Celestite Mirror

Все менялось стремительно, молниеносно, с прытью и напором саранчи, сметающей с лица земли надежды человека на благо. Контроль оказался хрупким и пошел трещинами, выявляя критическую точку, когда даже алмаз крошится. То, что казалось здравым, четко выверенным и хорошо просчитанным, в какую-то жалкую половину дня превратилось в ребячество. Он снова чувствовал себя ребенком, который заигрался, влез в дела взрослых и вообразил недальновидно глупую фантазию серьезным стратегическим ходом, даже более того — поверил в нее. Что-то рассыпалось прямо под носом, вот прямо сейчас, и продолжало падать с оглушительным грохотом, а он слепо озирался и не мог понять, с какой стороны пришел крах. Он это так ненавидел. Экраны мониторов сияли привычным размеренным светом, показывая отчёт о последней их операции. Хигути пойман. Тетрадь изъята. Образ чудовища, именующейся Рэм, плотной гравировкой выжжен на сетчатке. Смутные чувства, далёкие от рационализма и логики, сияли в подсознании изменившимся янтарным взглядом. Секунды капали издевательски размеренно, и вместе с тем он отчаянно не успевал за их ходом. Он не раз ощущал дыхание смерти затылком, вслепую, на одном чутье следуя за Кирой, но сейчас... Так долго игравший в прятки, каким-то образом Кира вернулся и заявил о себе так громко, прямо в вертолете, прибивая L как муху иглой: ну и что ты мне теперь сделаешь? L в итоге покорно расщелкнул наручники. Нисколько значения не имело его собственное мнение — так было правильно, так должно было быть, прописная истина мира отпустила своего бога из заточения. L не нравилась эта мысль, но он счёл ее довольно ироничной. Лайт, должно быть, был в восторге. L в очередной раз окидывал взглядом файлы отчёта и цеплялся за каждую деталь, чувствуя, как ответ насмешливо щекочет нос, будто хохоча вслух: ухватить за хвост меня не получится! Вокруг него. Рядом с ним. В самом нём. Буквально везде, а Эл ничерта не видел. Он буквально слышал скрип натягиваемой гильотины, под скольжение собственного взгляда по сухому списку совершенных фактов, не приносящий результатов поиск зацепок. Потому что то, что он видел, прямо сейчас мерзко оседало внутри его эго: будто он сам, своими руками, ведомый как марионетка, выстелил перед Кирой красную дорожку. А мысль-то была хуже ржавого гвоздя: тело отрицало ее до последнего от шока, хотя каждый вздох ненавязчиво напоминал о проблеме. Палец, приложенный к губе, оказался между зубов. Он смотрел в экраны, но видел сияющие янтарем и — красным? — глаза. Высокомерное торжество, под которое гноилась его собственная ненависть. Невероятный момент истины, когда Лайт не смог сдержать эмоций и смотрел на него прямо, без масок и ужимок, и со... Снисхождением. Как смотрят на уже поверженного врага, от которого не останется даже имени. У Лайта был четкий план, L это чувствовал. Пока люди чествуют поимку недо-Киры, для настоящего самое время замести следы. Судя по всему, прямо сейчас Лайт разговаривал с Мисой по телефону, состроив раздосадованное лицо, словно девушка отвлекла его в тот-самый-неподходящий-момент. Миса что-то выбирала и советовалась с мальчишкой — не новую жертву ли? — а Ягами морщился, досадливо хмурился, и только в единственный момент разгладил лицо и подтвердил выбор. С почти облегчением. Справедливо, что под этот диалог подтянуть можно вообще всё, и если сейчас он начнет приставать с расспросами, то получит очередную порцию осуждения от всей следственной группы, которого и без того полная чаша. L и так разменял свой авторитет на попытку уличить Лайта хоть в чём-то. Поэтому, скрипя зубами, он оставил этот вопрос. Паззл уже рассыпа́лся. L не впервой, но здесь он чувствовал то непрошенное отчаяние, когда невидимые путы, предназначенные для двоих, связали по рукам и ногам его одного. Как он умудрился, расставляя ловушки, попасть