Бестиарий

Что-то старое и что-то новое, что-то взятое взаймы и что-то голубое. Традиция. Целая пригоршня символов, делающая свадебное торжество ещё более сакральным. Старое. Белое платье её матери, дошедшее к ней ещё от бабушки — практически антиквариат. Память о корнях, связь с родительским домом, неотречение от близких… Тех близких, что и стараются поскорее от любимой дочери избавиться, и желание это совершенно взаимное. Новое. Фата, ничего интересного. Обновление, вхождение в следующий этап жизни, готовность стать частью другой семьи. Не сказать, что она готова. Взятое взаймы. Туфли, одолженные у родственницы её будущего мужа. Способ позаимствовать у счастливой в браке женщины удачу. Было бы ещё у той счастье. Муж этой родственницы — известный в их городке пьяница, и что-то подсказывало, что будущих супругов ждет та же участь. Обувь просто единственная подошла ей по размеру среди знакомых, а сама она нечто такое нарядное не носила и в шкафу не имела. И голубое. Её глаза. Или, вернее, засчитывалась скорее уж ленточка на букете невесты, так что нельзя сказать, что это просто удобный способ сэкономить лишние фунты на образе, но голубые глаза были всё-таки символичнее. Атрибут чистоты, святости, верности… Это смешно. Для неё-то. Хотя насколько можно назвать неверностью, прелюбодеянием то её грехопадение, неоднократное, если до поры до времени она ничьей невестой себя не считала всерьез? Вообще. Пока желание её родителей избавиться от ноши со своих плеч вдруг чересчур резко не достигло пика. — Разве не красавица? — ворковала её мать, пока сама она безразлично сидела перед зеркалом. Даже это воркование натянутое: еле заметно нервное и оттого неприятное, как скрип гвоздем по стеклу. Материнские пальцы всё поправляли без конца дочери прическу. Напрасно. Эти волосы почти никогда не бывали прямыми — не то чтобы кудри, но волны, светлые и мелкие, рассыпчатые, делающие их вид каким-то вечно небрежным, как ни укладывать. Вот и сейчас, не слушались, не лежали так, как нужно, и норовили растрепаться от любого лишнего движения. Особенно челка, которую зачем-то вплели в прическу, чтобы открыть лицо, хотя та и так не плотная, не густая, чаще падала на лоб чуть беспорядочно и едва на коже ощутимо. Небольшой шрам над бровью, обычно под этой же челкой прячущийся, был сейчас тщательно замаскирован пудрой. — Ангел практически, — добавила мать, и тут уже удержаться было сложно. Усмешка вырвалась сама, изгибая губы. — София, — укором. — Будь серьезнее. Но что она могла поделать? Темно-рыжие кудри матери, неизменно убранные назад в аккуратную прическу, поседели бы, если бы та узнала о времяпровождении этого ангела. Если бы узнала, через что этому ангелу пришлось пройти. В какой-то мере это странная, жестокая ирония. София видела за весьма недолгий срок так много зла в различных его гранях, на различных его уровнях… каждый раз, когда она думала, что уже познакомилась со злом в полной мере, появлялось ещё большее зло, заставляя её снова и снова переосмысливать любые шаткие воззрения. София пережила ужасный характер колдуна, пережила сумасшедшую полумагическую секту, преследования, покушения, убийства, ритуальные и обычные, да боже, столько раз она была на волоске от смерти… А если посудить не с духовной стороны даже, а приземленной, примитивной, она так и вовсе соучастница тяжких преступлений. Её если не в Ад нужно, то за решётку точно. Чтобы в итоге что? Не суметь всего лишь отстоять даже свободу от навязанного брака? Но это будто два разных мирка, и если в одном она вполне может противостоять злым силам, встречаясь лицом к лицу с худшими из чудовищ, то в другом у неё связаны руки. В этом забытом всеми городке она зарабатывала сущие гроши и зависела во всем от семьи, которой подчинялась слишком долго, чтобы чувствовать себя уверенно в