Бестиарий

Господь — свет мой и спасение мое:

кого мне бояться?

Господь крепость жизни моей:

кого мне страшиться?

(Пс. 26:1)

Кончик палочки прошелся по щелям в неровной кладке стены. Обвел линии невидимого узора. Тусклые, изъеденные временем кирпичи сдвинулись по сторонам и образовали кривой разлом в стене. Под стать названию этой дыры. Паб «Старая Трещина» — одна из трещин Лютного переулка, кишащая пусть не пауками и крысами, но по своей сути похожей поганью. И пускал внутрь себя таким же зазором, через который Барти, чуть пригнувшись, прошел. Голову стиснуло знакомым действием защитных чар, проверяющих тело входящего на наличие Метки. Барти поморщился. Метод хитрый, кровожадный: если Метка не найдется у хотя бы одного из заходящей компании гостей, выплевывать органы будут все; но было бы поприятнее, не затрагивай оно завсегдатаев. Регулярно через это проходить, особенно когда с похмелья — к счастью, не в этот раз, — то ещё издевательство. Барти спустился через густую темень вниз по крутой лестнице и лениво сдвинул рукой висящие в проеме веревочки, на которых болтались нанизанные на них мелкие винные пробки. Декоративная шторка, хотя бы на пару секунд скрывающая от глаз всяк сюда входящего внутреннее безобразие. Широкий зал давил низковатым потолком и больше напоминал пещеру неровностью запекшихся от курева стен. Воздух душный до тошноты. Тяжелый и сочился перегаром: опьянеть можно без единого глотка. Плавающие выше голов зеленоватые фонари резали марево из табачного дыма насквозь, но не рассеивали его полностью. Поэтому новоприбывшего Рабастан заметил, только когда Барти оказался непосредственно у стола, примостившегося рядом со стенкой. — О-о-о, какие люди, — протянул он и кинул на замызганный стол очередную карту — картежничал с Селвином, сидящим напротив. Темные патлы Рабастана как обычно собраны в хвост, щетина на лице как обычно молила о бритве. — Сколько тебя не было? Неделю? Я уж было подумал ты память пропил. Забыл, как сюда попасть? — Морды ваши надоели, — ответил Барти с той безразличной непринужденностью, на которую не обидится даже лунный теленок. Огляделся. — Сегодня без Боула? — Уже налакался, — будничным фактом Селвин вкинул вместе с двумя картами — на стол, рядом с несколькими опустошенными рюмками. Плохо. Из-за него-то Барти и наведался. Этот тридцатидвухлетний доходяга, Симеон Боул, сам пробился в ряды Отдела правопорядка и был завербован Лордом не в семидесятые годы, а пару лет назад, уже с высоты поста в Министерстве. Частенько помогал им при организации рейдов, чтобы быть уверенными, что в тот или иной день авроры точно не сунутся. Если и пытаться осторожно разведать у кого-нибудь больше о зафиксированных всплесках магии в феврале, мае и августе, то у него. — А где? — окинул он пространство глазами в радиусе пары-тройки столиков. Раз он не в трезвом уме, это может быть даже к лучшему. Но Селвин неопределенно пожал плечами. М-да. — Еще и десяти нет, он когда успел? — проворчал Барти, усаживаясь за столик. Не на один из свободных стульев, а на кожаный диванчик, стул решив использовать по более заманчивому предназначению — закинул на него вытянутые ноги. На его риторический вопрос Рабастан расхохотался. — Крауч, уж тебе точно не идет проповеднический тон, — заявил он и глотнул огневиски, зажимая между пальцами той же руки сигарету. Ужасно. Будет стараться лучше. Ничего на это не ответив, Барти прошелся еще одним безучастным взглядом по бару. Слева за столиком скучно болтали о чем-то юнцы, справа — Причард, развлекался с какой-то сидящей на его коленях дамочкой. Что-то в Трещине не меняется. Прислушаться бы, кто о чем шепчется за дальними столиками, чтобы хотя бы так разведать обстановку… но раз тот дебошир умудрился где-то поднатаскаться в окклюменции и выстоять проверку аж Лорда на ложь — пока легкую, только ведь и с этим справляются не все, — значит должно хватать мозгов как минимум не трепаться в местах вроде этого. На всякий случай послушает, может быть, позже. Голова была забита не тем. А так подумать, чем именно, — и рехнуться можно. Магла опять — примитивнейшим образом — ускользнула. И если в моменте было смешно, то потом, когда ушел, когда вдумался, что это была уже третья стычка, стало не очень. На что он тратит время… — Мухлюешь же, гаденыш, — прервал его мысли прищурившийся и указавший на Селвина сигаретой Рабастан. А Селвин, уже скинувший все карты, расплылся в улыбке. Довольным котом потянулся и сцепил руки за светлым затылком. — Нужно уметь проигрывать. Рабастану что-то совсем не везет последнее время — то ставит не на ту маглу, то в картах галлеоны на ветер выкидывает. Барти по старой дружбе — все-таки вместе пытали Долгопупсов, а это сближает, — встал на его сторону: — Будь снисходительнее. Бедолага Селвин просто отчаянно старается залатать дыры в бюджете после подготовки дочурки к школе, правда? — Адресовав Селвину саркастическую улыбку, он сцепил пальцы замком на животе и театрально вздохнул: — Эта прекрасная семейная жизнь. Сборы в Хогвартс не щадят даже грозных бойцов армии Темного Лорда. Бертрам Селвин в свои тридцать семь уже прослыл тут настоящим семьянином. Единственный из здешних женатиков, кто не снимает обручальное кольцо при входе. По вечерам целует жену после работы, по ночам режет маглов, а по утрам за завтраком выслушивает переживания дочки о том, как страшно переходить на второй курс, ведь негодяй профессор Снейп снова понаставит плохие оценки. — Злорадствуй-злорадствуй, — потянулся Селвин к бокалу. — Я хотя бы делю дом с женщиной, а не с домовиком. — Ах, какой выпад. Я ранен до глубины души. Даже препираться с ними неинтересно. Дилетанты. Разговор в итоге поковылял в другую степь, и Барти уплыл обратно в свои мысли. Во все ту же трясину. Гребаные маглы. Гребаный убийца маглов. Жилось ведь замечательно без него. С одной стороны, это могло быть увлекательно. С другой — это может быть увлекательно, когда ты знаешь, хотя бы в общих чертах, что делать и куда копать. За неделю с лишним Барти отыскал магловских медиков, занимавшихся вскрытием февральского, майского и августовского тел. Жертвы не только разных месяцев, но и разных графств, так что патологоанатомов тоже три. И все как один под Империусом твердили одно и то же. Причина смерти не установлена. Без мозгов и легких долго не проживешь, оно и понятно, хотя с первым бы поспорить, но, так или иначе, помимо этого в телах ещё целый мрак неясностей. Тела убитых изношены, как выразился один из медиков. Не соответствовали указанному в деле возрасту. Даже ткани, которые должны быть ещё насыщенными влагой на момент вскрытия, были иссушенными. Местами опаленными изнутри, а в области изъятых кусков ещё и «кристаллизированными». На ещё более мелком уровне разрушены какие-то там клетки с заумным магловским названием, что естественными причинами медики объяснить, очевидно, не могли. В общем. Магия, но не Авада Кедавра. Старая добрая Авада Кедавра такую кучу неприятностей не оставляет. Маньяку, стало быть, нужен был не только конкретный орган, который можно было забрать и без лишней мороки избавиться от ненужного остального. От жертв нужно было их всё. Августовский пустоголовый мертвец оставался ещё относительно бодрячком — родственникам ещё не передали, не сожгли и не закопали, — поэтому им полюбоваться Барти смог лично. Голову, конечно, заштопали не самым эстетичным образом, но тут винить медика и язык не повернется… Обнаруживающие чары, которые Барти применил к трупу, отдыхающему