Celestite Mirror

***

***

L вздрогнул, выныривая из мыслей, когда дверь щёлкнула, распахнулась и защелкнулась. Хотя с вентиляцией проблем не было, воздух изменился, и по пальцам ног потянуло лёгким сквозняком. Конечно, именно поэтому его ощущения встали дыбом, а вовсе не потому, что краем глаза в отражении он наблюдал, как Лайт подходит… Тот выглядел неизменно довольным, в этот раз как-то по-особенному, будто сытый кот, не улыбающийся открыто, но малейшими сигналами мимики сияющий удовлетворением. Встав сбоку от L, он тоже всмотрелся в панораму, засунув руки в карманы. Вместо своих привычных коричневых и кремовых тонов в этот раз он был в черном костюме. — Сегодня были похороны Рюзаки, — наконец Лайт нарушил тишину, — узкий круг лиц, очень скромная маленькая могилка, и человек, носящий его имя, буквально исчезает с лица земли. Мир не знал о существовании некоего L Лоулайта, и никогда не узнает, что он исчез. Слишком много довольства в его голосе. L продолжал без эмоций наблюдать за миром извне, в этот раз тепло освещённым закатным солнцем. — Ты настолько идеально сыграл на крыше, что единственное, что нам оставалось сделать, это вывести твоего нового дублёра на сцену… Миса очень удачно захватила с собой своего коллегу. Я увидел его и уж было решил, что у тебя есть близнец! — лёгкий смех, как никогда раньше оставляющий острые порезы, — ему даже почти ничего не пришлось говорить: твой Ватари молодец, сделал все сам, объявив Мису на всю следственную группу угрозой, — Лайт рассказывал непринуждённо, словно об утренней чистке зубов. Какой вообще эмоциональной искренности ждал L от хладнокровности Киры? — Рэм убила Ватари, разумеется, когда мы с более удачным L добавили им пару мыслей. Дублёр умер следом, красиво. Упал довольно трагично, выглядел прямо как ты. Никто и не успел ничего заподозрить, после дождя все внешние неточности было легко списать на непогоду, как и досадные небольшие движения, которые мы банально не успели отработать. Я рад, что ты нам подыграл, все прошло фантастически гладко. Труп Рюзаки в гробу вызывает невероятное удовлетворение, ты даже не представляешь. Как будто я увидел лучшую сцену в своей жизни. L, наконец, захотелось его ударить. — Кира стал настолько мелочным? — впрочем, его голос не выдавал ничего, кроме равнодушия, — для его аппетитов это довольно скучно. — Я не думаю, что Рюзаки стоит прибедняться, — хмыкнул Лайт, — главный еретик, как-никак. Хуже преступников, потому что оправдывает бездействие против них. — Злость преступника на других преступников только его дело. Законы мира существуют независимо от мнения отдельного человека, склонного к массовым убийствам. Он почти услышал, как Лайт закатил глаза: — Времена меняются, L. Если целый человеческий конгломерат не справился с этой проблемой, так и быть, этот вопрос решит один отдельный человек. Он не будет спрашивать разрешения у некомпетентного социума, а просто возьмёт и сделает. — Пытаешься переписать закон, потому что по всем параметрам в естественной среде ты преступник и банально под него попадаешь, Лайт-кун? — Законы пишут победители. Критерии выбора субъективны и легко меняются. Люди примут это, они уже радуются и чествуют Киру, — в голосе Ягами мелькнуло что-то, что мутировало в откормленного монстра из более безобидной человеческой гордости, — по сути, выбор сделали они сами. Будет лицемерием судить их же за то, что они нуждаются в боге и в его защите. — Нужный людям, бог дарит им только смерть. Всё, что он может предложить любому во всём мире. Никогда не знаешь, когда встанешь на пути у Киры и получишь остановленное сердце. — А зачем вставать у меня на пути? — фыркнул Лайт. — Я лишь о том, что противодействие богу тоже субъективно. Не существует гарантий, что