Порченная.

      — Цюця, — позвал голос, что доносился из закрытой двери моего жилища, камеры, моего убежища, моего… А, впрочем, к черту.       Гнев больше не стучит по вискам, из-за клички, отчаяние перешло в апатию, а прежде холодный ужас в стандартную эмоцию, я была в неком ожидании. В ожидании чего? Я отвечу: смерти. Ждать участи приходилось без трепета, без дрожи и слез, это было что-то обыденное, тривиальное, именно то, что, будто происходит каждый день. И я радовалась этому. Ведь цепляясь за это чувство, я таким образом могла хоть маломальски вернуться в то время, когда была ещё больна, а папа был настолько близко, что к нему можно было бы прикоснуться ладонью, правда, смерть, напоминая о себе, грозно дышала в затылок. Некие вещи тут остались прежними, кроме, пожалуй, отсутствия отца и нового мира — мелочи, Боже, ну какие же это мелочи, ведь правда? Я сразу невольно усмехнулась, не сдержавшись. Мне думается, что только пресловутый юмор спасал меня от безумства, в котором я медленно, но верно начинаю шаг за шагом утопать.       — Иду, — тихо ответила, вставая с кровати, разглаживая спальную рубашку, подходя к стулу, где висела одежда. Как только с одеванием было покончено, я пару раз постучала по двери, мол все готово.       За пол года ко мне приставили учителя по языку их мира. Мне даже нравилось обучение, оно отвлекало, и я, наконец, могла хоть немного понимать обрывки фраз и неумело, но хоть бегло говорить. У меня и выбора не было: тут либо учишь, либо, кратко говоря: идёшь нахуй, без знаний.       Многое поменялось, для вас это покажется малым, но одно новое событие, что происходило здесь, действительно считалось многим. Первое — обучение языку. Второе — начали узнавать про русский и его особенности, но это плохая новость, потому что быстрее от меня избавятся, продав куда-то. А третье произойдёт скоро — нас, я имею ввиду меня и Славу, для ещё большей эффективности, заберут на парную миссию, чтобы прочитать найденные хантерами древние летописи, такое часто случалось, ведь в нашей группе, состоящей из уже семи человек, двое мужчин разговаривали на итальянском, две женщины на французском и лишь одна девочка и Слава говорили соответственно на немецком и русском, пока не появилась я, в итоге без группы осталась девочка. А на охрану наняли Золдиков.       Обычно семья убийц редко, даже не специализируется на охране, это долго и муторно, не так уж и оплачиваемо, вообщем, сплошная морока, но тут особый случай, мы элитный товар, настолько, сами по себе дорогие, что если продать одного из нашей группы, то по словам Славы, можно прожить девять жизней, явно ни в чем не отказывая телу и разуму, но дело был не в этом. Из-за редкости и баснословных бабок, многие чернушные хантеры, банды, люди из других цехов и подразделений — естественно хотят заполучить этот товар, настоящих носителей языков, поэтому нас скрывают, держать тут, под сырой землей, что потом станет братской ямой. И Золдики, дабы не упустить редкую возможность, решили проверить территорию: запомнить наши лица, приблизительное место нахождения и другие полезные данные. Глянуть на конфетку, быстрее, чем вскроется обертка. Впрочем, и те хантеры, что нас укрывают тут на попечительстве правительства, прекрасно знают об их причинах, потому будут находиться рядом с нами все время, чтобы Золдики не разнюхали ничего лишнего. Иного выхода нет, в данный момент, они лучше всех защитят говорящих на древних языках.       Стоя рядом со Славой, когда нас вместе поставили на миссию и озвучили меры предосторожности и что будет, если мы ослушаемся, мы лишь кивнули головой: этого следовало ожидать, особенно уж учитывая обстоятельства, потому и страха как такого не было, они всегда грозили смертью, так до сих пор и не поняв, что самый главный страх — быть в неволе. Бесспорно, мы будем настороже, но не более. Золдики       умны, они не будут делать ничего страшного и опрометчивого.       Меня встретил тот же самый человек, что и каждый раз забирал меня со столовой. Ласковое «Чмо», что было придумано в порыве злости на его кличку «Цюця», уже приелось к нему. И я вновь бросаю взор: чёрные волосы под горшок, белая униформа, беспристрастный взгляд и иногда тупые шутки — они все одинаковые, словно фантики с одного завода, эти люди, «хантеры», «пидоры», как их называл Слава, были мне до тошноты в горле противны, я от всей души желала им смерти, всегда готова как кошка: обоссать их гнилые, как и они сами, тапки, пусть и гордости у меня не было.       