на столе для вскрытия, ударили такой отдачей взамен, что от объема темной магии поразбивались стекла. И в лампах, и в магловском оборудовании. Барти по доброте душевной даже починил все перед уходом: непредусмотрительно было бы слишком много следов оставлять в магловском мире. Он и так туда зачастил. Починил и ушел с целой кипой вопросов вместо ответов, которые наивно хотел там найти. Привести бы подпольного колдомедика, который объединил бы познания Барти в темных искусствах и эти невнятные изъяснения маглов-труповскрывателей, но пока непонятно, насколько стоит вмешивать в это лишнее лицо. Для этого придется запрашивать разрешение у Темного Лорда, а его дергать не хотелось. Хотелось потешить свое самолюбие и преподнести Лорду уже готовый ответ, а не бегать к нему по любому вопросу, как делал это семнадцатилетним мальчишкой. Поэтому Барти… зарылся в книжки. Вспомнил давние времена и обложил себя стеной из книжных пирамид: темномагические гримуары, теоретические и практические пособия по жертвоприношениям, учебники по колдомедицине, исторические фолианты с упоминаниями знаменательных серий ритуальных убийств. Умела бы Винки читать, он бы хотя бы часть скинул на неё, а так только подносила ему еду и сливочный эль, для сдабривания муторного процесса. Из размышлений его выдрал звонкий хлопок. Барти повернул голову на звук: строптивая дамочка зарядила Причарду за что-то пощечину, что-то сказала и куда-то демонстративно ушла. Барти переглянулся с Рабастаном и Селвином, разделившими его усмешку. Ну прелесть. А Причард тем временем неловко прокашлялся, как ни в чем не бывало, убрал от глаз зачесанные назад, немного вьющиеся ореховые волосы, поправил воротник рубашки, и бодро поднялся на ноги, чтобы направиться к их столу. Сесть ему, правда, оказалось некуда. — Может, уберешь ноги? — обратился он к Барти. — Может, возьмешь другой стул? — преувеличенно невинно поинтересовался он взамен, возможно, лишь с малым намеком на провокацию. Чтобы разбавить вечер. Но Причард не поддался. И так уязвленный из-за неслучившейся интрижки, все равно проглотил гордость, развернулся, нашел стул у свободного столика и приставил его спинкой к столу. Уселся, перекинув через сидение ногу. Потер щеку, подпорченную шрамом. Ожог, оставленный ему кем-то из орденовских неудачников. Уже давно заживший, но оставшийся слоистым пятном розового цвета: начиная от верха скулы, затрагивал уголок губ с одной стороны, ухо с другой и спускался к шее. До того, как подпалили, был так полон энтузиазма, но после тот подугас, и переосмысливший жизнь Октавиан Причард переключился со службы на женщин. Присоединялся только в случае непосредственного приказа, но сам уже не вызывался. Вместо этого просиживал штаны либо на работе в Ежедневном Пророке, либо здесь, в окружении дам. Словно бы старался этим сохранить свою подбитую обожженным личиком самооценку и, надо сказать, удивительно успешно. Периодами. С таким к ним отношением странно, что он вообще пользовался среди них такой популярностью. — Могла бы хотя бы по здоровой щеке, — пробубнил он и потянулся к бокалу виски. — Стерва. Бокал был Селвина, на что тот отреагировал молчаливым, но очень возмущенным вскидыванием бровей. Посмеиваясь с зажатой во рту зубами сигаретой, Рабастан тем временем перемешал колоду карт и стал опять раскладывать. Не теряет надежд отыграться, надо думать. — На меня тоже, — вклинился Причард. Рабастан организовал карты и ему, но когда по кругу дошел до места, где сидел Барти, нарочно завис рукой, как бы спрашивая, класть ему или нет. Барти легонько мотнул головой. У него и так голова пухнет. Ему бы хоть какую-нибудь зацепку. Что-то, чтобы сузить круг поисков. Возможно, ему не помешало бы примерить на себя роль классического детектива и начать опрашивать потенциальных свидетелей. Полазить опять по магловским головам. Вдруг кто видел жертв с подозрительными личностями ещё до убийства? Но какой, Салазар всемогущий, смысл этому маньяку встречаться с жертвами до нападения… он же не магл. Пришел — убил первого кто на глаза попался — всё, маглы в растерянности. Преступника в любом случае не найдут, потому что их миры не пересекались, а где пересекались, там магловская память тщательно подчищалась. Всё просто до невозможности. Стал бы дебошир всё настолько усложнять? Готовиться основательно, ошиваться в магловском мирке и этим оставлять там следы? Хотя сам же их тогда мог бы и стереть, не дурак же. Наверное. Но все равно надо бы покопаться. Надо бы. И от девчонки избавиться надо бы. Даже сейчас ведь, пока думает о маглах, их памяти и оставленных следах, болтается эта где-то в уголке потока сознания. Барти не может полноценно его направить в русло маньяка, пока она маячит в поле его внимания. Но и не может с чувством, с толком её убить, пока голова загружена нависающей над ним ответственностью. Если не вкладывать душу в процесс, зачем это всё вообще? На отвали, только чтобы избавиться? Можно бы запереть её где-нибудь до лучших времен, чтобы точно не ускользнула до того, как он сможет всецело посвятить себя пыткам… но это же её ещё кормить чем-то надо. Такой бред. Так заморачиваться и так с ней возиться. Так много думать. Ну не убьет он её так, как хотелось изначально. Не проблема. Сколько ещё маглов он повидает на своем веку? Убить-то надо, чтобы выкинуть из головы, а потом, когда закончит с порученным ему делом — неизвестно ведь, сколько это все продлится, — найдет себе среди маглов новое развлечение. Так что всё. Завтра. Завтра пойдет и добьет наконец заждавшуюся отправления на тот свет девчонку. *** Он стоял и смотрел, как под ним течет река. Река — комплимент этой луже, каменный мост над которой соорудили, наверное, исключительно чтобы бедные маглы не мочили ноги или не потянули себе ничего в попытке эту канаву перепрыгнуть. Вряд ли вода достигает хотя бы колена. Но как декорация мостик симпатичный. Короткий, зато высокий: перегнувшись через ограждение, Барти обнаружил в подмостовом пространстве очень даже удобное укрытие от чужих глаз. Может пригодиться, потому что маглов тут поблизости было хоть и немного, но были. Мелькали. Отыскать бы более глухое местечко, но там сложнее изобразить случайное столкновение, а Барти, хоть и говорил, что пора завязывать, не мог отказать себе в соблазне примерить роль безгрешного христианина ещё разок. Неизменный маршрут девчонки по городу он подсмотрел в памяти у прохожего магла ещё вчера. Там же увидел, что по вечерам она бродит с собакой, и по этой же собаке вчера понял, в каком именно магазинчике магла скрывается. А собака, надо сказать, хорошая. Даже посещали мысли её себе прикарманить, для разнообразия домашней рутины. Убить девчонку, забрать собаку, дать ей нормальное имечко. Звучало заманчиво: не пропадать же добру. Правда, Фоклю изъять придется уже в другой раз — в этот девчонка должна быть без собаки. Если выведанный у прохожих распорядок её дней не врал, по пятницам после работы она забредает за собакой пораньше, гуляет с ней меньше и застревает на пару часов в церкви. Так что, судя по времени, Фокля должна быть где-то уже дома, а магла — на верной службе своему возлюбленному Господу Богу. Барти всё поглядывал на церковь, начиная уставать от ожидания. Заходить туда не стал: опять думать, как выманивать наружу. Ему не сдалось. Поэтому, облокотившись на перила мостика и подпирая подбородок рукой, всё созерцал природу, уже вяло меняющую свою обертку с летней на осеннюю. Погодка не сырая, без дождя, но пасмурная. Слева, по