Кира однажды не оскорбится от простого недоброго взгляда в свою сторону. Мало ли, подумает он, копают под него. L знал, что Лайт понимал, что он образно, и что конкретно он имел ввиду. — Если рассматривать с этой точки зрения, то все их смерти только на тебе, L. Именно ты отправил этих людей погибнуть. Так что не считаешь ли ты, что получаешь заслуженное наказание? Лайт отступил и встал позади L, положив руки тому на плечи. Опустилась ли температура в комнате на пару градусов, что каждый волосок на его спине встал дыбом?.. Обманчиво мягко скользнув по шее, звякнув цепью, Лайт взял его за челюсть и прижал макушкой к своему паху, где очень явно рисовалась окрепшая плоть. L невольно сглотнул под бег мурашек. Шальной жар без спроса прокатился по нутру (какого черта, тело? Он совсем не готов). — И что на этот раз Лайт-кун нашел возбуждающим? — Твою абсолютную виновность. Ты можешь обвинять Киру сколько угодно, но за всех своих мертвых коллег в ответе только ты. — Все эти люди были бы живы, если бы Лайт-кун не подобрал тетрадь. Или Лайт-куна начало подводить чутье детектива, и он разучился видеть истоки? — скучающе отозвался L. Ему стоило немалых усилий сохранять контроль над голосом. — Эта тетрадь благословение для людей, — недовольно отозвался Ягами, — божественная воля. Как люди смеют противиться богу? Неудивительно, что случаются жертвы, когда отдельные лица встречают этот вопрос так безответственно. L испытывал смутную, отдаленную боль от доводов Лайта. Его собственная правда меркла, разбившись, сброшенная за борт, теперь как что-то незначительное. Божественная дрянь сильно подрезала ему уверенности в своей истине. — Ты просто выдумал себя богом. Ты не бог, Кира. И у тебя нет права навязывать свою волю. Пока ты будешь пытаться, ты останешься не более, чем преступником. Пальцы Лайта, в один момент превратившись в гранит, сомкнулись на его шее и сдавили. L прикрыл глаза, пытаясь сконцентрироваться на дыхании. — Ошибаешься. Люди приняли закон Киры, а это самое главное. Признай, L, что миру пришла пора меняться. — Что ты хочешь лично от меня? — негромко пробормотал L, — просто признания? Чтобы я сказал, что Кира прав, а я всё это время ошибался? — Мне недостаточно этого просто слышать. Я должен поверить в твои слова. L молчал. Лайт не двигался, как будто бы внимательно ожидая ответа. Или раздумывая? — Ты когда-нибудь сосал член? Губы L расползлись в его маленькой кривоватой улыбке. Сам он почувствовал мелкие подёргивания щеки, будто бы лёгкий нервный тик. — Так ты будешь судить по тому, как хорошо я сосу? Мне очень жаль разочаровывать Киру, но я никогда этого не делал. — Нет, это не часть признания. Часть наказания. Потому что тебе придётся научиться это делать. — Тебе придётся меня заставить. Звучало отвратительно. Потому что он знал, что Лайт будет его заставлять, и тем более, если он просит сам. — Разве ты не хочешь закончить все быстро, с миром и наиболее безболезненно? — удивлённо отозвался Ягами, поглаживая взлохмаченные черные волосы, — мы бы вряд ли задержались, как бы ни были плохи твои навыки. Но тебе будто нравится растягивать. Я начинаю искренне считать, что ты ловишь от процесса кайф. — Искренне не понимаю, зачем тебе понадобился самый неумелый минет в мире. У тебя есть Миса, — отозвался L. — Так это не твое дело. Тебе просто нужно выполнить, что говорят. L знал, что Лайту нравится его истаптывать, разламывая на куски. Как бы детектив ни отреагировал, тот всегда найдёт способ перевернуть ответ против него, наконец вольный и дикий в своей свободе. Даже если поверить ему и предположить, что до вчерашнего случая у Ягами на него не стояло, все сильно изменилось при включении в картину страданий. Вероятно, Лайт уже предвкушал собирающееся здесь