одно большое «сложно».

      Рюджин ненавидит злиться. Это чувство напоминает ей о детстве, когда мать, вернувшись домой с работы, ещё несколько часов кричала на неё, называя «сукой» за то, что у неё опять не получилось ничего приготовить. Это напоминает об отце, который наблюдал со стороны. Он ведь тоже был дома всё это время. Почему кричат только на неё? Это несправедливо!       «Мир жесток», – снова напоминает внутренний голос, слишком похожий на насмешливый тон Йеджи, но Рюджин в очередной раз отказывается слушать. Она соглашалась почти каждый день смотреть на изуродованные тела и общаться с больными ублюдками не для того, чтобы мир оставался таким. Может, это и эгоистично, но Шин хочет, чтобы её действия меняли хотя что-то. Не жизнь пары человек, которых теперь не убьют, а глобальнее. Чтобы дети больше не забивали других детей битами, чтобы их не забрасывали в стиральные машинки, не насиловали и не убивали.       Вот, блять, ради чего она это делает! И к чёрту тех ублюдков, которые считают, будто поощрение ёбаного буллинга помогает подросткам взрослеть!       Она врывается в кабинет генерала словно торнадо, и тот удивлённо приподнимает брови.       – Прошу прощения?       – Стоило бы, – Рюджин крепче сжимает отчёт о вскрытии. – Вы чёртов ублюдок.       – Лейтенант, вы не имеете права…       – Нет, это вы не имеете права так забивать на своих, блять, кадетов! – Она бросает бумаги на его стол, фотографии трупов рассыпаются, и он вздрагивает. – Шрамы на руках и гортани, волдыри. Я знаю, от чего это бывает.       – Тут не школа танцев, офицер. Естественно, кадеты травмируются.       – Что вы делаете с кадетами, что они стирают так пальцы?! А шрамы на гортани? Вы засовываете им в глотки пруты или что?       Он встаёт, пытается выглядеть больше, но Рюджин только злится ещё сильнее. Это типичный признак защиты. Если на животное, – или человека, хотя это почти одно и то же, – нападают, оно всегда старается увеличить размеры собственного тела, чтобы напугать противника. Королевские кобры раздувают капюшон, двурогие бычки растопыривают жаберные крышки, медведи поднимаются на задние лапы, люди обычно обещают, что уволят или посадят. Как… типично.       Рюджин скрещивает руки на груди, когда генерал, краснея от злости, начинает кричать, что никто из них, – глупых копов, – не имеет право ни в чём его подозревать. Конечно, он любил своих кадетов так же, как собственных сыновей. Разве он мог сделать им больно? Разве…       – Достаточно, – прерывает Йеджи, выступая вперёд так, чтобы оставить Рюджин за спиной. Раньше это казалось Шин способом защитить её, сейчас – демонстрацией силы. Хван показывала, что без неё, – её протекции, – никто из них не задержался бы на этой должности, да и самого отряда, наверное, не было бы. Может, и так, но всё равно обидно.       – Доктор Хван, следите за своими сотрудниками!       – Во-первых, Рюджин не мой сотрудник. Во-вторых, мне кажется, все её подозрения вполне разумны. Вы говорите, что любите этих мальчиков, заботитесь о них. Ну, тогда вы определённо должны знать, откуда на них эти шрамы? Если вы не знали, вы плохой руководитель. Если знали, но ничего не делали, то ещё худший. Вы в проигрыше. В любом случае.       – Вы не имеете права так говорить!       – Я всего лишь делаю выводы. Сперва ваш кадет кончает с собой из-за издевательства, которые вы не остановили, а затем кто-то вешает пятерых других так же, как его. Командир бригады этого кадета сбегает. Вы действительно думаете, что сможете сохранить пост? Если до вас не доберётся пресса, то родители детей, которых вы годами мучали, точно найдут способ. И, кстати, генерал, я сегодня же потребую проведения независимой проверки, включающей работу кадетов с психологами. Молитесь, чтобы вас просто отправили на пенсию, а не посадили.       Генерал ещё надеется, – Рюджин понимает это по блеску в глазах и ухмылке, – но тот, кто сталкивался с Хван Йеджи, редко возвращался таким же, каким был до. Нет, она не врёт и не преувеличивает, проверка будет, и его точно посадят, лишив всех званий. Школу не закроют, но она никогда уже не будет прежней. Что ж, приятно знать.       Возможно, это единственное приятно событие за последние несколько месяцев.       – Ладно, – выдыхает Черён, когда они выходят на улицу. – И какого хера это было? Рюджин?       – Он издевался над ними.       Черён качает головой, скрещивая руки на груди.       – Знаешь, что происходит, когда в дело вмешивается личный интерес?       – Это не личный интерес, а гражданская позиция. Этих детей отправили сюда, чтобы научить чему-то полезному, навыкам выживания, а они получают только боль и проблемы. Как думаешь, что произойдёт, если подросток, над которым издеваются, получит в руки оружие? Чжунхо покончил с собой, но что, если бы на его месте оказался кто-то злее, мстительнее? Затравленный ребёнок, которому нечего терять, находит пушку. Вопрос не «будет ли он убивать?», а «скольких он успеет убить, включая себя».       – Можем перенести разговоры о массовых расстрелах на потом? – Спрашивает Йеджи. – У нас всё ещё есть пять трупов. Я хочу закончить с ними раньше девяти.       – Серьёзно?       – У меня планы, а это дело не настолько интересное, чтобы их отменять.       Рюджин хорошо знает этот тон. Спокойный и полный уверенности, будто Йеджи знает, что закончит это дело до девяти или даже раньше. У неё уже есть группа подозреваемых, и она просто убирает их одного за другим, пока не доберётся до того самого. Шин кажется, в её чувствах к этой девушке есть что-то первобытное. Наверное, так древние люди чувствовали себя, когда приближались к огню, – страшно до дрожи в коленях, но в то же время так любопытно и… тепло. Людям всегда нужно тепло. К сожалению.       – Йеджи, – зовёт она, когда Черён отходит на несколько метров. – Ты действительно сделаешь это?       – Устрою проверку? Конечно. Он больше никогда не будет работать с детьми. Ну, или вообще работать. Ты меня знаешь.       Усмешка выступает на губах.       – Нет, – качает головой Рюджин. – Не знаю. Вообще не знаю. Как и ты меня.