другую от церквушки сторону моста, растянулась небольшая аллея с расставленными в ряд лавочками, по большей части пустовавшими. Деревья за ними уже начинали желтить. Где-то нечастый ветер сдирал с веток по листку или два, кружил и швырял на дорожку. Он скоро удавится от уныния. С этой мыслью он бросил очередной взгляд к церкви, и на этот раз взгляд настиг цель. Не соскочил с далекого здания без интереса, а зацепился за бредущую в его направлении фигурку маглы. Губы сами растянуло в улыбке. Всё такой же невыразительно мышиный вид. Клетчатая юбка аж до середины голени, заправленная за узкий пояс водолазка, а поверх всего длинный, расстегнутый свитер крупной вязи. Мешковатый и съедающий её силуэт, отчего она выглядела ещё мельче. Космы убрала в один колосок сзади, как в их первую встречу, и сказать бы, что отличие было в большей аккуратности, тогда-то её потрепало изрядно, но что-то нет, разницы особо не было. Её прическа, кажется, перманентно выглядела так, будто её приложили головой об стол. Магла его не заметила сначала, но, может, почувствовала — и подняла голову. Остановилась. Замерла и не спешила идти дальше. Ну-ну. Удачи ей найти обход. Перепрыгнуть речку или, может, пару миль пешочком прогуляться, только чтобы не ступать на мост. Такие варианты девчонку, видимо, не особо прельщали, и она предпочла сделать вид, что его не увидела вообще. Опустила голову, чтобы быстренько миновать мост. Барти усмехнулся, развернулся и разместил локти на парапете теперь уже позади себя. — Надо же, какая встреча, — нарочито громко помешал он её побегу. Девчонка неохотно замедлилась. — Как будто сама судьба нас сталкивает, не думаете? Такая вот злодейка-фортуна. Хотя магла-то как раз у неё на хорошем счету, может, взятки ей тайно дает, ягнят каких-нибудь в жертву приносит — или как ещё объяснить, что это уже четвертая их встреча, а девчонка мало того что живая, так еще и кости все целы? С демонстративным нежеланием магла всё-таки повернулась к нему, и то — не полностью. Боком. Где-то растеряла всё своё дружелюбие. — Извините, я спешу. Всё ещё без злобы и холода, скорее устало и вымученно, а значит память, вопреки его беглому подозрению, не вернулась. Значит, просто лимит терпения на незнакомых мужчин исчерпался? Или правда спешит? — Вечером пятницы? Да вы, стало быть, отъявленная тусовщица… Ру-би? Ему доставило отдельное удовольствие, как девчонка сжала челюсть при фальшивом имени. А потому что врать, магла, нехорошо. Она явно старалась наскоро придумать, куда спешит, но Барти сжалился и облегчил её мучения: — Да бросьте, я тут в вашем городке практически никого не знаю. Уделите мне немного времени, и побежите по своим делам. Как и вчера, девчонка ответила не сразу — ни немедленного категоричного «нет», ни тем более «да». Размышляла. Оглянулась на аллею: там, пререкаясь друг с другом, чинили поломанную лавку трое маглов. На другой скамье сидела парочка подслеповатых старичков, кормящих хлебом стайку птиц. Барти на её месте не очень бы на них рассчитывал, но, похоже, магла рассудила рискнуть. Неуверенно — и нарочито медлительно — вернулась на мост, ближе к перилам, у которых стоял Барти. Начала разговор, поразительно, первая, совершенно невозмутимо поинтересовалась: — Всё ещё не ладится с работой? — Именно, — подхватил он, ей улыбнувшись. — Нескончаемая головная боль. — И, должно быть, жуткий стресс. — Его брови сдвинулись в вопросе. — Иметь дело с преступниками. Наблюдать все эти зверства. А, зверства. Да. Точно. Что он там вчера наговорил, правоохранительные органы? — Даже не представляете. Сердце кровью обливается от того, на что порой способны люди. Отвечая, скользнул взглядом по её лицу. Кожа у неё и так бледная, тонкая, будто тронешь и рассыплется, как крыло пикси, но теперь в области глаз ещё и прозрачная практически, не скрывающая капилляры под ней, не говоря уж о наметившихся тенях вокруг. Барти помолчал немного, повернувшись к виду на реку снова лицом, и всё-таки озвучил мимоходом: — Похоже, стресс не только моя проблема. Бессонница? Сейчас опять начнет, что это личное. Личное, а она только имя его вчера узнала, и вообще, таким не делятся и о таком незнакомцев не спрашивают. Барти ждал эту пластинку, но не дождался. Магла показалась какой-то странно равнодушной. Голубые радужки — стекляшки, в себя не пускающие, и ответ прозвучал так же — безучастно, скупо, как-то больно небрежно: — Кошмары. Барти едва сдержал порыв вслух выдать облегченное «ну наконец-то!». Главное, чтобы это же не высветилось у него на лице, но девчонка на него и не смотрела. Задумчиво водила пальцами по каменной поверхности ограждений моста, витала где-то не здесь. Заглянуть ей в глаза, чтобы постараться всё же что-нибудь в них углядеть, не получалось. Сложив локти на парапете, Барти наклонился достаточно, чтобы устроить подбородок на сгибе руки. Его лицо стало оттого ниже стоящей по струнке маглы, и он взглянул на неё снизу-вверх. Невинно моргая, спросил: — И о чем ваши кошмары? Если её кошмарит ночами не из-за него, он очень расстроится. Глаза маглы вернулись к нему, и несколько секунд она просто смотрела на него без слов, телодвижений или хотя бы морганий. Если бы она не подзависала так же в их вторую — «первую» — встречу, в церквушке, Барти бы решил сейчас, что её правда снова чем-нибудь пришибли. Но она вдруг ожила: — Вы знаете, — подобралась она и снова чуть помедлила. — Я довольно плохо помню ночь нападения. Ту, о которой вы спрашивали. Но во снах появляется некоторая… фигура. Безликая. — Она слегка нахмурилась, припоминая. — И ощущение, будто именно он связан с тем, что я все еще жива. Будто он отпустил меня. Только вот ума не приложу, зачем. Усмиряя привычное желание усмехнуться, всё так и не выпрямляясь, Барти только поводил большим пальцем по челюсти в задумчивости. Дилемма, конечно. Но фигура правда безликая или девчонка переняла тон его спектакля и игралась? Хватило бы у неё на это духу, стоять тут с ним и болтать как ни в чем не бывало, если бы уже знала наверняка, кто он такой? Тихо хмыкнув, он все-таки разогнулся обратно, вернул непринужденный тон беседы: — Кто же угадает, что у маньяков в голове? Возможно, и они способны на краткий момент милосердия? — Думаете? — А вы нет? Неужели мерите всё крайностями? — Она сощурила глаза, и он ответил ей улыбкой. — Если один раз оступился, значит, всё человеческое уже чуждо? — «Оступиться» — это вы про зарезать целую семью? — О, не цепляйтесь к словам. Я абстрактно. Так и отмахнулись обоюдно от темы: Барти — этой своей фразой, а девчонка взамен просто покачала головой, разве что глаза опять закатить не хватало. Соблазн ей их вытащить из черепа только возрастал, но мало ли. Припишут ещё убийство другому дебоширу-негоднику, любителю глазных яблок. Магла тем временем оглянулась снова и неожиданно предложила: — Может, чем стоять на месте, лучше прогуляемся по аллее? С чего это вдруг. Ближе к маглам захотелось? Стоит ли её огорчать тем фактом, что если Барти очень потребуется, он и тех троих маглов, и премилую старушечью пару уберет? Придется потом дополнительно отдуваться перед Лордом, что его пока и останавливало, но в случае крайней необходимости можно немного и наплевать. — Мне вид здесь больше по душе, — вежливо отклонил он любезное предложение. — Вы сами хотели, чтобы я показала вам город. — Успеется. Любил бы Барти настольные игры, сравнил бы весь этот разговор с переставлением фигурок, но в подобных игрушках хотя бы есть свод правил, а здесь мало того что их