Бестиарий

Во всяком деле верь душе твоей:

и это есть соблюдение заповедей.

(Сир. 32:24)

Всё те же приглушенные, смазанные силуэты — перемещающиеся, плавающие темными пятнами за толстым стеклом. Уже отчетливее, но всё ещё неразборчивые. Ощущение связанных рук, и чей-то пронзительный крик, и чей-то смех. Нож на полу — единственный резкий кадр перед глазами, тоже рябил. София еле выпуталась из этой трясины. Открыла глаза, лежа на боку, и долго смотрела в темноту, чувствуя в запястьях фантомную ломоту от веревок из кошмара. Одного и того же. Изо дня в день. Прежде такого не было. Самонадеянно говорить наверняка, с её-то решетом вместо памяти, но, ей казалось, весь тот месяц её случившееся в сновидениях не преследовало. А теперь, с той недавней субботы, когда она приводила церковь в надлежащий вид перед воскресными мероприятиями, — каждую божью ночь. Заснуть обратно не выйдет — она уже это проходила. Поэтому со вздохом поднялась в постели и подтянула к себе колени, которые обвила руками и на которые положила щекой уставшую голову. Какое-то безумие. Ей не хотелось быть параноиком, и всё же её отчасти смущало, что это началось сразу после того разговора с незнакомцем. Даже не списать на то, что своими вопросами он просто растормошил уже улегшийся ил недо-воспоминаний: её спрашивают периодически. Не со зла, но из любопытства или сочувствия. Напоминают регулярно. Он не первый. Первый, кто оставил этот налипший на нее осадок. Выбивался потому что. Наверное? Трудно не возвращаться мыслями к лицу, разбавившему обычный набор личностей, которых она наблюдала годами. Так она пыталась это рационализировать, но логикой не объяснишь это глубокое, засевшее в груди и свербящее там чувство, будто она уже слышала его голос и видела его лицо. Что-то вроде дежавю, только совсем перекрученного, вывернутого непонятным образом. Особенно когда он подошел со спины и что-то спросил, это было неожиданно ужасающе. Какой-то неожиданный, парализующий и, главное, совершенно иррациональный страх. Это могло быть обычным страхом перед любыми незнакомцами, перед любыми сумасшедшими? Никогда ведь не знаешь, что от них ожидать. Но каждое его слово, каждый брошенный на неё взгляд и каждая неуместная полуусмешка вызывали у неё совершенно неразложимые по полкам эмоции. Он говорил одно, его глаза говорили другое. Темные, выразительные, необъяснимо жуткие глаза. Ухмыляющиеся, даже когда рот не ухмылялся. София смотрела в них, и подсознание о чем-то ей кричало, а она не могла разобрать смысл, поэтому оставалась глуха. Вроде бы так просто склеить два покореженных куска — забытую ночь и откуда-то тоже забытого, если это чувство не ложное, мужчину. Но яснее ситуация не становилась. Если он как-то связан с тем нападением, зачем ему устраивать… то, что он устроил? Потешаться над ней? Какой смысл, если в итоге, кроме короткой «исповеди», он ничего не сделал? Ушел так внезапно, оставляя её стоять и думать, что только что произошло, пока к ней не подошли хористы, чтобы поинтересоваться, кто это был. Что, если она просто надумывает? Если этот человек действительно… очень праведен? Почему бы ему не быть очень праведным? Из-за какой-то её интуиции? Из-за его внешнего вида? Единственное, что предписывает Евангелие насчет одежды — «не сеять соблазн». А вот с символами на его шее уже, верно, загвоздка. Ворот его кофты под кожаной курткой частично их перекрывал, потому что они были ближе к плечу, но взгляд об их края, выглядывающие из-за слоев, все равно спотыкался. Короткий ряд каких-то… рун? Вроде бы. Так или иначе, татуировка. Явно. Что среди христиан не очень приветствовалось. Однако ту часть Моисеева закона, что говорит не накалывать на себе письмена, толкуют по-разному тоже, поэтому не стоит так сразу обвинять его во лжи о вере… наверное. Всё-таки если он всего-навсего обычный, излишне разговорчивый мужчина, она сидит сейчас и мысленно клевещет на него, хотя он ничего дурного ей не сделал. Подумаешь, пристал. София прикрыла веки и надавила на них пальцами до мелких пятен, только бы выгнать из-под них въевшееся лицо. Нужно вставать. Раз уж проснулась до будильника, сможет пораньше помолиться, чтобы потом без спешки приготовить семье завтрак, убраться и выгулять Фоклю перед работой. В конце концов, у неё нет времени так много думать о каких-то… потерянных праведниках. *** Полы рукодельного магазина сильно пропахли клеем, когда-то изрядно пролившимся по случайности, поэтому под завершение трудового дня у Софии как обычно раскалывалась голова. В отличие от соседки, миссис Шарп, на которую София и работала, она