самостоятельности. Выкарабкиваться самой в мир, в люди, в другой город… пожалуй, можно было бы. Будь на то больше причин, весомых причин бросаться в эту неизвестность, оставляя отчий дом гнить дальше в этой яме. Главная причина же куда-то запропастилась. Уже невесть сколько времени его нет, даже совы на горизонте не видно, хотя говорил же ей… Такая наивность. Верить подобным ему — невероятная глупость. Её посещала порой тревога, не мог ли он просто использовать её. И теперь, когда всё позади, она ему больше не нужна. Наскучила, потому и выбросил её из своего существования без объяснений. Но было бы дело в обычной ненадобности, он бы избавился от неё, а не сохранил зачем-то жизнь. Её незачем оставлять живой — слишком многому она свидетельствовала. Ничего, она справится без него. Не станет идти против воли отца, раз уж тот ещё и несет волю божью… пристало бы его слушать. Наверное. Это, в конце концов, даже может быть увлекательно. Грех убийства на душу брать она не станет, но найдет способ свести будущего мужа в могилу. Отправит Маттиаса к его матери, уже отошедшей благодаря ей на тот свет. Пусть не её руками, но по её желанию, ибо не стоило этому несчастному семейству трогать её собаку. София справится. У неё хватило нервов на колдуна, хватит и на простого смертного. Об этом она думала, входя в церковь и окунаясь в этот дух ладана и грядущего лицемерия. Неф был полон людей, вставших при её появлении, появлении невесты — собрался весь местный приход, а может и больше. Это же такое событие. Хоть что-то интересное. Даллхем, их провинциальный городок, — настоящее сонное царство. Этот убаюканный неторопливым течением жизни улей не растормошили даже последние страшные события… То ли дело свадьба. Дочь преподобного Бенедикта выходит замуж, так еще и за талантливого певчего в церковном хоре. Нарочито со всеми вежливого, средне симпатичного и потому знаменитого паренька в этом городке, выйти за которого не упустила бы возможности каждая вторая-третья из её ровесниц, потому что выбор в этой глуши не велик. Но София его не любила, и он её тоже, и весь этот абсурдный брак нарушал целую стопку божьих заветов. Маттиас даже не смотрел на неё, когда она шла между двумя рядами лавок. Пол под её туфлями скрипел, шуршало по половицам кружево подола, едва ощутимо цепляясь за все шероховатости. И благо зазвучал орган, пусть и с запозданием, и поглотил всю эту симфонию неловкости чарующей, немного зловещей мелодией. Несколько широких, невысоких ступеней. За кафедрой уже стоял её дорогой отец — достаточно высокий, осанистый, облаченный в свободную белую сутану. На плечи поверх неё накинута широкая полоска кремовой ткани, на шее, у кадыка, — классическая колоратка… его лицо, как и всегда, добродушное, располагающее — это от него и ей досталось тоже. Особенно эти большие, всегда будто немного уставшие из-за разреза глаза, которые сейчас у него были за очками в тонкой оправе. Но и в остальном. Прямоугольное лицо, сглаженные, но не слишком мягкие черты. Волосы, такого же светлого оттенка, что и у неё, аккуратно убраны боковым пробором. Он улыбнулся ей, немного ободряюще, но она той же улыбкой не ответила. Вместо этого мимолетно скользнула глазами по стоящему рядом Маттиасу, по его аккуратному, безупречно выглаженному костюму жениха, и даже этого беглого взгляда хватило, чтобы усмотреть, как воротник едва-едва скрывал багровое пятно на шее. Её веки на секунду прикрылись. Тихий, но глубокий вдох пустил — или должен был — в легкие немного спокойствия, чтобы как-то это всё выносить. Господь Всемогущий… дай ей терпения. Хотелось дернуть плечами от мысли, что с этим человеком ей связывать священным союзом душу, с этим человеком ей делить теперь жизнь, дом и постель. Уже сегодня. Уже сегодня её ждёт брачная ночь с этим подобием благонравия. Мутило, стоило