быть не могло, так Барти ещё и переставал ловить суть. Понимать, в частности, кто сейчас кого дурит. Эти её попытки улизнуть и этот её разговор, скачущий от его работы к её кошмарам, а там и к таинственному маньяку-благодетелю… При этом для той, кто его подозревает — или, более того, знает наверняка, — она как-то чересчур спокойно приняла факт неслучившегося бегства к сородичам. Вместо досады или тревоги, будто и не предлагала ничего, просто опустила локти на ограждение. Рукой подперла подбородок, подобно Барти совсем недавно. Как-то очень уж… скучающе? — Какие у вас проблемы на работе? — спросила она вдруг беспардонно, смотря на журчащий под ними ручей. — Или это государственная тайна? Сбивало с толку даже. Немного. Ей в деталях рассказать? О страшном-страшном маге, поручившем Барти расследование убийства ей подобных. Возможно, это могло бы быть полезно, если вдруг ей, намного дольше плавающей в магловском болоте, известно хоть что-нибудь. Было бы легче вскрыть ей черепушку, как консервную банку, и выскрести оттуда всё, что надо, но раз уж они беседуют… — Ничего сверхсекретного, вы могли уже всё видеть в новостях, — дружелюбно отозвался он. — Всего-навсего серийники находят всё более креативные способы попортить жизнь простым стражам порядка. — Креативные? — Да, вы ведь наверняка слышали. Ходит какой-то психопат, забирает у своих жертв органы. — Считаете, это не те же, кто терроризирует Англию уже четыре года? — Не те же. Почерк не тот. Магла неожиданно усмехнулась. А тема ведь не самая смешная для ранимой верующей, сердечно молящей своего Бога, чтобы «всё это кровавое безумство» прекратилось. — Не знаю, мне кажется, это было бы символично, — объяснила она свою усмешку, и Барти наклонил голову вбок, не понимая, к чему она. — Уже ведь гуляют самые безумные теории. Вплоть до каннибализма. Неестественно спокойно говоря буквально об акте поедания человеческой плоти, девчонка только побольше натянула на кисть рукав свитера. Холодно, видите ли. — А учитывая, как те убийцы себя называют… — тон такой же ненавязчиво-отчужденный, как и взгляд, которым она по плавной траектории скользнула от реки к Барти. Кажется, это он должен был озадачивать её и пытать недосказанностями. Продолжать свою гениальную мысль она не спешила, нарочно оставляла фразу висеть оборванной, и Барти подтолкнул: — И как же, по-вашему, они себя называют? Какой-то слабый голосок трезвого ума твердил, что она не может знать и сейчас выдаст любой нелепый вариант, но что-то в её взгляде не давало ему быть в этом уверенным. То, как она смотрела на него. Изучала. Не сводя с него глаз ни на дюйм. Точно проверяла на реакцию, и ему что-то очень не нравилось быть подопытной мышью — должно было всё быть немного наоборот, — и руки зудели от желания сцепить пальцы у неё на горле и выжать замалчиваемое. Но он терпеливо ждал. И, Салазар. Дождался. — Пожиратели Смерти? — выдала ему. Невинно так. Чуть приподняв брови. Предположением. Но и едва ощутимой провокацией в той же мере, только понять бы, на что, ведь вряд ли она жаждет, чтобы он размозжил ей голову о парапет среди улицы. На что она вообще рассчитывала, озвучивая название группы убийц, чей частью он, уж очень вероятно, является? Убедиться? Увидеть реакцию? И что ему теперь, играть простодушие и неосведомленность? Откуда вообще… Да, бывало, их заносило, могли в рамках очередного шоу для маглов представиться, чтобы великодушно просветить их перед смертью. Но он не припоминал, чтобы их наименование мелькало той ночью. Или пока он был наверху? Кто-то из других? Так она же все равно не помнит ни черта, а если помнит, какого тогда… — Знаешь-ка что? Ей сказал или себе, непонятно, хотел уже просто заткнуть полет мысли. Оборвать этот затянувшийся зрительный контакт со всё так и не шевелящейся маглой. Полез в карманы куртки. За перчатками. Натянул одну, потом вторую, и взгляд маглы заблуждал: вниз к перчаткам — к его лицу — снова к перчаткам. Что-то у неё в голове тронулось с места, а может и окончательно щёлкнуло, потому что у нее вырвался смешок. Нервный или неверящий, вполне возможно. Наконец-то очнулась. Не сводя с него глаз, попятилась от него назад. Шаг. Второй. И рванула. Только Барти, как ни смотри, быстрее. Даже без магии, без палочки: чтобы её достать, потребовались бы всего лишь секунды, но чтобы нагнать девчонку — ещё меньше. Её ноги едва успели достичь дорожки за пределами моста. Одной рукой зажал ей со спины рот рукой, чтобы и не пискнула даже. Второй подхватил поперек туловища, рывком отрывая от земли, что делало её, в сущности, совершенно беспомощной: всё, что она могла, — забрыкаться, пытаясь ударить побольнее пятками ботинок по его ногам. Очень мило. Силенок не хватало, чтобы было правда хоть сколько-нибудь больно. Параллельно этому всему Барти повернул голову — кинул взгляд на аллею, оценить свидетелей. Трудящиеся над скамьей маглы всё переругивались между собой, не замечая, что творится далеко за их спинами, а старики наверняка видели эту картину неясным пятном. Сочли, не исключено, что это молодежь так развлекается. Никакой реакции на то, что какой-то мужчина тащит какую-то бесполезно трепыхающуюся девчонку в канаву — под мост. Сначала туда, глянуть память, а потом уже сориентируется, куда её. Вода всплеснулась под ногами, когда он ступил в эту лужу — оказавшуюся, как и предполагалось, по колено — и швырнул девчонку спиной к бетону, служащему мостовой опорой. Переборщил: от удара об стенку её на миг дезориентировало. Мгновения хватило, чтобы уже шагнуть к ней, доставая всё-таки наконец палочку освободившейся рукой, и другой схватить маглу под челюстью. Припечатать затылком к камню, чтобы зафиксировать голову. Её испуганный взгляд вцепился в его лицо, а пальцы — в руку, отчаянно пытаясь убрать от себя. Барти не сдвинулся ни на дюйм. Беспрепятственно приставил палочку к её виску, в который мгновенно пустил долгожданный… Ле-ги-ли-менс. *** Рассудок порвался с треском. Прямо по шву, грубым рывком острия — ровно по зашитой линии выдранного из сознания куска, вспарывая хлипкие стежки. Судорожным, захлебывающимся вздохом София попыталась захватить хотя бы немного воздуха: её захлестнуло. Сплошной лавиной картинок, не цельным потоком, а комьями, переплетениями воспоминаний, и она еле успевала прослеживать в них закономерности, что от чего шло. Деревья, лес, плывущие перед глазами слова из блокнота, всё то, что она видела утром, переживала заново совсем недавно прожитое, и дальше, церковь, дом, какие-то люди в лесу, которых она видела впервые, змеиный знак в небе, за которым она пошла с камерой. Гостиная, пяльцы в пальцах, черные нити на куске ткани и игла в руке. Сутки и недели летели одним мгновением, небрежным перебором кадров. При этом София детально ощущала реальность. Колючий холод воды, в которой утопали промокшие насквозь ноги, твердость бетона, давящего в позвонки, чужую ладонь у себя на подбородке, обхватывающую пальцами половину лица и сжимающую так сильно, что ныли суставы. Ещё немного, и свернет. Переломит. Её собственные руки хватались за его кисть в попытке отодрать от себя, но ногти только беспомощно царапали поверхность перчаток и куртки. Закончились силы сопротивляться ровно в тот момент, когда воспоминания залило кровью. Паникой. Не её, или не только её. Паника Иви, её парня, Джейса, и её матери, когда в дом ворвались они. Фигуры в черных мантиях, от которых исходили яркие, слепящие глаза вспышки разных цветов, через которые София пыталась прорваться к