не курила и выйти без угрызений совести на пять минут причин для себя не находила. Справлялась открытыми настежь окнами, а вечером, когда уже запирала магазин, устраивала себе с питомцем долгую прогулку по городу, чтобы проветрить голову. Практически всегда по одному и тому же маршруту — так и обычно сидящая на привязи Фокля могла нагуляться вдоволь, и можно вдобавок забрести за покупками. Ещё не было совсем темно, закат только лишь подкрадывался понемногу и набрасывал пока лишь блеклый сумрак, но фонари вдоль потертых зданий, тесно друг друга подпирающих, уже зажглись. Немного приевшееся, но всё ещё красивое — и единственное, пожалуй — место для прогулок: по вымощенной камнем площади вовсю гуляли школьники, старики и такие же труженики, буднично заглядывающие после работы в заведения по делам. Несмотря на такое обилие людей, София всё равно спокойно оставляла питомца у входа: привязывала к забору или фонарному столбу. Городок слишком мирный, чтобы с ней что-нибудь случилось — максимум смельчаки подходят потискать, — но София все равно старалась поглядывать в окно и расправляться с покупками быстрее. Быстро на этот раз не получилось. Всё позаканчивалось. Масло, кофе, свечи, мыло, приправы — если по мелочи. Чтобы найти качественное, но недорогое, приходилось повозиться: покупать, не глядя на цены, — чрезмерная роскошь. Неизвестно, сколько отцу заплатят из приходского фонда в следующем месяце; с церковными мероприятиями в округе не так частят последнее время. Матушка тоже не подсобит, её работа в оранжерее с каждым разом всё больше напоминала скорее труд на добровольных началах, чем сносно оплачиваемую деятельность. Надежда на Софию, а Софии платят Шарпы, чей бюджет, конечно, пошире, чем у их семьи, но все-таки отдавать сотрудникам особо большую долю дохода с магазина не могли тоже. У неё ещё и было чувство, будто она планировала копить на что-то с зарплат, только не могла вспомнить, на что именно. Но сейчас в любом случае не было вариантов, кроме как потратить часть на быт и еду, набившие ей тканевую сумку, которую она вогрузила на плечо, и еще один увесистый пакет, который придется нести одной рукой, чтобы ещё и держать за поводок Фоклю. Бедную Фоклю, наверняка уже хозяйку заждавшуюся и горько обскулившуюся. Уже желая продавцу хорошего вечера, убирая кошелек и толкая боком дверь, София думала, как загладить перед питомцем вину, когда краем глаза неожиданно заметила: какая-то добрая душа в её отсутствие уже одаряла собаку теплом. Должно быть, кто-то вновь не устоял перед её обаянием — сидя на корточках, неравнодушный прохожий трепал довольную Фоклю за уши. София задумалась было, поблагодарить или нет, но уже через секунду увидела, кто оказался этим прохожим. И как хлестнуло током. Остановило её на полушаге так резко, будто она впечаталась в прозрачную стену. — Снова вы, — вырвалось у неё на выдохе. Возможно, она просто надышалась всё же чем не нужно на работе и теперь галлюцинировала — меньше нужно было о нем думать. Сколько вообще времени прошло с того разговора, дней пять? Ей думалось, то его «проездом» подразумевало, что он должен быть теперь уже далеко отсюда. Но он выглядел вполне реальным, когда повернул голову, окидывая её взглядом снизу вверх, и улыбнулся ей: — Снова я. Если это можно назвать улыбкой. Улыбка должна располагать, а не… наоборот. Как там говорится?.. И одежда, и осклабление зубов, и походка человека показывают его свойство. В ней мелкий внутренний мандраж вызывало всё перечисленное. Что в субботу, что сейчас. Не будь такой мнительной, говорила она себе, а сама при этом бегло оглядывала уже окунувшуюся в темноту улицу — как обычно и бывает, на закате оглянуться не успеешь, небо уже переменилось на ночное. К счастью, людей вокруг ещё было полным-полно. Да и фонари отнюдь не делали обстановку зловещей. Обычный вечер. И обычный мужчина. Если он остался в их глуши, при её-то масштабах и численности населения, это было только вопросом времени, когда они снова столкнутся. Фокля, ревнуя его внимание, поднырнула носом под его ладонь, чтобы он снова переключился на неё. И стоило ему посмеяться, продолжив почесывать её трехцветную шерстку, она принялась вылизывать его руки — жест большой любви. Поправив лямку сумки на плече, София сделала пару маленьких, неспешных шажков вперед. Встала к своему же питомцу ближе. Не зная, что ещё сказать, неловко держа перед собой обеими руками пакет, попросту прокомментировала: — Кажется, вы понравились Фокле. Как и любой другой, кто эту собаку погладил бы. Любвеобильная персона, что тут сделаешь… — «Фокле»? — Да… она