Мы идём некоторое время по коридору, заходя в одну из дверей. Это была просторная комната, но тут не было ничего, кроме стула и камеры напротив него. Когда я присаживаюсь, мой провожающий, как вы уже знаете: «Чмо», включает камеру, глаза долго, около минуты смотрят, уж пока сухие губы не разомкнулись, начиная верещать будничный текст.       — Меня зовут Соломия. Мне шестнадцать лет. Язык: русский. Период нахождения: пол года, — когда я произношу весь этот бред, мне хочется взять пистолет, хоть и воображаемый, приставить дуло к виску и всадить в себя пару пуль. Долго мучаться от боли, пробуя на вкус метал собственной крови, но думать, что я свободна и жива, а не кукла. Правда, вместо этого, лишь бесцветно киваю головой, дабы подтвердить, что запись, наконец, законченна.       — Молодец, Цюця. — Выдаёт «Чмо», он подходит ближе ко мне, намереваясь погладить по голове, словно домашнее животное, я бы хотела увернуться, но сил нет, молча терплю потную ладонь на своих жестких волосах, капля крови образовывается на губах, из-за сильного прикуса. Каждый день моя ненависть копилась в котле ожидания, норовя вот-вот вырваться.       Вы наверно зададите один вопрос: зачем говорить это каждый день? Вообщем, суть заключается в статистике, так корректней вести отчеты про изменения объекта: внешность, а именно болезни, развитие речи, психологический анализ. Но это лишь прилегающее к основному, относительное, самой главной причиной было — дать нам, дебилам, почувствовать себя плешивой свиньей, коровкой, чьё мясо в дальнейшем будет красиво разрезано и выставлено на продажу, то есть аукцион, мухи будут ласкать плоть, а кровь гнить под ногами. Но, к удивлению, врачей, что являлись здесь рабочим персоналом, все семеро объектов реагировали абсолютно спокойно и смирно на холодную, грубую смерть. Будь что будет. Они не могут понять, никогда не поймут, что чувствует человек, что жил в ожидание свиданья со смертью, без шанса его даже пропустить или отвергнуть. Мало кто поймёт… Потому и на лицах недоумение, а на наших лишь скука и плешивое облегчение, от того, что даже в этом мире, все идёт по тому же прежнему руслу, как говорится: на западном фронте без перемен.       Как вы поняли, напоминать о нашем скотном месте, эти люди любили всегда, они не стеснялись и не возражали, что в случае той же повреждения психики, объект не сможет дать им данные, они просто наслаждались процессом давки и изучением информации. И наверно те, кто основал эту лаборатории, как из Resident Evil та же Umbrella, были конченными.       — Мы все здесь не долгоиграющие проекты, — произнёс Слава, когда мы в очередной раз обедали в столовой, он медленно качает головой, цокнув языком, но тут скорее со скуки, нежели гнева. Того безумного, сумасбродного отчаяния, что было у него на лице в первый день, мне больше и не довелось с тех пор уж никогда и видеть. — Мы так… Единоразовая акция.       Сидя в столовой, мы успевали многое обсудить, и каждый раз все это было произнесено более, чем спокойным тембром голоса. И никто не препятствовал этому. Здесь время идёт по-другому, смерть неизбежна, она стоит на пороге, но тем не менее, ещё не вошла. Мы не видели смысла переживать, ведь бережём силы, чтобы просить о сохранении этой никчёмной и одновременно до ужаса удивительной жизни. Кто бы что не говорил, как бы не было похуй, глядя на крадущуюся смерть, это не означает того, что, обретя новый глоток воздуха, я не захочу пожить хоть немного для себя.       Лучи солнца, закат, рассвет, звёзды, пение птиц, пирог из духовки, лимонный сок, улыбка папы — люблю жить, но все нарушено с тех пор, как я перестала бояться смерти.       — После достаточного получения информации о наших языках, нас вероятно просто продадут? — с языка сыпались разные суждения и мысли, но выбрала я, почему то конкретно это, мне, казалось, что смерть, продажа органов, быть высушенным экспонатом в музее — куда лучше, чем быть псом на привязи ебанутого магната, быть игрушкой в его руках, но даже, если я попала бы в эту ситуацию, то умоляла бы оставить в живых. В надежде пожить для себя и для отца.       