одно большое «сложно».

      В палате Юны тихо. Здесь нет кричащих плакатов с лозунгами о важности здорового образа жизни, медсестёр и врачей, взволнованных посетителей и подносов с лекарствами. Часы над дверью мерно тикают. Единственное, что выделяется из картины, – Джису. Она сидит на кресле, словно восковая фигура, положив ногу на ногу и скрестив руки на груди, пока её пальцы отстукивают по ткани брендового костюма странный ритм.       – Ты пришла в себя, – замечает она. – Хорошо.       – Я не помню, как потеряла сознание.       – Во время наложения швов. Не знаю, как у Рюджин это получилось, но у неё получилось врезаться так, чтобы ты отделалась лишь парой глубоких царапин. В скорой их попытались зашить, и ты сразу же упала в обморок.       – О… а что с Рюджин?       – Шов на лбу и лекция от Йеджи. Неприятно, но жить будет.       – Юджин и Вонён здесь?       – Скоро приедут.       – Я… слушай, я понимаю, как всё это выглядело, но…       Юна плотно сжимает губы, не зная, как продолжить. «Но» что? Она не может ни оправдать, ни объяснить это, не говоря уже о том, чтобы сказать хоть что-то, что сможет убедить Джису в правильности её действий. Издевалась ли она над женой убийцы своего отца? Да. Подстроила ли его смерть? Да. Входила ли в состав одного из самых больших наркокартелей Кореи? Да.       Простит ли её Джису?       Нет.       – Ну? Что скажешь? «Ты не так поняла»? Или придумаешь что-то поинтереснее?       – Я… – Юна качает головой. – Я не знаю.       – Не знаешь?       – Я понимаю, что слишком многое скрыла. Возможно, критически многое для наших отношений.       – О, ты ещё думаешь о наших отношениях.       – Джису…       – Дай мне договорить. Я тоже скрывала от тебя своё прошлое, своего брата, поэтому не думаю, что могу злиться, но… ты была в банде, Юна? Серьёзно? Ты убила человека?       – Он убил моего отца.       – Ты издевалась над его женой?       – Просто раз в год напоминала ей о том, к чему привело её молчание. Это не издевательство.       – Она в психиатрической больнице с нервным срывом! Ты знала, что до этого у неё были попытки суицида?       Когда Юна наклоняет голову, Джису устало выдыхает.       – Значит, знала.       – Да. Я вызывала для неё скорую. То есть не я, а моя система.       – Ты просто заперла её в доме как в тюрьме.       – Да.       – Юна…       – Она… она тоже виновата. Знала и молчала, покрывала его. И почему она должна жить так же, как и раньше, когда мой отец… когда он мёртв. Почему, Джису?       – Потому что самосуд – не выход. Если человек виновен, он должен отвечать по закону. Ты веришь в систему «око за око и зуб за зуб»? Что ж, если так, то я отвечу «око за око, и мир ослепнет». Какая польза от твоей мести? Труп? Женщина, лишившаяся рассудка? Что она принесла, кроме секундного удовлетворения?       – Теперь мой отец будет спокоен.       – Даже если бы тот мир и существовал, я не думаю, что он чувствовал бы себя спокойно, зная, что делает его дочь. Ты…       – Позорю его? Давай… давай, скажи это!       – Юна, – от её голоса мурашки пробегают по коже.       – Извини.       – Извинение всегда подразумевает под собой раскаяние, а тебе не жаль. Ты действительно веришь, что всё сделала правильно.       Юна кивает. Разумеется, это было как минимум неэтично, но… тот мошенник убил самого дорогого в её жизни человека, а его жена всё это время продолжала закрывать глаза и на его явные обманы, и на это преступление. И она заслуживает нормальной жизни? Она заслуживает того, чтобы радовать себя покупками и вкусными ужинами, пока отец гниёт в земле? Чёрта с два!       – Мы с тобой не сойдёмся, – качает головой Джису. – По крайней мере, не сейчас.       – Ты меня бросаешь?       – Просто прошу о перерыве. Мне нужно многое переварить.       – Меня едва не убили, а ты…       – Извини, Юна, но я… я просто не могу. Не после того, что узнала.