Агафоклия. Он нахмурил лоб и открыл было рот, чтобы что-то добавить — то ли повторить имя вслух, то ли еще что, — но всё-таки передумал. Усмехнулся, покачал головой, отметая так и не сформированный ответ, и поднялся на ноги. Возвышался теперь опять своим ростом над ней, как в церкви. Мигом вспомнилась та охватившая её тревога, и сны, не дающие ей покоя, и забилось взволнованнее сердце. Здесь люди, напоминала она себе. Люди, фонари и навскидку где-то тридцать процентов вероятности, что незнакомец взаправду причастен к событиям более чем месячной давности. Собаке же всё ни по чем. Даже теперь в покое его не оставила: терлась о его ногу лбом, как часто делает о юбку или брюки Софии. — Господи, Фокля, где твоя гордость?.. — вздохнула она мученически. Проявили немного нежности, и всё, плавится теперь, как мороженое в жару. А главное, кто проявил. София взглянула снова на него, на этот кладезь темного. Черная одежда, темно-карие глаза с густыми бровями и темно-каштановые волосы. Угловатые контуры — и самой формы лица, и скул, и тонких губ, и носа с небольшой горбинкой, — и София не назвала бы его воплощением красоты, но его живая мимика и какая-то развязность… цепляли. Ровно как и пугали. София даже не могла бы сказать, что именно в нем отыскалось такого устрашающего. Высокий, но далеко не громила, скорее наоборот, и нет, не изящный тоже, а просто… гибкий? Гармонично сложенный. Плавный, легкий, свободный в каждом движении, и всё это внезапно навеяло ассоциацию… со змеей. Змеи же как раз выделяются. Всегда для них отдельное место в культуре. София попыталась отбросить глупые мысли и, чтобы себя от них отвлечь, уточнила: — И какими же вы здесь судьбами? — Да знаете, — опять этот его тон, — не ладится пока с работой. — Он повел небрежно плечом. — Подумал разгрузить голову. Закончить заодно незаконченные дела. — А кем работаете?.. Если не сочтете вопрос бестактностью. Можно было уже отвязать Фоклю и уйти. Это не церковь, где ей нужно было остаться, чтобы помогать отцу. И так уже поздно, ей пора бы домой. Уж точно не стоять тут под фонарями с мужчиной, как в какой-нибудь романтической книжке. Но шел в ход и собственный интерес, продиктованный не только штампованными формулами для поддержания беседы. Как будто примитивными вопросами удастся черпнуть глубже и либо подтвердить, либо опровергнуть замучившие её домыслы. Хотя вряд ли выйдет так просто. Судя по возникшему изгибу его губ — словно она спросила что-то забавное. — Не уверен, что могу распространяться, — принял он снова этот драматичный вид. — Поэтому, скажем, просто… на службе нашей дорогой Великобритании. — Что-то вроде правоохранительных органов? — Что-то вроде. Увиденное «на службе», что бы та ни значила, могло его к вере и привести. Подобное — не редкость. А татуировка, допустим, была сделана до его обращения в христианство. Непонятно, почему вообще София искала для себя ему оправдания. Отвечая, он не сводил с неё глаз, и София прилагала усилия, чтобы не отвести свои. Рассматривала его и старалась представить, как он сидел бы на коленях перед крестом или на церковной скамье среди рядов таких же. Как молился бы, крестился — правильным образом — и добросовестно постился. Вставал бы ранним воскресным утром на мессу и помогал бы нуждающимся, во имя искупления задавленных муравьев. Стараниями нарисовать это всё перед глазами можно себе и психику поломать. — Так, — продолжила она беседу, — какие «незаконченные дела» привели вас сюда? — и оглянулась между делом, чтобы понять, какие из зданий центральной улицы могли его сюда привлечь. — Как минимум, вы обещали мне прогулку. Она застыла. Голова, ещё секунду назад смотревшая на ближайшее здание сбоку, по-прежнему была повернута в сторону, но теперь глаза остановились на пустой точке, пока озадаченный разум пытался осмыслить. Убедиться, не ослышалась ли она. Её немного отстраненный взгляд вернулся к нему. Вгляделся в его лицо. — «Обещала»? — Это ведь уже вторая встреча. — Его беспардонность не имела границ. Но не раздражала, а вызывала какие-то совершенно иные, более сильные чувства. — На этот раз мы уже точно не незнакомцы. — Я все еще даже не знаю вашего имени. — Поправимо. Зовите меня, — он поджал губы на секунду, — Август. Август. Первая вильнувшая в уме ассоциация — Блаженный Августин. Признанный святым исследователь божественной благодати. София скептически посмотрела на незнакомца, примеряя это имя на его лицо и образ. Что ж… — Руби, — представилась взамен София и, переместив пакет в одну руку, протянула вторую, чтобы закрепить знакомство. Надеясь, что служба