выходу. Удар, вышибший из неё на секунды возможность видеть. Но стоило темным пятнам расступиться, взгляд выловил миссис Тернер, со штрихами ран на лице от осколков. Закрывающую собой Иви, но затем вдруг был этот свист — как хлыстом, и миссис Тернер вспороло чем-то плечо наискось, глубоко, полыхающей линией сочащейся вниз на одежду крови. «Мам!» проскулила Иви из-за её спины, и сама та тоже процедила что-то сквозь зубы, обхватила себя здоровой рукой, будто желая спрятаться, уберечь себя от удара колдовского кнута. Из кухни тоже доносились голоса. Отовсюду. «Очаровательно! Семейный ужин». Грохот. «Как жаль, что мы не приглашены». Глухой шум — теперь уже сверху, со второго этажа. Дядя Эдди… Слишком много всего происходило сразу, со всех сторон, София не успевала. Что-то садануло по ногам, подбивая колени и вынуждая рухнуть на пол. Лапа одного из них сгребла её волосы на затылке, дернула до звезд в глазах, до боли в скальпе, едва не выдирая с корнем, чтобы поднять ей голову, чтобы смотрела. Наблюдала и видела в деталях, но его старания были напрасны: она оказалась вдруг спасительно абстрагирована. Видела всё как что-то ненастоящее. Как кинопленка фильма, как чужие и далекие от неё люди. София не пыталась никому помочь, и ровно так же никто не пытался помочь ей, но защищали друг друга. Тело миссис Тернер было похоже уже на рваную тряпичную куклу, из распоротых швов-ран которой торчал не белый наполнитель, а мясо, и всё же она по-прежнему была жива, и попытался вступиться Джейс. Его остановили на полпути вспышкой красного. Та свалила его с ног, заставив скрючиться под оглушительно громкий, первобытный рев боли. Он дергался на полу, изгибался в разные стороны: невидимая сила гнула его, лепила, как глиняную бескостную фигурку. Иви кинулась к нему. Её перехватили за горло, сжимая шею так, что выжимались хрипы вперемешку со всхлипами судорожно вздрагивающих плеч. Кто-то из чудищ что-то сказал, и этот хохот, дьявольский хохот пробрал до костей. Иви выпустили из хватки, бросили на пол мешком. Выпал из внимания момент, когда её руки — их обеих — оказались связаны. Волосы Софии отпустили, потому что, возможно, теперь стала интереснее реакция Иви — перед глазами которой уже не выкручивали необъяснимой пыткой, а откровенно ломали её парня. Его кости чудовищно хрустели, трещали сухожилия. София зажмурилась — не от страха, а чтобы закрыться, углубиться в себя, глубже, глубже внутрь, обратиться в надежде к Богу, умоляя его шепотом, чтобы Ад забрал своих детищ обратно, туда, откуда они повылезали. Не вышло. Конечно, ничего не изменилось. К большой досаде, они никуда не делись, даже вреда никакого слова молитв не принесли. Появилось новое, уже хорошо знакомое ей лицо во всей этой мешанине воспоминаний, и тогда целый кусок всего-навсего пропустился, прошелестел ворохом кадров, прямиком до момента, когда она оказалась в подвале. Влетела в него, в панике мечась взглядом по пространству. Остановилась на тазу с водой на верхней полке, куда она, встав на коробку, кинула содранный с шеи крестик и сдвинула к краю, чтобы упал в случае чего прямо на него. Шептала параллельно слова освящения, запомненные из церкви. Но вера-верой, а молитва единожды уже не помогла, и ей нужно было что-то практичное, и она открыла ящик с инструментами. Рулетка, плоскогубцы, гвозди… может, воткнуть ему отвертку в глаз?.. Это нужно дотянуться сперва. В сонную артерию?.. Тоже. Найденный рядом топор казался надежнее, и его вес в руках успокаивал, дарил какую-никакую надежду. Напрасно, потому что все равно она оказалась прижатой к стенке. Как и сейчас. Уже по-настоящему, не в ловушке её сознания, но так же. Один в один. Морок перед глазами наконец рассеялся, и теперь уже вживую она снова увидела лицо. Идентичное тому, что она только что видела перед собой в чужом доме, в гостиной, в подвале, когда он возвышался над ней, когда так же её обездвижил, всё то же — вплоть до этой ухмылки. Он… он. Это он, Господи. Тот… колдун. Всё это время. София смотрела на него во все глаза, неспособная преодолеть ошеломление. Потрясенная, до самого нутра, не могла не то что дернуться — хотя бы вздохнуть. Нет, она знала, что что-то не так, она понимала, насколько велик шанс, что он мог иметь отношение к тем событиям, осознавала, как рискует, провоцируя его своими фразами. Нарочно хотела разбить уже весь этот хрупкий купол хождения вокруг до около, что бы это ей ни сулило. Но она не ожидала этого. Одно дело — гадать, подозревать, другое… Два образа попросту слились, скрестились в один единый, все эти его фразы, его поведение, — эти встречи… Тихо, задушенно вырвалось: — Ты… — Я. Насмешливая улыбка разошлась по его лицу ещё шире. Её пальцы так и приросли к черной коже его рукава, даже сердце застыло начисто от ужаса, сколько раз она стояла рядом, говорила как ни в чем не бывало, с ним. Эти окаменевшие руки не помешали ему убрать свою ладонь с её подбородка — сразу на плечо, вцепляясь клещами над ключицей. Тело пронзила внезапная боль, как громом прошедшая сквозь кости. Часть пытки, подумала она. Но без вспышек колдовства — ни красной, никакой, — просто мир вдруг сорвался в пустоту, утягивая её за собой. Давя со всех сторон в узкую воронку. И конечности, и туловище будто стянуло веревками, и желудок протестующе сжался, потому что потерялась всякая опора под ногами. Низ, верх, ощущение пространства. Всё исчезло в бешеном вихре. Буквально на пару секунд. Прекратилось так же внезапно, таким же рывком. Как пережевало и тут же выплюнуло — отпустило, и её колени подогнулись. София упала, не в состоянии превозмочь головокружение. Закашлялась надрывно: легкие скрутило жгутом и першило в горле, как от крика, которого не было. Пальцы дрожали, и она даже не сразу осознала, что они не нырнули от падения в воду. Ни руки, ни она сама, хотя должна была окунуться в ручей практически всем телом. И журчания воды рядом нет. Ничего и близко похожего. Можно бы подумать, что от того страшного давления лопнули перепонки, но звук… шорох она слышала. Шелест листьев. Щебет птиц. Глаза разлепились с опаской — тошнота от этой круговерти только понемногу унималась, — и Софию накрыл во всей этой пелене шока ещё один слой. Она… в лесу? Не просто в лесу. В их с Лиссой прибежище. Опять, не прошло и дня, там же, куда приехала сегодня на рассвете. Прямиком у запущенного трейлера. К нему и направлялся колдун: его удаляющаяся от неё к фургону спина было первым, что она увидела. Вторым — свечение, исходящее от её руки. София растерянно опустила голову, чтобы обнаружить вокруг своего запястья петлю тонкой нити, мерцающей зеленым цветом и уходящей к ближайшему дереву. Он привязал её. Привязал к стволу, чтобы не сбежала. У неё не было времени пытаться что-то понять, пытаться осознать свое перемещение на целые мили, — она дернула рукой, проверяя надежность нити. Но, очевидно. Раз колдовство… это не могло быть просто. Дернула бездумно ещё раз, второй рукой попробовала обхватить нить — ладонь припекло жаром, едва не обжигая, и София зашипела сквозь зубы, тут же выпустив. Проклятье! Паника нарастала. Громким пульсом в висках, в груди, кровь шипела отчаянием в венах. Её едва не колотило от мысли, что это создание с ней сделает, когда выйдет из трейлера, а выйдет же совсем скоро. Непонятно зачем, но он ведь здесь, стало быть, за черновиками Лиссы — там ничего больше не было, только эти газеты, листы и блокнот в тайнике, который ему открыть, в отличие от неё утром, удастся наверняка за секунду. Что ей