Следуй за Воронами

      Йеджи на руках вынесла Джису из бывшего дома семьи Кловер, плачущую и страдающую, тянущую руки к мёртвой дочери. Её удалось довести до амбара с сеном, где всё пропахло им и летучими мышами, которые вылетели на охоту ещё вечером. Чхве вцепилась в плечи Хван, до сих пор плакала и не могла прийти в себя. У самой Йеджи уже практически не осталось эмоций — она устала, вымоталась, и если сначала она исполнилась мести, прирезав Рюджин, то сейчас внутри была безграничная усталость. Во-первых, Юнги услышал, что она предложила Черён убежать. Во-вторых, Юнги застрелил дочь Джису.       Он застрелил невинного ребёнка.       А самое главное — он застрелил дочку той, которая жила рядом, бок о бок, была утешением для Йеджи и любовью Джина, которая никогда не ответит взаимностью. Чхве Джису раньше имела смысл жизни, хотела любить и отзываться на любовь, но теперь в ней пусто. Внутри нет ничего. Лишь эфемерная тьма, пустыня и сотни литров пролитых слёз.       Если ребёнка, которого так трепетно любили, забрали у матери насильно, а потом на её же глазах убили, что остаётся внутри? Ничего, кроме боли. Ничего, кроме пустыни. Ничего, кроме ужаса.       И вот поэтому Джису и валялась на полу, закрыв лицо руками. Её платье было в крови, слегка разорвался подол, казалось, что ещё чуть-чуть — и порвётся душа, которую уже ничего здесь не держит. Даже Йеджи, сидящая рядом, обвивающая плечи подруги руками, не может себе представить, что чувствует девушка рядом. Давление внутри черепа скачет вверх, Чхве кричит что есть силы и обмякает в объятиях Хван, трепыхаясь, как пойманная на булавку бабочка.       Ей подпалили крылышки.       Она больше не улетит.       Джису желала, чтобы дочь всегда была рядом, чтобы они вместе радовались жизни и ни в чём не нуждались. Но судьба — жестокая штука, она имеет свойство поворачиваться спиной к определённым людям, улыбаться и говорить: «Ты будешь счастлив. Но не сегодня». Сегодня ты будешь страдать. Человек рождён для двух вещей: чтобы страдать и умереть. Никто не скажет, что жизнь хороша. Отныне и Джису навсегда похоронит в себе всё то хорошее, которое когда-либо просачивалось из её хрупкого тела.       — Я любила её больше жизни, — шептала Чхве. — Я любила её больше себя. Юнги жесток. Очень жесток. Так нельзя поступать с матерями, — Хван погладила волосы подруги и прислонилась щекой к макушке — неудобно, но так она могла видеть, если кто-то решит вторгнуться в их временное пристанище, полное скорби. — Пообещай мне, что ты убьёшь его. Пообещай, Йеджи! У тебя хватит силы духа это сделать!       — Обещаю.       Это была первая клятва в череде клятв, которые она ещё даст сегодня. Не Джису первая и не Джису последняя решит, что Хван Йеджи — доверенное лицо, что она сильна морально и физически.       Йеджи просто всегда в ужасе от того, что ей предлагали, а отец учил соглашаться на все авантюры. Потому и клялась. Потому и жалела в ближайшем будущем.       Через полчаса из амбара всё-таки пришлось выйти, потому что такое долгое отсутствие уже заметили. Джису опиралась на плечо Йеджи; вся бледная, на еле передвигала ногами, норовила то и дело упасть, но Хван держала что есть силы. Главное не уронить. Главное не покалечить. Главное не показать всем остальным, что подруга слаба, что её сейчас проще сломать, чем распрямить, что ей одно лишнее слово подобно пуле прямо в центр лба. Отвратительно-отвратительно-отвратительно. До сблёва внутренностей, до выкалывания глаз разгорячёнными иглами, до ломоты во всех костях.       — Держись, Джису.       