уведет его дальше от города раньше, чем он узнает, как её зовут на самом деле. Или он уже знал? По той газете, где она упоминалась, — если вдруг он запомнил, — или у кого-нибудь разведал? Если и разведал, если взаправду целенаправленно её выспрашивал и выискивал, то хотя бы даст об этом знать тем, что выдуманное имя собьет его с толку. Но по реакции не поймешь. По тому, как он посмотрел на её протянутую ладонь и по тому, как совсем не спешил ответить тем же. Наоборот. Засунул свои руки в карманы. — Увы, я консервативных взглядов. Не жму руку… женщинам. Такая пауза перед «женщинами». София усмехнулась. Опустила руку, ничуть не оскорбленная. — Через три года — двадцать первый век, — напомнила она, решив отвязать наконец Фоклю, чтобы всё-таки потихоньку улизнуть. — Не кажется, что уже пора бы оставить некоторые пережитки прошлого в прошлом? — Неужели дочь священника не признает традиции? — Традиции, которые я чту, не сказываются на уважении к другим. — Ну ладно вам, я не хотел вас задеть. — Его ухмылка стала шире. Цепкий взгляд прошелся по её вещам. — Может быть, чтобы загладить вину, я помогу вам донести пакеты до дома? Может быть, он просто педофил? Хоть София в этот раз и не с косичками, а с небрежно слепленным пучком, но в белой рубашечке, воротник которой выглядывал из-под свитера. Счел её подростком, вот и домогается… Это если не брать во внимание другой, куда более страшный и нежелательный вариант, мысли о котором не отстают от неё после каждого кошмара. София могла бы узнать больше, если согласится. Кроме того, сумки действительно тяжелые, а брести из центра ближе к окраине не одну милю. Но сколько безлюдных промежутков в её маршруте домой? Вердикт неудовлетворительный. Много. Чем ближе к дому, тем чаще. Если вдруг что, Фокля сможет перегрызть ему что-нибудь? Всё же порода пастушья, в инстинкты должна входить защита овец от волков. София взглянула ещё раз на питомца, а та по-прежнему, по-собачьи «улыбаясь», беззаветно взирала снизу-вверх на мужчину своим щенячьим взглядом. Предательница. Наверное, так или иначе, даже если непосредственно вредить Софии он не станет, показывать ему, где она живет, — не лучшая идея. Опять же, он и так может спросить у кого угодно, да, но, мало ли, спросит не про семью местного священника и его светловолосую дочь, а про некую Руби, запутает этим горожан и те не скажут ему… — София! Донеслось откуда-то сбоку. Вторглось во всю эту сцену лишним штрихом. София устало прикрыла глаза. Ничего у неё никогда не идёт, как надо. — София, вот ты где, — подоспела к ней миссис Шарп. — Ты так быстро убежала после смены, я даже не успела тебя пригласить на чашку чая. Низенькая женщина, носившая русое каре с начесом. София не припоминала, чтобы вовсе пересекалась сегодня с начальницей на работе, но примерно представляла, для чего сейчас это всё. Опасливо глянула на мужчину, который, раскрыв «Руби», возмущенным из-за обмана даже и не показался вовсе. Напротив, как-то странно ещё больше… развеселился? Миссис Шарп же его присутствие рядом как будто нарочно игнорировала, цепляя Софию за локоть, отчего захотелось поежиться, и продолжала щебетать: — Пойдем, зайдешь к нам, Маттиас как раз всё не перестает про тебя спрашивать, — и не дожидаясь ни реакции, ни хотя бы слова в ответ, уже настойчиво вела её по улице прочь от мужчины. Поводок сначала натянулся из-за не желающей покидать незнакомца Фокли, но девочка она все же воспитанная, поэтому вскоре смиренно засеменила за хозяйкой. Которая, всё глядя на мужчину — через плечо и через прореху между прочими прохожими, — бросила ему из вежливости: — Может быть, как-нибудь в другой раз. То же, что он сказал ей в церкви, и ровно так же не давая возможности что-нибудь ответить. Неуверенная, хочет или нет, чтобы он счел и это «обещанием» прогуляться с ним по городу однажды. Какое-то чувство незавершенности не давало ей сказать наверняка. Миссис Шарп тем временем участливо забрала у неё один пакет, чтобы облегчить ношу, и София, в растерянности, даже позволила, хотя предпочла бы лучше неудобство себе, чем кому-либо. — Ваш сын же обо мне не спрашивал? — вполголоса удостоверилась она, немного наклонившись, потому что была выше. Миссис Шарп сжала накрашенные помадой губы в полоску, уклончиво поджала голову к плечу: — Ну определенно хотел, он просто мальчик скромный. Уж Маттиас-то да. София оглянулась снова, ожидая обжечься о провожающие её темные глаза незнакомца, или увидеть его удаляющуюся спину, или успеть выцепить, как он заходит в какое-нибудь здание. Но не увидела вообще. Около фонарного столба — никого. Её