Слава мимолётом глянув на меня, лишь кивнул головой, мол он такого же мнения, затем спустя минуту молчания, когда до конца обеда остаётся ещё пять минут, он вновь поворачивается ко мне, но теперь слегка поигрывая бровями, на что я сразу нахмурилась, ведь, когда на его лица такая паскудная мимика — ожидай чего-то странного. И действительно, открыв рот, он заточено, как будто по-актёрски, произнёс:       — Хочешь шутку?       Я переключила взгляд с него на грязную тарелку после жирного мяса, показательно не реагируя, но все же не выдержав, желчно говорю: — Ну, давай, шутник.       — Так вот, — сделав небольшую паузу, чтобы прочистить горло, Слава, наконец-то, отвечает: — Приходит как-то Раскольников к старухе, а та ему: «Как долг то отдавать будешь? А он отвечает: « По Рублю», — и гогочет дурачок, да так сильно, что вон аж слюни вылетают со рта, а руки плотно держаться за живот, в приступе приятной боли. Все это время я лишь скептическим взглядом отсматриваю картину маслом. Натюрморт «Девочки и персики». Но все же уголки губ невольно подскочили вверх.       В следующем месяце, занятия с репетитором усилились, но вновь ни слова со рта, как я выразилась вначале: это здорово отвлекало от мирских, скажем так, бед. Теперь в отделении у каждого бедняги, которому довелось попасть сюда, были мысли о скорой смерти или продаже на аукционе.       — Как иронично то, Славка, — пробормотала я, переключаясь то между ним, то стеной и тарелкой. В последний месяц я была, словно в прострации: все, что до этого, казалось, безудержным хаосом, безумием и абсурдом, теперь было просто ничем, бессмыслица и все. Я начала плохо спать и есть, как в первые дни прибывания тут, мой кругозор сузился на трёх вещах: рутинный разговор с камерой, Слава, смерть — финальная точка деградации личности.       — Что такое? — безучастно и как-то тоже далеко от реальности, в тон мне прожужжал Слава, его взгляд был направлен в ноги. Социальная батарейка потухла, Бобик сдох, ведь позитивом его заряжала я, а теперь и сама уже не в силах улыбнуться.       — Мы рады тому, чего боялись, — ответила я, все дальше и дальше уплывая вслед за воображаемыми облаками. Что-то было не так, сломанный пазл, сломанное что-то внутри. — Эй, Славка… Славка-Славка, — как мёд: тягуче, медленно протянула его имя, через секунду, вновь продолжая: — Такое ощущение, что мы скоро расстанемся, кто-то умрет, а кого-то продадут.       — Я чувствую близость смерти.       — Лучше, чем быть проданными.       Усмешки волнами расползлись по лицам.       Через год так и случается, хоть и не все предсказание в точности да сбылись. Двое пожилых мужчин умерли от хвори, лучшие врачи не смогли ничего сделать, даже те «небесные люди», как говорят в Китае, могут умереть от любой болячки. Вы думаете, я ещё что-то про них добавлю? Нет, мне похуй. Они сдохли и все, и я за ними потом отправлюсь. Мы даже так и не разу не поговорили, но Слава отреагировал по-другому, он был человеком больше, чем я сама.       Трупы так и не показали, не было ни чёрных лент, ни объявленного траура, но почему-то мерзкий запах стоял в носу, он был точно фантомным, иногда, когда была бессонница, я отчётлива могла коснуться чей-то холодной руки, не было криков и визгов, не было даже омерзения, я в ответ крепко сжимала руки мертвецов, будто бы сопереживала им. По ночам в коридорах был слышен тихий плач Славы, а на утро он был свеж и твёрд. Затем «Чмо» — мой провожающий, сказал следующее: — Их тела были отданы под исследования, а затем сначала кремировав и закупорив останки, каждый шмат будет распределён по объектам аукциона, — его лицо было насмешливым, но в тоже время немного гневным, из-за того, что так быстро ушли из жизни два качественных объекта. Я лишь сглотнула вязкую слюну, у меня не было ответов и вовсе не было вопросов. Нас осталось пятеро душ.       — Объект семь, подъем! — вскричал голос за дверью, перед этим обрушивши на неё тяжёлые и звонкие два удара кулаком. «Иди нахуй!» — очень хотелось мне крикнуть, но вставать все же пришлось, ведь сегодня день парной миссии.       — Волнуешься? — спросил Слава, пока нас проверяли по всем пунктам безопасности. Карие глаза глядели на меня в упор, молчаливо готовясь поддержать или пустить очередную шутку.       — Трясусь от холода в плюс пятнадцать, — иронично, немного подыгрывав бровями, произнесла я, но в голосе, правда, не было радости. Я хотела лишь вздохнуть чистый воздух и выйти на улицу, и здесь улыбка вновь вот-вот треснет: когда я только попала в этот мир, это и было мое первое желание, а тут, сейчас кто знает… Может оно и последнее.       