делать, Господи… Не дрожать, для начала. Дышать. Страх ей ничем не поможет, страх — от Дьявола, и она не станет доставлять удовольствие его слуге своим ужасом. Глупо, но София отыскала в траве с другой стороны дерева остроугольный камень, попыталась вспороть злосчастную нить им, раз уж голые руки жгло. Тоже не помогло. Пускала мелкие зеленые искры и совершенно никак не поддавалась её стараниям. Всё напрасно, она беспомощна — опять. Говорила же себе, носить с собой хотя бы нож. Действительно это планировала. Но с самого утра, после прочитанного в блокноте, София была сама не своя, всё не могла узнанное переварить и придумать, как быть дальше. И попросту не допускала, что незнакомец явится уже сегодня. Под стать мыслям, в дверном проеме фургона возник снова высокий силуэт, к которому она тут же подняла голову. Колдун легко спрыгнул с небольшой возвышенности за неимением ступени. Направился к Софии, и на его лице снова появился этот чудовищно насмешливый, жестокий изгиб губ. С соответствующим ему тоном: — Ну вот всё и на своих местах, — окинул он её взглядом сверху-вниз. София медленно поднялась на ноги, чтобы не сидеть перед ним на коленях, и осторожно завела руку с камнем слегка назад. Пряча от него за юбкой. Отяжелевшей: подол всё ещё мокрый после реки, как и её ноги — насквозь. А ботинки и штаны колдуна уже сухие, как и не было никакой реки. — Питомец, как и пристало, на привязи, — добавил он, завершая свой пассаж. Питомец? Имело смысл, что он, обладающий магическим даром — или проклятьем? если уж отдал душу Дьяволу, — считал себя минимум на ступень выше нормальных, лишенных такого преимущества людей, и всё же её губы неприязненно скривились. Благо хоть не за шею её к дереву прицепил, чтобы совсем уподобить поводку. Её возмущение ничего бы не дало, кроме как, вероятно, только больше бы его рассмешило, а его персональной циркачкой она выступать не собиралась. Только совсем немного отступила назад, когда дистанции между ними стало меньше. Непроизвольно. Знала — бессмысленно, ему ведь лишь взмахнуть этой его дьявольской палкой издалека, и она уже рухнет на землю от невыносимой боли. — Без топора в руках что-то ты не такая смелая, — издевался он. — И не такая болтливая, как на мосту… Ей нечего ему сказать. Ничего, кроме брани, а до сквернословия из-за него она не опустится. — Уже не так интересно, что у меня там с работой? «Работа»… Мутило всё больше, стоило начать перебирать в голове его фразы, подменяя всю ту фальшь теперь уже новыми смыслами. «Оступился»! Пальцы крепче сжались на шероховатом камне. У неё сердце скоро ребра пробьет, так сильно оно било по ним, потому что колдун был всё ближе. А отступать вечно не выйдет — длина сковывающей её нити не бесконечная, и София, вопреки своим желаниям, всё же заговорила: — «Краткий момент милосердия», — холодно процитировала она, игнорируя все предшествующие его слова. — На деле — зачем? Картинка в голове теперь была такой неестественно отчетливой, что почти жутко от её чужеродности. Затуманенные участки памяти прояснились и ощущались дико. С одного края — чуждо, а с другого — будто и не было всего этого месяца, амнезии, игры в кошки-мышки. Будто только вчера она отползала от него по двору Тернеров. — Понравилась ты мне, — снисходительно глумился он, и София ярче вообразила, каково было бы ударить его камнем по лицу. Не единожды. Пока его циничное, нахальное лицо не будет скрыто пятнами крови полностью. Едва не до помутнения рассудка он пробуждал в ней бурлящую под кожей жажду насилия, за которую она даже не стала бы раскаиваться — у неё было полное, данное людям Господом право: давить ногами змей, скорпионов и любую вражью силу, которая могла бы причинить вред, а он уж точно ничем не хуже всех этих ядовитых тварей. Он стал уже совсем близко и в одной руке держал свернутый трубкой лиссин блокнот, во второй, которую протянул к ней, — палочку. Тронул её лицо самым кончиком, невесомо, еле-еле скользя по коже и подцепляя прядки челки, чтобы отвести и полюбоваться шрамом. Наслаждался, явно наслаждался же тем, как она замерла в напряжении, потому что она представляла, как просто ему будет содрать этой на вид безобидной палкой с её головы скальп или взорвать череп изнутри. Не дышала. Чудом не дрожала — то ли от ненависти, то ли от страха всё же. Больной дьяволов выродок… способный сделать с ней всё, на что только хватит его извращенной фантазии. И никого в дремучей округе, чтобы ей помочь. Её крики даже не услышат. София понимала, что это её не спасет, но хотя бы причинить немного боли напоследок… подалась вперед — и замахнулась. Камень так резко остановился. Так резко, что у неё едва не свело руку. Дюйм от его лица, оставалось же совсем немного, чтобы хотя бы рассечь ему скулу, заодно и задеть, если повезло бы, глаз. Но ни на йоту не могла сдвинуть дальше. Ему даже не пришлось её руку перехватывать, она замерла сама собой, как встретив невидимую преграду. Он просто смотрел на неё сверху-вниз и даже не ухмылялся в открытую, лишь уголками губ и взглядом. Чертов колдун!.. София не бросала попыток пошевелить так и зависшей в воздухе рукой, в отчаянии сжимающей камень до белизны в костяшках. Мышцы предплечья уже тянуло от напряжения. — Прибереги старания на следующую встречу, — заявил он внезапно, и от растерянности она даже ослабила усердие. Брови озадаченно дрогнули. Камень в её пальцах просто рассыпался горсткой пыли. София не видела движения палочки, смотрела только на лицо, но очевидно, что очередная бесовщина — его рук дело. Её волновало не это. — «Следующую»?.. — Хоть те занозы и испортили нам второе свидание, — объяснял он совершенно буднично, — ничто не мешает предпринять теперь вторую попытку выдержать нужную дозу ожидания. Ожидания… смерти? Это он имел в виду? Хотел, чтобы она… ждала. Гибели, мучительной и долгой, а не отошла на тот свет уже через пять минут после того, как только-только всё вспомнила. София обессиленно опустила руку. — Повыдумываешь пока более оригинальные варианты, чем ещё на меня позамахиваться. Повышиваешь, может быть, ещё что-нибудь милое… — непринужденно перечислял он, тасуя её же воспоминания, в которых его не было. Но он знал. Залез, Господи, прямиком в её разум. Осквернил её память одним только своим в неё вмешательством. И осквернял память Лиссы. Прямо сейчас. Открыв блокнот, без особого интереса его полистал. — А я пока почитаю, что твоя подружка нарыла об убийстве её братца. — Улыбка вернулась на его лицо, а его взгляд — на неё. — Как тесен все же мир, правда? Зачем ему? Она не понимала. Что нового он узнает из записей Лиссы, если он сам и… — Ну, не скучай, — бодро сказал он и провел бегло верхушкой блокнота по её подбородку — снизу-вверх, чтобы вскинула голову. Дразнил её. Она стиснула челюсть. — И постарайся не попадаться, кому не надо. Усмехаясь напоследок — в каком-то необъяснимо очень хорошем расположении духа, — он просто шагнул назад, сперва одной ногой, и второй, и… исчез. Просто исчез. Среди воздуха. Только что был перед ней, и уже всё, его нет, ни намека на его присутствие. Вместе с ним исчезла и приковавшая её к дереву нить. София заторможенно посмотрела на свою руку в свинцовой, придавившей её к месту прострации. Не зная, что ей чувствовать. Что угодно, но не облегчение. Облегчения не было. Хотя он ведь даже не причинил ей вреда. Вообще ничего. Не по душевной доброте, а из непостижимых помыслов, и тем не менее, она живая. И в целости. У неё есть шанс избежать участи, которую, как он хотел, она должна