в них сам? Покрутившись на стуле, детектив уставился на Рэм. Бог, богиня, кто ещё там... Она не выглядела спокойной, в ней четко прослеживалась тревога. Волнение. Почему? В диалогах в монструозной фигуре сквозило много нелепой образу осторожности, словно она шла, пыталясь не наступить на гнилую доску (на и без того тонущем корабле?). Но ладно допрос — почему она нервничала до сих пор? Ее присутствие в рамках следствия игнорировалось, из нее больше не вытягивали информацию, так почему? Единственный взгляд, который она однажды бросила на Ягами, заставил собственные глаза L расшириться — в нем было так много эмоций, невысказанных вопросов, которым неоткуда взяться к незнакомому человеку. Разумеется Рэм знала больше, чем говорила. Важнее не это: что бы за этим ни скрывалось, Лайт умудрился обеспокоить даже бога. Рэм тревожилась, и Лайт к этому был причастен. Ягами Лайт... Кира? Какого черта ты задумал? *** Убийства возобновились. Будто на блюдце, один за другим факты складывались под Мису, словно она сама решила сдаться с поличным. Это было заманчивой приманкой, больше похожей на капкан — не будешь действовать, развяжешь руки; сделаешь ход, ударишь топором по ножкам собственного стула. Избавиться хотя бы от Второго Киры хотелось страшно, навсегда заткнуть ещё один лживый рот и лишить смертоносные кисти движения. Всплывшие данные собирались похоронить девчонку, и L хотел уронить на нее мраморную плиту собственными руками. Но в этом и была загвоздка — Кира будто бы разменивал себя на Мису, сдавая ее и уходя в тень. Если второй Кира так бездарно вываливался из этой же тени, процентов на 60 это было намеренно. 2 было на безалаберность Мисы, что подразумевало действия без отмашки первого Киры (практически невозможно, но и незапланированное случается), 38 на то, что ее действия и последующие подозрения никак не способны никому из них помешать. Вычеркнуть L из уравнения, и Кирам будет абсолютно все равно на любые последствия. Рискнуть стоило? Каждый шаг L, в конце концов, был риском от начала и до конца. Вызвав Ватари, он коротко изложил ему свои подозрения насчёт девчонки, и распорядился ждать команд. Все должно быть четко, быстро и на подхвате — как и всегда, но сейчас ему требовалась особая молниеносность. А ещё он говорил достаточно тихо для того, чтобы сидящий неподалеку Лайт все слышал, а следственная группа — нет. Лицо того оставалось настолько неизменным, что L на секунду решил, что перемудрил с конспирацией. Был легчайший поворот стула в его сторону, но на этом всё. L закусил палец, одновременно раздраженный и заинтригованный — раньше Лайт ни за что бы не спустил ничего подобного без комментария, это ведь прекрасный повод в очередной раз напомнить всей комнате, за кем тут глаз да глаз нужен на самом деле. Лайт же сделал вид, что ничего не слышал. Значит, всё идёт четко по плану? (Это не отрицало ни 60, ни 38 процентов.) Краем глаза он поймал на себе взгляд Рэм, которая явно над чем-то задумалась. Информационный вакуум, образовавшийся прямо над ним, в один момент стал физически ощутим. В конце концов нервное напряжение погнало его наружу, подальше от расследования, загнанности, и удушающего влияния Киры. Что, конечно, было забавным, ведь с каждым шагом красная нить их связи натягивалась сильнее, невольно увлекая следом и Ягами. Приглашение. Поднимаясь наверх, на крышу, он чувствовал его неотступное внимание даже сквозь их невероятной толщины стены. Скоро он будет здесь, L даже не успеет насладиться собственным обществом. Здесь был ливень. Беспокойный, шквальный, с ощутимым ветром — то, что надо, олицетворение его внутреннего зарождающегося шторма. Ступая босыми ногами, он аккуратно вышел, подставляя лицо под хлесткие удары непогоды. Всклоченные волосы прибило ко лбу, заволокло взгляд, но он оставил их как есть, проследовав к центру крыши, к