Ошейник со встроенной бомбой давит на шею, глотать тяжело, но дышать нормально, воздух ещё не перекрыли, технология простая: «возможная» попытка сбежать, в кавычках ведь это невозможно, решается одним нажатием кнопки. Бум! И филигранно оторванная голова вмиг слетает с плеч, и все это сопровождается ручейком крови.       — Ох, это будет красиво, — бесцветно пробормотал Слава, рассматривая цифру шесть на штанах, в надежде увидеть такую когда-то на трусах.       Во мне нет больше гнева. Я ем и запиваю свою злость, в тайне мастурбируя с картинками смерти этих людей: широко раздвигая ноги, лаская стенки влагалища, быстро протирая пальцем клитор — на потеху тем, кто смотрит за камерами, что установленные в моей комнате. Но страх боли всегда был со мной, этого, как не странно, нельзя унять. Хоть и к смерти я питала исключительно нейтральные чувства, точнее сказать безразличные, ведь она не вызывала одним словом ничего.       Длинный коридор, но светло, как на солнце, мы долго идём: два провожающих спереди, мы со Славкой за ними и ещё два за нами сзади, чтобы точно никуда не сбежать. А кто собирался? У нас будто-то бы были какие-то шансы…       — Вы помните про правила, — произнёс один из провожающих, стальным взглядом наставленным на нас, как нацеленное ружьё. И смотрел он до тех пор, пока не услышал четкого «Да». Хочется плюнуть ему в лицо, разрезать его лицо и всадить гребанный ствол прямо в его приказный, грязный рот, слышать его вопли, видеть слюни, что текут, лопнувшие капилляры и…       Мы со Славой невольно застыли, как холодный воск, дрожавшие руки хватались за футболки, не зная, что делать и реагировать, но тело выступило машинально, ведь когда солнце светит прямиком в глаза, они автоматом начинают слезиться. Вы правильно поняли, спустя практически два года, мы впервые увидели солнце. Яркое-яркое и тёплое, несравнимое с батареями в лабораториях.       За мыслями я и не заметила подлетающий к нам вертолёт. Поездка к месту прошла без проблем. Мы летели над пустыней, прежде она носила имя «Сахара», сейчас же «Илден». Оставшийся путь до назначенного места, мы проехали на машине. И стоило говорить, сколько с нами рядом было людей? Они были с каждых сторон, в руках автоматы, и ещё черт знает что.       — Египетские пирамиды… — тихо, даже шёпотом проговорил Слава и мимолётом бросил взгляд на меня, но я отгородилась от всех, в надежде представить, что еду не на миссию, а на отдых вместе с отцом, но в итоге, когда глаза открываются, они безучастно глядят в окно на бескрайние массивы песка и даже иногда встречающиеся кактусы, ожидая внутренне чего-то необычного и странного, это называлось просто одним словом — опасность.       — Выходим.       Нам выдали по панаме и накидке, все в белом цвете, одежда должна защитить от предстоящей жары, затем обещали куртки, все по прежнему. Днём в пустыне — можно сдохнуть от жары, ночью же, пожалуйста, милости просим, умереть от холода. Нас отвели к палаткам, рядом стояло много таких. Наверняка, в одной из них были книги или другие древние письменности, которые я со Славой собственно и должна расшифровать. За мыслями не заметила, как мы уже были внутри одной из множества палаток, где наряду было много охраны, ведь место было просторное: постелена скатерть внизу на дерево, что тут поставили вместо пола, лампочка на верху в центре, стол широкий расположен ближе к самому концу палатки и много стульев и сумок. Нас усадили на стулья, дав по бутылке воды и по паре странных и сомнительных бутербродов, но грех жаловаться.       — Соломия, — позвал Слава, все глядя на выход из палатки, не отрывая взгляда, будто чего-то ожидая, рукой почёсывая шею, иногда неприятно кривляясь, выпаливая быстрое, но тихое: — Блядские ошейники, песиков нашли, ещё б породу дали, ну как у этих Чихуахуа…       — Не волнуйся, мы для них тоже своего рода порода, — отметила, так же раздраженно протирая запревшую кожу, стараясь нежно и филигранно отодвинуть хуев ошейник, слегка поворачиваясь в сторону Славы. — Так чего хотел?       Но тот не отвечал, замерев, продолжая смотреть на выход. И я направила сухой взгляд туда же, в миг как кукла мертво и безвольно застыв, когда в глаза бросились длинные и чёрные волосы, вперемешку с бездушными ониксовыми глазами, направленными, казалось, в душу.