***

      Сообщения о новом трупе появляется через час. За полчаса они добираются до центра леса, заросшего кустами, мхом и елями, и Рюджин присаживается на корточки рядом с ямой примерно в полметра глубиной. Из земли торчат заострённые палки, на одной из которых висит тело. Мужчина, лет сорока, – может, немного старше, – седой и тощий, можно даже сказать высушенный.       – Таким ловушкам учат в училище?       – На первых курсах. Это одна из основных ловушек, возможно, даже самая основная.       – У него есть документы, – Черён выуживает из кармана брюк потёртый бумажник и поднимает из ямы рюкзак. – Это отец Чжунхо.       – В рюкзаке простынь. Такая же, как те, на которой подвесили пятерых кадетов.       – Кажется, мы нашли того, кого искали, – хмыкает Йеджи. – Мотив очевиден. Эти парни лучшие в рейтинге, наверняка издевались над его сыном, довели его, а он отомстил.       – Но Сыну защищал Чжунхо.       – Он лишился сперва жены, а потом сына. Не думаю, что он всерьёз думал, что кто-то мог позаботиться о Чжунхо. Просто злился.       – Конечно, – кивает Джису. – Но как он узнал, где пройдёт испытание? Генерал сказал, они выбирают место за несколько часов до начала.       Йеджи обходит яму, разглядывая тело, и Рюджин чувствует, как знакомый жар заполняет её. Почему она всё ещё ведётся на это? Разве это справедливо? Нет! Так не должно быть!       – Если факт буллинга вскроется, работу потеряет не только генерал, а всё командование. Те пятеро бы не рассказали, но Сыну не такой, как они. Если бы он сбежал или рассказал кому-нибудь, у них появились бы проблемы.       – Генерал дал координаты.       – Юна, когда вернёмся, пробей местность на предмет наличия мобильных. Кодекс запрещает их иметь, и большинство местных противники технологий, но им нужно было как-то связываться с отцом Чжунхо. Найди любой цифровой след.       – Да, доктор.       – Рюджин, ты была кадетом. Поставь себя на место парня. Скажи, куда бы ты пошла.       – Не домой, родители на стороне школы, и не в школу, там те, кто хотел меня убить. Я хорошо ориентируюсь в лесу, я обучен этому, значит, я буду пробираться лесом.       – Почему он не пойдёт в полицию? – Спрашивает Черён.       – Да, просто придёт в участок к таким же тупым копам, как ты, и скажет, что генерал Ли, – герой Кореи с наградами, – позволяет пытать детей в стиральных машинках и хочет его убить. Как быстро тебя вернут в школу? – Качает головой Йеджи. – Он не тупица, знает, как выживать, так что захочет найти место побезопаснее, чтобы решить, что делать дальше. Есть такое, Рюджин?       – Я бы на его месте пошла выше. Оттуда хорошо видно пространство, дороги, есть несколько путей отступления.       – Мы едем туда.

