ни следовал: когда доломаешь меня, ты ведь не обретёшь покой, потому что голод не то, что способно исчезнуть просто потому, что так захотелось, — ребро на какой-то особенно интенсивный вздох откликнулось болью, и L скривился, — какой мир может построить кто-то, наслаждающийся насилием? Как ты собираешься избавить от него мир, самим же, своими руками его провозглашая? — Я не провозглашаю насилие, — Лайт поджал губы, — я лишь использую наиболее эффективные методы в своей борьбе. Так уж повелось, что садистичные методы себя превосходно зарекомендовали. — Что такое, Лайт-кун? Ни за что не поверю, что ты хотел бы ограничиться моими рёбрами, — голос L сделался вкрадчивым, тихим на полувыдохах, когда он неотрывно смотрел в янтарь напротив, — зло и дико, повышая интенсивность движений, — разве ты не пришёл с какой-то особенной идеей? Разве ты не фантазировал, что ещё бы мог со мной сделать, если бы отказался, например, от моей функциональности? И я уверен, что только из-за неё у меня пока сломано всего лишь пара рёбер, а не переломан весь я. Но тебе бы понравился результат твоих действий, в этом я тоже уверен — твоё удовольствие, когда ты бы меня такого трахал, наверняка вышло бы за все мыслимые пределы. Глаза Ягами расширились, загораясь лихорадочным блеском, а рот невольно приоткрылся — L видел, что попал в самую точку, вырывая из Киры его сокровенную жажду. — Из нас двоих пока только ты дрочишь на фантазии, как я тебя калечу, — пробормотал Лайт, полыхая щеками. Его бросило в жар? Всё настолько серьёзно? — Разве? Богу Нового мира тоже стоит признаться, что он без ума от насилия. Ягами закрыл его рот рукой, втискивая два пальца, бесхитростно его затыкая. L сжал их губами, легко покусывая. Взгляд мальчишки менялся, когда буря, которую он принёс с собой, наконец начала выглядывать сквозь трещины, слишком мощная, чтобы теперь быть удержанной; L знал, что его провокации всего лишь ускоряли её наступление, но он устал ждать. Он всё равно не избежит её мощи, что бы он тут сейчас не предпринял. Но Лайт, подходящий к собственным извращённым сторонам прямо у него на глазах, обличаемый им, был некоторой дозой сладости, которую он мог для себя выторговать. Он не будет от неё отказываться. Медленно вытаскивая пальцы изо рта L, Ягами наклонился к нему, уже знакомым жестом обхватывая под челюстью и вжимаясь ему в губы своими. Вновь яростно, пылко, с дикой страстью — её искажённой версией, которая теперь не давала ему покоя. L отвечал, ощущая эмоции мальчишки с лихвой, его такую отчаянную нужду в них, нужду в боли L, которая закрывала ему его странные глубинные потребности. L чувствует, будто каждым своим добровольным жестом подписывал себе приговор, отдавая буквальное разрешение на насилие, но... Внезапно прикосновения стали мягче. Ярость ушла, и Лайт углубил поцелуй, замедлившись, больше не кусая, будто внося в каждое движение осознанность. Губы его накрывали нехарактерно чувственно, невыносимо сладостно для их здесь отношений. Словно Ягами и правда мог желать чего-то, помимо нескончаемой жестокости, и испытывать что-то ещё, кроме гнева, позволяя L прикоснуться к иному, хотя бы на секунду, словно фантомным скольжением по плечу, когда оглянешься и уже никого не увидишь: "я здесь". И нет сильнее клейма, чем это едва уловимое, невесомое касание. L знал только одно — Кира играл с его рассудком, как только мог, знающе вешая проклятые цепи там, где они станут прочнее всего. — Тебе будет плохо, — пробормотал Лайт, останавливаясь. — Да неужели. — По-настоящему плохо, L. Я не могу понять, почему ты соглашаешься на это. — Я никогда не соглашался, Лайт-кун. Если в твоей картине мира я где-то дал разрешение, значит, ты просто пошёл на поводу фантазий. — Не лги мне, L. — Лайт-кун... Кира. Теперь это говоришь мне ты? — невесело усмехнулся L, ощущая слишком глубокую, непозволительно личностную грусть, — если я окажусь сильно искалечен, ты должен знать, что я не смогу своими силами встать и подойти к тебе. Это всё, что я могу сказать. Лайт некоторое время молчал, поджав губы, но затем медленно, сцеживая каждое слово, произнёс: — Значит, будет так.