Следуй за Воронами

      Йеджи проснулась в объятиях Джису. Рядом не было никого, кроме неё, её запаха моющего средства, смешанного с лёгким ароматом потного тела и утренних завтраков в понедельник. Джису забросила руку на талию подруги, прижалась к ней всем телом ночью, и так и спала, чутко, но не заметила, как Хван проснулась. Некоторое время Йеджи не хотела будить девушку, тем более что она спала сладко, мило, но всё же очень уж хотелось выяснить, почему на так называемом супружеском ложе она была с Чхве, а не с Юнги.       После вспышки истерики Юнги оделся и ушёл к морю, прихватив с собой ружьё; никто не смел дальше хоть что-то делать, ведь каждый был напуган. Сидели в тишине, и только слышались звуки сверху: Хван плакала, не переставая, стонала от боли, и так продолжалось пару часов к ряду, пока Йеджи не замолчала, наконец-то успокоившись и заснув. Только в пять утра, когда Юнги пришёл с двумя застреленными нерпами, все позволили себе встать и разбрестись по комнатам, чтобы там, потряхиваясь от нервов, забыться тревожным сном. Джису же в тот момент, когда гостиная почти опустела, а Мин сидел на кухне, бросив туши морских животных на стол, подошла к мужчине. Он окинул её пустым взглядом: стройные ноги, волосы на них и на паху, мягкий на вид живот, слегка обвисшая грудь и тревожное выражение лица.       — Иди к Йеджи, — он правильно понял немой взгляд Джису, правильно понял, что она хотела сказать, и увидел, что Чхве расслабилась, как только он дал своё позволение. Ревнивец, он не хотел, чтобы кто-то ещё делил постель с Йеджи, но не мог сам себя заставить у ней подойти. — Она, как проснётся, будет нуждаться в каждом, но не во мне.       — Почему ты так поступил с ней? Она же тебя любит, — сделала попытку хоть как-то поговорить с ним Джису, но потерпела крах.       — Показываю всем остальным, что с ними будет, если предадут меня. Никому не понравится, что я сделаю, — мужчина взял большой нож и бросил его к убитым нерпам. — А теперь иди к ней. Я сомневаюсь, что Йеджи будет долго спать.       Показное насилие может спровоцировать насилие в ответ. Показная забота может вызвать отвращение и гниль изо рта. Показными чувствами не стоит разбрасываться, иначе можно не уследить, когда человек поймёт, что в принципе тебе не нужен.       И вот сейчас Йеджи осторожно будила Джису, прижимаясь губами к её тёплому лбу и выдыхая с прикрытыми глазами. Так хорошо рядом с кем-то ей не было никогда, и только сейчас Хван улыбалась, потому что рядом была она — Чхве Джису, которая и душой, и сердцем была готова следовать не за чёрным вороном Юнги, который явно планировал нечто тёмное, а за Йеджи, которая точно не покалечит, точно успокоит и точно сделает так, чтобы все кругом оставались в сознании. У неё не такая тёмная душа. Она невинна и светится очень ярко.       — Что ты тут делаешь? — тишину прорезал шёпот, а затем девушки вздрогнули — что-то тяжёлое обрушилось внизу на стол, и всё замерло.       — Юнги сказал, чтобы я спала с тобой. Боже, как бы он там ничего не сломал… — Джису встала с кровати и принялась немного стыдливо одеваться, не видя, что Йеджи наблюдала за ней с лёгкой грустью. Юнги поместил её под своеобразный колпак, и девушка изголодалась по нормальному общению с другими девушками в доме, полном шёпота. — Он… Он принёс двух нерп, наверное, чтобы было мясо. И он до сих пор, кажется, их разделывает…       — Пойдём вместе, — проговорила Йеджи, тоже вставая с кровати. Влагалище потянуло болью, девушка нагнулась и увидела запёкшуюся кровь на внутренней стороне бедра. — Чёрт, вот дерьмо.       — У тебя эти дни? — осторожно спросила Джису, подавая Йеджи нижнее бельё.       — Нет. Кажется, я очень сильно пострадала, когда Юнги занимался со мной сексом. Но ничего. Переживу.       