произойти. Мальчишка отошёл, и L в отражении наблюдал, как тот освобождает второй конец цепи. Выйдя из-за кровати, натянув её, он с силой дёрнул, заставляя L опрокинуться. Затем ощущение, как за эту же цепь его волокут по полу. Просто схватившись за нее, успев продеть под обхват на шее пальцы, он проклинал этот удар по трахее и шипел от боли в заднице. В какой-то момент слух уловил свист, и раскалённая боль прожгла ему обнаженный живот. Цепь хлыстом легла поперек, вышибая из тела жизнь, и L скорчился, хватаясь за уязвлённое место. Следующий удар лег на бедра. Затем обожгло плечо, чудом сложенным концом не зацепив ему лицо. Несколько непознаваемых беспорядочных ударов, просто выжигающих плоть. Не было ни единого сомнения, что Кире нравится, и удары эти не проформы ради — а чистого наслаждения чужой болью. Лайт пнул с силой, отбрасывая одну из его прижатых рук, открывая доступ к животу, в который остро ткнулся носком ботинка. L, стоически сохранявший тишину, издал не то хрип, не то всхлип, вскрикнув после того, как Лайт опустил на него весь туфель. Еда, и без того неплотно закрепившаяся в желудке, подкатилась к горлу. Его пальцы схватили лакированный бок, зло отталкивая. Лайт в ответ отвесил ещё один пинок, наступая на его руку и прижимая к полу, вырывая из его запястья пылающую боль. Новый взмах цепи, и очередной удар хлестнул по вовремя напряжённому прессу. Пока L корчился от боли, туфель снялся с кисти и втиснулся к его паху. Носок ботинка нажал на член, и тот почувствовал, что рассудок повело. — Никогда бы не подумал, что Рюзаки искал кого-то, кто превратит его в фарш, — со странной, нечитаемой интонацией произнес Ягами, придавливая лёгкую, но хорошо читаемую возбужденность под ногой, заставляя L мучительно гореть, почти не отличая желание от новой боли. Забренчал ремень и зашуршала ткань. После этого Лайт сам опустился ему на грудь и ткнулся в подбородок горячей мошонкой. — Ты думаешь, что так я смогу тебе что-то сделать? — прохрипел L из-под увесистого давления, пытаясь вывернуться. — Если очень захочешь — конечно. Пятерня Лайта скользнула ему в волосы, и сгребла их, грубо поднимая тому голову и вжимая губами в основание члена. L поднял глаза, пытаясь разглядеть лицо Ягами, удивлённо приоткрыл рот, ненадолго зависнув, пытаясь справиться с ощущениями — ох и высока заносчивость, что дёрнула его на провокацию… И внезапно, на пробу, провел языком по длине. — Так, Кира? Янтарные глаза, беспрерывно улавливающие любое его микродвижение, заволокло сумраком, а зрачки почти вытеснили золото. Вместо ответа Лайт сильнее ткнул его в свою эрекцию. Было неудобно, было до проклятий больно, но L мазнул губами по плоти и снова высунул язык, пытаясь повторить движения. Странный солоновато-мускусный привкус лег на рецепторы, врываясь ему в рот и оставляя специфический след Ягами, пока он пытался отвлечься от жгучих борозд на теле, бесцельно поводя там, куда дотягивался. Губами он втянул в рот мошонку, играясь с ней языком, пока отмечал в глазах Лайта видимые изменения. Зрительный контакт не прерывался, и каждая эмоция наконец сочилась из маски, вытекала из трещин, наползая на ее треснувшие грани и раскалывая её. Что-то дьявольское мелькало в глазах Лайта, неуловимый красный фон огня, который, как он мог поклясться, принадлежал именно Кире. Его лицо расползалось в злом удовольствии, когда L подчинился ему и выполнял его прихоть — на 46% это наслаждение было только от этого простого факта. Но на оставшиеся приходилось то, что его похоть откликалась, вытягивая на Лайтово лицо румянец и срывая углубленное дыхание с его приоткрытых, растянутых в оскале губ. Глаза того были широко распахнуты и пылали голодом, словно он хотел поглотить то, что видел. Если до этого L улавливал