Порочное кольцо

      «Дорогой Морфран,       От тебя давно не слышно никаких вестей, поэтому, не сочти за грубость, я решила взять инициативу в свои руки. Как ты там? Слышала, чета Блэков недавно устраивала светский приём у себя в поместье — бьюсь об заклад, Вальбурга знатно помотала тебе нервы за вечер.       Как твои родители? Остальные слизеринцы? Очень надеюсь, что твоя тонкая душевная организация после поднятых идей о чистокровности на рауте осталась столь же целой: мне нужен адекватный и взвешенный ответ как можно скорее. Вероятно, твоё письмо до меня может просто не дойти, если затянуть с отправкой. Сам понимаешь, отец очень паран предусмотрительный.       С наилучшими пожеланиями, Мелэйна Девлин».       Ещё раз пробежав глазами по тексту, Мелэйна отложила перо и взяла палочку, на секунду зависая над пергаментом. Она всё ещё не уверена, правильно ли поступает, так опрометчиво выплёскивая на лист события последних двадцати минут, которые не так-то просто уложить в голове. Волшебнице крупно повезёт, если за всей этой официозной мишурой не спрячется по-настоящему дружеский совет сходить и провериться у «квалифицированных специалистов в больнице Святого Мунго». А уж если воспитание позволит, то, вероятно, отправитель и конкретного укажет. Иначе говоря, одной ногой она уже будет в палате для душевнобольных.       По ту сторону письма девушка не признаётся, но её до сих пор мутит, знобит и колотит от пережитых эмоций и ощущений. Чёрт, да она же совсем не была готова к такому опыту — к такому проявлению Тёмной магии. Сколько бы отец теории с неё ни тряс, сколько бы ни готовил к столкновению с заблудшими душами, сколько бы советов ни давал — это ни в какое сравнение не идёт с той же практикой! Так Мелэйна до кучи залезла в тот раздел, который не отважился изучить даже её родственник и которым в принципе мало кто интересуется осознанно, ввиду наличия врождённого чувства самосохранения, но у Девлин, похоже, и его отбило напрочь! Её неосторожность не оправдывает ничего: ни физическая измотанность, ни внезапность произошедшего, ни незнание… которое уж точно не освобождает от ответственности.       И что же она имеет теперь? Точнее, чего не имеет?       «Деталей», — обречённо осознаёт Мелэйна.       Подробностей последнего ритуала нет, сколько бы она ни искала, оттого и страшно. Её память просто подчистили, оставляя лишь нужное: голые, сухие факты. То есть знает она ровно столько, сколько ей, видимо, и положено, а именно пол-листа текста, сорок восемь слов и два размытых силуэта в отражении за двадцать минут. Негусто.       В чём же был её просчёт?..       Девлин тяжело вздохнула, схватившись свободной рукой за лоб. Нет, до своего совершеннолетия она, похоже, не доживёт. С такой-то рутиной…       Девушка тряхнула головой и, разгладив письмо, безмолвно наложила на него заклинание. Она должна поделиться происходящим хоть с кем-то, иначе попросту сойдёт с ума.       В последний раз убедившись в надёжности чар, скрывающих истинное содержание письма, волшебница сложила его в конверт и отошла к окну. Распахнуть ставни, однако, пока не решалась. Она медленно крутила в руке конверт, рассматривая его со всех сторон с таким видом, словно для себя не могла определиться с ответом на особенно сложную загадку. Палочка рассеянно перекатывалась между пальцами, изредка задевая стынущий металл фамильного кольца.       Где-то за спиной меланхолично потрескивали поленья в зажжённом камине. Колючие языки пламени танцевали за неплавкой ветвящейся перегородкой, делясь незначительной частью тепла и пылким светом с погружённой во мрак комнатой. Помогало согреться это мало: казалось, весь дом до основания пробрал собачий холод — но Мэл уже настолько всё равно, что она даже не ёжится под ледяными щупальцами: бывало и похуже.       