наиболее свободному и открытому участку. Лайт не появлялся неожиданно долго. L поймал это как смутное извращённое ожидание, словно он был готов отмерять посекундно время до появления заклятого друга. В конце концов, он не мог по воле идиотского божественного случая разучиться того читать, прекрасно выучив за время наручников (разумеется, он мог ошибочно думать, что выучил). Время ожидания было нехарактерным, подсказывая о сбоях в изученной модели поведения, но больше всего раздражало не само ожидание, а что он ждал. Ему нужно было поговорить. Возможно, это будет их последняя попытка, хотя L все ещё не знал, о чем собирался спрашивать. Сбитый тайминг напоминал, что эгоистичное желание держать в руках осколки Лайта не имело шансов на жизнь. Вы можете притвориться, что вентилятор, у которого отломали одну лопасть, продолжит вас обдувать, но по факту это функциональная инвалидность. Если изъять из Лайта Киру, вы не получите чистого от паразитов жучка, как ожидали, потому что Кира такое же лицо Лайта, как и его собственное. То же самое лицо. Наконец собранное из осколков, которые L так тщательно пытался растащить и препарировать. Если бы он мог запечатать битый сегмент генома обратно, чтобы тот продолжал спать веки вечные, он бы это сделал, но... Как будто своими же руками он расковырял его так, чтобы только прожектор не подсвечивал. Наверное потому, что это было необратимо. Тот уже начал существовать, и как сгнивший фрукт, со стола его уже было не выбросить. Кира не был гнилью. В сути Лайта он был трансценденцией (ужасная мысль). Перед глазами невольно мелькнули законы уравнений: просто поменяешь те же самые числа местами, и получится другой результат. В случае Лайта они встали для критического значения. Неужели для его раскрытия нужен был именно этот путь? Неужели нет шанса на конструктив? Конечно, в твоих руках мистический пулемет, и у него не то что бы много применения, но действительно ли не было выбора? L на миг закрыл глаза, краем зрения заприметив движение. Разумеется, он не мог игнорировать приглашение, тем более туда, где нет повальных камер, жучков, и прочего привычного обоим дерьма. L рисковал, L следовал за смутной интуицией, готовый на отчаянные шаги, когда все казалось потерянным. Подобраться к Кире не через признание, а через... Лайт стоял у входа, смотря открытым, чистым взглядом, выражая искреннее беспокойство и лёгкую степень непонимания. К дождю он относился будто бы с пренебрежением, искренне не понимая, что коллега там забыл, отказываясь самому промокать насквозь. Он высказывал это непонимание и вслух, но L сделал вид, что не слышит — довольно настойчиво, — вынуждая Лайта таки ступить под проливной шквал. Ближе. Ещё ближе. Принуждение находиться в некомфортных условиях, на которые чистенький Кира был изначально не согласен, приносило мрачное мелочное удовлетворение. — Рюзаки, зачем ты здесь? L смотрел в небо, щурясь от дождя, минуя взглядом чужой город. — Я подумал, что слишком давно сюда не поднимался. Здесь высоко, выше многих зданий. Стоишь будто над всеми, но здесь... Неизменно одиноко. Вроде умиротворяюще, но совсем отдаленно от всех. Ответит ли? Лайт моргнул. — Прямо сейчас здесь нас двое. Этого недостаточно? L всматривался в небо, и сила, с которой он захотел ударить Ягами, подожгла ему вены. — Двое? Я не думаю, что у этого достаточно смысла, Лайт-кун. Это не будет развлекать долго, находиться здесь ради нахождения бессмысленно, нельзя принудить второго ради своего эго. Нельзя быть наверху и возлагать ответственность за это и следующее из этого одиночество на кого-то ещё. Лайт нахмурился почти ощутимо. По крайней мере, благодушие в его голосе сбавилось на один градус: — Рюзаки... Почему ты настолько уверен, что всё так плохо? Хороший ответ. Может быть ответом Киры в той же мере, в которой Лайт мог просто состроить