И Джису приходилось держаться, потому что других вариантов у неё попросту не было.       — И где вы так долго были? — Чимин держал на изготовке ружьё; он готов был выстрелить в каждого постороннего человека, который бы проник на ферму прямо во время «дня радости и смерти», как назвала его мёртвая Рюджин. — Миловались? Купались в крови того ребёнка? Вполне на вас похоже, чтобы сохранить свою молодость и красоту. Вампирши чёртовы. Может, в вас загнать свой осиновый кол?       Джису всё это осточертело. Настолько осточертело, что она вывалилась из рук Йеджи прямо на землю, разбиваясь на осколки сознания и слёз; её вытошнило прямо на землю от страха и ужаса, она не хотела видеть трупы невинно убитых людей, которых теперь неизвестно как похоронят, а больше всего ей было жаль собственную малышку, собственную дочку, которую убили прямо на её глазах. Юнги — изверг. Он сам притащил её, сопротивляющуюся и чувствующую подвох, в дом, бросил на пол и сказал поток слов, в котором важное было лишь одно — Азалия. Шесть букв, море любви и девять месяцев тяжёлой беременности.       Юнги всегда знал, куда давить и за какие ниточки дёргать. Он манипулятор, плохой человек и тот, который переступит через ценности ближнего ради себя самого. Он и переступил, чтобы ему самому стало хорошо.       Потому что Джису всегда замечала, что ему нравятся страдания других людей.       — О, малышка, ты совсем плоха, — Чимин грубо вздёрнул Джису вверх, она захлебнулась слюной, а Йеджи ступила вперёд, беспокоясь за подругу. — Неужели так подкосила смерть той девчонке? Так ей и надо. Пусть горит в аду.       — В аду ты сгоришь, мерзкий ублюдок, — зашипела Джису, и Чимин перехватил её волосы, сжимая у самых корней. Крика не последовало — лишь новая порция слёз выкатилась из глаз.       — А это мы посмотрим, кто ещё в аду сгорит и кто тут мерзкий ублюдок. Или хочешь, чтобы я с тобой позабавился в честь того, что Рюджин померла? А, — Пак перевёл безумный взгляд на Йеджи, которая физически ощутила угрозу и приготовилась бежать, — точно, Рюджин же покалечила не ты. Это всё Йеджи!       Если бы не Юнги, который рукой отгородил безумца от напуганной девушки, Йеджи бы тотчас оказалась на траве. Или в загробном мире, если он существует. В любом случае, ей было до одури страшно, мерзко и отвратительно, а ещё у неё дрожали и руки, и ноги, а всё тело посылало сигналы «я хочу жить, не убивайте». Чимин остановился сейчас, но мог не остановиться потом, и именно этого девушка боялась.       — Идиотка. Вот теперь иди и в одиночку её труп убирай и с пола кровь вытирай, тебе никто помогать не будет, — Чимин бросил ружьё на землю и, злой, ушёл в сторону Чонхи, которая вместе с Нам Джуном снимала повешенные на деревьях тела.       — Ты его слышала, — проговорил Юнги тихо и наполовину обернулся к Йеджи, которая в его глазах была маленькой и испуганной, нуждающейся в помощи, но при этом никто ей не поможет. — Пойди и займись этим. Одна. Рюджин мучилась. Теперь твоя очередь.       «Будто бы я никогда раньше не мучилась», — с горечью подумала Йеджи.       В полутёмном доме не было слышно ничего, не видно тоже, потому пришлось включить свет и слегка зажмуриться. Внизу уже хозяйничала вовсю Черён, решившая, что надпись, сделанная в гостиной, теперь будет оплотом искусства их маленькой стаи чёрных воронов. Лестница была вся забрызгана кровью, но тела девочки, Азалии, дочки Джису, которую та искала много месяцев, не нашлось на полу. Видимо, кто-то унёс, и Йеджи надеялась, что об этом хлопотал СокДжин, знавший всё о Чхве. Он выяснял о ней многое по крупицам, расспрашивал девушек, пытался ей соответствовать… Но Джису не интересовали отношения. Ей хотелось лишь найти дочь, прижать к сердцу и сказать: «Всё хорошо, ты со мной». Юнги даже не дал ей обнять Азалию напоследок, услышать её голос, как вероломно выстрелил прямо в грудь.       