была теперь ждать в любой момент. Есть ли? Или он везде её найдет? В этом суть — в том, что он везде её найдёт? Что он вообще в неё вцепился, если мог убить ещё месяц назад? «Краткий момент милосердия». София не верила ему, очевидно. Но и не понимала, зачем тогда… Была права, получается? Устроить на неё охоту поинтереснее? Прежде чем выдохнуть, захотела проверить — просто для видимости спокойствия, — что он точно сгинул, а не скрыл себя от её глаз: мало ли на что способны бесы. Неуверенно ступив вперед, туда, где он исчез, она протянула руку. Поводила ей по воздуху, по пустому пространству, по-прежнему не веря, что это возможно. Эти продавшие душу Дьяволу безумцы уже не раз являли немыслимое, то, чему так просто не поверишь, даже видя своими глазами. Но её мозг по-прежнему не мог это обработать. Расщепиться вплоть до молекул в одном месте и образоваться, без потерь, в другом. Через целые мили между точками. И главное — она сама это пережила на себе. Минутами ранее буквально. Она. К колдовству не имеющая никакого отношения, испытала на себе его силы. Стало оттого зябко, и она обняла себя за плечи, чувствуя себя невероятно грязной, как будто колдовство могло оставлять на теле видимые следы. Изляпать её всю этой демонической силой. Тишина леса после его исчезновения была оглушительной. Вес мыслей — неподъемным, и она предпочла оставить их на потом, потому что не выдержит сейчас в этот ком углубляться. Ей нужно выбираться отсюда. У неё не было велосипеда на этот раз, ей добираться… несколько часов. Сама только идея об этом побуждала забраться в трейлер, свернуться там клубочком и пролежать неподвижно до утра, но она знала, что не может себе этого позволить. И побрела, еле передвигая всё ещё сырыми, промерзшими после реки ногами. Сперва по траве, потом по тропам и наконец по асфальту — вдоль обочины, идти и идти. Дорога петляла бесконечностью. То расстояние, что на велосипеде она могла пересечь за немногим больше получаса, удлинилось словно бы на сутки. У неё не было с собой ничего, по чему она смогла бы узнать время, и оно тянулось ещё более тягостной резиной. Можно было бы спросить у людей, что попадались ей изредка уже ближе к домам Даллхема, но она не находила в себе сил с кем-нибудь заговорить. Шла механически, и от какой-нибудь заводной бездушной куклы её отличала только эта ужасная невыносливость человеческого тела. Ей приходилось останавливаться, когда ноги уже не гнулись совсем. Ступни начинали казаться деревянными, и она садилась на обочине, где придется, прямо на землю, и разминала краснеющими от холода руками мышцы, стертые до ломоты. Она привыкла проходить немалые дистанции. Один только путь от центральной площади до дома занимал ежедневно добрую часть времени. Но это уже входило в привычный распорядок дня, а сейчас София прошла невесть сколько миль поверх уже за эти сутки пройденных. Зато живая. И невредимая. Живая и невредимая — повторяла она сама себе снова и снова, отказываясь себя жалеть. Встреча с колдуном могла для неё закончиться чем угодно хуже, чем затянувшаяся пешая прогулка. Тем не менее такие остановки составляли немалую часть пути, потому что, беря передышки, София ещё и зависала взглядом на одной точке. Прокручивала перед глазами сегодняшние события, вчерашние, недельной и месячной давности. Сама того не желая. Невольно забредала в куски открывшихся ей воспоминаний, как будто спустя годы перечитывала некогда зачитанную до дыр, но со временем подзабытую книгу. Уже было совсем темно, когда София наконец приблизилась к дому. На её появление во дворе Фокля пару раз гавкнула, не сразу признав хозяйку, но вскоре улеглась и притихла. Не было сил даже сделать крюк к вольеру и, как делала обычно, хоть коротко приласкать истосковавшуюся собаку. София направилась прямиком к крыльцу. Верхний этаж спал: в окнах — темнота. Но окно внизу — окно гостиной — своим светом обещало препятствие на пути наверх. Ей даже не пришло ни разу в голову за весь путь, как ей оправдываться. Дверные петли еле слышно скрипнули, извещая о её приходе, и София окунулась в полумрак, в котором могла урвать ещё несколько секунд на то, чтобы собраться с духом. Стояла, оперевшись на прикрытую за собой дверь, и сверлила отстраненным взглядом падающую на ковер полосу света из гостиной. София дома, наконец-то дома, в родной обители, но узел напряжения в груди так и не развязывался. Плечи устало опущены — пережитый вечер всё ещё цеплялся за них и тащил к земле, чтобы раздавить с концами. Она насильно их выпрямила. Безнадежно поправила волосы, отряхнула от дорожной пыли юбку и ступила внутрь. — София, — встретил её голос отца, сидящего в кресле. Не ускользнул оттенок облегчения. Он беспокоился. Читал, но поднял взгляд со страниц на Софию. Закрыв книгу, сложил на ней ладони. Ровная осанка, безупречно выглаженная рубашка и свитер без единой лишней ворсинки поверх. Теплый свет ламп плескался беглым отблеском в золотистой оправе его очков. Идеальный пастор. Внимательный взгляд, участливый и глубокий, мудрый, чтобы заботиться о заблудших овечьих душах. — Ты не спишь, — виновато улыбнулась София, и искренности в этой улыбке не было ни унции. — Как, скажи мне, прикажешь спокойно спать, когда дочь загуливается дотемна? — Несмотря на волнение, голос твердый, размеренный. А её нервы покалывало. Не поджаривало адреналином, как в лесу, но тянуло безотчетной тревогой. — Чем дольше тебя не было, тем больше я опасался, что дождусь не тебя, а новый звонок из участка. От очередного напоминания о событиях месячной давности её немигающий взгляд чудом не дрогнул. Конечно, после всего отец подозревал худшее. И не напрасно ведь. София не знала, что делать с этим желанием всё ему выдать. Оно мелко дребезжало внутри и рвалось наружу — рассказать, что произошло, рассказать о колдуне, рассказать, что он… что? Трижды появлялся в амплуа праведника, а она всё равно что велась на эту клоунаду, раз продолжала с ним говорить? А на третий раз так и вовсе забрал её в лес? Забрал и отпустил. Магически перенес её через целые мили, поэтому и загулялась. Она вспомнила, как отец реагировал в прошлый раз на её россказни о магии. Она вспомнила почему-то детство. И вот перед ней снова выросла дверь, а где дверь, там и четыре стены вокруг неё, коробка кладовка, запертая замком, одиночество и темнота, которая должна была, кажется, поспособствовать её разговору с Богом. Но главное — дверь, в которую она стучалась, твердя, что не виновата. Это же была не её вина. Тот пожар в далеком прошлом. Отец тогда был уверен, что это она не уследила за свечами, отчего в огне сгорела треть дома, включая отложенные деньги, книги и документы, в которых она и не смыслила даже. Но София была со свечами аккуратна — как единожды уронила при отце свечу, без таких масштабов ущерба, так с тех пор и осторожничала предельно. Это матушка… тогда как раз только недавно родились близнецы, и она была сама не своя, уставала безумно и бывала рассеянной. Вряд ли отец обозлился бы, если бы мать всё так и объяснила. А мать объясняться не стала вовсе, и София все еще не знала, действительно ли та была уверена в том, что это не она, или лишь подсознательно не хотела признавать такую ответственность. В любом случае, поверить жене проще, чем ребенку. Софии стоило всего лишь «признаться» и раскаяться, и ничего бы не было, отец простил бы: дети оступаются. Однако он не прощал ложь, а именно что лгущей в его глазах она и предстала, настаивая на том, что это не её вина. Невесть сколько