только отголоски истинного лица Лайта в исключительных ситуациях, то теперь оно открывалось все больше и больше с каждым неловким движением языка. Как мало, оказывается, для этого было нужно. Маска Ягами Лайта почти раскрошилась, и наконец L видел то, чем тот стал. Во что преобразовался. Настоящее лицо Киры. L был почти заворожен тем, насколько он наслаждался зрелищем и какая поднялась на это в нём ярость. Он был уверен, что Кира наблюдал это в ответ, выдавая на это лишь свою надменную усмешку. В конце концов Ягами снова дёрнул L за волосы, отстраняя и подхватывая за цепь, поднимаясь с него. Снятые туфли наконец были аккуратно убраны, брюки, сошедшие следом, вытянуты на изножье кровати — очевидно, Лайту в них было ещё появляться на публике. Сам он сел на её край, настойчиво подтягивая L к себе, заставляя того неуклюже перекатиться на живот и подняться на колени. Дыхание перехватило от очередной волны боли, и L опустил голову на ладони, чуть сжимаясь. Милостиво предоставляя ему короткую передышку, Лайт дёрнул за свой конец цепи, вынуждая детектива подползти к нему и остановиться только между его коленей. Разумеется. L буквально уронил себя на бедра Киры, устало вжимаясь щекой в его пылающую кожу, не в силах сдержать тяжёлый вздох. — Ну же, не ленись. Единственное — выпустишь зубы, и тебе будет очень больно. Рука Лайта вернулась на затылок, мягко погладив. Обманчивое утешение… Куда более естественным было, когда он сгреб его волосы и настойчиво направил к члену — мол, чего ещё ждешь? L вновь впился взглядом в янтарные глаза — здесь это было самым важным, читать финальные эмоции его врага, — и осторожно накрыл головку губами, пробуя новое ощущение, пока не понимая, насколько брезгует. Гладкая, она легко скользнула в рот, и пришлось поджать её языком, привыкая к плоти. То, что он делал, казалось ему неловким, и он брал неглубоко, слегка щекоча её, поддевая за край и только затем всасывая обратно, чтобы тут же отпустить. В какой-то момент глаза Киры закатились, и он издал протяжный стон. — Боги, L… Твои мягкие губы прямо на правильном месте. Самое верное применение. Ты даже не представляешь, как развратно выглядишь. L мог представить. Раскрасневшийся, блестящий от испарины, дикий, со всклоченными волосами, ведь его буквально за них оттаскали, с не менее горящими, чем у самого Лайта, глазами. На дне его глаз плескалась агония, которую, как ему казалось, Кира считал в его образе особой специей. — Даже и мечтать не мог, что великий детектив L однажды будет стоять на коленях перед Кирой, вылизывая его член. Ты просто невероятен. В конце концов тот нажал ему на затылок, вынуждая заглотить сильнее. Головка толкнулась в нёбо, и L подавился, едва проглотив кашель. Рука не дала ему отстраниться, удерживая крепко и нажимая ещё сильнее, и изо всех сил расслабляя горло, L пытался принять этот кошмарный массив и не зайтись спазмами. Возрождённая головная боль злостно подчеркивала каждое движение в горле пульсацией изнутри. Неужели Лайт в самом деле хотел, чтобы он сегодня же взял его полностью? Едва подавив в себе панику, он заставил себя успокоиться, чтобы не устроить сцены ещё более омерзительной, чем происходящее. Глаза заволокла влага. Лицо Киры стало размытым, и L прикрыл веки. Пощёчина заставила его вздрогнуть. — Нет, L. Смотри на меня. Я не позволю тебе сбежать. Удобнее перехватив за волосы, его головой задвигали, позволяя горлу взять секундную передышку, чтобы тут же ворваться в него снова. Крайне небрежные слюнявые звуки заполонили комнату, слишком яркие и звонкие в тишине, слишком ужасные. С каждым толчком тошнота подкрадывалась сильнее, но L заставил себя вновь посмотреть в глаза своего врага, концентрируясь на нём. Ухватившись за его бедра, чтобы не потерять