подумать о его руках на ней и его теле рядом. Справедливости ради, ей теперь уже противно представлять прикосновения любого. Любого кроме колдуна. Что угодно бы отдала, чтобы быть сейчас где-нибудь с ним, уж никак не здесь, но кому молиться, чтобы это стало возможно? Нечистому? А отец тем временем наконец заговорил. Не привычным негромким, теплым голосом, какой звучал дома, а поставленным, твердым, разносящимся на всю церковь. Не выражая никакого личного участия — в этот момент он не родственник ей вовсе. Духовный пастырь, священнослужитель алтаря, не более чем выполняющий свой долг. — Мы собрались в присутствии Бога Отца, Сына и Духа Святого, чтобы стать свидетелями брака Маттиаса и Софии, и просить для них Божье благословение, и праздновать их любовь. — София опустила глаза, едва держась, чтобы не начать считать трещинки на старом полу от скуки. Может, и стоило бы. — Господь наш Иисус Христос Сам был гостем на свадьбе в Кане Галлилейской и Духом Своим присутствует и с нами сейчас… Её разрывало противоречием. С одной стороны, в ней ещё слишком крепко было уважение к Всевышнему, чтобы так пренебрежительно относиться к происходящему, она понимала, да, разумеется, она понимала всю серьезность. Понимала, что брак — не шутка, хотя в её случае можно бы и поспорить. Что он не исчезнет, не рассеется, как дурной сон, а что это буквально узы, до конца её жизни или, лучше уж, до конца жизни будущего мужа. Ей стоило бы очистить голову от неподобающих мыслей, слушать отца и настраиваться духом на грядущее. Но имеет ли уже смысл? Отец уже пренебрег столькими правилами. Начиная отсутствием как таковой помолвки, продолжая непростительной спешкой, в том числе игнорированием всей предбрачной подготовки, и заканчивая не выдержанным трауром Маттиаса по родной матери. Единственное, что соблюлось, это обязательная исповедь накануне. Но и там София сидела, в этой исповедальне, и не могла подобрать слов, поэтому молчала. Долго сидела и долго молчала, рассматривая деревянную резьбу внутри темной кабинки, потому что не могла отделаться от ощущения, что если она правда озвучит все свои грехи, их тяжесть обрушит на неё потолок. В конечном счете просто покаялась в сущей мелочи вроде «забыла занести в магазинчик сдачу», помолилась для очищения совести и ушла. Отец на фоне уже закончил со вступлением и подходил к традиционному чтению фрагментов из Ветхого Завета, чтобы напомнить истоки почитаемых устоев. София попыталась вслушаться, хоть и так знала едва не наизусть, не раз посещавшая свадьбы, чтобы помогать в священных обрядах. Действительно попыталась. Но услышала не то, что ожидала. Непонятный, дребезжащий звук. Сперва она подумала, что померещилось, но звук не угасал, продолжал гудеть навязчивым фоном, аккомпанирующим отцовской проповедческой речи. Тот, погруженный в чтения, даже не замечал. Маттиас заметил. Их с Софией недоумевающие взгляды встретились, а после разбрелись по разным сторонам, окидывая пространство в поисках источника. Окна. Высокие и витражные, бессмысленно пропускающие тусклый свет пасмурного дня. Главным освещением все равно служили люстры под высоким потолком, но и они… шатались. Мелко дрожали, подобно стеклам в арочных рамах. Свечи тоже потухли, пуская вверх, в серый полумрак, тонкие струйки дыма от сожженных фитилей. Могло ли быть здесь, в несвойственной для этого местности… землетрясение?.. Либо же это всё божья кара. Либо оба варианта, одновременно, а может… Ни то и ни другое? София не смогла бы объяснить, с чего вдруг наполнилась такой уверенностью в том, что все это значит. Просто… он ведь так любит хорошее шоу. А ещё — она не сомневалась — он ни за что не отказал бы себе в удовольствии довести как можно большее количество простых набожных англичан до остановки сердца. Отец уже даже перестал читать, замолк, наконец