недоумение. L сморгнул дождь, закусывая губу. Если отвечал Кира, то это было чертовски наглое заявление. — Ну, всегда есть неизменные вещи, объективно плохие под любым углом. Например шаг с этой крыши. Если какой-то индивидуум сообщит мне, что это здраво и пригласит попробовать, я не смогу с ним согласиться и поддержать его. — Не могу поверить, что ты в самом деле так сравниваешь, — неожиданно ярко возмутился Лайт, — Ослепнуть в собственном заблуждении и наслаждаться истиной, которая просто перед глазами, не одно и то же. Если находясь наверху, ты разглядел весь мир и поразился ему, то ты просто наконец раскрыл глаза. — Шагающему с крыши тоже кажется, что он сейчас взлетит. Он не знает, что болен. — Рюзаки, ты несёшь бред, — в конце концов Лайт тяжело вздохнул и скрестил руки, как L заметил краем зрения, — либо считаешь, что не в себе я, а это очередное глупое и беспочвенное утверждение, либо признаешься в безумии сам, что довольно... Опрометчиво. — Мне сложно думать о таких вещах в положительном ключе, когда мои глаза, мой разум и мой жизненный опыт говорят, что это ложный путь. Лайт хмыкнул. — Твой пессимизм вернулся? Мне казалось, ты должен быть рад поимке Хигути. Лайт собственной рукой выводил их с поля метафор к более опасному — тому, в котором он не смог бы спрятаться за витиеватыми образными фразами, которые L предложил, как буфер. Кира решил приоткрыть лохмотья содранной с Лайта кожи и наконец сделать шаг? Только вот какой — непонятно. — Мы оба знаем, что он был куклой, попавшей в игру по воле случая, а не потому, что был достоин имени. Игрок должен играть хорошо, чтобы выжить, и не потому, что его игра сложная, а потому, что у смерти обоюдоострый клинок. — Так ты считаешь, здесь должен быть страх? Впервые за время их беседы L отвернулся от города и посмотрел в глаза Лайта: — Здесь нет ничего, кроме смерти. Я был бы напуган этим. Что должно вырасти с мертвых плодов? Лайт скептически изогнул бровь. Как и L, он не убирал налилипшие на глаза волосы, и L почудилась метафора вуали, через которую они оба смотрели друг на друга. — Мне казалось, это общеизвестный факт, что смерть питает жизнь. Только не говори, что ты и этому закону хочешь бросить вызов. — Лёгкий смешок, словно Ягами отвечал на какую-то несуразицу. И этому закону. Ну конечно, он же бог. — Это выглядит как жертвоприношение. — Возможно, так и есть. — Но миру жертвы не нужны, — L склонил голову набок, — он все равно будет существовать, как должен, какие бы новые правила в него ни были вписаны. Новый закон держится только потому, что ему не так просто сделать противопоставление... Но по сути, работая по своей схеме, он съест сам себя. — Что ты имеешь в виду? — Лайт же, по-прежнему, идеально держал лицо, сохраняя лишь поверхностную заинтересованность в диалоге. Словно он не хотел, но деваться некуда, и приходилось развлекать плачущего ребенка. — Настолько жаждущий разрушений, независимо от своих целей, этот псевдозакон такое же топливо для жизни, которую он пытается воссоздать, как и его жертвы. Можно бросить в топку все окружающее, но неужели думаешь, что это пожарище не зацепит его самого, стоящего к нему ближе всех? — Рюзаки, ты снова бредишь. Это ведь только теории, которые ты никак не можешь проверить на практике. — Разве? Мне казалось, ты неплохо должен знать законы жизни. L чувствовал нежданную горечь. Словно вместо конфет съел что-то похуже лимона, а то застряло в пищеводе, прожигая кислотой внутренности. Он не знал почему, ведь диалог оказался закономерен, разве что одного понять не мог — как у Лайта могла сложиться такая картина мира. Странная форма незрелости, когда до одних выводов он дошел, но до других ещё — нет? Юношеский максимализм, превращающий его в неконтролируемый таран? Горячность и вспыльчивость, не дающая и шанса на раздумья? Все это, помноженное на