часов наедине с Богом должны были привести её к раскаянию, которое искупило бы её клевету. Ни отец, ни мать ей не открывали и не отвечали, и отцовское желание, если так подумать, сбылось, потому что именно в тот момент она впервые отчетливо почувствовала Его присутствие. Ведь только с Ним она могла говорить тогда в пустой темноте коморки. Только Он верил ей, потому что он всегда знает истину. София не держала зла на отца. В прощении ближних — твое собственное спасение. Это ещё и было так давно, к тому же. Ни о какой затаенной злобе не могло идти и речи. Она просто-напросто понимала, что если постучит в невидимую дверь сейчас, отец снова ей не откроет. — Мне жаль, — извинилась она вместо этого, а вокруг словно бы всё та же глухая коробка из четырех стен. — Я встретила знакомого. Мы… разговорились. И я не заметила, что уже так поздно. Господи, прости ей эту ложь. И дай ей сил. Пожалуйста. Отец осмыслил её слова, кивнул. Вздохнул и снял очки. Отложил их на круглый столик вместе с книгой. Поднявшись, взглянул снова на дочь — своим привычным, всепонимающим взглядом. — Славно, что ты не замкнулась в себе, София, и ищешь общения. — Не рассмеяться бы ей. Она слегка опустила голову и закусила щеку изнутри, чтобы не дрогнули уголки губ. — Но ты ведь могла… перенести встречу, разве нет? Его шаги — мягкие, он сам — мягкость, в каждой черте, притом, что ни лицом, ни телом не был склонен к полноте. Но движения. Голос. И глаза. Чистейше голубые, как у неё, подобные кубикам талого льда: острые грани обточены, сглажены, без толики в них резкости, и все же… — Чтобы не заставлять родителей беспокоиться, — продолжил он спокойно. — Кроме того, не перекладывать свою очередь готовить ужин на мать, которая рассчитывала на тебя сегодня. И не оставлять мальчиков без помощи с их проектом, которую ты им обещала. Могла бы. Могла. В самом деле. Могла бы не останавливаться, когда ей в спину ударил голос незнакомца. Идти, не оглядываясь, или, нет, — бежать, сразу же, как увидела. Заигралась в бесстрашие. Поэтому отцовские причитания, при всем их контрасте буквально с мыслями о выживании ещё несколько часов назад, были более чем справедливыми. И гнетущими. Пружина беспокойства внутри неё закручивалась с каждым незначительным пунктом этой рутины, в которой она сегодня семью подвела. Бегство в лес из машины среди дороги простилось, потому что она всё ещё, по мнению родителей, была тогда в своем посттравматическом периоде. Запоздало приходила в себя после кровавых событий. Но по возвращении домой она уже должна была влиться в обычную рутину их дней. — Я не единожды говорил, я понимаю, мы взваливаем на тебя порой слишком много обязанностей… и мы совсем не прочь помогать, где это возможно, — остановился он рядом с ней. — Но когда ты предупреждаешь. Заранее. Ты же знаешь, как важен порядок. — Мне жаль, — тихо повторила она, считая удары своего сердца, немигающе смотря отцу в глаза снизу-вверх, и откуда-то взялось ощущение той же беспомощности, что и когда она стояла на привязи в лесу. Он поджал губы. Под его благосклонным, полным вечного терпения взглядом она не смела даже шевельнуться. Только когда он заботливо опустил руку на её плечо — едва-едва ощутимо содрогнулась, скорее внутри, чем снаружи. — Ничего. Просто удели сегодня молитве перед сном больше времени, чем обычно. Его взгляд задержался на её глазах, будто убеждаясь, что она его услышала, и затем он, легонько похлопав её по плечу, прошел мимо — к лестнице. Так и не разворачиваясь, она с запозданием осмелилась уточнить. Отчужденно спросить в пустоту перед собой: — Как положено? Еле удалось озвучить через горстку невидимых булавок в горле. Она так устала. Господи. Она не выдержит. — Нет. Искреннего раскаяния будет достаточно. Глаза прикрылись. Воздух вернулся в легкие: облегчение омыло измотанную душу небольшой теплой волной. — Если ты голодна, на столе ещё остался пирог, — донеслось уже за её спиной со ступеней, по которым отец неторопливо поднимался. — Твой любимый, поэтому поблагодари мать утром — она старалась для тебя. Пока он не сказал, она и не замечала, что и правда проголодалась — усталость затмила все остальное. Но теперь, когда ту сначала вытеснило это напряжение, а затем сгинуло, София отчетливо почувствовала ноющую пустоту желудка. — Конечно, — ответила она, слегка повернув голову, как если бы хотела обернуться через плечо, но на отца так и не взглянула. — Доброй тебе ночи. — Доброй ночи. Шаги по скрипучим половицам затихали, и подползали обратно все те мысли, что откинулись ранее на дальний план. Что ей делать? Что вообще можно сделать? Если она очень попросит отца отправить её, например, обратно в Манчестер, к родственникам, найдя разумные для этого доводы, он может и согласиться. Но что это даст? Она только навлечет беду и на них тоже — колдун ведь видел весь её месяц жизни, видел их дом, а чтобы переместиться куда-то, ему, стало быть, достаточно просто посмотреть на место. Как на картинку — так было с фургоном. Он найдет её запросто. Бежать куда-то, что не мелькало в её памяти? А отец отпустит? Поверит ей? Сама она справится — с жизнью в вечных прятках? Нужна ей такая жизнь вообще? Мышцы гудели, и София валилась с ног, но вместо того чтобы подняться в спальню и рухнуть в постель, она шумно вздохнула, прошла на кухню, вымыла руки. Надеясь, что это никого не разбудит, вскипятила чайник, налила себе чай, поставила чашку к аккуратно накрытому тканевой салфеткой остывшему пирогу. Села за стол. Нож, режущий уже пошедшую трещинами корку, скреб мимолетно по тарелке, и это был единственный звук в абсолютной тишине кухни. София взяла аккуратно отрезанный треугольник и надкусила. Медленно пережевывая, думала. Она только утром нашла записи в трейлере. Ничего ещё не успела благодаря ним сделать, как уже их потеряла. И не была уверена, что готова так всё оставить. Только-только у неё появился шанс на искупление перед Лиссой. София не собиралась так просто теперь умирать. От рук какого-то колдуна? Из-за кислой начинки чуть сводило челюсть, но зато этот ягодный, вяжущий язык вкус перебил фантомное послевкусие черной кожи перчатки, зажимавшей ей рот. София отпила немного горячего чая. Нет, умирать ей рано. А колдуну в самый раз. Звучало, быть может, слишком самонадеянно, но она доверяла себе и своим предчувствиям. Тогда, в дороге, когда выбежала в лес, она тоже доверилась чутью, и можно бы подумать, что это вышло ей боком. Но ведь нет. Не пошла бы она к знаку в небе, не встретила бы тех магов. Не встретила бы их — не лишилась бы памяти. Не лишилась бы памяти — колдуну ничего не помешало бы сделать с ней, что хотел, уже «на втором свидании». Если бы не её безрассудство, её бы уже не было в живых. Если бы не её граничащая с сумасшествием самоуверенность. Поэтому… Вряд ли же колдун бессмертен. Хоть и не был обычным человеком, хоть и был тысячекратно сильнее. Из плоти и крови, а значит уязвимости быть должны. Колдуны же воюют друг с другом — она вспомнила. А где война, там и смерти. Даже если простым людям это дастся куда сложнее, она найдет способ. Эта мысль подслащивала и пирог, и чай. Который она продолжала спокойно время от времени отпивать, закусывая выпечкой, и песочное тесто настолько рыхлое, что густая начинка потекла по пальцам — насыщенно-красным цветом. София поднесла их к губам, задумчиво слизывая вишневую кровь пирога, пока разум всё так и оставался занят тем, что рисовал в красках. Во всех неприятно-приятных деталях. Каково это было бы. Убить колдуна.