У Йеджи до сих пор кровь стылая по жилам расходилась от воспоминаний крика подруги.       Неспешно поднявшись на второй этаж, Йеджи посмотрела на тело Рюджин, оставленное во всё той же позе. Такая беззащитная, пускай по жизни та ещё штучка, которой не терпелось многое попробовать… но Хван решила, что не в этот раз, не в этой жизни. Да и лучше будет, если она никогда не переродится, пускай молитву при захоронении она прочитает ради приличия. Чимин иначе ей снесёт половину головы, встанет позади и скажет, что так и было, так и надо. Юнги не простит, да и то вероятно, а не точно — уже неизвестно, питает ли он хоть что-то к Хван. Возможно, он питает к ней… Презрение? Отвращение? Ненависть?       Но Йеджи об этом не узнает.       — Тебе помочь? — спросила Черён снизу, когда Хван взяла труп за руки и потащила по коридору чуть ближе к лестнице.       — Помощь лишней не будет.       Голова болталась по лестнице, затылком стукаясь о ступени; кровь давно превратила волосы мёртвой девушки в сплипшийся комок грязи, а глаза то открывались, то закрывались, и как только Йеджи вместе с Черён опустили Рюджин на пол, Хван чудом не задохнулась. Если бы не рана на шее, то Шин бы выглядела как живая. Как в действительности живая. Будто бы и не умирала вовсе.       — И что дальше с ней делать? — Ли упёрла руки в бока и посмотрела на старшую, что пыталась прийти в себя и сбросить наваждение.       — Отдадим Чимину. Пусть прикопает.       — А где Чимин? — Черён наткнулась на многозначительный взгляд Хван и кивнула. — Я поняла. Найду и передам. А ты?..       — Буду убирать второй этаж.       — Ну и хозяюшка, — вслед донеслись лишь «пошла на хуй», и Черён покачала головой. — Ты смотри, как бы тебе самой не пришлось Рюджин прикапывать.       Вёдра и тряпки нашлись в кладовой у спальни взрослых, и Йеджи набрала холодную воду. На руках не было ничего, что защитило бы кожу, и потому пришлось работать голыми руками, оттирая кровь с деревянного пола. Тряпки становились всё грязнее и грязнее, кровь уменьшалась, но воду пришлось сменить несколько раз, пока она дотёрла до лестницы. Там и у подножья было больше всего веселья, ведь именно по ней скатилось тело маленькой девочки, в которой крови было наравне с доверием и жаждой жить. Теперь от неё осталось только это — брызги и мазки по дереву, одиночество Джису и неопределённость, чёрность будущего.       А ещё Йеджи должна была убрать то, причиной чему был Юнги. Как же мерзко!       — Помочь? — вновь спросила Черён; за окном уже занимался рассвет, мимо прошла Джису в сопровождении обнимающего её Джина, а Чонха упорхнула куда-то в сторону ванной комнаты.       — Не надо.       Кровь на полу первого этажа за это время будто бы успела въесться в деревянные доски, и сколько бы девушка ни тёрла, ничего не получалось, лишь больше всё размазывалось. Йеджи была в состоянии сродни отчаянию, когда смогла оттереть крохотное пятнышко, а всё остальное не получалось. Возможно, ей придётся взять растворитель. Или же просто спалить весь дом к чёртовой матери, чтобы ни одного намёка на окровавленные полы не осталось.       — Иди спать, — на часах семь утра, руки тряслись и были сморщенными и практически синими, когда пришёл Юнги и помог подняться. Спина болела, ноги ныли, в глаза будто бы насыпали песка, Йеджи очень сильно хотела спать и перенервничала. Она думала, что её убьют, и очень боялась, что мысли воплотятся в реальности.       