Йеджи спешно оделась и, превозмогая боль, стала спускаться по ступеням, слыша достаточно знакомые звуки, доносящиеся из кухни. Когда-то давно отец на их ферме содержал свинюшек, которых вся семья в пищу и употребляла. Свиней перестали заводить, разводить и закалывать, потому что маленькая Йеджи впервые увидела кровь именно тогда: в просторном сарае, полном жирных и плохо пахнущих боровов, свиных звуков и криков маленьких поросят, которые терзали соски матерей, прямо на глазах девочки отец ударил топором по черепу животного, время которого пришло. Свинья завизжала, как и Йеджи, и если у девчушки было время убежать, не видеть брызгающую во все стороны кровь, то борова схватили за ноги и оттащили вглубь сарая, а отец заорал:       — Пошла отсюда вон!       И Йеджи бежала до самого дома, где спряталась за диваном и плакала громко, настолько, что дрожали стены, потому что именно в тот момент поняла, что такое убийство, впервые в своей жизни осознала, что значит быть убитым. И даже когда на ужин подали сочную свинину, запечённую в духовке, девчушка отказалась есть. И сейчас, будучи уже взрослым человеком, она со страхом шла к кухне, на которой вовсю орудовал Юнги, разделывая несчастных нерп.       Вся кухня, без преувеличения, была в крови: Мин не обмотал ничего газетами, не раскинул хотя бы ткань, чтобы не запачкать мебель. В одну кучу были свалены переливающиеся в свете лампы шкуры, в другую — две головы, смотрящие на двух девушек ледяными, безжизненными взглядами. Туши, лишённые гладкой шёрстки и скользкой кожи, лежали, разделываемые Юнги, который орудовал топором, на столе. Йеджи с тошнотой считала рёбра животных, видела каждую прожилку, каждый оттенок мяса, что раскрывался, и её затошнило с новой силой, как только взгляд Юнги, полный темноты, коснулся её ног, прошёлся по одежде — не в платье, значит, — а потом остановился на лице.       — Пошли вон отсюда.       Прямо как отец. Только не заботясь — желая, чтобы девушки как можно быстрее покинули помещение под страхом быть убитыми.       — Может, тебе потом понадобится помощь? — перебарывая тошноту, Йеджи отступала назад, понимая, что совсем скоро помощь понадобится ей самой. В кухне царил аромат крови и ярости, напротив был Юнги с топором, а позади — такая же, как и она, трясущаяся и напуганная девушка. — Упаковать туши… или прибраться… не знаю… может, мы чем-нибудь сможем помочь?..       — Проваливайте!       Йеджи выбежала из дома в утренние лучи солнца, в утреннюю прохладу, принесённую с океана, и упала с крыльца на холодную землю, жмуря глаза и сжимая руки в кулаки. Ей было страшно. До одури страшно. Как и Джису, что успела затормозить рядом со ступенями и спуститься, опускаясь к подруге на колени, помогая ей слегка приподняться и отряхнуться от грязи.       — Он… он мог нас убить, — прошептала Йеджи куда-то в шею подруги. — Он мог нас убить в тот момент, я видела это по его глазам… скажи, ты всё видела? Точно видела? Или мне показалось?       — Мне тоже показалось, что он хочет это сделать, — шепнула Джису и прислонилась к виску Йеджи, где билась жилка, горячими сухими губами. — Давай успокоимся. Всё будет хорошо. Слышишь, Йеджи? Он успокоится. Он больше не сделает тебе больно.       В это время проснулась и Черён, всматривалась некоторое время в окно, выходящее на передний двор, а потом повернулась на другой бок, утыкаясь носом прямо в обнажённую грудь Хосока. Они так и заснули ближе к утру: в объятиях, тревожно, но вместе, и теперь она проснулась полностью, а возлюбленный нет. Всё чесалось изнутри, хотело как можно скорее растолкать Чона и сказать, что пора отсюда бежать, тем более что из кухни слышались чертыхания вместе с ударами топором. Будто кого-то Юнги уже зарубил, а теперь разделывал, чтобы потом останки выкинуть в океан, и девушке стало уже плохо, но…       — Доброе утро, — хриплые слова Хосока будто вернули к жизни и заставили забыть всё, что происходит, растворяясь в мгновении нежности. — Такие звуки… Будто Юнги оленя разделывает. Снова, что ли, сходил на охоту?       — Не думаю и просто надеюсь, что он никого не прибил, когда сбежал от нас ночью. Вот тебе и ночное бдение, посидели, потрахались и разбежались, — Рён говорила это очень тихо, чтобы никто, кроме Хосока, не слышал, а потом даже оглянулась — нет, Нам Джун всё так же продолжал спать в кресле. — Давай вставать. Я слышу плач Йеджи снаружи.       Молодые люди оделись и на цыпочках прошли мимо кухни, где покрытый с ног до головы кровью Юнги разделял туши животных. Картина, которая шокировала Йеджи, ничего не оставила в душе Черён, и она вышла на крыльцо, сразу же натыкаясь взглядом на двух девушек, сидящих у крыльца на сырой земле. Ветер приносил прохладу, а солнце будто бы не грело, Ли спустилась и встала рядом с Йеджи и Джису, негромко кашляя.       — Не вас зарубили, и на том спасибо. Что это за неизвестные науке звери, которых Юнги порешал сегодня ночью?       — Нерпы, — прошептала Йеджи, — я слышала про таких животных на одной лекции в школе. Они в основном в Советском союзе водятся, но и у нас бывают. Мне стало… страшно.       — Почему? — не поняла Черён.       — Потому что я представила, что на том столе лежу я.       Гнетущее молчание распространилось по улице, и Хосок сошёл с лестницы, понимая, что надо что-то сказать, иначе девушки так и продолжат молчать. Он ступил на траву босыми ногами, а потом гулко выдохнул, привлекая к себе внимание.       — Ничего, это всего лишь животные. Юнги не будет разделывать людей на части. Я думаю, он другой. Да, жестокий. Но он просто выстрелит в спину и похоронит.       — Возможно, — прошелестела Йеджи. — Но я очень надеюсь, что та картина, которая всплыла у меня в голове, не окажется пророчеством.       Юнги вышел окровавленной тенью вслед за Хосоком, доставая портсигар, который недавно украл в доме, в котором чинил электрику, и оттуда вынул сигарету, держа её мокрыми пальцами. Фильтр практически сразу отсырел, капли крови падали с его рук на землю, а ему самому будто было всё равно. Девушки тревожно наблюдали за тем, как мужчина курил: молча, смотря вдаль, время от времени поднося руки, испачканные в крови, к лицу. Он не выглядел безумцем, нет, он будто устал и готов был свалиться прямо тут, у крыльца, спать. Бессонная ночь давала свои плоды, растирая порошок сонливости прямо на лбу мужчины, который уже отделил сало от основного мяса и хотел заняться готовкой. Но сил уже не было.       — Босс, может, не будешь так сильно девушек пугать? — если бы Хосок это сказал в другом настроении Юнги, то тот бы просто отмахнулся и ничего не сказал. Но у Мина было настроение «убивать-убивать-убивать», потому он и кинул взгляд, полный ярости, на Чона. — А то они, бедные, все на землю повалились в обмороках, нельзя же так.       — А я тебе вообще разрешал рот раскрывать?       Хосок вздрогнул и моргнул пару раз, не понимая такого резкого перехода настроения. Вроде бы Мин умел шутить, понимал шутки и был не против, если над ним шутили, но прямо сейчас, покрытый с ног до головы кровью, с железным портсигаром внутри он внушал ужас и беспокойство, будто бы мог, как дикий зверь, напасть и разодрать. Чон не знал, что значит нападение животных, даже собаки его никогда не кусали, но он остро почувствовал отсутствие опоры под ногами и то, что на него сейчас бросятся со всей яростью — он даже «фу» сказать не успеет, даже не увернётся, а потом будет страдать от глубоких ран на теле. Юнги не просто укусит, он вырвет кусок плоти, зажарит его с овощами и поглотит, а потом облизнётся и попросит добавки. Вкусно ведь, сытно. Ничем не лучше оленя, которого они умудрились сожрать за пару дней.       — В том и дело, что я тебе не разрешал открывать рот, — ответил на собственный вопрос Мин. — Забыл, что всё делается лишь по моему позволению? Или совсем ничего не слышишь и не видишь?       В груди Черён взорвалась бомба беспокойства — интуиция, чисто женская её составляющая, просила, нет, даже приказывала бежать и кричать о помощи, как Тэхён во время охоты. Ли понимала, что это всё связано с Хосоком, с человеком, подарившим ей тепло, и хотелось всеми силами защитить его, вжать в себя, сделать его одним целым с ней самой. Только в таком случае Юнги помилует Хосока. Только в таком случае оставит его в живых. Только в таком случае Черён не будет плакать и страдать, как делала это Юна.       