заметив происходящее. Церковь окунулась в зловещую тишину, не считая этой паранормальной тряски. Оттого ещё отчетливее прозвучал шепот Маттиаса, не постеснявшегося выругаться в святой обители: — Какого черта… София смотрела на него через тонкую пелену белой фаты, думая, сказать или нет. Конечно, сказала. Невозмутимо, безмятежно и словно бы невинно предположила: — Может быть, именно черт по твою душу и пришел. Маттиас перевел на неё взгляд. Чуть сдвинул брови, будто старался понять, что она вообще говорит. Уже с этой заведомой, правильной настороженностью в глазах. Но всё вдруг затихло. Перестало грохотать, и София, к своему же неодобрению, поймала себя на крупице… разочарования? Неужели и правда обошлись легким испугом? Нет, всё-таки было ведь что-то в этой тишине неестественное. Опасение и всеобщее предчувствие чего-то страшного висело в воздухе, и даже вечное присутствие святого духа в этих стенах его не оттесняло. Из-за этого тревожного затишья шаги прозвучали особенно отчетливо. Звук тяжелых, военных ботинков, неторопливо ступающих по деревянному полу. Первым делом, прежде чем взглянуть на их владельца, София посмотрела на отца — его лицо, потерявшее все признаки благодушия, было устремлено вперед. Всё внимание было посвящено чему-то — кому-то — далеко за её спиной. Она наконец обернулась, полубоком повернувшись к дверям. И от одного только его вида крепкий узел в груди, спирающий ребра уже так долго, наконец ослаб. Он правда здесь. Такой же, как и всегда. Жуткую маску он носил по настроению, и в этот раз снова был без неё. Зато в неизменной черной мантии и черных кожаных перчатках, прикрывающих кисти рук, в одной из которых — эта его колдовская палочка, из которой он обычно убивает. Крутил её в пальцах небрежно и ступал так расслабленно, будто церковь уже давно была его владениями. — Прошу прощения, что прерываю, господа, — заговорил он, прикладывая свободную руку к груди в раскаянии, — но я обещал этой милой даме в белом вырезать вас всех к чертям. Так буднично и непринужденно, что и не прочтешь в его словах реальной угрозы. Решишь — чудак. София и сама не совсем понимала, как он планирует это провернуть. В его мастерстве убийства она не сомневалась, но здесь так много людей… а он ведь предпочел бы наверняка расправиться сперва с её неудачливым женихом и её родителями. Что тогда с остальными?.. Ответом стал внезапный грохот. Настоящий взрыв. Стёкла во всех окнах вдоль нефа, разом, подорвались, швыряя внутрь целой лавиной осколки и щепки от ставней. Гости захватались за лица, чтобы не попало в глаза, ринулись вниз, за лавки, ища укрытие. Алтарную часть не задело, но Маттиас все равно отступил рефлекторно назад. София не шелохнулась, даже почти не дрогнула — как будто нервная система давно заиндевела, покрылась слоем уже не льда, а металла, привыкшая к его выходкам. Истинная паника началась, когда следом за градом осколков появились они. Другие бесы в мантиях и уже, в отличие от главного виновника, в масках. Один, второй, третий. Его дружки возникали из ниоткуда, в разных точках толпы, и сразу же, не тратя времени, начали пальбу. Церковь наполнилась вспышками ярко-зеленого света и криками. Очевидно, совсем скоро переполнится и кровью, телами, в том числе её родных, её родителей, её младших братьев. И гостей. Всех этих невинных людей. Но София не могла сдержаться. Откинув проклятую фату назад, она улыбнулась — искренней улыбкой облегчения. И колдун, встречая её открытый, преисполненный эмоциями взгляд, через всё это пространство сплошного хаоса, ответил тем же. Край его губ потянуло вверх ухмылкой, пока он смотрел на неё, будто был рад её видеть не меньше. Даже весь зверский шум очередного кровопролития отошел на дальний план. Потому что пришел. Он взаправду пришел — как и обещал. Её любимый приспешник Дьявола.