Не сказать, что Йеджи выспалась на смятых после бывших хозяев дома простынях, наоборот, она ворочалась, то попадая в объятия Юнги, то ускользая из них змеёй. Она ощущала усталость даже тогда, когда стояла под палящим солнцем рядом с Джису, которая пришла к импровизированной могиле дочери со свежими цветами, за которыми поехала в город. Боль разрывала всё её естество, не хотелось ни пить, ни есть, только сидеть на холодной земле. Чуть поодаль были ещё три свежезакопанные могилы, слева — хозяева дома, справа — Рюджин, в тени дерева. К ней никто не приходил с ночи, а у Чимина, кажется, закончилась к ней любовь.       И поделом.       — Идём, — в который раз Юнги просил следовать за собой, и девушки обе поднялись с земли. Мин запрещал читать молитвы, которые придумал не сам, и потому девушки предались ей молча, не глядя друг на друга. Молчание — золото. В молчании сила и счастье. А ещё Юнги точно не обратит внимания, если подойдёт резко, как сейчас, со спины. — У нас есть план.       — Снова будем убивать? — Йеджи надеялась, что в её голосе не было никаких чувств, кроме смирения и покладистости — то, что у неё просто обязано быть.       — Просто ограбим пару богатых людей по соседству. Да и то не все вместе. Вы с Чонхой и Черён — кто откажет юным девушкам, чтобы их впустили в дом, если они продают собственноручно испечённое печенье? — Йеджи похолодела, потому что поняла, что они не только предложат печенье, но и приложат лезвия ножей к шеям, если это понадобится. — Мы с Чимином всё вам объясним.       Юнги сам не заметил, как стал делить власть: если на девушек часто бесспорно влияла Йеджи, молчаливо им показывающая, что можно делать, а что нельзя, то Пак Чимин стал занимать роль правой руки, которая в нужный момент выходила из тени. Мин не заметил, как стал считаться с его мнением и кивать в ответ на разного рода предложения, а потом и вовсе стал доверять ему нечто большее. Чимин радовался: ему было достаточно того, что происходило, он подпитывался страхом девушек и знал, что может надавить на любую больную точку — и ему будет хорошо. Энергетический вампир.       И ни с кем не поделится собственной энергией.       — Вы помните, что мы клялись друг другу в верности, — проговорил Юнги, встав во главе большого стола, который незадолго до этого Джин и Нам Джун перенесли из старого дома в новый. — Помните, что мы обещали?       — Убить друг друга, если что-то случится, — словно шелест прошёл по сокращённому ряду юношей и девушек, у которых когда-то было светлое будущее, сейчас похороненное под горами трупов и литрами крови. — Убить друг друга, чтобы никто не выдал наши тайны. А если кто-то выживет — он должен помереть сам.       — Умницы, — сказал Мин, улыбаясь. — По соседству живут ещё фермеры, которых можно ограбить. Мы не будем их убивать — нет надобности, но покалечить можно. Даже нужно. Вы знаете, что делать. Девочки, пеките печенье. Вас всех ждёт незабываемый вечер.       Юнги запретил отвлекаться, и потому девушки, помятые, уставшие, с эмоциями, которые били через край, но которые нельзя было выплеснуть ни на кого. Джису занялась тестом, Черён зажгла духовку, Чонха подготовила формочки, а Йеджи уселась за столом, чтобы просто наблюдать. Как только Чхве всё сделает, она включится в процесс, станет такой же, как и все, но она была почему-то очень уставшей. За окном каркали вороны, разрывая свежие могилы хозяев дома, который перешёл в руки убийц, и Хван немного напряглась, оглядываясь.       