И пускай Черён считала себя сильной личностью, от любви слабеют все, даже мускулистые мужчины, служащие в ВВС США.       — Я всё слышу и вижу, — осторожно проговорил Чон и увидел, как Юнги убрал портсигар в карман. Стало легче — этим предметом ему точно не размозжат голову. — Всё хорошо, Юнги. Не… Беспокойся.       А беспокоиться стоило самому Хосоку.       — Идиот, который не может сдерживаться, так ещё и ничего не слышит и не понимает. У тебя что, мозга совсем нет? — в глазах Юнги скользило безумие, он наступал на Чона, который пятился к лестнице, стараясь ухватиться за перила. — Или все пропиты элитным алкоголем и вытраханы дорогими шлюхами? — эти слова пощёчиной прошлись не только по Хосоку, но и по Черён. — Что ты вообще знаешь о жизни обычных людей, если всегда был таким, каких мы презираем? — Юнги осознанно давил на «мы», подавлял волю Хосока и пытался выгрызть из него чувство вины. — Ты такой же отморозок, как те легавые, которых мы выгнали, и ты вместе со своей семьёй будешь виноват, когда придёт сраный конец света и родится Антихрист!       — Не смей ему такое говорить, — вперёд выступила Черён, готовая защищать Хосока до последнего, но ей прилетела смазанная пощёчина, царапая ногтями нежную щёку и оставляя красный след. — Почему ты меня ударил?!       — Ты не помнишь, кто ваш господин? Кто ваш Господь? Ты не понимаешь, что я могу с тобой и твоим ублюдком сделать? — шипел Мин, и Йеджи ощутила слабость в и так осевших на землю ногах. Она не могла пошевелиться. И она знала — сейчас случится нечто страшное. — Ты не знаешь, Черён, совсем ничего не знаешь. И вас с Хосоком давно следовало наказать за всё то зло, что вы видели.       Йеджи не заметила, в какой момент из рубашки Юнги вынул тесак. Она увидела лишь то, как нож занёсся над Хосоком, как он опускался, в её сознании медленно, но на самом деле быстро, и очнулась она ровно в тот момент, когда Чон закричал, хватаясь за голову. Тот самый тесак вошёл в плечо, как в масло, отрезав целое ухо Хосока, которое сейчас валялось, окровавленное на крыльце. По шее заструилась кровь, боль прорезала тело, и Чон охнул от боли, а потом поднёс руку к голове. Он не понял, что произошло, а как только увидел на пальцах кровь, отрубленную раковину на крыльце, то крупно вздрогнул всем телом. А Черён пронзительно завизжала, хватаясь руками за щёки.       — Молчи, сука, пока я и тебе ухо не отрезал, — Йеджи дрожала, как и все остальные девушки, видящие эту сцену, зубы стучали друг о друга, она пыталась вжаться в Джису, стать с ней одним целым, да не получалось. Сама Чхве была страшно напугана. — Йеджи! — Хван подняла глаза на Юнги, но потом постаралась их опустить, лишь бы не видеть взгляда Мина. — Взяла его ухо и пошла со мной. Сегодня на одного нашего врага станет меньше. Джису, — вторая девушка почувствовала, как похолодели кончики пальцев, — держишь Черён, а то ломанётся за нами. Объясни ей, что если она рыпнется, то я буду разговаривать весьма жёстко. И мне будет абсолютно плевать на то, что она девка.       Йеджи с отвращением взяла ухо Хосока в руку, а Чон же последовал за Юнги, посмотрев на Черён с такой безысходностью, что её сердце прошила стрела с ядом. Она ведь умрёт без Хосока, без его прикосновений и ласки, и что будет делать потом?       Юнги привёл Хосока на кухню, где туши убитых нерп уже лежали распределённые по бумажным пакетам, но головы и шкуры были свалены в углу. Стоял густой аромат крови, она же до сих пор окрашивала стены в свой собственный цвет, и Мин наконец-то повернулся лицом к Хосоку. Чон сглотнул, чувствуя пульсацию там, где должно быть ухо, и попытался отступить, но сзади была Йеджи с серым лицом. Она отдала ухо Юнги сразу же, как тот попросил, а потом попыталась уйти, но не получилось: Мин зло окликнул её, и девушка остановилась, готовая выполнить любой приказ, главное, чтобы её саму не тронули.       — Позови всех на обряд. Я покажу всем, что буду делать с людьми, которые предают мои идеи и не слышат истинного Бога.       Йеджи пришлось подчиниться и будить остальных обитателей дома, которые не шибко и хотели просыпаться. Хуже всех было Чонхе — она не могла спать при свете солнца и заснула с превеликим трудом, а теперь её заставляли встать и пойти куда-то. Всем пришлось одеться и пройти на кухню, где практически каждый вздрогнул и оглянул будто бы изменившееся до неузнаваемости за несколько часов помещение. Но больше всех их заставило задрожать отрубленное человеческое ухо прямо в руке Юнги, которое тот теребил, растягивал, а потом бросил в раковину и хрипло рассмеялся.       — Перед вами враг — наш злейший, самый нехороший враг, который присосался к кошелькам бедных людей, — начал говорить Юнги и теснить Чона к столу. — Он власть имущий, такой же легавый, как и все, он вытрясет из вас всё до последнего цента и никогда не насытится. Ему всё мало. Наше тело — храм Божий, и Хосок его осквернил алчностью и обжорством, ленью и прелюбодеянием. Его радо наказать. Его следует наказать. Он не невинен, чтобы с ним церемониться, он хитёр, как сам Дьявол. Кого вы выберете: меня или его?       И, на несчастье Хосока и Черён, обезумевшей от головокружения и ревущей в груди боли, каждый показал на Чона. Убить того, кто безопасен, легче, чем того, кто может принести сильный физический вред. Ли заплакала. Чон ещё держался.       — Видишь, Хосок, — тесак прошёлся лезвием по руке Чона, — все против тебя. Сама судьба против тебя. Вся жизнь против тебя. Сдавайся, ты проиграл. Но ты будешь благородной жертвой и вознесёшься после смерти в Рай, я тебе обещаю. Замолвлю за тебя словечко. Ложись на стол, Чон Хосок, остальные встают по кругу от стола.       Всем пришлось встать так, как сказал Юнги, и только Хосок, до сих пор пытающийся сохранить достоинство, стоял, выпрямив спину. Но его подставил Чонгук — толкнул так, что тот врезался в угол и зашипел от боли, а потом при помощи рук Мина всё же лёг. Он мог выбраться в любой момент, если бы в тот момент рядом присутствовал кто-то, способный помочь, но даже Черён не должна была противиться Юнги; пойдёт против — и её прирежут.       — Все открыли глаза и смотрим, — тихим, но тёмным голосом стал говорить Юнги. — Пусть все запомнят, что мы делаем с людьми, повязшими в гордыне и алчности. Для Хосока Бога нет, для него Бог — это деньги. И что мы должны сделать с таким грешником, который не приносит нам пользы, а просто высасывает из нас все средства?       — Убить, — в тон ему произнесла Рюджин, и Черён наконец-то подняла голову — нет-нет-нет, такого не должно случиться!       — Верно. Таких мы убиваем, — Юнги слегка нагнулся и взял из-под стола заточенный топор, которым до этого разделывал кости нерп. Лезвие пропахло кровью и рыбой, страх настолько скрутил Хосока, что он даже испугаться не смог. — Таких мы приносим в жертву нашему Богу. Таких не отпеваем и не замаливаем их грехи. Потому что их грехи нам не принадлежат. Скажите только ему «прощай» — этим словом вы прощаете ему все нанесённые обиды и отправляете в долгий путь в ад. Рая он не достоин. Покайтесь, если вы такой же человек, как Хосок, и тогда небо смилостивится над вами.       Чонха горячо зашептала молитву, которую сочинил в своё время Юнги. Джису же, в противовес, вспомнила «Отче наш». Но ничего из этого не уберегло Хосока от первого замаха и удара топором прямо по грудине. Раз — Чон закричал, заметался, но агония сразу воспалённой опухолью прошлась по телу. Два — новый замах, раскрошивший грудную клетку на мельчайшие осколки, но Чон ещё мог кое-как дышать. Три — новый удар лезвием топора проник прямо в полость органов, превращая лёгкие и сердце в кашу. Изо рта Хосока текла кровь, он дёргался, глаза закатились, а через пару минут он и вовсе затих и расслабился. И только улыбка Юнги могла сказать, насколько этот человек безумен.