равновесие, он позволил методично дрочить своей головой, осознавая, что его насаживают все более сильнее, в какой-то момент уперев его нос прямо в пах. Он как никогда был рад, что цепь не мешала, но угроза задохнуться повисла всё равно: насадившись на его глотку, Лайт оставил их в такой позе, с жестоким восторгом рассматривая эту картину. В глазах L, как он надеялся, предельно ясно читалось: “ублюдок”. И он знал, что кроме как смехом, Кира ему ничем не ответит. А Кира смеялся: своим взглядом, позой, безмерной сияющей самоуверенностью. И радостью. Его главная заноза в заднице у его ног, смакует его достоинство, как самый сладкий леденец. Его эго ублажалось не меньше члена (если не больше). Внезапно горло содрогнулось от спазма, и возникло осознание, что ему стремительно плохеет. Волна поднималась изнутри, и горло сжалось ещё раз, отчаянно пытаясь избавиться от вторжения. Вряд ли Лайт хотел беспорядка, поэтому, наконец, он позволил L отстраниться и закашляться, хватая ртом воздух и наконец сглатывая. Просто вжаться лбом в прохладный бок кровати между Лайтовыми ногами и перевести дух. В слюнях, соплях и слезах тот нашел в простыне почти утешение, позволившей ему закрыть его лицо от всего мира. Передышка. Он сможет справиться с Кирой и не оплошает на такой мелочи. Хотя на этот раз, кажется, даже его собственное возбуждение отступило, почти опав (какое страшное ключевое — почти). L чувствовал, что в этот раз он позволил себя раздавить заметно сильнее прежнего: бушующая пучина, как выяснилось, до того была милосердна, сейчас просто засосав его в водоворот из обломков его личности. И он чувствовал, что готов двигаться дальше только на чистом упрямстве. Кроме него он больше ничего не ощущал. Если где-то в небе, рядом с Лайтом, была его форма, то она уже должна была начать рассыпаться. Крылья чернели, всё с большим и большим трудом удерживая его на уровне Киры. Теперь именно тот влачил его по небу, не позволяя упасть раньше времени (а не наоборот, как должно было быть изначально). Не переоценил ли он себя случаем? Но отступать уже не было смысла при любом раскладе. Если он поддастся отчаянию, значит, он чешет гордыню Лайта здесь просто так. Всё ещё оставалось 4% на успех, а значит, о бессмысленности действий судить всё же рано. Он должен собраться — он был обязан справиться, уже бросив в свой ход буквально последнее. Сглотнув дурноту, L распрямился, чуть покачиваясь, снова взглянув в глаза Лайта, и поцеловал скользкую от слюней и преэякулята головку. "Продолжай". В эмоции того отчётливо вплелась заинтересованность. Поглаживая себя рукой, с чуть кривоватой улыбкой он наблюдал в ответ, буквально пронизывая узника своим взглядом, раскапывая, вгрызаясь, считывая любую подсказку с его лица в поиске некоего понимания. — И что заставляет тебя это делать, L? Я ни за что не поверю, что ты прямо мечтал, чтобы тебя отымели в горло. Не поверю, что ты напуган угрозой физической силы, чтобы просто не взять и не подчиниться. L, которого я знаю, ни одно действие не делает просто так, тем более то, которого у него самого не было в планах. — Я сдался, Лайт-кун. Я просто хочу, чтобы все побыстрее закончилось, — раздался надломленный скрип, напоминающий привычный голос крайне отдаленно. L сам вздрогнул, услышав себя. — Неправда, — внезапно прошипел Ягами, — Если бы ты действительно этого хотел, то не сопротивлялся бы с самого начала. — Я передумал. Я недооценил твой гнев, Кира. — Ты же откровенно лжёшь мне прямо в глаза! — показалось ли L, что он услышал ноту настоящего неверия?.. — Ты умудрился сломаться и решил отступиться от своих идеалов? Как-то слишком уж быстро. — Проблема в том, Лайт-кун, что я не лгу. Я устал и хочу избавления себя от твоего общества как можно скорее. Кира