Большую часть горячей цветовой палитры вобрали в себя расположенные на тёмно-сером ковре кресла и небольшой низкий столик для перекусов и чаепитий, остальную — практически идеально заправленная кровать в углу, шкафы с различными по содержанию книгами в другой части помещения, письменный стол и небольшие горшки с преимущественно вьющимися растениями у окна. А зеркало… С зеркалом у импровизированной библиотеки, усеянным всевозможными защитными рунами (увы, утратившими свою основную функцию), уже ничего не поделаешь: сломано навсегда.       От осознания последнего было даже немного… грустно. И уныло. Раньше волшебница любила смотреться именно в это зеркало, потому что со стопроцентной уверенностью могла заявить, что не увидит в нём ничего постороннего, внезапно «ожившего» или, наоборот, умершего, кроме себя самой. Раньше она любила экспериментировать с причёсками напротив своего отражения: с пепельными волосами (хотя на данный момент Мэл не очень уверена в том, что в её копне не найдётся какая-нибудь пара-тройка седых прядей) они получались на редкость удачными. По крайней мере, по словам её матери. Она же и говорила, с избитой, чересчур наигранной теплотой глядя в глубокие карие глаза дочери через отражение, что её внешность — цветовая палитра тлеющей последние секунды газеты. Вероятно, в это сравнение она вкладывала свой, понятный только ей одной, смысл.       Где-то в глубине души одинокий осколок — маленькая девочка — искренне сожалеет, что не помнит ни этого самого смысла, в который с таким упоением вникала, ни самой матери. Неясный образ, слабый, местами хрипловатый голос, тёплые руки и чувства, которые женщина вызывала своим присутствием, — всё, что Мелэйне приходит в голову, когда та вспоминает родственницу. С годами память смазывается, искажается, воспоминания иногда приобретают какие-то новые детали, которых никогда не было, что не может не расстраивать и не напоминать елейным голоском о том, чем она на самом деле занимается.       Тлеющая газета. Как символично.       Для девочки это был даже почти комплимент. Она же предпочитала связывать свои генетические особенности со стылой почвой пасмурным утром и вколоченным в неё одиноким надгробием, — женщина на это лишь хмурилась и неодобрительно качала головой. А дочь ловила каждое её движение, каждую эмоцию, каждую морщинку на болезненно бледном лице и… недоумевала. Такая гордая, статная, по-своему изящная, спокойная, как вода подо льдом, иногда неискренняя в своих словах и поступках внешне, но внутри… глаза — зеркало души — отражают море боли, смирение, апатию и отрешённость. Куда же пропал тот мятежный огонёк, способный растопить все ледяные крепости, воздвигнутые отцом? Куда пропала живая и бойкая ведьма, в своё время являющаяся маяком для остальных членов семьи, видящих друг в друге лишь врагов?       С возрастом Мелэйна поняла, что людям свойственно ломаться под чужим гнётом, а их собственному «я» — стираться. Потому волшебница, когда наконец перестала делить мир на «чёрное» и «белое», когда взглянула на ситуацию под другим углом — углом жертвы — простила мать за сделанный ею выбор и приняла его, пусть и не считала правильным и закономерным. И единственным.       Однозначно: раньше было лучше. Хотя если дальше развивать мысль, то раньше и солнце было ярче, и трава зеленее, и воздух упоительнее, и сама девушка чувствовала себя гораздо легче, свободнее. Правда, летом она всегда, независимо от обстоятельств, становилась словно ходячий труп: худощавой, бледной и бесстрастной — одной из тех, кого со страшным нежеланием поднимала из могил.       Обычно после очередного подобного богохульства она запиралась в своей комнате, обозлённая на весь мир и людей, которым повезло, которым досталась нормальная семья, нормальная жизнь. А когда гнев достигал своего пика — обрушивала его уже на себя за то, что вообще думала о чём-то подобном, о других, о посторонних, о тех, кого она в глаза-то не видела, а уже завидовала, когда стоило бы позаботиться о себе и о своём следующем дне. Плакала, истерила, швыряла вещи по комнате, ярко выражала протест и хоть как-то пыталась бороться, пока не поняла: без толку. Что может сделать несовершеннолетняя глупая, давно плевавшая на мораль, отчаянная девчонка единственному родителю, будучи полностью зависимой от него? Не говоря ещё о том, что он и опытный маг, и такой же некромант с куда более внушительным опытом, и поборник идей чистокровности, и влиятельный волшебник с паутиной связей, — ну просто находка для Тёмного мага с вагоном амбиций! Очевидно, думать о таких глупостях, как противостояние или побег, было смешно и бессмысленно.       