взгляд заметался по пространству, от лица к лицу в текучке прохожих вокруг: нигде его силуэта не было. Уже успел зайти за какой-то угол? Так быстро ушел, опять? — С кем ты вообще водишься? — принялась отчитывать её миссис Шарп, как маленькую. — Ты что не видишь, какая физиономия у него… бандитская? Да не то чтобы… Лицо же не разбитое, и ни шрамов, ни сбитых костяшек, а руны на шее… подумаешь… София мотнула головой, вовремя поймав себя на осознании, что упреки миссис Шарп попросту вызвали в ней чувство протеста. Удержала себя на плаву здравомыслия. Крепче стиснула поводок в руке и поправила снова на плече сумку — как заземление, как напоминание об обычных вещах, обычной жизни. Без всяких подозрительных мужчин и тем более прогулок с ними. Всё-таки будет лучше, если они правда больше не пересекутся. *** Сложно сказать, что звучало более неловко — тиканье часов, звук фарфора, когда чашка ставилась на блюдце, или само это молчание, делающее всё перечисленное ещё более громким. Узоры на белой вязаной скатерти, что украшала круглый стол, были как никогда прежде увлекательными. Увлекательнее, чем смотреть на сидящего перед ней Маттиаса, который тоже занимался исключительно рассматриванием обоев, которые лицезрел в своем доме уже двадцать два года. — Как родители? — без интереса поинтересовался он. Ему бы награду вручить за самый скупой на эмоции тон из возможных, припорошенный штукатуркой преувеличенной вежливости. — Хорошо. Не совсем, но не разбалтывать же о неизгладимом мамином горе. София отпила еще немного горьковатого чая. Ей нужно научиться говорить «нет» и не соглашаться на сомнительные чаепития с тем, кого соседка вознамерилась записать ей в женихи. Миссис Шарп понять можно — понять это её желание, чтобы её единственный сын завел отношения не с кем попало, а с «хорошенькой трудолюбивой девушкой из приличной семьи», которую ещё и знает с колыбели, — но смущало, что мнение этой хорошенькой девушки не учитывалось. Думая о Маттиасе, она всегда первым делом вспоминала только ту историю в их семнадцать-восемнадцать лет, когда он стал ухлестывать за Лиссой, пока та ему случайно — или не очень, это же Лисса — не сломала руку. Из-за русых кудрей он всегда Лиссой не слишком креативно назывался барашком и никогда ни ей, ни Софией всерьез не воспринимался. Хоть и повзрослел, и расширел в плечах, и прочее, всё равно. Объектом симпатии и прекрасным собеседником это его не делало. Даже с тем полузнакомым мужчиной разговор завязывался удивительным образом легче. Возможно, потому что по большей части говорил он. Ей было тогда беспокойно, но не душно-неловко, как здесь. — Что ж, думаю, я пойду, — встала София из-за стола, высидев из меры приличия хотя бы полчаса. От её внимания не ускользнуло, как тут же оживился, вздохнув с облегчением, Маттиас — о, больно надо, — а вот его мать, появившаяся на пороге с подносом выпечки, не слишком обрадовалась: — Уже? — Да, простите, мне ещё нужно бы ужин приготовить… — Так, может, позвать твоих родителей и ваших мальчиков к нам? Да Господи Боже. София натянула на лицо самую вежливую, самую фальшиво раздосадованную маску: — У мальчиков много домашней работы, и им всё-таки рано вставать, завтра в школу. — Ну хорошо, — сдалась миссис Шарп, ставя непригодившийся поднос на стол. — Маттиас, будь любезен, проводи. Уже темно. — А, да не стоит, тут идти-то… — Стоит-стоит, а то ошиваются по городу всякие. Маттиас, не сиди, София ждет. Конечно, именно Маттиас и защитит её от «всяких». Тот ещё силач, как известно. Хористы они такие. Это в любом случае глупо, они живут друг от друга буквально через дорогу. Идти не более двух минут. Но пришлось проглотить утомленный вздох и, как и всегда, смириться. Кто бы предугадал, что её ровная, совершенно лишенная когда-то мужского внимания жизнь перекрутится подобным образом. Будь Лисса жива, умерла бы со смеху. *** Изумрудное зарево ложится на крышу переливающимся слоем. И этот змееротый череп, и тусклый мигающий свет внутри дома — единственные маятники в сплошной гуще ночи. Она панически ползет от него назад по траве, не сводя взгляда с высокого черного силуэта на пороге. Размытого, она не видит лица. Просто зловещая фигура, держащая её на прицеле. Ужас раскалился до предела, и только тогда её вышвырнуло из кошмара. Подбросило на постели, оплетая дрожью. Нехваткой воздуха — едва не до удушья. Руки неосознанно тронули шею, и лицо — убрать влажные от холодного пота, липнущие к коже пряди, — и снова шею, и плечи, будто обнимая себя. Это впервые так. Впервые её сон так выворачивал наизнанку. Прежде всегда