прищурился, пытливо вглядываясь в него — даже помогать себе рукой перестал, и L почувствовал удовлетворение, что тому не за что зацепиться. Он не собирался давать подсказок. — Я увидел всё, что хотел, Кира. Мне неприятно понимать, что человек, когда-то видящийся мне достойным оппонентом, не более чем безобразное чудовище. Не знаю, животное. Но мне нравится знать, что однажды ты оступишься сам, просто потому, что от бога у тебя только фальшивая самокоронация. Каждое неторопливое слово сладко оседало в гортани, излечивая грубые касания Лайта. Наблюдение за его зло раздувающимися ноздрями было крошечной нотой веселья в бушующем море безысходности. Он так ясно видел, как его лицо исказила тень ярости — её чёткий контур ярко подсветил остальные, притихшие эмоции. Кажется, L впервые видел эту гневливость лицом к лицу. L снова видел всего лишь мальчишку. Невероятно умного, прекрасно читающего мир и людей, способного навязать свою волю — но всего лишь мальчишку, который, как бы ни был идеален, страдает банальным — эгоцентризмом. Попади Тетрадь в руки более сознательного Лайта, было бы страшно. Юный Лайт силен и полон невероятной энергии, но в этом же и проблема — излишний упор на неё может и уничтожить, ведь правильно распорядиться таким массивом ещё уметь надо. L видел, что Лайта может вести в стороны от его золотого баланса, поддеваемого самоуверенностью. Если на людях ему приходится тормозить себя, то сейчас… Без единой преграды, без человека под боком, с которым ему нужно было досконально выверять каждый шаг, он может и сам забыть, потерять из виду, что баланс важен и нужен. Чем сильнее качнуться в сторону, тем значительнее оттолкнет в противоположную. Чем сильнее раскачка, тем быстрее сама система выйдет из строя, опрокинувшись. Конечно, Лайт умён и силен, но здесь его ошибки имеют слишком высокие цены. Не тот случай, когда безболезненно можно набивать шишки жизненного опыта. Особенно, если L ему поможет… — Ты взглянул в свое зеркало, L. Кира такой здесь только для тебя. Смотри, — Лайт снова натянул цепь, наматывая на ладонь и заставляя L приподняться к нему, — у тебя не было ни одного законного права вешать ее на человека, не имея ни единого доказательства, кроме как домысла в твоих вроде как умных мозгах. Установка камер, постоянная слежка, психологическое давление обвинениями. Просто потому что тебе так захотелось. Твоей воле было позволено преступать закон и пользоваться абсолютными полномочиями над человеком, потому что репутация дала тебе это право, ну и ты сам себе, разумеется. Но ты, вроде бы как стоя на стороне справедливости, позволяешь себе такие вольности, и не можешь читать нотации Кире, который делает все то же самое, точно так же используя свои, действенные методы. Мы оба по одну сторону закона, L, и ты не можешь на это обижаться. Глаза Лайта пылали истовым праведным гневом. Словно L оскорбил его самым непотребным образом, по незнанию вырвав суть его благого дела из контекста, где — ну разумеется, — копошится грязь. — Я получил свое право, потому что я не ошибаюсь, пытаясь точно диагностировать язву в обществе. Я не трогаю невиновных, и ты уже мог в этом убедиться, — L издал тяжёлый вздох, пуская по венам живительный кислород, — В то время как ты даже судишь не сам, всего лишь берешь информацию из СМИ и выводы, собранные другими людьми. Не тобой. Долго ли думаешь перед тем, как внести имя в тетрадь, Лайт-кун? Изучил ли ты дело хоть одного человека самостоятельно, своими руками, чтобы взять за это ответственность и сказать, что вынес осознанный вердикт? — Их вердикт то, что они существуют и совершили свое противоправное действие, — губы Лайта презрительно скривились, — то, что посмели тронуть других людей без какой либо на это причины. Конечно