Раньше.       Сейчас же… она не уверена. Вообще ни в чём. Ни в том, что чувствовать себя в своей же комнате она будет как раньше — как в единственном существующем в мире островке, помимо Хогвартса, обеспечивающем ей безопасность и более-менее комфортное проживание в этом доме. Ни в том, что до сих пор придерживается прежнего мнения о безвыходности своего положения. Ни в том, что не загремит в Азкабан раньше времени, и уж тем более ни в том, что никто боле не узнает о её эксцентричных увлечениях.       К тому же в этом учебном году она стала старостой своего факультета — что не столько потрясло, сколько прибавило головной боли: это значит, что вести себя предстоит раз в десять тише и раз в двадцать — осмотрительнее. Расслабляться будет некогда.       Мелэйна открыла окно — в лицо плеснул ветер, принёсший с собой первые признаки собирающейся грозы — нотки петрикора. Жадно впустив побольше воздуха в лёгкие, девушка наконец опустила взгляд на ожидающего её большого чёрного филина. Он всё это время сидел на карнизе, нахохлившись, и глухо ухал, пронзительно глядя на хозяйку. Однако Мелэйна настолько крепко задумалась, что даже не то что не заметила его — попросту не услышала, хотя всегда держит ухо востро.       — Прости, — она рассеянно провела пальцами по тёмному оперению филина, — знаю, что не любишь, когда тебя игнорируют, но ситуация патовая.       Птица недовольно встряхнула крыльями и снисходительно протянула когтистую лапу, очевидно, не до конца простив такое возмутительное отношение к себе, но деваться было некуда. Волшебница аккуратно привязала конверт к конечности и тихо шепнула:       — Передай это нашему дорогому Розье. Разрешаю опустошить его запас печений для почтовых птиц, пока он будет читать содержание письма: уверена, его реакция будет стоить пятиминутной задержки.       И, ухнув на прощание, филин выпорхнул из окна, унося с собой все тяжёлые думы и сомнения. Девлин смотрела вслед удаляющейся птице до тех пор, пока та не растворилась в нависших над поместьем мрачных, почти чёрных тучах. Что ж, она совершила либо километровый шаг навстречу социуму, либо очередную глупость, за которую придётся расплачиваться не только душевным равновесием, но и, кажется, кровью. И не факт, что своей.       Очаровательно.       Боковым зрением девушка уловила едва заметное движение одной из теней на стенах и невольно напряглась, отшатываясь от окна. Проследив за неясным силуэтом, нырнувшим во мрак — туда, куда свет от пламени не достаёт ни под каким углом, — Мэл медленно расслабилась и невольно глянула на осколки вдребезги разбитого зеркала — подарок матери на семилетие, кажется. Глаза девушки на мгновение потемнели от затопивших сердце тоски и неуместной злобы, но непрошеные эмоции были пресечены на корню почти сразу: не время.       «Post tenebras spero lucem», — особенно ярко замерцали в воспалённом сознании чьи-то брошенные словно между делом слова, и Мелэйна через силу выдавила из себя кривую ухмылку, обезобразившую бледное лицо. Это было именно то, что она хотела бы вспоминать в последнюю очередь или не вспоминать вообще. Эта фраза — насмешка над ней и её существованием. Эта фраза — мертва и лишена смысла. Эта фраза — последний гвоздь, который забивают в крышку гроба некроманта. Те самые последние слова, которые обычно вытягивают из будущего покойника перед смертью.       Издевательство.       Она не выдерживает — откидывает палочку в сторону и срывается с места, вылетая за двери и едва не сталкиваясь лбом с противоположной стеной. Ядовитый шёпот, мешаясь с шипением, тонет в треске поленьев и теряется на фоне оглушительного хлопка:       — Post hoc non est propter hoc.