просыпалась спокойно, какая бы гадость ни снилась, но сейчас и потряхивало без конца, и бешеный пульс все не мог угомониться. Снова именно после встречи с тем мужчиной. День в день. Вечером столкнулись, ночью ей в подсознание вторглось это. Или совпадение? Опять? Но тот символ… та змея… над крышей, в небе. То же самое, что вышила она — вышила и забыла. Преследовало её. Как и он преследовал её, почему она не видит? Две встречи — ещё не закономерность, но, Боже, это же… не может развестись так много совпадений на пустом месте, их уже собиралось постепенно и кишело полчище. Внезапно появлялся и внезапно исчезал, оба раза заинтересованный в ней. Только в ней, ни на что больше, кроме неё, внимание не обращал, ничего больше не делал и ни с кем не говорил. София выбралась из постели, еле выпутавшись ногами из одеяла, — и сразу коленями на пол, лицом к настенному кресту. Глаза закрыты, ладони сцеплены, лбом уперлась в получившийся из пальцев замок, настолько её гнуло вниз — напополам. Губы зашептали тут же обрывки фраз, забористыми рваными кусками: она не могла сложить в нечто цельное даже зазубренные годами тексты, спотыкалась на полуслове. Но помогло и так. Успокоило. Смягчило постепенно дрожь, и в какой-то момент София обнаружила, что уже не шепчет ничего, не молится, а просто сидит, выпрямившись, на полу и смотрит в одну точку, пока в голове пыталась сформироваться какая-то конкретная, очень важная мысль. Загадочные убийства, нити к истокам которых обрываются. Полиция разводит в стороны руки и скидывает всё в стопку к таким же случаям, которая растет и растет с каждым годом. Сплошные язвы на истории Англии последних лет. София это всё уже проходила. Нет, вернее, говорить так — оскорбительно по отношению к памяти Лиссы, но косвенно, со стороны, наблюдала, как человек ровно так же вязнет в нестыковках, догадках и бессилии что-либо понять. София видела всё это и была уверена, что Лисса сходит с ума. Что едва ли не сам Дьявол ведет Лиссу какими-то пугающими тропами, а учитывая, как близка та была к нему и как далека от Бога… что София должна была думать? Её подруга была сатанисткой, как нужно было реагировать на её безумные речи про каких-то заклинателей и какие-то секты? У Лиссы общение со всякими сектантами было обычным вторником. Возможно, будь они близки, как раньше, София бы и прислушалась вовремя. Но если в подростковом возрасте они относились к причудам друг друга с легкомысленными и несерьезными колкостями, то чем взрослее становились, тем дальше расходились их пути. Лисса выбила стипендию в неплохом бирмингемском университете и окунулась в изучение философии, а София так и осталась чахнуть в Даллхеме, и их встречи становились все реже, и реже, и реже. Пока Лисса снова не ворвалась в её жизнь целым тайфуном. Из-за смерти Кристофера — оглушила её и самой вестью, и всеми этими расследованиями, и фантастическими теориями, и София… Испугалась. Трусливо отступила, закрылась от Лиссы на все мысленные замки, потому что побоялась тронуться умом тоже. А где-то на периферии ещё и матушка шептала вечно, что общение с такими, как Лисса, её погубит. Тогда это казалось голосом здравомыслия, но теперь тот шепот сливался с дьявольским. Ведь в итоге чудовищная смерть брата её подруги так и не раскрыта, виновные не найдены и не понесли наказание, самой подруги тоже больше нет, а София катится ровно по той же проторенной дорожке. Как справедливая расплата — за бездействие. *** Дождавшись, когда восход солнца рассеет отголоски ночи хотя бы до легкого сумрака, София выбралась на улицу. Ещё даже не развеялся предрассветный туман, негустой, но приглушающий оттенки спящего города. Настолько тихо. Настолько пусто — ни людей, ни машин. Оттого скрип несмазанной цепи на велосипеде, который она выкатывала на дорогу, звучал особенно громко. Было бы куда удобнее взять отцовскую машину, но водить София не умела — куда уж ей. На свою она в жизни не накопит, а отцовская уйдет, очевидно, Феликсу или Эдди, когда подрастут. У матери тоже нет водительских прав, незачем, всё равно же их всюду возит отец. Вот и Софию будет возить её муж когда-то. Это… здраво. Отец считает, что здраво, значит, так и есть. На велосипеде в любом случае быстрее, чем пешком, поэтому не ей жаловаться. Главное — желательно успеть добраться туда-обратно до пробуждения семьи и до работы соответственно. Сейчас около пяти утра. У неё было часа полтора. Кусок пути по проезжей части пролетел однообразно, гладко, поэтому незаметно, а с лесной уже возникли трудности. Чтобы не убавлять скорость с велосипедной на пешую, сначала София