***

      Юджин выглядит ещё более разочарованной, чем Джису. Она бродит по палате от одной стены к другой, бормоча проклятия и маты, пока Вонён неловко ёрзает на жёстком пластиковом стуле. Они выглядят уставшими, но раздражение Юджин достигает пика.       – Ты хоть понимаешь, что натворила?       – Если ты о старике…       – Я о том, что ты втянула мою девушку в доведение до суицида, кролик. Ты… как ты могла так с ней поступить?       – Мне просто нужна была помощь. Она не знала…       – И что?! Юна, ты… я могу понять твоё желание отомстить, но втягивать в это человека, который о тебе заботится?! Боже, да я даже не могу описать то, как сильно злюсь на тебя прямо сейчас!       – Юджин, – Вонён касается её руки. – Не нужно. Успокойся.       – Не смей меня успокаивать.       – Юна действительно ничего мне не говорила.       – А если бы она попросила тебя разбросать наркотики по тайникам, ты бы тоже продолжала так её оправдывать?!       – Не драматизируй, – Шин скрещивает руки на груди. – Она всего лишь проверяла, работает ли система.       – Нет, она следила, в порядке ли твоё орудие пыток.       – Ты хочешь, чтобы я извинилась?       – А толку? Ты же ничего не поймёшь.       Вонён обнимает Юджин за плечи, притягивает к себе.       – Тише, – шепчет на ухо.       – Я в порядке, – качает головой Юджин.       – Ты должна присесть и успокоиться. Главное, что Юна цела. Остальное может подождать.       – Не может.       – Юджин, пожалуйста. Ради меня.       От нежного поцелуя в щёку Юджин на несколько секунд краснеет, а затем медленно опускается на свободный стул. Вонён устраивается на её коленях. Одна рука всё так же обнимает за плечи, пока вторая играет с короткими тёмными волосами, накручивает их, слегка тянет и поглаживает, ласкает так бережно, как это возможно. Затем большой палец чертит линию от уха до челюсти, поднимается к губам. Когда Вонён слегка надавливает на нижнюю, Юджин целует внутреннюю сторону её ладони.       – Вот так, – шепчет Вонён. – Спокойнее. Не нужно кричать.       – Прости, не хотела тебя пугать.       – Не извиняйся.       – Мы обсудим это наедине, кролик.       – Ясно, – отмахивается Юна.       Вонён пытается продолжить разговор, но все попытки быстро теряются в мрачном разочаровании Юджин и равнодушии Юны. Они сидят так ещё полчаса, пока медсестра не напоминает, что часы посещения окончены, и Шин не остаётся наедине с собой. Боль медленно отступает, но тело наполняет усталость. Она тяжестью ложится на плечи, давит, вжимает в постель и опускается на тело сверху многотонным свинцовым одеялом. Глаза слипаются.       «Слишком много разговоров о мести за день», – думает она, уже проваливаясь в тёплую пучину сна. – «Я разберусь с этим завтра. С этим и со стариком. И с Джису. Эти её принципы не помешают мне её вернуть».