***

      Сыну сдаётся сразу же после того, как видит удостоверения. Он потерян, подавлен, но готов говорить, и Йеджи принимает эту новость с явным облегчением. Если не придётся вытягивать из него показания против командования, она успеет сесть на поезд в пять и к восьми вернуться в Сеул, чтобы заняться делами. Рюджин это почти злит. Пять трупов, а она всё ещё думает о своих делах? Серьёзно?!       У Юны получается найти несколько сообщений с координатами, и этого оказывается достаточно для доказательств. Рюджин думает, что должна быть рада, – теперь жизнь мальчиков станет легче, но… Хван снова занимает все мысли, затягивает в себя словно в водоворот, не позволяя дышать, пока её нет рядом. Шин не знает, – не понимает, – как жить, не думая о хороших днях, когда она ещё верила, что такой человек, как Йеджи, может её любить.       А можно ли вообще?       Такие, как Хван, встречаются один раз в жизни и остаются в памяти и на теле глубокими шрамами, болезненными воспоминаниями. О таких мечтают, а потом проклинают, пытаются забыть, но не получаются. Они как пресловутые «2+2=4», навсегда откладывающиеся в памяти, клеймо на мозге, заевшая песня, что бесит, но никак не желает уходить.       Рюджин старается не думать, но в поезде Йеджи садится именно к ней, забирает из рук книги и стучит по запястью, требуя внимания.       – Что?       – Ты действительно думаешь, что мы ничего не знаем друг о друге?       Хочется услышать хотя бы немного грусти или любопытства, но голос такой же равнодушный, как и всегда.       – Да. Тебя это беспокоит?       – Нет, просто хочу знать, почему ты так думаешь.       – Ты даже с моими родителями не знакома и даже не упоминала своих до дела в Пусане.       Губы Йеджи кривятся в наглой улыбочке, от которой сердце привычно бьётся чаще.       – Я предпочитаю работать с травмами, а не с теми, кто их нанёс. В этом я эксперт.       – Поэтому ты опасна. Ты видишь, что ранит человека больнее всего, и бьёшь туда. С такими нельзя встречаться. В какой-то момент они просто поливают тебя дерьмом и оставляют.       – Я не делала этого с тобой.       – Ты делала хуже, – отвечает Рюджин. – Ты… ты всегда видишь травмы, знаешь, как сделать больнее.       – Потому что это моя работа. Ты винишь меня за то, что я хорошо с ней справляюсь?       – Мне надоело быть частью твоей работы, надоело то, как ты относишься. Я… я рада, что теперь между нами всё кончено.       – А если не кончено? Если, – Йеджи наклоняется почти вплотную к её уху, скользя по нему губами. – Я не хочу, чтобы это кончалось.       – Мне плевать, – бормочет Рюджин, и тело вдруг наполняет облегчение. Наконец-то… Боже, она действительно смогла это сделать. – Мне плевать на тебя, Хван Йеджи.       – Ты врёшь. Что мне сделать, чтобы ты перестала врать?       Воспоминания проносятся в голове Рюджин. В жизни Йеджи всегда было много тайн, к которым Шин старалась относиться с уважением, но оставалась одна, которая беспокоила её больше всего. То дело, которое она хранила в закрытом ящике в кабинете и перечитывала в особенно плохие дни.       – Расскажи, кто такая Пак Юми. Ты изучаешь её дело последние два года. Я хочу знать, почему.       – Она тебя не касается.       – Ну, вот и ответ. И я не вру. Мне действительно плевать на тебя. А ещё ты очень много обо мне не знаешь.

***

      Мурашки пробегают по спине, когда Рюджин открывает дверь в квартиру. На первый взгляд всё хорошо: её куртки на вешалке, ботинки стоят ровным рядом, даже мелочь в вазочке на тумбе в том же порядке, но что-то всё равно не так. Слишком… тихо.       Она вытаскивает из кобуры пистолет, делая несколько осторожных шагов в сторону гостиной. Если бы хотели убить, то уже сделали это, значит тот, кто ворвался к ней в дом, хочет поговорить. Что ж, лишь бы не Хван, остальное Рюджин выдержит.       Ну, или думает, что выдержит. При виде знакомой ухмылки Шин невольно опускает пистолет и отступает на несколько шагов. Они не виделись с того дня, как Рюджин, окровавленную, в порванной одежде, с несколькими пулями в теле, отвезли в госпиталь в Сеуле. Как давно это было? Пять лет назад? Шесть?       – Только не ты…       – Я тоже очень по тебе соскучилась, дорогая. Нужна помощь. Срочно.