старалась ехать по тропинке, из-за кочек сжимая на руле пальцы, без того немеющие от прохлады, так сильно, что едва их чувствовала. Но вскоре сдалась. Слезла и катила велосипед рядом с собой через неприветливый лес. Слишком давно она здесь не была, но ноги помнили. И в конечном счете довели её до точки назначения: через какое-то время густая поросль крон расступилась, и выглянуло знакомое светлое пятно. Заброшенный, припрятанный в чаще леса бесхозный трейлер со снятыми колесами. Уже врос в природу намертво, обвитый мохом и кустарниками так, что издалека и не приметишь: от белого покрытия мало что осталось, краска местами облупилась, обнажая ржавчину. Не они с Лиссой нашли его первыми — фургон был изрисован баллончиками ещё до их появления, стекла частично выбиты. Но никого больше они никогда здесь так и не встречали, и это превратилось в их личное прибежище. Лисса же ещё и не из Даллхема. Из города покрупнее, по другую сторону леса, и познакомились они, когда пятнадцатилетняя Лисса устроила себе тур по местным кладбищам, один из которых был собственностью церкви, в которой тем днем помогала прибираться София. Город Лиссы был слишком для Софии шумный, а в Даллхеме Лисса была не самым желанным гостем, поэтому этот случайно найденный трейлер стал их наиболее удачной точкой пересечения. София аккуратно прислонила велосипед к дереву и поежилась, кутаясь в длинный вязаный кардиган. Не то холодно, не то просто скверно на душе. Утренний свежий воздух щипал прохладой лицо, убранные в хвост волосы щекотали из-за слабого ветра шею. Шуршание листьев, ненавязчивый стрекот насекомых, удобное для посиделок поваленное бревно и выжженный кусок травы рядом — там они разжигали костер. Всё как прежде. Оттого ещё больше щемило грудь. Зачем она вообще приехала? Какая-то неуловимая мысль, навязчивая идея, словно здесь могут найтись ответы, словно её здесь озарит. Но, возможно, она только зря бередит прошлое. У двери трейлера отсутствовала ступенька, что для подростков не было помехой, но Софии сейчас, после недавней нагрузки педалями на отвыкшие мышцы, пришлось постараться, чтобы, ухватившись обеими руками за стены проема, засунуть себя внутрь. И внутри, конечно, не милее. Повешенные Лиссой плакаты давно выцвели и пожелтели, повешенный Софией крест перекосился и еле держался. Её встретил малоприятный запах сырости. Углы густо набиты паутиной, и стоило пройти немного глубже, на уровне глаз Софию встретил паук, перебирающийся длинными лапами по своим владениям. Она равнодушно отвела взгляд к мебели. Подгнившая кухня, торчащие пружины из матраса в «спальне» и своего рода гостиная. Кожаный диванчик, с прорехами на обивке — если поднять сидушку, под ней откроется тайник. Там они обычно прятали что-нибудь. То, что не настолько жаль потерять, если кто-нибудь все же забредет и залезет куда не надо, но то, что все равно не стоило бы оставлять на виду. Есть ли там что-нибудь? Забредала ли сюда Лисса уже после их разлада… София попыталась приподнять сидение. Не поддалось. Заклинило, вероятно, механизмы давно уже могли проржаветь. Решить бы, что «не так уж и хотелось», и уйти, но София задалась целью — хоть какой-то, чтобы для себя же оправдать свой сюда визит. А сколько бы сил она не прикладывала, руки у неё всё же, как ни посмотри, слабоваты. Как ни вставай и как ни цепляй край сидения — диванчик в обстановку вкроен неудобно, чтобы найти опору. В конце концов удалось — долгими усилиями и режуще-протяжным скрипом — приподнять сидушку лишь на небольшую щель, в которую София заглянула и ничего не рассмотрела. Темно. Фонарик она с собой не брала. И рука не просовывалась тоже, только на полкисти. Со вздохом София осела на полу, стряхнула с уставших рук напряжение и осмотрелась. Конечно, ничего подходящего вокруг. Что-то подходящее она отыскала только на улице — долго блуждала, пока не нашла широкую и достаточно крепкую палку, которая влезет в отверстие и, хотелось верить, не переломается. Даже в щель пропихнулась она не сразу: сначала пришлось как следует постараться, чтобы её хотя бы немного протиснуть, а затем ещё и парой ударов ботинка втолкнуть поглубже. Получившийся рычаг облегчил задачу. София налегла на него всем весом, и сидение, наконец, неохотно поддалось, с надсадой открывшись хотя бы наполовину. Если там ничего не окажется… Сперва показалось, что и впрямь ничего. Но такую видимость создавала всего лишь темная плотная ткань, устилающая что-то поверх. Всё так и сидя коленями на полу, София неуверенно просунула руку, и ткань стянулась с нехарактерно громким для неё шуршанием. Шуршала не