***

      Машина Йеджи двигается плавно и быстро, лавирует между потоками, пока в салоне играют осты к дорамам, которые ещё в детстве Рюджин считались классическими. Пахнет кофе и кожей. От приятного тепла, ползущего по телу, клонит в сон, но Шин заставляет себя открыть глаза, сосредоточиться на дороге. Засыпать рядом с Йеджи это почти то же самое, что поворачиваться спиной к тигру, – всё с вероятностью в девяносто девять процентов закончится очень плохо.       – Ты можешь поспать, если хочешь.       – Нет.       – Не доверяешь? – Улыбается Йеджи.       – Да.       – Что не так?       – Всё в порядке.       – Рюджин…       – Заткнись и веди машину.       – Как грубо. Меня это заводит.       Шин не отвечает. Отворачивается к окну, чтобы всмотреться в очертания многочисленных Сеульских небоскрёбов, исследует взглядом другие машины и людей на обочине. Свет фонарей растекается в глазах желтоватыми кругами. Шов ноет, но это отвлекает от мыслей о мягкой кровати и сне.       – Ты пропустила поворот.       Рюджин знает, что не пропустила.       – Мы едем ко мне, – подтверждает Йеджи.       – Нет.       – Да, Рюджин.       – Как только ты остановишь машину, я поеду к себе.       – Сейчас тебе будет лучше у меня.       – Не будет.       – Рюджин, холодильник в твоём доме выглядит так же пусто, как в черепной коробке у Ли. И ты спишь на диване. Серьёзно, у тебя даже подушек нет, ты просто засыпаешь на подголовнике. Как врач, я могу сказать, что сейчас это может привести к тому, что швы разойдутся.       – Плевать.       – То есть это означает, что ты не против больничного?       – Что? – Шин скрещивает руки на груди. – Нет!       – Но, если твои швы разойдутся, то я обязана буду сообщить об этом. Думаешь, если я скажу, что тебя стоит отправить в отпуск на пару недель, кто-нибудь будет с этим спорить?       Ответ очевиден.       – Нет.       – Тогда к кому мы поедем?       – Я буду спать в гостевой комнате. Или вообще не буду.       – И откуда в тебе такое упрямство?       – Да или нет, Хван.       – Как скажешь, – кивает Йеджи.       Всё следующее время они молчат. Йеджи заказывает ужин в одном из тех ресторанов, которые Рюджин не сможет позволить себе даже после того, как продаст все органы, а затем готовит гостевую комнату. Постельное бельё, судя по этикеткам, куплено всего несколько дней назад, и Шин не сдерживает желание провести по нему пальцами, чтобы почувствовать гладкость настоящего шёлка. В квартире Йеджи так же, как и раньше, приятно пахнет сандалом и морем. На стенах нет фотографий, но повсюду расставлены шкафы и полки, забитые энциклопедиями, медицинскими справочниками, научными монографиями.       На диване в гостиной валяется блуза, – слишком дешёвая, чтобы Хван согласилась такое надеть. Рюджин закрывает её подушкой.       – Не ревнуй.       – Я и не ревную, – выплёвывает Шин.       – Она не так хороша, как ты. Совершенно не знает, как пользоваться языком. На 2 из 5. С большой натяжкой.       – Мне неинтересно об этом слушать.       – Я так не думаю.       – Тогда начни думать.       – Шин Рюджин, – Йеджи падает на диван рядом и улыбается. – Меня забавляет твоё желание доказать собственную силу, но может закончим с этим? Ты нуждаешься во мне.       – Нет.       – Да. Ты злишься, потому что я никогда не буду нуждаться в тебе так же сильно, поэтому не хочешь это признавать. Но правда в том, что я и ни в ком другом не буду нуждаться.       – Общение с тобой вредит моему психическому здоровью.       – Если там ещё осталось то, чему можно навредить. Посмотри правде в глаза, Рюджин, ты была поломана ещё до моего появления в твоей жизни. Насилие в семье, насилие в военной академии, служба в армии и гибель отряда, травмы. Думаешь, справилась с этим? Это не так.       – Ты что, мой психотерапевт?       – Нет, но я изучаю тебя последние несколько лет.              – Отстань от меня.       – Не хочу. Просто пойми, что я ничего не испортила. Ты всегда была такой. Я лишь показала, что ты можешь не скрывать свою сущность.       – Отвали, – повторяет Рюджин. – Я серьёзно.       Отказавшись от ужина, Шин закрывается в комнате и ложится на кровать. Голова всё ещё ноет, но это не идёт ни в какое сравнение с тем, насколько сильно болит пульсирующий комок в груди. Воспоминания проносятся кадрами киноплёнки: удары отца и пощёчины от матери, сбитые в уличных драках костяшки, грубые тычки полицейских и пинки от руководящего состава в военной школе. Это закончилось только к шестнадцати, – однажды девочки с курса старше решили проучить её за что-то и подкараулили после дежурства; Рюджин тогда была слишком зла на мир, чтобы понимать, что делает, поэтому разломила деревянное древко швабры на две части и начала махать ими как нунчаками. Кажется, тогда всё закончилось несколькими переломами и выбитыми зубами, но после никто больше не решался с ней ссориться.       «Можно сказать, что это счастливый финал», – мысленно ухмыляется Рюджин.       Она поворачивается на спину и закрывает глаза, плотно сжимает губы. Плевать, что думает Йеджи. Она хорошо разбирается в психологии психов, но Шин – не псих; она взрослая и вполне здоровая с психологической точки зрения девушка, которая в состоянии понять, что хорошо, а что плохо.       «Чер права», – снова бормочет внутренний голос. – «Надо бы поменьше слушать эту социопатку. Она просто хочет испортить мне жизнь. У неё не выйдет».