же, тот единственный, кто взял на себя смелость подчищать мусор, напугал трусливые человеческие умы. Если кто и не может взять ответственность за свои действия, так это люди. — Лайт раздражённо звякнул цепью, и внезапно схватил пальцами L за подбородок. — Знаешь ли ты, что глаза бога смерти позволяют видеть и даты смерти каждого человека? Кто-то должен умереть от старости, кто-то от кирпича на голову, у кого-то участь неудачно упасть и сломать себе шею. И так далее. Так или иначе, это судьба, которую прописала сама жизнь. Но тут внезапно появляется лицо, решившее, что может навязать своё желание, буквально выдернуть человека из его жизни и убить по-своему, потому что так захотелось. Разумеется, это банальный пример, на пальцах, чтобы тебе стало понятно, что именно происходит. Глаза L впились в глаза Лайта. Там его идея разгорелась до масштабов неостановимого пожара: Лайт не просто сделал выводы, он искренне верил в то, что творит благо. Что спасает мир. Что он стал мессией. — В твоих доводах логика есть, Лайт-кун, и все из нас, уверен, были бы счастливы, если бы мир избавился от преступников как по мановению палочки. Или даже по взмаху твоей ручки, имей это смысл, — на этих словах L поморщился и вывернулся из хвата пальцев, — их ошибки непростительны, и это большая проблема всего общества, что мы не можем это предотвратить. — Неужели ты начал говорить здравые вещи? — прищурился Лайт. — Кира, их поступки следствие, а не причина. От того, что ты поубиваешь тех, кто уже что-то сделал, те, кто предрасположены, не прекратят быть потенциально опасными из чистого страха, — вцепившись свободной рукой в Лайтово бедро, L сунул большой палец себе в рот, привычно закусывая. — Я не знаю, заблуждаешься ты из-за настоящего непонимания, или из упрямства, хотя я начинаю думать из-за того, что тебе это по-настоящему нравится… Но по сути, ты устраиваешь пустую бойню. Насилие ради насилия. Даже если не брать то, что в моем случае ты вообще пошел на изнасилование, ты то ещё чудовище, в погоне за доказательством своей истины творящее все более и более худшие вещи, неспособное остановиться, ещё и цепляющее простых людей. Если ты не понимаешь этого сам, тебя нужно остановить кому-то ещё. Наслюнявленным пальцем он аккуратно коснулся головки члена Лайта, всё ещё бодро торчащего к пупку. Поддевая его пальцами, он наклонил его к себе и легко поджал губами, беря его в рот. Наблюдая за бесподобием воцаряющегося хаоса в янтарных глазах, он широко скользнул языком, вскидываясь к слишком хорошо знакомому лицу, бормоча в него: — Ты можешь запугать их всех, но твоя работа бесполезна, Кира. Ярость. Ярость. Я р о с т ь. L чувствовал, как его сметает этой вспышкой. Или это просто Лайт сжал его за волосы и отвесил удивительно увесистый удар по челюсти? — Сука! Ты думаешь, минет заставит меня перестать здраво мыслить?! Сквозь искры в мозгах и противный звон в ушах L чувствовал, как вновь расплывается в тонкой улыбке: — А мыслил ли? Бешеный, чуть расфокусированный взгляд Киры вновь полыхнул красным. L быстро облизнулся: — Если ты не забыл, я вроде как всё ещё должен тебе отсосать. — Да, должен. Начинай прямо сейчас. Ткнув его носом себе прямо в член, дожидаясь, пока рот его обхватит, Лайт продолжил зло двигать его головой в своем темпе. L поперхнулся и предупреждающе добавил ладонь к фрикциям, не позволяя толкнуться себе в глотку слишком глубоко. — В том и дело, L, что Кира бог, чтобы совершить невозможное. Пока вы будете трястись и бояться что-то предпринять, я изменю этот мир, действуя. L не мог ничего ответить, да и не хотел. Он не знал почему, но возбуждение возвращалось, когда вместо надменной самоуверенной насмешки он видел темнеющее полотно гнева и ярости, тот шторм, который