ткань, оказалось, а ещё один слой. Какой-то пакет под ней. Лисса — если это была она, — очень постаралась над тем, чтобы уберечь что-то от разложения во всей этой затхлости их убежища. Будто не была уверена, через сколько тайник вскроют. Непонятно только, прятала ли она здесь что-то без задней мысли или специально, чтобы нашла София. Под пакетом же был… третий слой? Газеты… Нет, газеты служили тут не оберткой. София аккуратно — будто они могли рассыпаться в руках — вытащила их на свет, чтобы рассмотреть названия: сводки о преступлениях. Нападения на целые семьи, кровавые убийства, исчезновения. Не только за последние год-два — начиная с девяносто третьего года и пара выпусков даже со времен семидесятых. В этой беспорядочной куче новостей — и обычные листки бумаги, исписанные то ручкой, то карандашом так плотно и хаотично, что напоминали черновики сумасшедшего ученого. Но почерк угадывался без сомнений. Всё-таки Лисса. И до чего же странно смотреть на строки, написанные рукой человека, которого уже нет, Господи… Это всё — всё пока найденное — было не главным. Ключевым в тайнике, кажется, в центре всей этой кипы, был блокнот. София открыла его, полистала, но мелкий кривой почерк едва давал глазу уцепиться за суть. Догадки, размышления, список и описание жертв. Везде убитые писались либо полным именем, либо инициалами, и только… «Крис». Крис кочевал со страницы на страницу, был везде, куда ни глянь. Как гвоздем по сердцу — мысль, каково это, в попытках найти убийцу родного брата, регулярно выводить его имя. У неё не было такой крепкой связи с братьями, как у Лиссы с Крисом. Кристофер вырастил Лиссу буквально. Их история вообще жуткая до безумия, даже не считая последние события. Когда речь заходит о неблагополучных семьях, не всегда удается провести четкую грань. Необъятная палитра, целая градация, от простых финансовых проблем до побоев — у всех по-разному. София старалась не цеплять ярлык на свою собственную семью, не думать об этом вообще, чтобы не показаться перед Богом неблагодарной. Но у Лиссы вопрос даже не стоял. Отца у неё не было, мать перебирала со спиртным и изливала вечерами душу маленькой дочери, а напоследок оставила одиннадцатилетней Лиссе травму, скончавшись на её глазах от передозировки успокоительными в состоянии крайнего опьянения. И десять лет её воспитывал оформивший опеку брат. Чтобы в феврале этого года умереть жестокой смертью от рук каких-то психопатов. Каким зверем нужно быть, чтобы не только убить, но и изувечить тело, выдрать ему глаза? Удивительно, как у Лиссы хватало сил еще какое-то время гореть идеей отыскать виновников и что-то делать, прежде чем её окончательно сломало. Столько всего найти… Она даже наведалась в какую-то психиатрическую больницу, судя по записям. Навестила больного, мучимого острой паранойей ещё с девяноста четвертого года после нападения на него группы убийц, от которых он исхитрился сбежать. Исписала его путаным непрерывным бредом несколько разворотов страниц блокнота — София листала, листала, и оно всё не заканчивалось. Пока она не наткнулась на спрятанный между листками отдельный клочок бумаги. Смятый, но насильно выпрямленный, все равно сохранял изломы. Кривящие и так мрачное художество. На которое София смотрела отрешенно, пока холодок инеем расползался по позвонкам. Не зеленым цветом, как во сне, а черной ручкой, оставившей болота из клякс, был вырисован этот проклятый, вездесущий, следующий за ней по пятам знак. София просунула руку в карман кардигана и достала кусочек ткани с вышивкой. Для сравнения положила на блокнот рядом с рисунком на листке, который попыталась разгладить ладонью ещё немного. Даже без этого уже было очевидно. Точь-в-точь невозможно передать ни ручкой, ни тем более нитками тот ужас, что висел в небе, но смысл угадывался отчетливо. Череп и закольцовывающаяся восьмеркой змея вместо языка. Это было, по сути, доказательством. И она, и угодивший в лечебницу человек пережили одно и то же, а значит всё, что он понарассказывал Лиссе, относится и к Софии тоже, если только это не плод воспаленного ума. Но учитывая её подвешенное из-за амнезии состояние и абсолютное отсутствие информации, разборчивой быть не приходится. Теперь уже она сделала над собой большее усилие, чтобы попытаться вчитаться в беспорядочные записи. К её удаче, некоторые урывки текста Лисса подчеркивала, обводила, всевозможно помечала отдельно, и взгляд Софии заскользил от одних выделенных слов к другим: …в масках и мантиях…

…заклинатели…

…мы для них — маглы…

…развлекались…

…«Круцио»…

…зовут себя…

…Пожиратели Смерти…