С ветки яблони на неё взирал единственным чёрным, блестящим, словно бусина, глазом ворон. Он очень походил на Юнги: так внимательно смотрел, будто хотел тотчас же отхватить самый жирный кусок, схватить за волосы и накрутить их на руку. Йеджи вздрогнула, когда птица вспорхнула, подлетая максимально близко к окну, вздрогнула, когда Чонха положила руку на её плечо, и поёжилась, когда та прошептала ей в самое ухо:       — Пора делать печенье.       Совсем скоро выпечка была готова и разложена по отдельным корзинам, которые нашлись в кладовке. Затравленная Джису смотрела на Йеджи, будто бы та могла её спасти, а девушка бы с удовольствием упала сама в объятия того, кто её спасёт. Но позади был только Юнги, который схватится за шею и начнёт душить, говоря: «Молодец, хорошая девочка». Она ведь хорошая девочка, самая послушная.       Не так ли?       — Задание вы знаете, — Чимин прихватил со стола ружьё и смерил каждую из девушек взглядом — только Джису и Йеджи дрожали, остальные держались; хотя, если говорить про Чонху, то ей в принципе было всё равно — она была словно машина, которой скажи убить — и она убьёт. Не задумываясь и не моргнув глазом. — А мы будем на подхвате. Ваша задача — предложить печенье. Я иду с Черён, — Ли поморщилась, но резко выровняла мимику, чтобы ничего её не выдавало.       — Я иду с Йеджи, — Юнги лианой-рукой обвил талию девушки, притягивая её к себе. Это объятие не было приятным — столько крови на ладонях, что неприятно чувствовать её на собственном теле. — Так, милая?       «Никакая я тебе не милая», — а у самой глаза в кучу, румянец на щеках и сладкая улыбка с:       — Конечно, дорогой, — только в голосе радости и преданности абсолютно никакой. В голосе лишь серость и понимание, что сегодня будет плюс ещё два трупа на совести.       Джису подсыпала вместе с Черён в печенье мышьяк, чтобы подсунуть выпечку Чимину потом. А возможно, вместе с Паком отравленное печенье съест и Юнги.       — Я иду с Чонхой, — сказал Нам Джун, а Джину закономерно досталась Джису, которой он дышал влюблённостью в самое основание шеи. — Выступаем прямо сейчас?       Разбрелись по домам, разным четырём, и Йеджи всё время, пока шла в лёгком платье, а Юнги шёл за ней след в след, думала о том, как бы сбежать. Но ведь не сделать этого никак — выстрелит в спину, а потом дойдёт до её скрючившегося от боли тела и добьёт прикладом. Даже любимых убивают, если они не удовлетворяют, если они пытаются сбежать из отношений. И пока Йеджи чувствовала, что ружьё Юнги упиралось ей прямо в спину, она не убежит. Не сможет.       Если в доме фермера есть хоть какое-то оружие, надо взять и попросить Черён научить им пользоваться.       Стук в дверь, вежливая улыбка. Нажатый дверной звонок, ещё более растянутая, практически неестественная для живого человека улыбка.       — Кто там? — раздался старческий голос по ту сторону двери. Пришлось собрать всю себя, чтобы не разрыдаться, чтобы весьма доброжелательно, радостно проговорить, дабы не вызвать никаких подозрений:       — Не хотите ли попробовать печенье? Я недавно переехала, живу по соседству и очень хочу завести новые знакомства.       Старушка открыла дверь и сразу же пожалела об этом. Юнги тенью скользнул в дом, пригвождая женщину к стене, а Йеджи, поставив корзинку у двери, вошла в прихожую, не глядя на миссис, которая приготовилась кричать. Ненавидеть себя Хван будет позднее, когда придёт домой. А пока у неё лишь одно дело — обшарить весь дом и украсть всё, что имеет хоть какую-то ценность.       Ненавидеть себя как религия, которой не пресытятся те, кто умеет испытывать истинные чувства.