не выпускал детектива, и который теперь жадно поглощал Киру. В этом зеркале, как бы высоко по небу не летел Лайт в своих стремлениях, прямо сейчас его жаждала пучина, смыкаясь над его головой холодом и жадностью, неотвратимо утягивая на глубину. Лайту всегда нужно было много. Конечно, Лайта в итоге интересовал весь мир. L покажет ему отражение, в котором бескрайняя блаженная небесная гладь обернется бесконтрольной, могучей мощью, с которой он уже не сможет совладать. Его собственные чернеющие крылья ему больше не понадобятся. Лайт, охваченный яростью, накалил сам свою похоть до предела, и L почувствовал, что тот на грани. Веки мальчишки отяжелели, стоны удлинились и стали глубже, а пальцы впились так остро, что острая боль молнией рассекла череп. Буквально насаживая его голову на свой член, заставляя заглотить так сильно, как позволяла ладонь, Ягами кончил, чуть вздрогнув и запрокинув голову. Его стон стал хрипом, в какой-то момент сорвавшись, и L отдаленно ощущал, как заинтересованно вздрогнул член собственный. Жидкость, хлынувшая ему прямо в горло, была рефлекторно проглочена, что заставило тошнотный спазм впиться цепкими пальцами прямо в глотку, но… Если Лайт теперь так и будет приходить, это станет обычной практикой, с этим просто стоит смириться, иначе L сойдёт с ума. В какой-то момент он наконец почувствовал, как хват ослабевает, резко вывернулся, и с удивившим его самого остервенением, впился зубами во внутреннюю сторону Лайтового бедра. Мальчишка заорал странным голосом. Зубы соскользнули довольно быстро, но не раньше, чем L буквально отшвырнули от себя. Лайт откинулся на кровать, поджав ногу, L неуклюже повалился набок, вытирая рот и наблюдая, как в заплытое от экстаза лицо возвращается болезненная осмысленность. На бедре наливалось тёмное пятно с белеющими контурами от зубов, и он знал, что этот пока неяркий след станет значительным на вид и ощупь лишь немногим позже. Не месть за множество следов от ударов цепью или насилие, ни в коем случае. Просто ответное клеймо, его небольшой оттиск, метка собственничества, чтобы каждым шагом Лайт ощущал напоминание о выборе, который сделал. Если до этого можно было поверить, что Ягами не хотел L до этого инцидента с душем, то теперь его тело выражало более чем однозначную реакцию. Это пугало и будоражило одновременно. С пониманием, что привычный мир ускользнул сквозь пальцы и исход не выглядит ничем, кроме как смертью, ему было интересно узнать, как далеко это всё зайдет. Как минимум, как часто Ягами Лайт собирается применять физическую силу. L читал сомнения на его лице, которые тот не успел прикрыть — его откровенное желание преподать этим зубам хороший урок, при том, что нечто в речи и словах L немного присмирило его. Испытывал ли тот угрызения совести, что откровенно перегнул палку? Сильно вряд ли, но возможно, хотя бы задумался над уровнем крайности, которую готов здесь пересечь. Укус в бедро не то, из-за чего нужно снова поднять цепь, например, но и не то, что можно оставить без внимания. Лайт осклабился и засмеялся, мелькая безумием в пылающих глазах. Задорная злоба поднялась языками, янтарные глаза бликовали беснующимся очагом. Снова красный… Теперь его было так много, что L беспокоился о настоящем пожарище, который Лайт до этого так тщательно скрывал, этой разрушительной мощи, которую нельзя долго держать взаперти — она, рано или поздно, в своей собранной мощи сожрёт всех. Цепь натянулась и потащила его назад к преступнику, и L инстинктивно упёрся ногами в кровать, сопротивляясь изнывающим телом, хватаясь за цепь руками и дёргая всем корпусом. Неожиданно, но он не встретил сопротивления — Лайт выпустил удавку, и L почти опрокинулся, поддерживая равновесие руками и позволяя себе отползти к стене.