идеализм? Мог ли этот взрывной коктейль привести к тому, к чему привел? Сначала L предполагал, что тетрадь могла изменить мальчишку, навязав ему ослепляющую идею, но сейчас он видел, что говорил с Лайтом, с его собственными мыслями и решениями. С Лайтом, которому просто попало в руки оружие. Спусковой крючок. Неужели человек, которого он видел без воспоминаний Киры, на самом деле и правда был искренен? Неужели коллега, который самозабвенно, с абсолютной отдачей и страстью, помогавший раскрывать преступления наравне с самим L, ни разу не сомневался? Лайт горел этой идеей абсолютно и безраздельно. Настолько, что во всем мире не было истины выше, кроме его воли. Лайт мог быть тем, кому сила вскружила голову, но прямо сейчас его рассуждения довольно холодны. Он не безумец, а кто-то, взвесивший все "за" и "против", будто бы принявший последствия и готовый бросить им вызов. Так что же такое Кира в итоге? Резкий, выбивающийся из грохота ливня звук привлек внимание, заставляя обернуться в его сторону и удивлённо распахнуть глаза. Летел вертолет, своими несуразными лопастями будто готовый зацепить бока зданий, мимо которых — так низко — маневрировал и направлялся в их сторону. Крылатая машина была небольшой, но, чернеющая в окружающей серости, почему-то казалась монструозной, ненастоящей, фальшивой формой, которую кто-то подвесил, как кукловод, и засунул в нехарактерный пейзаж. L ненавидел обилие чувств, вместо рациональности в последние дни поселившихся на дне желудка, но сейчас одно из них устроилось там же, с увесистостью питона скрутившись над древесными змейками — опасность. Вокруг не было ни единого дома с посадочной площадкой. Вертолет летел прямо к ним, не было ничего ещё более очевидного. Он не смотрел на Ягами, но спиной чувствовал шлейф чего-то восторженного. Вертолет приближался быстро, но L казалось, что время замедлилось, превратившись в дешёвое слоу-мо, когда в конце концов из кабинки на ходу высунулась знакомая худенькая фигурка, цепляясь за крепления чтобы не выпасть совсем, и широко размахивая свободной рукой. — Лааааааааайт! Смотри, что Мисе дали для съемок! Выглядело абсурдно и нелепо, когда Миса, которая если и была прямо сейчас в режиме работы, позволила дождю разрушить ее хрупкую прическу и макияж. Ее это не смущало никак, она была безумно воодушевлена, словно прямо сейчас кроме Лайта в ее жизни не существовало ничего важнее, и которая точно знала, зачем она здесь в эту секунду и в этот час. Миса, которая должна была быть от L как можно дальше, за тысячью километров и рядами свинцовых стен, смертельным роком, крылатая, прямо сейчас возвысилась над ними. Вертолет сел, и гипнотизирующие лопасти медленно успокаивали свое вращение. Лайт уже давно ступил вперёд, однако, отходя от L не слишком далеко, сохраняя с машиной дистанцию. Миса все это время говорила, но L не слушал, молча наблюдая, и неожиданно лениво размышляя над происходящим: Миса узнала его имя, и все выглядело таким бредом, такой небрежностью. Рука потянулась в карман, выуживая телефон, но Лайт, заметив это, бросился к нему, отчаянно перехватывая руку. Слишком много абсурда. L мог поклясться, что в этот момент — вот он! — он кожей ощутил хлесткий удар воздуха падающей гильотины. — Рюзаки! Прошу, подожди, не делай глупостей. Я знаю ты ее подозреваешь, но если ты ошибаешься, прямо сейчас собираешься уничтожить ее жизнь. L не слушал. Большим пальцем откинул крышку и успел прожать кнопку до того, как Лайт выбил телефон из рук. Боль приходила запоздало, как и осознание собственных действий, словно он превратился из участника в наблюдателя — L ударил его, но самого действия не ощутил. Лайт был готов и уклонился, переходя в атаку, и завязалась потасовка. На фоне кричала Миса. В какой-то безотчетный момент, в суматохе хаоса, его голову сокрушил удар, и разум внезапно заволокла тьма.